А мы продолжаем исследование аудитории издания «Кенотаф». На этот раз мы спрашиваем о ваших предпочтениях в медиа и в потреблении контента в Интернете. Эта анкета займёт 10-15 минут.
https://forms.gle/SStisy7kwbxMmh5A6
И да, будет ещё третья часть.
Спасибо за ваши время, ответы и вдохновение!
https://forms.gle/SStisy7kwbxMmh5A6
И да, будет ещё третья часть.
Спасибо за ваши время, ответы и вдохновение!
В очередном выпуске цикла Егора Сенникова «Люди и годы» пойдет разговор о вещах эфемерных, но в то же время весьма важных: о встречах на страницах книг с людьми, которых нельзя увидеть.
Важно помнить — этих людей никогда не существовало. Они глядели на меня с глянцевых страниц британских учебников английского, болтали друг с другом, взрослели… И давали пример жизни, которая была столь же фантастическая, сколько и реальная.
Оговорюсь сразу — я не знаю, как обстояло дело с изучением английского не в Петербурге в нулевые годы. Весьма вероятно, что таким же образом, как и в Петербурге: но тут мне просто нечего сказать; мой опыт явно не универсален. Но пользуясь правом на субъективность, поговорю о своих приключениях с английским языком.
Английский я учил еще до школы, но какие там были у меня учебники — не скажу. Не помню. Вспоминается, как в 1998 году выводил на листе бумаги слово «yacht», но совершил ненужные ошибки, и оно у меня превратилось в какое-то английское сверхслово «yachght». Уже тогда слушал разные англоязычные песни — от арий из оперы Эндрю Ллойд Уэббера Jesus Christ Superstar до «Белого альбома» The Beatles. Но понимал ли что-то? Ну так, чуть-чуть.
В школе же первый учебник, который меня встретил, — это знаменитый труд Верещагиной и Притыкиной; желтый учебник с какой-то масонской обложкой: разноцветные полукубы, выставленные в пирамиду. PROSVESHCHENIYE PUBLISHERS, — сообщала обложка.
Hello, my friend from Great Britain!
My name is Ann. I am from Russia. I’ve got mother, a father, and a grandfather. I’ve got a brother and a sister. I’m a pupil. My brother and sister are not pupils. They’ve got many toys. They like to play with the toys. We’ve got a dog. His name is Spot. My brother likes to play with Spot. We’ve got a cat. Her name is Pussy.
В средней школе я учил уже четыре языка, но в память лучше всего врезались британские учебники английского. И дело было не в том, как там подавалась грамматика или вокабуляр: в каждом уроке была небольшая сценка с постоянными героями учебника. Такой комикс-раскадровка, как будто из некоего несуществующего ситкома на СТС: группа из нескольких друзей общается, учится, путешествует, дружит, ссорится — словом, живет и дает жить другим.
И это было гениальной стратегией создателей этого учебника. Да, конечно, интересно было читать тексты на тему того, как правильно выбирать отель (из этих уроков я узнал, что в Англии отель с «central heating» считается чем-то необычным и чуть ли не добавляет звезду на вывеску), выдуманные рецензии на фильм «Семь дней в Тибете» (”Brad Pitt — the Man”, — сообщал заголовок) или выяснять, что у молодых британцев (по крайней мере, в учебнике) есть традиция брать gap year и отправляться в путешествие по миру — этакий аналог Гранд-тура. Это будоражило, удивляло, заставляло сравнивать свою реальность с учебниковой — и мечтать о чем-то. В школе же я прочитаю «Волхва» Фаулза — и узнаю о том, какие фантазии вызывали у некоторых традиция gap year — роман этот навсегда поселится в моей памяти.
Но главное — там были вот эти выдуманные герои. Ты знакомился с ними, следил за их жизнью и, в конечном итоге, начинал себя чувствовать одним из них. Ни в одном из других языковых учебников школьной поры, будь то французский, немецкий или латынь, я не видел такой изобретательности в подаче материала. Герои поселялись у тебя в голове, ты задумывался о том, что с ними будет дальше, и примерял на себя разные роли, которые принимали на себя персонажи. Здесь ты учился мириться с друзьями после ссоры, наблюдал за первыми опытами поисков работы и размышлениями о том, как надо сепарироваться от родителей. И мотал на ус — виртуальный, как и герои учебника.
Этих людей никогда не было. Но они всегда со мной будут. Писал ли я тексты на английском, общался ли с новыми людьми, читал ли новые книги — я всегда вспоминал, что в моем языке есть частица этих выдуманных героев.
И я им признателен.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Важно помнить — этих людей никогда не существовало. Они глядели на меня с глянцевых страниц британских учебников английского, болтали друг с другом, взрослели… И давали пример жизни, которая была столь же фантастическая, сколько и реальная.
Оговорюсь сразу — я не знаю, как обстояло дело с изучением английского не в Петербурге в нулевые годы. Весьма вероятно, что таким же образом, как и в Петербурге: но тут мне просто нечего сказать; мой опыт явно не универсален. Но пользуясь правом на субъективность, поговорю о своих приключениях с английским языком.
Английский я учил еще до школы, но какие там были у меня учебники — не скажу. Не помню. Вспоминается, как в 1998 году выводил на листе бумаги слово «yacht», но совершил ненужные ошибки, и оно у меня превратилось в какое-то английское сверхслово «yachght». Уже тогда слушал разные англоязычные песни — от арий из оперы Эндрю Ллойд Уэббера Jesus Christ Superstar до «Белого альбома» The Beatles. Но понимал ли что-то? Ну так, чуть-чуть.
В школе же первый учебник, который меня встретил, — это знаменитый труд Верещагиной и Притыкиной; желтый учебник с какой-то масонской обложкой: разноцветные полукубы, выставленные в пирамиду. PROSVESHCHENIYE PUBLISHERS, — сообщала обложка.
Hello, my friend from Great Britain!
My name is Ann. I am from Russia. I’ve got mother, a father, and a grandfather. I’ve got a brother and a sister. I’m a pupil. My brother and sister are not pupils. They’ve got many toys. They like to play with the toys. We’ve got a dog. His name is Spot. My brother likes to play with Spot. We’ve got a cat. Her name is Pussy.
В средней школе я учил уже четыре языка, но в память лучше всего врезались британские учебники английского. И дело было не в том, как там подавалась грамматика или вокабуляр: в каждом уроке была небольшая сценка с постоянными героями учебника. Такой комикс-раскадровка, как будто из некоего несуществующего ситкома на СТС: группа из нескольких друзей общается, учится, путешествует, дружит, ссорится — словом, живет и дает жить другим.
И это было гениальной стратегией создателей этого учебника. Да, конечно, интересно было читать тексты на тему того, как правильно выбирать отель (из этих уроков я узнал, что в Англии отель с «central heating» считается чем-то необычным и чуть ли не добавляет звезду на вывеску), выдуманные рецензии на фильм «Семь дней в Тибете» (”Brad Pitt — the Man”, — сообщал заголовок) или выяснять, что у молодых британцев (по крайней мере, в учебнике) есть традиция брать gap year и отправляться в путешествие по миру — этакий аналог Гранд-тура. Это будоражило, удивляло, заставляло сравнивать свою реальность с учебниковой — и мечтать о чем-то. В школе же я прочитаю «Волхва» Фаулза — и узнаю о том, какие фантазии вызывали у некоторых традиция gap year — роман этот навсегда поселится в моей памяти.
Но главное — там были вот эти выдуманные герои. Ты знакомился с ними, следил за их жизнью и, в конечном итоге, начинал себя чувствовать одним из них. Ни в одном из других языковых учебников школьной поры, будь то французский, немецкий или латынь, я не видел такой изобретательности в подаче материала. Герои поселялись у тебя в голове, ты задумывался о том, что с ними будет дальше, и примерял на себя разные роли, которые принимали на себя персонажи. Здесь ты учился мириться с друзьями после ссоры, наблюдал за первыми опытами поисков работы и размышлениями о том, как надо сепарироваться от родителей. И мотал на ус — виртуальный, как и герои учебника.
Этих людей никогда не было. Но они всегда со мной будут. Писал ли я тексты на английском, общался ли с новыми людьми, читал ли новые книги — я всегда вспоминал, что в моем языке есть частица этих выдуманных героев.
И я им признателен.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Подшивка к личному делу» Сергея Простакова приближается к финалу. И сегодня он вспоминает Esquire Филиппа Бахтина, который приблизил его к выбору журналистской карьеры.
Год назад буквально в эти дни мы с Секисовым обзванивали друзей: после долгих растерянных размышлений, продлившихся год с лишним, мы решили запустить медиа, которого, как казалось, не хватает нам самим и горстке наших знакомых.
Тогда, в апреле 2023 года, оно называлось «Бахтин». Тут была вилка смыслов. С одной стороны, великий Михаил Бахтин с его исследованиями Рабле и Достоевского. А с другой, конечно, Филипп Бахтин — первый многолетний главный редактор русского Esquire. Нам хотелось отдать должное журналу, который сильнейшим образом сформировал наши представления о том, каким должно быть хорошее медиа на русском языке, в канун старта наших журналистских и редакторских карьер.
В итоге мы стали называться «Кенотаф», но отношение к тому, что делал Филипп Бахтин со своей командой, осталось прежним.
Когда я вспоминал глянец моего студенчества, то специально умолчал об Esquire — он стоял особняком и был вообще ни на что не похож. Чтение этого журнала была особым опытом. Тут сходилось всё: форма, содержание, интонация. Идеальный журнал!
Бахтинский Esquire отличался от остальных глянцевых журналов пропорциями. Как бы это выразиться, ближе к кирпичу, чем к плите — толстый корешок и очень плотная бумага. А уж содержание! Это был аттракцион: каждый раз, когда мы открывали журнал, то с замиранием сердца ждали, как же сегодня будет оформлено оглавление, какие правила жизни произнесут неочевидные персонажи, какой крупный учёный напишет для журнала колонку о чём-то очень приземлённом, какая необычная фотогалерея будет в журнале, и какой артефакт будет спрятан на последней странице…
Кстати, да, я пишу «мы», потому что, по моим субъективным ощущениям, журнал, быть может, единственный за эпоху в своей категории, смог собрать комьюнити верных читателей, которые опознавали друг друга по толстым корешкам в метро, смеялись с тонкого и одновременно злого юмора, и мечтали, чтобы кто-нибудь их так же крупным планом когда-нибудь снял, как на обложку Esquire. (Замечу, что и политическая интонация того Esquire была очень дальновидной.)
Мой общежитский сосед Тимофей в любви к бахтинскому Esquire дошёл до того, что решился выписывать журнал. Ему было важно, чтобы он приходил именно в почтовый ящик к родителям в его родном городке на 101 километре.
Я же просто покупал журнал, и чем дальше, тем регулярнее. Очевидно, взрослел, становился взыскательнее, умнее и независимее. Пик чтения — самое начало десятых годов.
2011 год. Новость из октябрьского с Томом Йорком на обложке Esquire застала врасплох: Филипп Бахтин уходил из журнала. Я сейчас очень серьёзно отношусь к тому, что Христос называл «знамениями времён», а тогда не считал. Уход Бахтина был из знамений — эпохи менялись в личной и общественной жизни. Бахтин сделал это в идеальный момент времени, успев если не взрастить, то активнейшим образом поучаствовать в формировании взглядов поколения россиян, жизнь и мнения которого во многом будут формировать историческое напряжение десятых годов.
Да, Бахтин покинул своё главредство вовремя, ушёл, так сказать, на пике. Но за ним остался огромный миф «бахтинского Esquire» — идея умного глянца, которая и в нашу безбумажную эпоху продолжает тревожить умы.
И напоследок. Я в целом согласен с теми наблюдателями, кто считает, что эпоха Сергея Минаева в истории журнала не менее значимая, чем бахтинская, потому что он пытался делать свой журнал, не похожий на то, что делал его предшественник. Был Бахтин, и был Минаев — остальное между. Разница между ними стилистическая, но принципиальная. «Бахтин» был про надежду и независимость, а «Минаев» про то, что нужно же как-то жить, несмотря на. Первый остался легендой, второй не пережил той самой жизни.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Год назад буквально в эти дни мы с Секисовым обзванивали друзей: после долгих растерянных размышлений, продлившихся год с лишним, мы решили запустить медиа, которого, как казалось, не хватает нам самим и горстке наших знакомых.
Тогда, в апреле 2023 года, оно называлось «Бахтин». Тут была вилка смыслов. С одной стороны, великий Михаил Бахтин с его исследованиями Рабле и Достоевского. А с другой, конечно, Филипп Бахтин — первый многолетний главный редактор русского Esquire. Нам хотелось отдать должное журналу, который сильнейшим образом сформировал наши представления о том, каким должно быть хорошее медиа на русском языке, в канун старта наших журналистских и редакторских карьер.
В итоге мы стали называться «Кенотаф», но отношение к тому, что делал Филипп Бахтин со своей командой, осталось прежним.
Когда я вспоминал глянец моего студенчества, то специально умолчал об Esquire — он стоял особняком и был вообще ни на что не похож. Чтение этого журнала была особым опытом. Тут сходилось всё: форма, содержание, интонация. Идеальный журнал!
Бахтинский Esquire отличался от остальных глянцевых журналов пропорциями. Как бы это выразиться, ближе к кирпичу, чем к плите — толстый корешок и очень плотная бумага. А уж содержание! Это был аттракцион: каждый раз, когда мы открывали журнал, то с замиранием сердца ждали, как же сегодня будет оформлено оглавление, какие правила жизни произнесут неочевидные персонажи, какой крупный учёный напишет для журнала колонку о чём-то очень приземлённом, какая необычная фотогалерея будет в журнале, и какой артефакт будет спрятан на последней странице…
Кстати, да, я пишу «мы», потому что, по моим субъективным ощущениям, журнал, быть может, единственный за эпоху в своей категории, смог собрать комьюнити верных читателей, которые опознавали друг друга по толстым корешкам в метро, смеялись с тонкого и одновременно злого юмора, и мечтали, чтобы кто-нибудь их так же крупным планом когда-нибудь снял, как на обложку Esquire. (Замечу, что и политическая интонация того Esquire была очень дальновидной.)
Мой общежитский сосед Тимофей в любви к бахтинскому Esquire дошёл до того, что решился выписывать журнал. Ему было важно, чтобы он приходил именно в почтовый ящик к родителям в его родном городке на 101 километре.
Я же просто покупал журнал, и чем дальше, тем регулярнее. Очевидно, взрослел, становился взыскательнее, умнее и независимее. Пик чтения — самое начало десятых годов.
2011 год. Новость из октябрьского с Томом Йорком на обложке Esquire застала врасплох: Филипп Бахтин уходил из журнала. Я сейчас очень серьёзно отношусь к тому, что Христос называл «знамениями времён», а тогда не считал. Уход Бахтина был из знамений — эпохи менялись в личной и общественной жизни. Бахтин сделал это в идеальный момент времени, успев если не взрастить, то активнейшим образом поучаствовать в формировании взглядов поколения россиян, жизнь и мнения которого во многом будут формировать историческое напряжение десятых годов.
Да, Бахтин покинул своё главредство вовремя, ушёл, так сказать, на пике. Но за ним остался огромный миф «бахтинского Esquire» — идея умного глянца, которая и в нашу безбумажную эпоху продолжает тревожить умы.
И напоследок. Я в целом согласен с теми наблюдателями, кто считает, что эпоха Сергея Минаева в истории журнала не менее значимая, чем бахтинская, потому что он пытался делать свой журнал, не похожий на то, что делал его предшественник. Был Бахтин, и был Минаев — остальное между. Разница между ними стилистическая, но принципиальная. «Бахтин» был про надежду и независимость, а «Минаев» про то, что нужно же как-то жить, несмотря на. Первый остался легендой, второй не пережил той самой жизни.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Напоминаем, что мы проводим масштабное исследование вас — наших читателей. И на этой неделе спрашиваем о том, как вы потребляете контент в интернете.
Вопросы анонимны, контактные данные не собираются. А нам будет очень полезно, если вы потратите на эту анкету десять минут. Спасибо!
Вопросы анонимны, контактные данные не собираются. А нам будет очень полезно, если вы потратите на эту анкету десять минут. Спасибо!
На той стороне
Южная весна в тени пальм, в окружении деревьев, ароматных цветов — и холодная московская, с еще не растаявшим снегом и холодным воздухом. На дворе 1930 год, Егор Сенников идет по следам людей на расходящихся тропах. Сегодня — два героя, отколовшиеся от гигантского айсберга и устремившиеся вдаль.
Кто не любит хороших шуток?
«Арестъ Л. Троцкаго въ Парижѣ!» — удивительный заголовок в эмигрантской парижской газете «Иллюстрированная Россия». Статья сопровождается фотографиями; дескать, мятежный революционер пытался нелегально проникнуть во Францию, куда ему не дают визу, но был задержан на Лионском вокзале — и теперь его будут экстрадировать в Константинополь.
Выдумка? Конечно. Фотографии — монтаж, а вся статья — первоапрельская шутка эмигрантской газеты (в том же номере — статья-розыгрыш: «Объединение русской эмиграции»). В апреле 1930 года, впрочем, в Париже встречаются коммунисты-сторонники Троцкого и основывают Международную левую оппозицию, будущий Четвертый интернационал.
Тишина. Густой и теплый воздух. Изысканность и простота небольших отелей и санаториев. Улицы почти пусты. Шум волн. На остров Принкипо раньше ссылали знатных особ, принцев — отсюда и название; лишь потом место стало превращаться в курорт. Летом 1929 года путем принцев прошел революционер Лев Троцкий.
Остров Принкипо (сейчас Бююкада) — крупнейший из Принцевых островов, находящихся в Мраморном море недалеко от Стамбула. Троцкий, высланный из СССР, обретает здесь, как он пишет, «в турецкой глуши», возможность и время для активной творческой работы. Вилла, на которой жил Троцкий, сейчас разрушена и заброшена; тишину вокруг нее нарушают лишь лай собак и разговоры русскоязычных туристов. Здание расположено близко к берегу — и легко себе представить, как Троцкий, стоя на балконе, вглядывается в тревожные волны и думает, думает, думает…
Эмигрант поневоле, он использует любую возможность для работы и политической борьбы. На Принкипо он стремительно дописывает свои мемуары, начатые в Алма-Ате; они сразу становятся мировым бестселлером. Он садится писать «Историю русской революции», руководит выпуском парижского троцкистского издания, встречается с соратниками. В тиши и спокойствии ссылки на Принкипо, он надеется выковать новое коммунистическое движение и победить своего архиврага — Сталина. Это его атмосфера — он привычен и к ссылкам, и к эмиграции (в отличие от парижских русских, предающихся бесплодным мечтаниям о возвращении в прошлое). Он, осколок революции, прокладывает новый курс.
«Около 11 утра позвонили: в 10.17 застрелился Маяковский. Пришел в ужас. Потом на секунду; сегодня по старому стилю — 1 апреля, не шутка ли? — Нет, не шутка. Ужас. Позвонил Демьяну [Бедному] — проверить.
— Да, было три поэта — теперь я один остался».
Это пишет приятель и конфидент Демьяна Бедного Михаил Презент. А за семь лет до того о Маяковском писал Троцкий:
«Маяковский атлетствует на арене слова и иногда делает поистине чудеса, но сплошь и рядом с героическим напряжением подымает заведомо пустые гири».
В середине апреля 1930 года революционный поэт выкинул свой последний трюк — прострелил себе сердце в комнате в Лубянском проезде. Он тоже откололся от тела: поэт-попутчик, набивавшийся советской власти в друзья, никому не нужен — его топчет официальная пресса, критики громят его наглую персональную выставку, его покровители уходят из власти или из жизни. Хотя в предсмертных письмах поэт просить не судачить о его кончине, Москва полнится слухами: обсуждают, как Маяковский приходил к Катаеву, встречался с любовницей Полонской, с Яншиным…
Утром 14 апреля из его комнаты раздался выстрел. Еще один осколок революции утонул в море жизни.
На следующий день «Правда» пишет о поэте на предпоследней странице, публикует некролог, заметку Бедного «Чудовищно. Непонятно» и предает печати предсмертные стихи.
Холодной московской весной траурная процессия тянется к крематорию в Донском монастыре. За гробом несут один венок — железный. «Железному поэту — железный венок».
Шутки в сторону.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Южная весна в тени пальм, в окружении деревьев, ароматных цветов — и холодная московская, с еще не растаявшим снегом и холодным воздухом. На дворе 1930 год, Егор Сенников идет по следам людей на расходящихся тропах. Сегодня — два героя, отколовшиеся от гигантского айсберга и устремившиеся вдаль.
Кто не любит хороших шуток?
«Арестъ Л. Троцкаго въ Парижѣ!» — удивительный заголовок в эмигрантской парижской газете «Иллюстрированная Россия». Статья сопровождается фотографиями; дескать, мятежный революционер пытался нелегально проникнуть во Францию, куда ему не дают визу, но был задержан на Лионском вокзале — и теперь его будут экстрадировать в Константинополь.
Выдумка? Конечно. Фотографии — монтаж, а вся статья — первоапрельская шутка эмигрантской газеты (в том же номере — статья-розыгрыш: «Объединение русской эмиграции»). В апреле 1930 года, впрочем, в Париже встречаются коммунисты-сторонники Троцкого и основывают Международную левую оппозицию, будущий Четвертый интернационал.
Тишина. Густой и теплый воздух. Изысканность и простота небольших отелей и санаториев. Улицы почти пусты. Шум волн. На остров Принкипо раньше ссылали знатных особ, принцев — отсюда и название; лишь потом место стало превращаться в курорт. Летом 1929 года путем принцев прошел революционер Лев Троцкий.
Остров Принкипо (сейчас Бююкада) — крупнейший из Принцевых островов, находящихся в Мраморном море недалеко от Стамбула. Троцкий, высланный из СССР, обретает здесь, как он пишет, «в турецкой глуши», возможность и время для активной творческой работы. Вилла, на которой жил Троцкий, сейчас разрушена и заброшена; тишину вокруг нее нарушают лишь лай собак и разговоры русскоязычных туристов. Здание расположено близко к берегу — и легко себе представить, как Троцкий, стоя на балконе, вглядывается в тревожные волны и думает, думает, думает…
Эмигрант поневоле, он использует любую возможность для работы и политической борьбы. На Принкипо он стремительно дописывает свои мемуары, начатые в Алма-Ате; они сразу становятся мировым бестселлером. Он садится писать «Историю русской революции», руководит выпуском парижского троцкистского издания, встречается с соратниками. В тиши и спокойствии ссылки на Принкипо, он надеется выковать новое коммунистическое движение и победить своего архиврага — Сталина. Это его атмосфера — он привычен и к ссылкам, и к эмиграции (в отличие от парижских русских, предающихся бесплодным мечтаниям о возвращении в прошлое). Он, осколок революции, прокладывает новый курс.
«Около 11 утра позвонили: в 10.17 застрелился Маяковский. Пришел в ужас. Потом на секунду; сегодня по старому стилю — 1 апреля, не шутка ли? — Нет, не шутка. Ужас. Позвонил Демьяну [Бедному] — проверить.
— Да, было три поэта — теперь я один остался».
Это пишет приятель и конфидент Демьяна Бедного Михаил Презент. А за семь лет до того о Маяковском писал Троцкий:
«Маяковский атлетствует на арене слова и иногда делает поистине чудеса, но сплошь и рядом с героическим напряжением подымает заведомо пустые гири».
В середине апреля 1930 года революционный поэт выкинул свой последний трюк — прострелил себе сердце в комнате в Лубянском проезде. Он тоже откололся от тела: поэт-попутчик, набивавшийся советской власти в друзья, никому не нужен — его топчет официальная пресса, критики громят его наглую персональную выставку, его покровители уходят из власти или из жизни. Хотя в предсмертных письмах поэт просить не судачить о его кончине, Москва полнится слухами: обсуждают, как Маяковский приходил к Катаеву, встречался с любовницей Полонской, с Яншиным…
Утром 14 апреля из его комнаты раздался выстрел. Еще один осколок революции утонул в море жизни.
На следующий день «Правда» пишет о поэте на предпоследней странице, публикует некролог, заметку Бедного «Чудовищно. Непонятно» и предает печати предсмертные стихи.
Холодной московской весной траурная процессия тянется к крематорию в Донском монастыре. За гробом несут один венок — железный. «Железному поэту — железный венок».
Шутки в сторону.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова романа Александра Проханова «Господин Гексоген».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — последние слова романа Александра Проханова «Господин Гексоген».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Художник должен отринуть надежду на будущее и пережить текущую неопределенность и ужас перед реальностью», — сказал однажды Мераб Мамардашвили. На что ему его подруга Ольга Седакова ответила, что, во-первых, не нужно путать надежду с иллюзиями, а, во-вторых, именно с утраты надежд у Данте начинается адская область. Ну а участники «Кенотафа» к дискуссии двух великих просто добавят фразу из повести китайского фантаста.
О последнем мы говорили для нашего Boosty с социологом Варварой Зотовой.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
О последнем мы говорили для нашего Boosty с социологом Варварой Зотовой.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Друзья, вам иногда может казаться, что «Кенотаф» держится в стороне от новостей и событий — и вы наверняка во многом правы, но порой у нас находится контент на самый неожиданный случай; и вот из неопубликованного — герой последних сводок Сергей Паук Троицкий вступает в снова актуальный спор о девяностых.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова из последней песни, записанной Джимом Моррисоном с группой The Doors.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — последние слова из последней песни, записанной Джимом Моррисоном с группой The Doors.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Эрцгерцог Франц Фердинанд в Сараево, 28 июня 1914 года.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Эрцгерцог Франц Фердинанд в Сараево, 28 июня 1914 года.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Слушайте, а ведь герцог Артур Уэлсли Веллингтон буквально не выиграл ни одного сражения, кроме Ватерлоо. А ещё, как известно, его современнику князю Михаилу Кутузову цыганка в молодости нагадала, что он не выиграет ни одного сражения вообще, но в историю войдёт как великий полководец. Ничего, вовсе ничего в мире не бывает случайно.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова сериала «Друзья».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — последние слова сериала «Друзья».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty