Намедни писал, что основной язык урбанистики это английский а основные журналы англосаксонские (Великобритания и США). Это, в свою очередь, накладывает свои особенности на то, а как собственно изучаются города по всему миру. Чтобы опубликоваться в хорошем британском журнале по урбанистике нужно говорить на определённом языке, который понятен редакторам и рецензентам этого журнала. При этом речь не об английском языке, понятно что нужно писать на английском. Речь о теоретическом языке, который сложился в ходе изучения городов Глобального Севера с сильным смещением в сторону английских и американских городов.
Этот теоретический язык закладывает специфическую проблематику городского развития, которая вроде как является универсальной для всех городов. Только вот конвенция об универсальности этой проблематики сложилась опять же на материале городов Глобального Севера. Есть ли джентрификация в Китае? Не факт, её там не изучали, а если и есть статьи об этом, то не факт, что это не натягивание совы на глобус ради публикации в приличном журнале, а на деле речь идёт о каком-то специфическом для Китая феномене, который отличается от джентрификации так же, как китайская кухня от английской.
В 2020 году в журнале City&Community вышел специальный выпуск посвященный этой проблеме. Открывается он приветственным словом редакторов Марко Гарридо, Зуфей Рен и Лизы Вайнштайн Toward a Global Urban Sociology: Keywords. Основной посыл авторов в том, что если внимательно посмотреть на карту мира, то мы обнаружим, что на Глобальном Севере живет в разы меньше людей, чем на Глобальном Юге. При этом таки да, городского населения. Горожан Глобального Юга всё еще в разы больше, чем горожан Глобального Севера. И городов заметно больше. Но нет, мы всё равно говорим о городах на языке Глобального Севера и в этом заключается определённая хрень.
Чтобы разобраться с этой хренью авторы предлагают разобраться с ключевыми словами. И для этого они собрали в рамках своего спецвыпуска статьи, которые исследуют непростую судьбу краеугольных для урбанистики Глобального Севера понятий. А именно - джентрификации, сегрегации, субурбии, насилия и жилищного риска.
В двух словах всё не пересказать, поэтому ближайшие дни буду делать обзоры на все пять статей этого выпуска.
#социологиягорода #глобальныймир #всякаяурбанистика #собственнаялогикагородов
Этот теоретический язык закладывает специфическую проблематику городского развития, которая вроде как является универсальной для всех городов. Только вот конвенция об универсальности этой проблематики сложилась опять же на материале городов Глобального Севера. Есть ли джентрификация в Китае? Не факт, её там не изучали, а если и есть статьи об этом, то не факт, что это не натягивание совы на глобус ради публикации в приличном журнале, а на деле речь идёт о каком-то специфическом для Китая феномене, который отличается от джентрификации так же, как китайская кухня от английской.
В 2020 году в журнале City&Community вышел специальный выпуск посвященный этой проблеме. Открывается он приветственным словом редакторов Марко Гарридо, Зуфей Рен и Лизы Вайнштайн Toward a Global Urban Sociology: Keywords. Основной посыл авторов в том, что если внимательно посмотреть на карту мира, то мы обнаружим, что на Глобальном Севере живет в разы меньше людей, чем на Глобальном Юге. При этом таки да, городского населения. Горожан Глобального Юга всё еще в разы больше, чем горожан Глобального Севера. И городов заметно больше. Но нет, мы всё равно говорим о городах на языке Глобального Севера и в этом заключается определённая хрень.
Чтобы разобраться с этой хренью авторы предлагают разобраться с ключевыми словами. И для этого они собрали в рамках своего спецвыпуска статьи, которые исследуют непростую судьбу краеугольных для урбанистики Глобального Севера понятий. А именно - джентрификации, сегрегации, субурбии, насилия и жилищного риска.
В двух словах всё не пересказать, поэтому ближайшие дни буду делать обзоры на все пять статей этого выпуска.
#социологиягорода #глобальныймир #всякаяурбанистика #собственнаялогикагородов
Продолжаем изучать выпуск City&Community "Keywords". Сегодня в фокусе внимания статья Мелиссы М. Валле Globalizing the Sociology of Gentrification, в которой она разбирает понятие джентрификации в применении в Глобальному Югу. Валее пишет о том, что в фокусе исследований джентрификации на Глобальном Севере как правило находятся социальные и экономические процессы, которые являются либо причинами либо последствиями джентрификации. Внимание сосредоточено на том, как происходит замещение населения на джентрифицируемых территориях, как действуют девелоперы, как джентрификация сказывается на экономике города.
Это всё очень интересно, но есть своя специфика. В какой-то момент джентрификация превратилась из аналитического концепта в проектный инструмент. И в виде проектного инструмента пошла на экспорт. Все мы знаем, что нужно короче взять художников, поселить их на старом заброшенном заводе, проводить фестивали ... PROFIT! Примерно в таком виде джентрификация пришла на Глобальный Юг.
При этом, если мы говорим о джентрификации максимально широко, как о процессе замещения на территории одной социально-экономической группы другой в ходе трансформации физического капитала территории, то оказывается, что Флакон и прочие Винзаводы тут вообще не при чём. Оказывается, что в таком определении на Глобальном Юге таки существует джентрификация. Но есть нюансы.
Первый нюанс заключается в том, что политэкономия городов Глобального Юга заметно отличается от городов Глобального Севера. Например, широко популярно такое явление как трущобы, может отсутствовать ржавый пояс. Да что там, может отсутствовать средний класс в европейском понимании этого слова. Например, сплошь и рядом встречается "буржуазия", не имеющая своей недвижимости. И наоборот, низший класс щедро наделённый собственной недвижимостью.
Второй нюанс заключается в том, что ключевым драйвером джентрификации на Глобальном Юге зачастую оказывается вовсе не бизнес, что нам с бизнеса. А, конечно же, государство. Российская программа реновации - отличный тому пример. Государство принимает решения о перемещении людей в городе, о замене одной социальной группы на другую. Регулирует жилищное поведение социальных групп, как например в Китае. В общем, джентрификация по своей сути происходит, но это вовсе не неолиберальный бизнес-процесс. У нас своя атмосфера.
Короче говоря, в расширительной трактовке понятие джентрификации вполне можно применять к анализу процессов на Глобальном Юге, но нужно только помнить, что не всё то джентрификация, что выглядит как джентрификация и не всё то не джентрификация, что не выглядит как джентрификация.
#джентрификация #глобальныймир #всякаяурбанистика
Это всё очень интересно, но есть своя специфика. В какой-то момент джентрификация превратилась из аналитического концепта в проектный инструмент. И в виде проектного инструмента пошла на экспорт. Все мы знаем, что нужно короче взять художников, поселить их на старом заброшенном заводе, проводить фестивали ... PROFIT! Примерно в таком виде джентрификация пришла на Глобальный Юг.
При этом, если мы говорим о джентрификации максимально широко, как о процессе замещения на территории одной социально-экономической группы другой в ходе трансформации физического капитала территории, то оказывается, что Флакон и прочие Винзаводы тут вообще не при чём. Оказывается, что в таком определении на Глобальном Юге таки существует джентрификация. Но есть нюансы.
Первый нюанс заключается в том, что политэкономия городов Глобального Юга заметно отличается от городов Глобального Севера. Например, широко популярно такое явление как трущобы, может отсутствовать ржавый пояс. Да что там, может отсутствовать средний класс в европейском понимании этого слова. Например, сплошь и рядом встречается "буржуазия", не имеющая своей недвижимости. И наоборот, низший класс щедро наделённый собственной недвижимостью.
Второй нюанс заключается в том, что ключевым драйвером джентрификации на Глобальном Юге зачастую оказывается вовсе не бизнес, что нам с бизнеса. А, конечно же, государство. Российская программа реновации - отличный тому пример. Государство принимает решения о перемещении людей в городе, о замене одной социальной группы на другую. Регулирует жилищное поведение социальных групп, как например в Китае. В общем, джентрификация по своей сути происходит, но это вовсе не неолиберальный бизнес-процесс. У нас своя атмосфера.
Короче говоря, в расширительной трактовке понятие джентрификации вполне можно применять к анализу процессов на Глобальном Юге, но нужно только помнить, что не всё то джентрификация, что выглядит как джентрификация и не всё то не джентрификация, что не выглядит как джентрификация.
#джентрификация #глобальныймир #всякаяурбанистика
Следующее понятие, которое разбирается в выпуске City&Community "Keywords" это понятие субурбии. В статье Suburbs and Urban Peripheries in a Global Perspective Зуфей Рен пишет о том, это краеугольное для американской урбанистики понятие хуже всего транспонируется на города Глобального Юга. И не удивительно, потому как американская субурбия - явление довольно-таки локальное, родившееся в уникальных социально-экономических условиях.
В США пригороды - это большие территории низкой плотности, полностью автомобилезависимые, застроенные односемейными малоэтажными домиками. Административно это как правило отдельные муниципалитеты. С точки зрения классового состава - это представители как низшего, так и среднего, а иногда и высшего классов. Сегрегация в субурбии строится по расовому и этническому принципу.
Но стоит нам оказаться на территории пригородов Китая, Латинской Америки или Индии, то мы не обнаружим там ничего похожего. Односемейные частные дома здесь скорее всего доступны только довольно богатым людям. Большинство пригородов Глобального Юга это высокоэтажные и высокоплотные районы. С точки зрения транспорта их жители скорее рассчитывают на автобусы, трамваи и метро, потому как не могут себе позволить автомобили. Административно эти пригороды скорее всего будут отдельными районами города, а не самостоятельными муниципалитетами.
Сегрегация в пригородах Глобального Юга не строится на расовых и этнических основаниях. Здесь роль играет в наибольшей степени классовая сегрегация. Районы среднего класса отгораживаются заборами от районов низшего класса, при это зачастую они находятся в непосредственном соседстве, поэтому потребность в озаборивании особенно велика. Высший же класс стремиться максимально территориально отгородиться от прочих классов и селится как можно дальше от них.
Сама по себе категория "субурбия" хоть и переводится на другие языки, но не используется как элемент языка городского планирования. Китайский перевод этого слова jiaoqu несёт ярко-выраженные негативные коннотации, что-то вроде нашего "гетто" или "ебеня". Не удивительно, что никому не приходит в голову использовать эту категорию в мастер-плане.
История с понятием "субурбия" - наиболее показательный пример того, как сама собой разумеющаяся категория в урбанистике Глобального Севера оказывается полностью нерабочей, когда мы говорим о городах Глобального Юга. Также она показывает, насколько большую роль в языке описания урбанистической науки играют социально-экономические условия, в которых эта наука создаётся.
#глобальныймир #всякаяурбанистика #городскоепланирование
В США пригороды - это большие территории низкой плотности, полностью автомобилезависимые, застроенные односемейными малоэтажными домиками. Административно это как правило отдельные муниципалитеты. С точки зрения классового состава - это представители как низшего, так и среднего, а иногда и высшего классов. Сегрегация в субурбии строится по расовому и этническому принципу.
Но стоит нам оказаться на территории пригородов Китая, Латинской Америки или Индии, то мы не обнаружим там ничего похожего. Односемейные частные дома здесь скорее всего доступны только довольно богатым людям. Большинство пригородов Глобального Юга это высокоэтажные и высокоплотные районы. С точки зрения транспорта их жители скорее рассчитывают на автобусы, трамваи и метро, потому как не могут себе позволить автомобили. Административно эти пригороды скорее всего будут отдельными районами города, а не самостоятельными муниципалитетами.
Сегрегация в пригородах Глобального Юга не строится на расовых и этнических основаниях. Здесь роль играет в наибольшей степени классовая сегрегация. Районы среднего класса отгораживаются заборами от районов низшего класса, при это зачастую они находятся в непосредственном соседстве, поэтому потребность в озаборивании особенно велика. Высший же класс стремиться максимально территориально отгородиться от прочих классов и селится как можно дальше от них.
Сама по себе категория "субурбия" хоть и переводится на другие языки, но не используется как элемент языка городского планирования. Китайский перевод этого слова jiaoqu несёт ярко-выраженные негативные коннотации, что-то вроде нашего "гетто" или "ебеня". Не удивительно, что никому не приходит в голову использовать эту категорию в мастер-плане.
История с понятием "субурбия" - наиболее показательный пример того, как сама собой разумеющаяся категория в урбанистике Глобального Севера оказывается полностью нерабочей, когда мы говорим о городах Глобального Юга. Также она показывает, насколько большую роль в языке описания урбанистической науки играют социально-экономические условия, в которых эта наука создаётся.
#глобальныймир #всякаяурбанистика #городскоепланирование
Четвёртый термин из номера City&Community "Keywords" это сегрегация. В статье Reconceptualizing Segregation from the Global South Марко Гарридо пишет, что этот термин, как и многие другие из тех, что мы рассматриваем в этом сборнике - плоть от плоти урбанистической истории Америки.
Как это работает на американском материале? Был конец XIX начало XX века, крупные города испытывали серьёзную миграцию поляков, испанцев, филиппинцев, в целом чёрного населения. Специфические законы, ограничительное зонирование и прочие институциональные особенности приводили к тому, что мигранты компактно селились в городе, как правило по признаку своей расы или этничности. Эти компактные места расселения создавали то, что мы называем "гетто" - изолированные территориальные анклавы со своей альтернативной экономикой и социальным порядком. И примерно ту же самую картину мы наблюдаем по сей день. Хотя конкретные сегрегированные районы и меняются, но логика их появления остаётся прежней, т.е. заземлённой в этнические и расовые основания.
В городах Глобального Юга же ситуация разительным образом отличалась. Во-первых, массовая миграция из сельских районов в большие города началась во второй половине XX века. Во-вторых, она характеризовалась тем, что в городах при большом количестве земли было и остаётся катастрофически мало доступной недвижимости. Что привело к тому, что мигранты начали сами строить высокоплотные трущобы. Это не пресекалось на государственном уровне, потому как никакого другого решения проблемы массовой миграции не просматривалось. А дальше это формировало специфический ландшафт, в котором основная часть города представляет собой трущобы, но среди трущоб есть вкрапления анклавов среднего и высшего класса. Т.е. сегрегация носит характер не концентрации, но взаимопроникновения территорий проживания разных классов.
Еще одно отличие сегрегации Глобального Юга от сегрегации Глобального Севера - разница последствий для жизни в сегрегированном районе. Для Глобального Севера речь идёт об ограничении доступа к городским благам, например, расположении района за красными линиями банков, которое приводит к тому, что жители гетто не могут получить жилищных кредитов. На Глобальном Юге же всё несколько проще, скорее речь идёт об образе сообщества в котором проживает обитатель трущоб. Этим сообществам приписываются те или иные стереотипы и последствия сказываются на социальном взаимодействии, но не на доступе к городским благам. Наоборот, для многих обитателей трущоб выбор места проживания связан с доступностью мест приложения труда, городских сервисов и т.д. Нельзя сказать, что люди живут в трущобах обязательно добровольно, но какой-то процент таки осознанно выбирает трущобы из-за из расположения поблизости к нужным ему анклавам среднего и высшего класса.
В общем, трудно говорить о том, что американская модель сегрегации как-то применима к городам Глобального Юга. Исторически заложенные различия делают поиск сегрегации там скорее бессмысленным. Единственный способ сохранить этот термин в лексиконе глобальной урбанистики - серьёзным образом его пересмотреть и исключить из него чёткие пространственные границы и принцип концентрации. Но проблема в том, что тогда от смысла термина мало что останется.
#сегрегация #бедность #всякаяурбанистика #глобальныймир
Как это работает на американском материале? Был конец XIX начало XX века, крупные города испытывали серьёзную миграцию поляков, испанцев, филиппинцев, в целом чёрного населения. Специфические законы, ограничительное зонирование и прочие институциональные особенности приводили к тому, что мигранты компактно селились в городе, как правило по признаку своей расы или этничности. Эти компактные места расселения создавали то, что мы называем "гетто" - изолированные территориальные анклавы со своей альтернативной экономикой и социальным порядком. И примерно ту же самую картину мы наблюдаем по сей день. Хотя конкретные сегрегированные районы и меняются, но логика их появления остаётся прежней, т.е. заземлённой в этнические и расовые основания.
В городах Глобального Юга же ситуация разительным образом отличалась. Во-первых, массовая миграция из сельских районов в большие города началась во второй половине XX века. Во-вторых, она характеризовалась тем, что в городах при большом количестве земли было и остаётся катастрофически мало доступной недвижимости. Что привело к тому, что мигранты начали сами строить высокоплотные трущобы. Это не пресекалось на государственном уровне, потому как никакого другого решения проблемы массовой миграции не просматривалось. А дальше это формировало специфический ландшафт, в котором основная часть города представляет собой трущобы, но среди трущоб есть вкрапления анклавов среднего и высшего класса. Т.е. сегрегация носит характер не концентрации, но взаимопроникновения территорий проживания разных классов.
Еще одно отличие сегрегации Глобального Юга от сегрегации Глобального Севера - разница последствий для жизни в сегрегированном районе. Для Глобального Севера речь идёт об ограничении доступа к городским благам, например, расположении района за красными линиями банков, которое приводит к тому, что жители гетто не могут получить жилищных кредитов. На Глобальном Юге же всё несколько проще, скорее речь идёт об образе сообщества в котором проживает обитатель трущоб. Этим сообществам приписываются те или иные стереотипы и последствия сказываются на социальном взаимодействии, но не на доступе к городским благам. Наоборот, для многих обитателей трущоб выбор места проживания связан с доступностью мест приложения труда, городских сервисов и т.д. Нельзя сказать, что люди живут в трущобах обязательно добровольно, но какой-то процент таки осознанно выбирает трущобы из-за из расположения поблизости к нужным ему анклавам среднего и высшего класса.
В общем, трудно говорить о том, что американская модель сегрегации как-то применима к городам Глобального Юга. Исторически заложенные различия делают поиск сегрегации там скорее бессмысленным. Единственный способ сохранить этот термин в лексиконе глобальной урбанистики - серьёзным образом его пересмотреть и исключить из него чёткие пространственные границы и принцип концентрации. Но проблема в том, что тогда от смысла термина мало что останется.
#сегрегация #бедность #всякаяурбанистика #глобальныймир
Ну и наконец последний, пятый концепт из номера City&Community "Keywords" это концепт жилищного риска. Его описывает Лиза Вайнштейн в статье Evictions: Reconceptualizing Housing Insecurity from the Global South. Сам по себе концепт относительно молодой - буквально только в XXI веке о нём начали говорить на страницах международных (читай - англосаксонских) научных журналов.
В чём заключается этот концепт в англосаксонском мире? Он заключается в том, что право на жилье находится под перманентной угрозой. У множества арендаторов эта угроза заключается в том, что под действием джентрификации лендлорды увеличивают арендную ставку и фактически выселяют жителей того или иного района на ближайшую свалку ядерных отходов. Этот концепт - плоть от плоти мира, где преобладает арендное жилье. И он по своей сути глубоко индивидуалистичен - кому-то хватает средств на оплату повысившейся арендной ставки, кому-то не хватает. Кто-то релоцируется по причине джентрификации, кто-то затягивает потуже пояса и продолжает жить в своём районе. Так оно работает на Глобальном Севере.
Глобальный Юг же демонстрирует нам совсем другие жилищные риски. Ключевое их свойство - коллективность. Масштабная реновация трущоб, характерных для Глобального Юга, приводит к тому, что десятки и сотни семей единомоментно могут быть сняты с привычного места проживания и релоцированы в другое место. Чистая политическая воля, помноженная на жадность девелоперов может заставлять людей полностью менять свою жизнь. Это не ползучий капиталистический процесс, который потихоньку вытесняет малообеспеченных горожан с их территорий, это работа с большими цифрами, большой статистикой, где индивидуальные особенности каждого конкретного домохозяйства играют мало роли.
В этом плане, конечно, Россия, а в особенности Москва очень походят на Глобальный Юг. Московская реновация - в чистом виде южная политическая программа. Чтобы выйти из неё необходимы мощнейшие коллективные усилия. Чтобы оказаться в ней - малейшая политическая пассивность. Целые кварталы вполне себе нормальных домов сносятся под флагом избавления от устаревшего жилья. На их месте строятся многоэтажки, на которых наживаются жадные девелоперы. Жители переселяются абы куда, главное, чтобы соблюдалась метражность квартир. Индивидуальные жилищные стратегии тут разбиваются о процесс коллективный и политический.
Таким образом, понятие жилищных рисков при переносе на Глобальный Юг начинает играть новыми красками, немыслимыми в мире Глобального Cевера, где право собственности свято и ведутся активные дискуссии о праве на жилье и праве на благоприятную среду. В мире, где государство решает за человека где ему жить работают другие правила и жилищные риски заметно выше.
#бедность #всякаяурбанистика #глобальныймир #хреновация
В чём заключается этот концепт в англосаксонском мире? Он заключается в том, что право на жилье находится под перманентной угрозой. У множества арендаторов эта угроза заключается в том, что под действием джентрификации лендлорды увеличивают арендную ставку и фактически выселяют жителей того или иного района на ближайшую свалку ядерных отходов. Этот концепт - плоть от плоти мира, где преобладает арендное жилье. И он по своей сути глубоко индивидуалистичен - кому-то хватает средств на оплату повысившейся арендной ставки, кому-то не хватает. Кто-то релоцируется по причине джентрификации, кто-то затягивает потуже пояса и продолжает жить в своём районе. Так оно работает на Глобальном Севере.
Глобальный Юг же демонстрирует нам совсем другие жилищные риски. Ключевое их свойство - коллективность. Масштабная реновация трущоб, характерных для Глобального Юга, приводит к тому, что десятки и сотни семей единомоментно могут быть сняты с привычного места проживания и релоцированы в другое место. Чистая политическая воля, помноженная на жадность девелоперов может заставлять людей полностью менять свою жизнь. Это не ползучий капиталистический процесс, который потихоньку вытесняет малообеспеченных горожан с их территорий, это работа с большими цифрами, большой статистикой, где индивидуальные особенности каждого конкретного домохозяйства играют мало роли.
В этом плане, конечно, Россия, а в особенности Москва очень походят на Глобальный Юг. Московская реновация - в чистом виде южная политическая программа. Чтобы выйти из неё необходимы мощнейшие коллективные усилия. Чтобы оказаться в ней - малейшая политическая пассивность. Целые кварталы вполне себе нормальных домов сносятся под флагом избавления от устаревшего жилья. На их месте строятся многоэтажки, на которых наживаются жадные девелоперы. Жители переселяются абы куда, главное, чтобы соблюдалась метражность квартир. Индивидуальные жилищные стратегии тут разбиваются о процесс коллективный и политический.
Таким образом, понятие жилищных рисков при переносе на Глобальный Юг начинает играть новыми красками, немыслимыми в мире Глобального Cевера, где право собственности свято и ведутся активные дискуссии о праве на жилье и праве на благоприятную среду. В мире, где государство решает за человека где ему жить работают другие правила и жилищные риски заметно выше.
#бедность #всякаяурбанистика #глобальныймир #хреновация
В международной науке о городах наметился серьёзный теоретический поворот. Надир Кинассиан в статье Rethinking the post-socialist city, вышедшей прошлым ноябрём в журнала Urban Geography пишет о том, что нам пора бы уже по-другому относится к постсоциалистическим странам и городам.
Тезис Кинассиана в том, что существующее в науке представление о постсоциалистических городах как о периферии для анализа и теоретизирования уже не отвечает актуальным вызовам. Социалистический блок распался и претерпевает капиталистическую трансформацию вот уже более 30 лет. И почему-то постсоциалистические города так и не стали образцовыми западными капиталистическими городами. А значит логика вертикальной эволюции - от городов переходного периода, к городам развивающимся и наконец к городам капиталистическим - не работает.
Из этого следует довольно простой вывод - если раньше было не принято сравнивать постсоциалистические города с западными городами, то теперь нам просто обязательно нужно это делать. Постсоцилистические города - это не недоразвитые города, но города со своими особенностями и закономерностями развития. И чтобы их понять нам придётся сравнивать Пекин с Нью-Йорком и Нижний Новгород с Дюссельдорфом.
И, разумеется, нам придётся отказаться от самой идеи "нормального" города. Идеи того, что существует какой-то "правильный" путь развития городов и разные города по-разному отклоняются от этого "правильного" пути. А постсоциалистические города особенно. Нам придётся признать, что существуют различные пути развития городов, формирующиеся в различных общественно-политических условиях.
Скажем, для постсоциалистических городов характерно развитие в условиях государственного капитализма. И этот государственный капитализм - один из распространённых вариантов среды, в которых города формируются и развиваются. Это накладывает определённый отпечаток на форму и функции города, делают его отличным от западного капиталистического города. Впрочем, современный поворот европейской политики в сторону госкапитализма приводит к тому, что постсоциалистические города становятся в свою очередь ресурсом теоретизирования относительно глобального урбанистического процесса.
В общем, Кинассиан предвосхищает, что в ближайшее время нас ждёт большое количество работ, посвящённых сравнению капиталистических и постсоциалистических городов в новой модальности. И слово "Россия" мы будем гораздо чаще встречать на страницах научных журналов по урбанистике. Что не может не радовать.
#глобальныймир #всякаяурбанистика #географиягорода
Тезис Кинассиана в том, что существующее в науке представление о постсоциалистических городах как о периферии для анализа и теоретизирования уже не отвечает актуальным вызовам. Социалистический блок распался и претерпевает капиталистическую трансформацию вот уже более 30 лет. И почему-то постсоциалистические города так и не стали образцовыми западными капиталистическими городами. А значит логика вертикальной эволюции - от городов переходного периода, к городам развивающимся и наконец к городам капиталистическим - не работает.
Из этого следует довольно простой вывод - если раньше было не принято сравнивать постсоциалистические города с западными городами, то теперь нам просто обязательно нужно это делать. Постсоцилистические города - это не недоразвитые города, но города со своими особенностями и закономерностями развития. И чтобы их понять нам придётся сравнивать Пекин с Нью-Йорком и Нижний Новгород с Дюссельдорфом.
И, разумеется, нам придётся отказаться от самой идеи "нормального" города. Идеи того, что существует какой-то "правильный" путь развития городов и разные города по-разному отклоняются от этого "правильного" пути. А постсоциалистические города особенно. Нам придётся признать, что существуют различные пути развития городов, формирующиеся в различных общественно-политических условиях.
Скажем, для постсоциалистических городов характерно развитие в условиях государственного капитализма. И этот государственный капитализм - один из распространённых вариантов среды, в которых города формируются и развиваются. Это накладывает определённый отпечаток на форму и функции города, делают его отличным от западного капиталистического города. Впрочем, современный поворот европейской политики в сторону госкапитализма приводит к тому, что постсоциалистические города становятся в свою очередь ресурсом теоретизирования относительно глобального урбанистического процесса.
В общем, Кинассиан предвосхищает, что в ближайшее время нас ждёт большое количество работ, посвящённых сравнению капиталистических и постсоциалистических городов в новой модальности. И слово "Россия" мы будем гораздо чаще встречать на страницах научных журналов по урбанистике. Что не может не радовать.
#глобальныймир #всякаяурбанистика #географиягорода
Если говорить о том, какими теоретическими инсайтами нас может порадовать изучение постсоциалистических городов, то надо обраться к статье Яны Козиной, Дэвида Боула и Йернея Тирана Forgotten values of industrial city still alive: What can the creative city learn from its industrial counterpart?, вышедшей в журнале City, Culture & Society.
В статье на материале 23 глубинных интервью с представителями разных секторов авторы рассказывают нам историю словенского городка Веленье - родины бытовой техники марки Gorenje. По меркам Словении это город среднего масштаба, по нашим меркам малый. В Веленье проживает порядка 30 000 человек. Но дело не в масштабе, дело в том, что на примере Веленья авторы показывают каким образом могут сосуществовать реалии индустриального и креативного города и каким образом они могут друг друга обогащать.
Появившись в середине XIX века как шахтерский городок Веленье постепенно развивался и после Второй Мировой Войны стал важным центром разработки и производства бытовой техники. После событий 1991 года городок не сдал своих позиций и продолжил добывать уголь и изготавливать электрочайники. Тем не менее производства модернизировались и высвобождались индустриальные площади, которые постепенно начали занимать креативные индустрии. В городке появился технопарк регионального значения.
При этом в городе бурно развивались разнообразные городские сервисы. Появился велопрокат, служба социального такси, разнообразные программы для детства и юношества. Волонтерское движение, наследуя социалистической культуре ударных строек активно включалось в благоустройство города. Действовали программы добровольного обложения, когда на добровольные пожертвования жителей строились детские площадки и уличные кинотеатры.
Социалистическая и индустриальная культура в Веленье никуда не делись, но наоборот стали важным драйвером развития креативной экономики. Заложенный в социалистической культуре мультикультурализм, толерантность, уважение к территориальному и трудовому сообществу предотвращали межэтнические конфликты в городе. А заодно создавали общее поле ценностей для представителей различных секторов в городе. Что, в свою очередь, упрощало инновации на производстве и социальные инновации.
На примере Веленья видно, что креативная экономика может развиваться не только за счёт эффекта масштаба в крупных городах, но и за счёт эффекта близости (proximity effect) помноженного на общее ценностное поле. Горожанам Веленья проще договариваться друг с другом, включаться в коллективное действие, поддерживать друг друга. А за счёт малого масштаба каждая инновация, каждое новое креативное производство становится заметным и превращается в общегородское достояние.
Также социалистические и индустриальные ценности сглаживают и нивелируют негативные эффекты развития креативной экономики, такие как рост неравенства, снижение доступности сервисов, территориальное вытеснение через джентрификацию. Общность судьбы и ценностей горожан Веленья удерживают их от того, чтобы вести себя как агрессивные акулы капитализма.
Конечно, не всё так радужно, есть свои недостатки социалистической культуры. Например, коррупция и непотизм на производствах, где зачастую руководящие должности занимают не самые успешные и эффективные менеджеры, а те, кому повезло иметь нужные знакомства. Да еще плюс к этому потенциал экономического роста Веленья сдерживается низким уровнем амбиций горожан. Число предпринимателей в Веленье хоть и высоко, но не настолько, как могло бы было быть.
В общем, у социалистического и индустриального наследия есть как свои плюса, так и свои минусы. Но главный момент в том, что это наследие играет архиважную роль в развитии Веленья и без понимания этого невозможно объяснить происходящие в городке социально-экономические процессы.
#малыегорода #глобальныймир #социологиягорода
В статье на материале 23 глубинных интервью с представителями разных секторов авторы рассказывают нам историю словенского городка Веленье - родины бытовой техники марки Gorenje. По меркам Словении это город среднего масштаба, по нашим меркам малый. В Веленье проживает порядка 30 000 человек. Но дело не в масштабе, дело в том, что на примере Веленья авторы показывают каким образом могут сосуществовать реалии индустриального и креативного города и каким образом они могут друг друга обогащать.
Появившись в середине XIX века как шахтерский городок Веленье постепенно развивался и после Второй Мировой Войны стал важным центром разработки и производства бытовой техники. После событий 1991 года городок не сдал своих позиций и продолжил добывать уголь и изготавливать электрочайники. Тем не менее производства модернизировались и высвобождались индустриальные площади, которые постепенно начали занимать креативные индустрии. В городке появился технопарк регионального значения.
При этом в городе бурно развивались разнообразные городские сервисы. Появился велопрокат, служба социального такси, разнообразные программы для детства и юношества. Волонтерское движение, наследуя социалистической культуре ударных строек активно включалось в благоустройство города. Действовали программы добровольного обложения, когда на добровольные пожертвования жителей строились детские площадки и уличные кинотеатры.
Социалистическая и индустриальная культура в Веленье никуда не делись, но наоборот стали важным драйвером развития креативной экономики. Заложенный в социалистической культуре мультикультурализм, толерантность, уважение к территориальному и трудовому сообществу предотвращали межэтнические конфликты в городе. А заодно создавали общее поле ценностей для представителей различных секторов в городе. Что, в свою очередь, упрощало инновации на производстве и социальные инновации.
На примере Веленья видно, что креативная экономика может развиваться не только за счёт эффекта масштаба в крупных городах, но и за счёт эффекта близости (proximity effect) помноженного на общее ценностное поле. Горожанам Веленья проще договариваться друг с другом, включаться в коллективное действие, поддерживать друг друга. А за счёт малого масштаба каждая инновация, каждое новое креативное производство становится заметным и превращается в общегородское достояние.
Также социалистические и индустриальные ценности сглаживают и нивелируют негативные эффекты развития креативной экономики, такие как рост неравенства, снижение доступности сервисов, территориальное вытеснение через джентрификацию. Общность судьбы и ценностей горожан Веленья удерживают их от того, чтобы вести себя как агрессивные акулы капитализма.
Конечно, не всё так радужно, есть свои недостатки социалистической культуры. Например, коррупция и непотизм на производствах, где зачастую руководящие должности занимают не самые успешные и эффективные менеджеры, а те, кому повезло иметь нужные знакомства. Да еще плюс к этому потенциал экономического роста Веленья сдерживается низким уровнем амбиций горожан. Число предпринимателей в Веленье хоть и высоко, но не настолько, как могло бы было быть.
В общем, у социалистического и индустриального наследия есть как свои плюса, так и свои минусы. Но главный момент в том, что это наследие играет архиважную роль в развитии Веленья и без понимания этого невозможно объяснить происходящие в городке социально-экономические процессы.
#малыегорода #глобальныймир #социологиягорода
Продолжая разговор о постсоциалистических городах обратимся к статье Саны Ким и Роберты Комуниан Arts and the city in post-Soviet contexts: Policy pathways and interventions in urban cultural development in Kazakhstan, вышедшей недавно в журнале Journal of Urban Affair.
В этой статье авторы на материале 48 глубинных интервью раскрывают тему культурной политики и её влияния на городское развитие в Алматы и Нур-Султане. Алматы на протяжении всего советского периода и части постсоветского был столицей Казахстана. Поэтому, как и полагается республиканской столице, Алматы был не обделён советскими объектами культуры. Там было построено множество театров, библиотек, кинотеатров и других культурных институций. Нур-Султан же был провинциальным городом, гораздо менее оснащенным учреждениями культуры.
Но всё начало меняться, когда был объявлен перенос столицы из Алматы в Нур-Султан. Во-первых начал серьезно меняться культурный ландшафт Алматы - в интервью говорят о том, что до этого над культурными институциями Алматы висело ресурсное проклятье. Множество культурных площадок, большие ресурсы, выделяемы государством на культуру в столице - всё это расхолаживало культурных продюсеров и препятствовало реальной конкуренции. С переносом столицы же конкуренция активизировалась. А заодно снизилось давление цензуры - чиновникам от творческих индустрий стало по большому счёту не так важно что происходит в Алматы.
Во-вторых, начал трансформироваться культурный ландшафт Нур-Султана. Город стремительно рос и, как это не часто бывает с постсоциалистическими городами, росло число учреждений культуры. В особенности музеев, которые должны были транслировать национализирующие идеи. Большую роль стали играть крупные площадки для проведения мегасобытий. А мегасобытия в свою очередь стали драйвером развития творческих индустрий Нур-Султана.
Тем не менее, и в обоих случаях важно, что в значительной степени культурные индустрии в постсоциалистических городах развиваются не в рыночных условиях, но в условиях государственного заказа и на государственных площадках. Успех творческого предприятия во многом завязан на том, как продюсер этого предприятия выстраивает отношения с органами власти. Авторы приводят пример, что некоторые художники с тем чтобы повысить стоимость своих работ специально рисовали портреты Нурсултана Назарбаева. Это, конечно, доведённый до абсурда принцип взаимодействия культурной индустрии с властью, но иллюстративный.
Важно также отметить, что такой режим бытования культурных индустрий накладывает свой отпечаток на то, каким образом культурные индустрии взаимодействуют с городами и горожанами. По большому счёту никак - на зрителя, потребителя эти индустрии не завязаны. Они повёрнуты лицом к чиновникам и ориентируются на их мнение. И конкуренция ведётся за их внимание. Что приводит к тому, что культурные индустрии в таком режиме инкапсулируются и для постороннего наблюдателя представляются как недружелюбные, закрытые. Продюсеры и творцы говорят на каком-то своём языке и не стремятся быть понятыми, не стремятся к контакту. Отсюда возникают большие сложности с партисипаторным искусством в постсоциалистических городах - художникам и кураторам просто не понятно о чём разговаривать с людьми.
#глобальныймир #постсоциализм #креативныеиндустрии
В этой статье авторы на материале 48 глубинных интервью раскрывают тему культурной политики и её влияния на городское развитие в Алматы и Нур-Султане. Алматы на протяжении всего советского периода и части постсоветского был столицей Казахстана. Поэтому, как и полагается республиканской столице, Алматы был не обделён советскими объектами культуры. Там было построено множество театров, библиотек, кинотеатров и других культурных институций. Нур-Султан же был провинциальным городом, гораздо менее оснащенным учреждениями культуры.
Но всё начало меняться, когда был объявлен перенос столицы из Алматы в Нур-Султан. Во-первых начал серьезно меняться культурный ландшафт Алматы - в интервью говорят о том, что до этого над культурными институциями Алматы висело ресурсное проклятье. Множество культурных площадок, большие ресурсы, выделяемы государством на культуру в столице - всё это расхолаживало культурных продюсеров и препятствовало реальной конкуренции. С переносом столицы же конкуренция активизировалась. А заодно снизилось давление цензуры - чиновникам от творческих индустрий стало по большому счёту не так важно что происходит в Алматы.
Во-вторых, начал трансформироваться культурный ландшафт Нур-Султана. Город стремительно рос и, как это не часто бывает с постсоциалистическими городами, росло число учреждений культуры. В особенности музеев, которые должны были транслировать национализирующие идеи. Большую роль стали играть крупные площадки для проведения мегасобытий. А мегасобытия в свою очередь стали драйвером развития творческих индустрий Нур-Султана.
Тем не менее, и в обоих случаях важно, что в значительной степени культурные индустрии в постсоциалистических городах развиваются не в рыночных условиях, но в условиях государственного заказа и на государственных площадках. Успех творческого предприятия во многом завязан на том, как продюсер этого предприятия выстраивает отношения с органами власти. Авторы приводят пример, что некоторые художники с тем чтобы повысить стоимость своих работ специально рисовали портреты Нурсултана Назарбаева. Это, конечно, доведённый до абсурда принцип взаимодействия культурной индустрии с властью, но иллюстративный.
Важно также отметить, что такой режим бытования культурных индустрий накладывает свой отпечаток на то, каким образом культурные индустрии взаимодействуют с городами и горожанами. По большому счёту никак - на зрителя, потребителя эти индустрии не завязаны. Они повёрнуты лицом к чиновникам и ориентируются на их мнение. И конкуренция ведётся за их внимание. Что приводит к тому, что культурные индустрии в таком режиме инкапсулируются и для постороннего наблюдателя представляются как недружелюбные, закрытые. Продюсеры и творцы говорят на каком-то своём языке и не стремятся быть понятыми, не стремятся к контакту. Отсюда возникают большие сложности с партисипаторным искусством в постсоциалистических городах - художникам и кураторам просто не понятно о чём разговаривать с людьми.
#глобальныймир #постсоциализм #креативныеиндустрии
Вернёмся в Рио-де-Жанейро. В статье Contentious Politics of the Slums: Understanding Different Outcomes of Community Resistance against Evictions in Rio de Janeiro Селина Миранн Сорбо и Эйнар Браатен развивают две модальности политики трущоб - "город против обитателей трущоб" и "обитатели трущоб против города".
В чём здесь идея? Идея в том, что трущобы, или как принято говорить у нас в Рио, фавелы - это очень важный элемент городской политики в глобальном масштабе. Примерно 30% городского населения планеты живёт в районах, которые по классификации ЮНЕСКО относятся к трущобам. При этом в наибольшей степени трущобы сосредоточены в городах Глобального Юга. В Рио население фавел составляет чуть больше 20%. Это очень большой процент, с ним невозможно не считаться и не разрабатывать на муниципальном уровне специальные политики по отношению к ним.
Так вышло, что для того, чтобы стать глобальным городом необходимо заниматься мегапроектами. А Рио очень хотел стать глобальным городом, поэтому начиная с 00-ых годов стал активно принимать у себя разного рода чемпионаты мира и прочие Олимпийские игры. Каждый мегапроект, подразумевающий прибытие гостей со всего мира, означает для города множество работ по улучшению среды. Строительство дорог, гостиниц, спортивных арен. Благоустройство парков и бульваров. И, разумеется, работу с трущобами.
В случае с Рио работа с трущобами в первую очередь подразумевает выселение жителей фавел из центральных районов города в конвенционально организованное жилье на периферии. А также усиление полицейского присутствия нерасселённых фавелах, ужесточение наказания для тех, кто выходит на митинги и демонстрации, введение нового антитеррористического законодательства. В общем, закручивание гаек под предлогом того, что гости приедут, а у нас тут бардак, куда это годится.
Не удивительно, что подобного рода политика вызывает недовольство у жителей фавел. Поэтому формируется ответное движение, которое направлено на то, чтобы противостоять этому. Жители фавел самоорганизуются в борьбе за своё право на город. В первую очередь это право на город состоит из реализации права на место обитания, школьное образование и минимальное здравоохранение. Во вторую очередь оно состоит из права на осмысленное управление - уточнение статистики по населению и сервисам в фавелах, борьба за то, чтобы фавелы благоустраивались и получали доступ к городским благам, а не сносились бездумно. Наконец, просто повседневная гражданская борьба за "право на права".
В сочетании этих двух модальностей собственно и реализуется городская политика Рио-де-Жанейро. Где-то глобальный город побеждает, вынуждая жителей фавел собирать свои пожитки и переселяться на периферию, где-то голос жителей фавелы оказывается услышан и вместо сноса в фавеле появляется новая дорога, остановка общественного транспорта и благоустроенный парк. В общем, какого-то единого механизма нет, каждый кейс оспаривания права на город в Рио по своему уникален. Что говорит нам о том, что инструменты гражданского общества могут оказывать серьёзное влияние на градостроительную политику глобального города, буде они грамотно применены.
#бедность #всякаяурбанистика #городскиеполитики #глобальныймир
В чём здесь идея? Идея в том, что трущобы, или как принято говорить у нас в Рио, фавелы - это очень важный элемент городской политики в глобальном масштабе. Примерно 30% городского населения планеты живёт в районах, которые по классификации ЮНЕСКО относятся к трущобам. При этом в наибольшей степени трущобы сосредоточены в городах Глобального Юга. В Рио население фавел составляет чуть больше 20%. Это очень большой процент, с ним невозможно не считаться и не разрабатывать на муниципальном уровне специальные политики по отношению к ним.
Так вышло, что для того, чтобы стать глобальным городом необходимо заниматься мегапроектами. А Рио очень хотел стать глобальным городом, поэтому начиная с 00-ых годов стал активно принимать у себя разного рода чемпионаты мира и прочие Олимпийские игры. Каждый мегапроект, подразумевающий прибытие гостей со всего мира, означает для города множество работ по улучшению среды. Строительство дорог, гостиниц, спортивных арен. Благоустройство парков и бульваров. И, разумеется, работу с трущобами.
В случае с Рио работа с трущобами в первую очередь подразумевает выселение жителей фавел из центральных районов города в конвенционально организованное жилье на периферии. А также усиление полицейского присутствия нерасселённых фавелах, ужесточение наказания для тех, кто выходит на митинги и демонстрации, введение нового антитеррористического законодательства. В общем, закручивание гаек под предлогом того, что гости приедут, а у нас тут бардак, куда это годится.
Не удивительно, что подобного рода политика вызывает недовольство у жителей фавел. Поэтому формируется ответное движение, которое направлено на то, чтобы противостоять этому. Жители фавел самоорганизуются в борьбе за своё право на город. В первую очередь это право на город состоит из реализации права на место обитания, школьное образование и минимальное здравоохранение. Во вторую очередь оно состоит из права на осмысленное управление - уточнение статистики по населению и сервисам в фавелах, борьба за то, чтобы фавелы благоустраивались и получали доступ к городским благам, а не сносились бездумно. Наконец, просто повседневная гражданская борьба за "право на права".
В сочетании этих двух модальностей собственно и реализуется городская политика Рио-де-Жанейро. Где-то глобальный город побеждает, вынуждая жителей фавел собирать свои пожитки и переселяться на периферию, где-то голос жителей фавелы оказывается услышан и вместо сноса в фавеле появляется новая дорога, остановка общественного транспорта и благоустроенный парк. В общем, какого-то единого механизма нет, каждый кейс оспаривания права на город в Рио по своему уникален. Что говорит нам о том, что инструменты гражданского общества могут оказывать серьёзное влияние на градостроительную политику глобального города, буде они грамотно применены.
#бедность #всякаяурбанистика #городскиеполитики #глобальныймир
Интересная судьба у понятия "хипстерская урбанистика". Словосочетание hipster urbanism появляется в начале 10-ых годов и употребляется в значении джентрификации ведомой хипстерскими бизнесами. Барбершопы, бары крафтового пива, магазины экологичных продуктов, вот это вот всё.
Хипстерские бизнесы в свою очередь довольно интересный феномен - с одной стороны они заявляют о своей аутентичности и уникальности на локальном уровне, с другой стороны они абсолютно интернациональны. Каждая уникальная хипстерская кофейня как две капли воды похожа на свою родственницу на другом конце земного шара.
И хипстерские бизнесы стали в XXI веке для всего Глобального Запада незаменимым инструментом джентрификации. Зачастую хипстерский бизнес - это первый бизнес непрофессионального бизнесмена со скромными средствами и компетенциями. Поэтому хипстерские бизнесы приходят в районы с низкой арендной ставкой. Как правило один хипстерский бизнес тянет за собой другой. К уютной кофейне притягивается барбершоп, к ним магазин фермерских сыров, к ним энотека и вот вам пожалуйста - модный район. Растет арендная ставка, хипстерские бизнесы вымываются, зато заходят более серьёзные игроки. Вуаля - джентрификация без каких либо затрат со стороны муниципалитета.
Оговорка про Глобальный Запад очень важна, потому что в России, как в стране не то чтобы относящейся к Глобальному Западу, всё совсем не так. Понятие хипстерский урбанизм с лёгкой руки отечественных социологов закрепилось вовсе не за джентрификацией усилиями хипстерских бизнесов, а за московским тотальным благоустройством под эгидой идеологии Яна Гейла о городе-вечеринке. Причём стоит заметить, что исследователи (и я в их числе) фиксировали, что московское благоустройство не обладает джентрифицирующим эффектом. Наоборот, оно ведёт к тому, что крупные игроки уходят с благоустроенных улиц, а на освободившееся место приходят как раз таки мелкие хипстерские игроки типа сидрерий и прочих фалафельных.
В общем, хипстерский урбанизм hipster urbanism'у рознь.
#глобальныймир #городскаясреда #хипстерскийурбанизм
Хипстерские бизнесы в свою очередь довольно интересный феномен - с одной стороны они заявляют о своей аутентичности и уникальности на локальном уровне, с другой стороны они абсолютно интернациональны. Каждая уникальная хипстерская кофейня как две капли воды похожа на свою родственницу на другом конце земного шара.
И хипстерские бизнесы стали в XXI веке для всего Глобального Запада незаменимым инструментом джентрификации. Зачастую хипстерский бизнес - это первый бизнес непрофессионального бизнесмена со скромными средствами и компетенциями. Поэтому хипстерские бизнесы приходят в районы с низкой арендной ставкой. Как правило один хипстерский бизнес тянет за собой другой. К уютной кофейне притягивается барбершоп, к ним магазин фермерских сыров, к ним энотека и вот вам пожалуйста - модный район. Растет арендная ставка, хипстерские бизнесы вымываются, зато заходят более серьёзные игроки. Вуаля - джентрификация без каких либо затрат со стороны муниципалитета.
Оговорка про Глобальный Запад очень важна, потому что в России, как в стране не то чтобы относящейся к Глобальному Западу, всё совсем не так. Понятие хипстерский урбанизм с лёгкой руки отечественных социологов закрепилось вовсе не за джентрификацией усилиями хипстерских бизнесов, а за московским тотальным благоустройством под эгидой идеологии Яна Гейла о городе-вечеринке. Причём стоит заметить, что исследователи (и я в их числе) фиксировали, что московское благоустройство не обладает джентрифицирующим эффектом. Наоборот, оно ведёт к тому, что крупные игроки уходят с благоустроенных улиц, а на освободившееся место приходят как раз таки мелкие хипстерские игроки типа сидрерий и прочих фалафельных.
В общем, хипстерский урбанизм hipster urbanism'у рознь.
#глобальныймир #городскаясреда #хипстерскийурбанизм
