Новая пятница — новый разговор в нашем Boosty.

Сергей Простаков и социолог Варвара Зотова решили обсудить своего любимого фантаста Лю Цысиня. Да, у нас неделя Лю Цысиня в «Кенотафе», и что?

Можно ли изучать социологию по фантастическим романам? Оптимист или пессимист Лю Цысинь? И стоит ли бояться смотреть экранизацию «Задачи трёх тел» от Netflix, если вам понравилась книга?

Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph

Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.

И спасибо за ваши донаты!

#простаков

Иллюстрация: Robert Beatty

У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.

Сегодня — последние слова, сказанные первым космонавтом Юрием Гагариным перед последней в его жизни авиакатастрофой.

#последние_слова

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

18 июня 1850 года умер Оноре де Бальзак. И кому какое теперь до этого дело? Бальзак — XIX век в его самом смехотворном проявлении. Человек мог на трех авторских листах описывать комод и каблуки ночных туфель, и ничего ему за это не было. Литература.

Все знают, что Бальзаку, как и Александру Дюма, платили построчно, отсюда и тягучие, невыносимые описания; и что он выпивал до 50 чашек эспрессо в день, чтобы ввергнуть себя в состояние творческого экстаза. Мало кто прочитал все девяносто частей его «Человеческой комедии». В лучшем случае, кто-то слышал эти названия, включенные для порядка в курс зарубежной литературы: «Отец Горио», «Евгения Гранде», «Шагреневая кожа»...

Его дух все же проник в нашу пору контрабандой — через криптобальзаковца Уэльбека. В последней книге «Уничтожить» он любовно вспоминал «Человеческую комедию». Прародителя литературы реализма Уэльбек ценит больше, чем ныне почти столь же модного, как и рэпер Оксиморон, Селина. «В жизни всегда есть место мелодраме. Главным образом, в чужой жизни», — объясняет Уэльбек. Бальзака он цитировал в эпиграфе к своей «Платформе» — и это едва ли не лучшая часть всего романа: «Чем гнуснее жизнь человека, тем сильнее он к ней привязывается; он делает ее формой протеста, ежеминутной местью».

Для Уэльбека железобетонность XIX века была лучшим орудием против растекающейся, зыбкой современности, которую, например, олицетворял ненавистный ему «леворадикал» Филипп Соллерс, восклицавший в «Элементарных частицах»: «Вы реакционер, вот и отлично. Все великие писатели реакционеры. Бальзак, Флобер, Достоевский: вон сколько реакционеров. Но и трахаться тоже надо, а? Групповушка нужна. Это важно». Так что, дорогой пытливый читатель, еще не поздно ухватиться за край прочного дубового стола, над которым возвышается, надувая щеки, творец «Человеческой комедии» — чтобы спастись в тени его величия, как в животворной прохладе грота.

#цитаты_на_кенотафе #сперанский

Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.

Улица Тверская, Москва, 1 января 2014 года.

Фото: tabibito.ru

#в_поисках_счастья

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

АукцЫон — Птица, 1993, 5/5

А война, ну, что война?
Так заведено.

7 и 14 июня 1956 года с полигона Капустин Яр на ракете Р-1Е в космос отправлялись собаки Козявка и Альбина. Полеты были благополучны, животные выжили и вернулись. Врачи оба раза отмечали, что у собак была индивидуальная реакция на стресс. У одной в каждом из полетов был учащенный пульс, а у другой — более редкий. В остальном все было хорошо.

Седьмой, седьмой, отвечай, седьмой, я тебя не слышу,
Почему молчишь?

На стресс и исторические времена все реагируют по-разному. Многие замирают, пораженные трагическими событиями. Или думают лишь о том, как выжить в годину перемен. Или погибают. А на кого-то в этот момент снисходит Божья благодать, и они создают свои самые важные работы. В грозовой первый год Первой мировой и обрушения старого мира Франц Кафка написал «Процесс». Сент-Экзюпери, перебравшись в 1940 году из оккупированной Франции в Нью-Йорк, пишет «Маленького принца». Группа «АукцЫон» в первый день августовского путча в 1991 году начинает создавать то, что позднее составит альбом «Птица», а закончит это делать за несколько дней до путча в октябре 1993 года.

О, зона!
Ожидает напряжённо
Родниковая.

Мир горит. Ну горит и ладно, а жизнь идёт. Такое ощущение от «Птицы» было всегда у меня — и это тот случай, когда оно ничего не стоит. Альбомы «АукцЫона» таковы, что у каждого в голове складывается свой образ и текст. Иногда пристаешь к одному берегу, порой — к другому. Подчас здесь становится страшно, как в конце песни «Глаза». А потом весело.

Прятаться поздно, не прятаться поздно.
С днем рождения!

Но чаще здесь неизъяснимо грустно и больно; печаль светлая. Как будто тебя в детстве поцеловали перед сном в макушку — а ты в этот же момент остро ощутил, что этот момент больше никогда в жизни не повторится. И стало больно.

Что ещё слушать у «АукцЫона»:
Как я стал предателем (1989) — 5/5
Девушки поют (2007) — 3/5
Жопа (1990) — 4/5

#альбомы_кенотафа #сенников

Сегодня у нас необычный контент.

Мы задумали исследование аудитории «Кенотафа». Если у вас есть время, возможность и интерес, то пройдите, пожалуйста, эту небольшую анкету. В ней вы найдёте главным образом вопросы о ваших литературных пристрастиях, а ещё мы спрашиваем о кино и истории. Всё это вряд ли займёт больше десяти минут. На всякий случай, анкета анонимная.

Фрагмент картины Владимира Маковского «Ночлежный дом», 1889 год.

​​Возгорается пламя

Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.

Рождение — дело грязное. Святое и чудесное, но грязное. И мучительное. В кровавом облачении приходит в этот мир новая жизнь, в крови, боли и поту. Цикл этот бесконечен.

К концу 1920-х годов даже к тем из эмигрантов, кто больше всего был готов обманываться, приходит осознание — возвращения не будет. Эмиграция создает разрыв не только в пространстве, но и во времени. Конечно, в самом буквальном смысле — разных часовых поясов, — но еще и в том, в каком времени они живут. Различия накапливаются, и в какой-то момент обитателям параллельных миров становится не о чем поговорить. И беседа почти сворачивается: путешествия в прошлое пока не изобрели, а поговорить сегодня как будто и не о чем. Язык тот же, а слова в нем значат разное. Не понять друг друга.

Если следить за событиями 1929 года по передовицам «Правды», то страна идет от победы к победе. Если заглянуть в дневниковые записи старого москвича Ивана Шитца, то ужаснешься: идут массовые аресты, авральные кампании в прессе, допекают идиотизм большевистского начальства и кабальные заемные кампании. Но по совести говоря, 1929 год — революционный и страшный для России; в этот год началось большое наступление на деревню, которое уже не остановится.

В Париже выходит дебютная книга Гайто Газданова. Молодой писатель для первого романа основой берет автобиографический материал — и блестяще с ним справляется. Герой, разрывающийся между прошлым, настоящим и фантазиями, вспоминает весь свой путь, который привел его в эмиграцию. Петербург, кадетский корпус, мировая война, гражданская, Стамбул, Париж… Надписи на станциях сменяют друг друга, пока на бронепоезде судьбы герой несется к конечной остановке.

Герой Газданова тоже долго идет к мысли о том, что старое не вернуть и что новое родится уже не на родной земле. А вот его дядя понимает все раньше: еще во время Гражданской:

«Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные — это те, что растут».

Выход романа Газданова — рождение нового писателя, полностью сформировавшегося в эмиграции; да причем какого! Одного из лучших в XX веке, умного, точного в своих наблюдениях. Газданов — поэтический прозаик, который постоянно рефлексирует о себе и мире, но следить за его полетом мысли интересно. И мир этот совсем другой, чем тот, из которого он уезжал когда-то в неизвестность.

Транзитная переменчивость заканчивается и в СССР: от станции «олигархия» доехали до «персоналистской диктатуры». А этот политический режим обладает большим спросом на оды.

Демьян Бедный страдает в Кремле. И немудрено — ему, поэту ничтожного таланта, в одиночку приходиться придумывать целый жанр. В декабре 1929 года в Советском Союзе впервые готовятся широко отметить день рождения вождя. Сталину исполняется 50 лет. Ленинский юбилей практически не отмечался, в 1924 году было не до того. Но теперь битвы в верхах окончены. Забег вокруг стульев прекратился. Музыка смолкла. Стул остался один.

Бедному заказали в «Правду» написать стихи о Сталине. Для человека, который в частной переписке с вождем любит рассказывать, как «гонит фельетон в 300 строк», нет ничего сложного в этой задаче. Но образцов нет, все надо придумывать самому. И вообще Бедному (он же Придворов) интереснее не писать, а отдыхать. Или жаловаться приятелю Михаилу Презенту на то, что его не позвали на пьянку с очередным наркомом.

Но все же он пишет стихотворение «Я уверен». Все оно посвящено тому, как Бедный не может написать стихи про Сталина:

«Скорей!.. Скорей!» — Виноват,
Я вам что? Автомат?
Нажми только кнопку
И бери со стихами бумажную стопку?!»

Но нужно-то быть автоматом. Бедный выдавливает из себя:

«Ближайшие годы
Над сталинским подвигом произнесут
Исторический суд».

Новый мир рождается.

#сенников

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

​​Сегодня — блоги в «Живом Журнале», очередной эпизод нескончаемой саги «Подшивка к личному делу» Сергея Простакова о медиа, сформировавших его личность.

Первый раз я о нём услышал в начале мая 2006 года. Мой брат, тот же самый, который подсунул мне «Коммерсантъ. Власть», издеваясь, спросил: читаю ли я ЖЖ? Он знал, что нет, — в интернет я впервые вышел за три месяца до того, чтобы посмотреть на сайте Высшей школы экономики дату дня открытых дверей. Брат посмотрел на меня, недоумённо моргающего, с усмешкой, и добил: «И что, даже Мистера Паркера не читаешь?».

Аббревиатуру я запомнил, в Высшую школу экономики благополучно поступил, но вот в «Живом Журнале» не спешил регистрироваться. Для меня тогда и простая электронная почта на сайте «Мейл ру» была чем-то неизведанным. Я удивлялся принятой тогда форме приветствия в письмах: «Доброго времени суток!» — сейчас так, кажется, никто не говорит. Потом был форум курса, где я ошалел уже от возможности публикации собственноручно написанного текста в сети. И вот в январе 2007 года я наконец-то решился зарегистрироваться в ЖЖ — кажется, это случилось после пары вопросов о наличии оного у меня.

Нет, конечно, я не скажу свой первый юзернейм. И хотя мой первый блог давно отправлен в адскую область, наверняка умельцы что-то смогут найти в чистилище веб-архива. Но именно в том ЖЖ я учился интернету, а потому и хочу его вспомнить.

В мир ЖЖ я входил поздновато. Золотой его век с инвайтами уже заканчивался. Он стал уже массовым, фрагментированным, до его покупки компанией SUP оставалось несколько месяцев. Читал я главным образом однокурсников. Именно у них в комментариях я узнал, что меня можно публично обсуждать «за спиной». Тогда же и сложилась моя тактика — не отвечать. В ней ничего не было хорошего, но я сразу понял, что жанр срача не для меня: не умею держать дистанцию, сатанею, хочу доказать свою правоту, а если не получается, то настроение портится надолго.

Кстати, о моём первом сраче. Постепенно я стал открывать сообщества по интересам, через них — интересных блогеров. И так я выбрел на историка-сталиниста Александра Дюкова, который опубликовал что-то критическое об Александре Исаевиче Солженицыне. Я без задней мысли, ничего такого не ожидая, зашёл в комментарии и написал: «Солженицын — честный и мужественный человек» (в чём я был не прав?). И тут такое началось. Нужно отдать должное Дюкову, он мне написал: «Молодой человек, вы привели бы хотя бы какие-нибудь аргументы в пользу вашей позиции. Здесь с вами никто не согласен».

Вам, наверное, интересно, о чём я писал. Да всё о том же. Про книги, про музыку, про политику — в своих интересах я был последовательным. Хорошо помню свою рецензию на «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», которую прочитал в «оранжевой серии»: «Читаю про наркоманов, чтобы знать врага в лицо». Это для примера тех смыслов, которые я генерировал в 18 лет. А вот пример моего поста про политику: «Ого! "Марш несогласных" рядом с моей общагой. Так же начиналась Февральская революция в Петрограде». Как вам такая аналитика?

Первый ЖЖ я удалил в 2009 году. Тогда же заведу второй, но его тоже удалю уже в канун Болотной. А вот события зимы 2011-2012 годов меня перепашут, и я заведу уже третий ЖЖ. На это один мой товарищ заметит: «Зачем? Все сидят в твиттере». Тот третий блог в «Живом Журнале» вы найдёте без труда — там мне стыдиться нечего, я к тому времени более-менее научился писать.

Но ЖЖ я любил не за это. Иногда я отправлялся в путешествие по чужим профилям, заходил к незнакомым юзерам и читал их блоги. Знаете, я до сих пор с огромной теплотой вспоминаю посты незнакомых людей, которые рассказывали в своих «уютных», как встречают осень в Москве, как растут их дети, и как в квартиру доносится звук праздничного салюта, как они кутаются в плед в ненастный майский вечер. Все эти посты и ЖЖ затерялись во времени как слёзы под дождём, но никакие твиты и сторис никогда во мне не пробудят ничего подобного.

#простаков

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

А мы напоминаем, что на этой неделе у нас стартовало исследование аудитории «Кенотафа».

Если вы не заполнили анкету, то сделать это можно вот тут. Заполнение анкеты займёт примерно десять минут.

Чернорабочий издания «Кенотаф» К. Сперанский несколько раз послушал новый альбом «Золотых Зубов», чтобы только в очередной раз удивиться точности и классу, с которыми тольяттинская группа каждый раз выступает. За рамками текста осталось множество навеянных пластинкой праздных мечтаний, как например такое: к фильмам какого режиссера лучше всего подошли бы в качестве неявного саундтрека эти песни? Мне, например, сразу пришли в голову два имени: София Коппола и Тодд Солондз. Но это просто так себе подумалось, не берите в голову.

https://teletype.in/@thecenotaph/zolotye-zuby-post-hardcore

#рецензии_кенотафа #сперанский

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

Евгений Алёхин в «Кенотафе»!

Мы презентуем его новую книгу «Календарь II», которая выйдет в издательстве книжного магазина «Все свободны» @vsesvobodny.

Это всё тот же дневник чтения, что и в прошлой части книги. На этот раз автор вновь решил отказаться от алкоголя — именно этот сюжет и делает текст Алёхина, не побоимся этого слова, напряжённым. В остальном же это гимн чтению как лучшему способу жить эту жизнь. «Календарь II» можно критиковать, и банальные доводы критиков можно без труда самим придумать. Но вот возразить Алёхину по существу невозможно.

https://teletype.in/@thecenotaph/alyokhin-kalendar-dva

#кенотаф_отрывок

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

​​Путь страха: лирическое отступление №1

Следуя по расходящимся тропам за русскоязычными людьми, оказавшимися в разных мирах после войны и революции, Егор Сенников добрался до первого лирического отступления. Тонущий в Босфоре корабль, горящий партклуб, миражи и реальность, страх и ненависть.

Иногда случайности — вовсе не случайности.

В октябре 1921 года Никанор Савич, бывший депутат Государственной думы, а затем — участник Белого движения, пишет в дневнике:

«Сам Врангель переедет в Сербию. Вчера получилось известие, что итальянский пароход „Ллойд Трестино“, идя из Батуми, ударил „Лукулла“ в Босфоре».

На яхте «Лукулл» находилась ставка генерала Врангеля, там же проходили заседания Русского Совета; корабль стоял на берегу европейской части Стамбула — между Топхане и Долмабахче. Яхта затонула, погибли командир корабля и мичман, была утеряна казна и уничтожены документы, но сам Врангель выжил, так не был на корабле. Началось разбирательство: в курсе корабля «Адрия» (так на самом деле называлось протаранившее «Лукулл» судно) были странности — свидетели отмечали, что он как будто нацеливался именно на яхту Врангеля.

Расследование, которое провели англичане и французы, пришло к выводу, что имело место случайная авария, не имевшая целью атаку на Врангеля. Жизнь двинулась дальше: инцидент не был забыт, но и значения ему никто не придавал.

Шли годы — и спустя 10 лет в деле потопления «Лукулла» появилось имя: поэт Ходасевич вдруг удачно припомнил, что когда он жил в Берлине, то познакомился с поэтессой Еленой Ферарри: знакомой Горького и Шкловского (она упоминается в «Zoo, или Письма не о любви»). Стихи писала такие:

Золото кажется белым
На тёмном загаре рук.
Я не знаю, что с Вами сделаю,
Но сама — наверно, сгорю.

И вот Ходасевичу якобы сказал про нее Горький: «Вы с ней поосторожнее. Она на большевиков работает. Служила у них в контрразведке. Темная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту». В начале 1920-х годов Ходасевич ничего не знал про «Лукулл», но прочитав заметку к десятилетию его гибели, все вспомнил и поделился историей.

Елена Феррари — интригующий персонаж. Анархистка, коммунистка, поэтесса, с биографией, прописанной пунктиром (а иногда растворяющейся в тумане). Знакомая итальянских футуристов, знающая несколько языков и колесящая по Европе и работающая на советскую разведку. Сегодня читает стихи в Риме, завтра кружится в танце в Берлине, в конце недели выпивает в парижском кафе с молодыми эмигрантами, а затем отсылает сообщения в Москву. Она ли организовала покушение на Врангеля? Была ли это выдумка Ходасевича? Была ли в этой истории правда? Или это ложное воспоминание, удачно упавшее на реальные обстоятельства?

В эти смутные годы в Европе таких людей много: пережившие крушение Первой мировой, взявшие в руки оружие, окунувшиеся в атмосферу перекраивающегося мира… Один из них — Виктор Ларионов. Петербуржец, военный моряк, недоучившийся юнкер, белоармеец, провоевавший на Юге России всю Гражданскую войну. В 1921 году — он в лагере Русской армии в Галлиполи; кто знает, может и услышал там о потоплении военной яхты «Лукулл». Но в Турции не задерживается, едет к родственникам в Финляндию.

Ларионов не желает врастать в эмигрантскую среду, а хочет продолжать сражение. Он готовится к скорой войне, становится членом подпольной организации генерала Кутепова, и стремится участвовать в акциях, как сейчас сказали бы, ДРГ — диверсионных вылазках на территорию Советского Союза.

Самая успешная входит в историю — в июне 1927 года группа во главе с Ларионовым нелегально пересекает советско-финскую границу — и организует взрыв в партклубе в Ленинграде на Мойке. Погибает 31 человек, рядовые партийцы. Группе Ларионова удается уйти — он потом будет служит в армии Власова в Смоленске, но переживет и эту войну. Доживет в Мюнхене до старости и оставит мемуары. В отличие от Феррари — ее расстреляли в конце 1930-х.

Затонувшая яхта. Взорванный клуб. Удары отчаяния и ярости. Ничего не меняющие. Но дым от них еще долго висит в воздухе.

#сенников

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.

Сегодня — последние слова сказанные югославским партизаном-коммунистом Степаном Филиповичем перед повешением.

#последние_слова

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

​​Второй текст историка Алексея Стрижова об истории российского буддиста. На этот раз он рассказывает о малоизвестной попытке построить буддистскую теократию по образцу Тибета во время гражданской войны.

https://telegra.ph/Lubsan-Sandan-Cydenov-opyt-buddistskoj-teokratii-v-Sibiri-04-20

Это текст написан автором круга «Кенотафа». Если вы пишете и хотите быть услышанными, а в нашей интонации услышали и свой голос, давайте обсудим возможное сотрудничество. Пишите в бот @thecenotaphbot или на почту [email protected]. Ответим всем — может быть, не сразу, но обязательно.

#круг_кенотафа #стрижов

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.

Джеймс Дин на заправке на своем серебристом Porsche 550 Spyder, который он называл «Маленький ублюдок», за несколько часов до смертельной аварии. 30 сентября 1955 года.

Фото: Corbis

#в_поисках_счастья

​​Laibach — Opus Dei (1987) — 5/5

Интересно, как будет по-словенски «зиганул»?

В наши дни, когда читаешь иных музыкальных критиков, сложно отделаться от мысли, что чувство юмора — поколенческая штука. Сейчас бы группа Laibach заведомо была невозможна по обе стороны линии соприкосновения. Нашлись бы те, кто принял сценический образ музыкантов за чистую монету, но ещё больше было бы тех, кого музыканты оскорбили. Впрочем, последних всегда было много, и поездка Laibach в Пхеньян в 2015 году стала поводом для не одной глубокомысленной колонки о том, что нельзя подыгрывать тоталитарному режиму и ехать туда, где творится ад.

Но пока до этого далеко. Мы с вами в Югославии восьмидесятых годов прошлого века. В начале десятилетия умер Иосип Броз Тито, к власти в Белграде приходят его наследники. И первое время кажется, что всё идёт по-прежнему, то есть по особому югославскому сценарию: страна научилась во времена Холодной войны держаться наособицу, быть партнёром для Запада и Востока, а заодно вести собственную успешную игру. Внутри же страны годами тянулось подобие управляемой «оттепели», не переходящей дозволенных границ. До поры до времени.

Музыканты из Laibach, живя в самой северной югославской республике Словения, на самом перекрёстке между германским, славянским и романским миром, между коммунизмом и капитализмом, между итальянским фашизмом, немецким нацизмом и коммунистическим тоталитаризмом, остро ощущали их диалектическую природу. Вектор группы: тоталитаризм — не эксцесс XX века, а антропологическое правило, его можно встретить и разоблачить везде. Но вместо воинствующего белого пальто они надели нацистский китель, на месте рун блистали супрематические кресты Малевича. Остроумное и глубокое решение.

Спустя много лет в другой части Европы в таком же запрещённом фильме «Капитан Волкогонов бежал» Натальи Меркуловой и Алексея Чупова о нашем 1937 годе целые кварталы Петербурга расписали Малевичем и Лисицким, а не Бродским и Герасимовым. Ну и правильно: русский авангард в деле строительство тоталитаризма поучаствовал уж точно не меньше.

В словенскую щель железного занавеса рано задули ветра больших перемен. И уже в 1986 году Laibach подписал британский лейбл Mute, где уже выпускали свои альбомы Depeche Mode и Einstürzende Neubauten. И в эту компанию экзотические словенцы вписались идеально.

Opus Dei 1987 года — эталон стиля группы. Единственное, что реально может человек противопоставить своему неумению жить с осознанной свободой, — это ирония. Во всяком случае, можно и нужно выстёбывать любую доктрину, которая требует к себе исключительно серьёзного отношения. Opus Dei тут до сих пор непревзойдённый образец искусства. В нём индастриал скрещивается чуть ли не со стендапом. Мастерская находка группы — каверы на актуальные поп-хиты. И если кавер на Life is Life известен, возможно, лучше оригинала, то вот версию One Vision группы Queen нужно ещё на пластинке постараться найти. Ещё один остроумный ход: у любого беззубого поп-хита всегда есть мрачная тёмная сторона. Как у любого благого начинания.

Собственно, с тех пор Laibach к своему творчеству не добавили ничего принципиально нового. Всё та же ирония, всё то же остроумие, вдумчивая отстранённость и вненаходимость на протяжении десятилетий. И это во времена, когда происходят геноциды, сохраняется гендерное и расовое неравенство, строится цифровой ГУЛАГ, происходит потепление климата, растёт число политзеков, и никто не донатит на благие дела. Почему Laibach до сих пор внятно не сформулировали своей концепции?!

Что ещё слушать у Laibach:

Let It Be (1988) — 4/5
Wat (2000) — 5/5
Spectre (2014) — 5/5

#альбомы_кенотафа #простаков

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty