Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Участник издания «Кенотаф» Сергей Простаков делает селфи с книгой Кристофера Кларка «Сомнамбулы. Как Европа пришла к войне в 1914 году», которое отправит другому участнику Егору Сенникову, сентябрь 2024 года.
***
Почти год назад великий книжный подвижник Михаил Мальцев в интервью «Кенотафу» книгой года назвал «Сомнамбулы». С тех пор Сергей Простаков ждал до осени, пока эту книгу не допечатают — первый тираж разлетелся моментально. И вот теперь книга прочитана — участники «Кенотафа» в восторге от неё. И поэтому решили на ближайшей неделе устроить небольшой спецпроект, посвящённый Первой Мировой и книге Кларка.
Что в программе? Традиционная рубрика «Судим по обложке». Каждый день — нечто среднее между цитатами и историческими эссе, один год войны — одна цитата. Сергей и Егор напишут свои размышления о тех великих событиях. На YouTube опубликуем большой разговор о «Сомнамбулах». А на Boosty выложим разговор о них же с секретным гостем. Постараемся ответить на вопросы: почему Первая Мировая до сих пор так для нас важна? И в чём магия исследования Кларка?
#в_поисках_счастья #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Участник издания «Кенотаф» Сергей Простаков делает селфи с книгой Кристофера Кларка «Сомнамбулы. Как Европа пришла к войне в 1914 году», которое отправит другому участнику Егору Сенникову, сентябрь 2024 года.
***
Почти год назад великий книжный подвижник Михаил Мальцев в интервью «Кенотафу» книгой года назвал «Сомнамбулы». С тех пор Сергей Простаков ждал до осени, пока эту книгу не допечатают — первый тираж разлетелся моментально. И вот теперь книга прочитана — участники «Кенотафа» в восторге от неё. И поэтому решили на ближайшей неделе устроить небольшой спецпроект, посвящённый Первой Мировой и книге Кларка.
Что в программе? Традиционная рубрика «Судим по обложке». Каждый день — нечто среднее между цитатами и историческими эссе, один год войны — одна цитата. Сергей и Егор напишут свои размышления о тех великих событиях. На YouTube опубликуем большой разговор о «Сомнамбулах». А на Boosty выложим разговор о них же с секретным гостем. Постараемся ответить на вопросы: почему Первая Мировая до сих пор так для нас важна? И в чём магия исследования Кларка?
#в_поисках_счастья #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
О 1914 годе было сказано в российской поэзии очень много: и Гиппиус со своим «мы — дети страшных лет России», и Блок, наблюдавший как «петроградское небо мутилось дождем», и Маяковский, грустивший об «убитом немцами вечере», и Ахматова, различавшая в сладком запахе можжевельника, доносившемся от горящих лесов, прообраз будущего грандиозного пожара, который охватит весь мир.
Но особенно страшным предчувствием кажется рассказ Александра Грина «Повесть, оконченная благодаря пуле», опубликованный ещё в мае 1914 года. Действие происходит в «год войны», главный герой — романист по имени Коломб, который мучается от того, что не в силах закончить рассказ об анархисте-бомбисте и его возлюбленной. Отправившись на фронт, Коломб ранен «пруссаками» и пока истекает кровью, понимает действия своей героини, отказавшейся взрывать бомбу. Всего через пару месяцев Европа сама превратится то ли в бомбиста, то ли в писателя, умирающего на фронте. Но пока еще май и есть надежда, что страшные предсмертные прозрения останутся лишь на страницах журнала «Отечество».
«С глубоким изумлением, с заглушающей муки души радостью, Коломб увидел, при полном освещении мысли то, что так тщетно искал для героини неоконченной повести. Не теряя времени, он приступил к аналогии. Она, как и он, ожидает смерти; как он, желает покинуть жизнь в несовершенном ее виде. Как он — она человек касты; ему заменила живую жизнь привычка жить воображением; ей — идеология разрушения; для обоих люди были материалом, а не целью, и оба, сами не зная этого, совершали самоубийство».
«Повесть, оконченная благодаря пуле», Александр Грин, май 1914 года
#цитаты_на_кенотафе #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Но особенно страшным предчувствием кажется рассказ Александра Грина «Повесть, оконченная благодаря пуле», опубликованный ещё в мае 1914 года. Действие происходит в «год войны», главный герой — романист по имени Коломб, который мучается от того, что не в силах закончить рассказ об анархисте-бомбисте и его возлюбленной. Отправившись на фронт, Коломб ранен «пруссаками» и пока истекает кровью, понимает действия своей героини, отказавшейся взрывать бомбу. Всего через пару месяцев Европа сама превратится то ли в бомбиста, то ли в писателя, умирающего на фронте. Но пока еще май и есть надежда, что страшные предсмертные прозрения останутся лишь на страницах журнала «Отечество».
«С глубоким изумлением, с заглушающей муки души радостью, Коломб увидел, при полном освещении мысли то, что так тщетно искал для героини неоконченной повести. Не теряя времени, он приступил к аналогии. Она, как и он, ожидает смерти; как он, желает покинуть жизнь в несовершенном ее виде. Как он — она человек касты; ему заменила живую жизнь привычка жить воображением; ей — идеология разрушения; для обоих люди были материалом, а не целью, и оба, сами не зная этого, совершали самоубийство».
«Повесть, оконченная благодаря пуле», Александр Грин, май 1914 года
#цитаты_на_кенотафе #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Продолжаем наш мини-спецпроект, посвящённый Первой Мировой войне, на который нас вдохновила книга австралийского историка Кристофера Кларка «Сомнамбулы». В сегодняшнем выпуске вашей любимой рубрики «Судим по обложке» её нет, но зато мы собрали классические труды по теме Великой войны.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Кто-то верил, что до Рождества все закончится. Кто-то с самого начала понимал, что речь идет о чем-то гораздо более страшном, грозном, что изменит все от начала и до конца. Кто-то поддался энтузиазму августа 1914 года и поверил в войну, как в добродетель. Или в шанс — на перемены, на революцию, на полный развал и стремительное переустройство. А кто-то войны испугался и спрятался в ментальном скиту, надеясь, что буря, бушующая за его стенами, простит его и помилует.
Игорь Северянин в первые военные месяцы решил не покидать пределов своего собственного царства, в котором он рассуждал о Бриндизи, мечтал о наполнении бокала вином, сочинял благодатные поэзы и ловил стремительных форелей в приветливой Миррэлии. В январе 1915 года он пишет «Увертюру» — произведение, которое и сегодня для многих и составляет представление о творчестве Северянина. Эмиграция, жизнь в межвоенной Эстонии — и смерть в Эстонии советской — это все потом. А пока:
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо́ и остро́!
Весь я в чём-то норвежском!
Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Бе́ги автомобилей!
Ветропро́свист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!
#цитаты_на_кенотафе #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Игорь Северянин в первые военные месяцы решил не покидать пределов своего собственного царства, в котором он рассуждал о Бриндизи, мечтал о наполнении бокала вином, сочинял благодатные поэзы и ловил стремительных форелей в приветливой Миррэлии. В январе 1915 года он пишет «Увертюру» — произведение, которое и сегодня для многих и составляет представление о творчестве Северянина. Эмиграция, жизнь в межвоенной Эстонии — и смерть в Эстонии советской — это все потом. А пока:
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо́ и остро́!
Весь я в чём-то норвежском!
Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрёкот аэропланов! Бе́ги автомобилей!
Ветропро́свист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!
#цитаты_на_кенотафе #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В четвёртом классе в школьной библиотеке я увидел её — советскую детскую энциклопедия. К тому моменту у меня уже состоялось знакомство с некоторыми томами «Аванты+», поэтому у советского конкурента из 1960-х годов просто не было шансов.
И всё-таки он смог меня поразить и, скажем так, на много лет направить отроческие интеллектуальные поиски в определённое русло. Любая версия всемирной истории в Советском Союзе, изданная для детей или взрослых, заканчивалась эсхатологически — революцией 1917 года и приходом на землю «царствия Божия» без Бога. О революции я знал — благо дело впитал в себя весь антикоммунистический телевизор 1990-х. А вот о событиях ей предшествовавших не знал ничего.
И вот в конце оранжевого тома меня ждала она — Первая Мировая, она же, империалистическая война. О ней я до того ничего не знал. То есть понятие Вторая Мировая война было мне знакомо, а вот сделать из этого вывод, что была и Первая, почему-то не получалось.
Ровно двух рисунков хватило, чтобы перевернуть моё сознание. Первый — рисунок первой газовой атаки под Ипром в 1915 году. И тут я впервые узнал: зачем нужны противогазы на самом деле, бесхозно валявшиеся в каждом деревенском хозяйстве. Следующая страница — там была карта Первой Мировой в Европе. И на ней — в касках полковника Адриана (я, конечно, узнаю это название много позже) и тоже в противогазах, бегущие в атаку солдаты. А ещё корабли — были не с вытянутым носом, а обрубленным.
Так я оказался заворожён эстетикой Первой Мировой. Многие и многие годы я читал и смотрел всё с нею связанное. Надо сказать, что в местности, где я провёл детство, информация о той войне исчерпывалась только книгами в сельской библиотеке: я прочитал все статьи и рассмотрел все фотографии в Большой советской энциклопедии, прочитал всего Ремарка, Шолохова и Сергеева-Ценского…
…А в 2018 году российское государство к столетию завершения Первой Мировой выложит в открытый доступ полковые метрические книги. И только из них я узнаю о судьбе моего родственника — брата моей прабабушки Якове Сергееве. Он погиб в марте 1916 года во время бесславной Нарочской операции. Брата Яшу прабабушка вспоминала всю свою жизнь — хотя на её век потерь и смертей пришлось немало.
Так сложилось, мужики в моём роду либо сидели, либо воевали. К счастью, всегда возвращались живыми. Якову единственному не повезло — не знаю я в роду других погибших на войне.
Какой была его смерть посреди мартовской оттепели? Загребал ли он рыхлый снег руками? Или смерть была мгновенной? Успел ли он об этом подумать?
Царствие Небесное.
И думаю, это было что-то на уровне памяти рода — моё детское увлечение Первой Мировой. Закопанный на границе Литвы и Беларуси и забытый всеми кроме сестры молодой парень стучался в мою жизнь — он не хотел, чтобы его забывали. Не знаю, как про это написать без налёта мистики — эта часть психологии максимально к ней близка и именно так работает. Нет, Яков Гаврилович, вас помнят и спустя сто с лишним лет из миллионов тех, кто остался на полях из грязи, металла и колючей проволоки.
Будут люди холодные, хилые
Убивать, голодать, холодать,
И в своей знаменитой могиле
Неизвестный положен солдат.
#простаков #WWI_кенотаф
И всё-таки он смог меня поразить и, скажем так, на много лет направить отроческие интеллектуальные поиски в определённое русло. Любая версия всемирной истории в Советском Союзе, изданная для детей или взрослых, заканчивалась эсхатологически — революцией 1917 года и приходом на землю «царствия Божия» без Бога. О революции я знал — благо дело впитал в себя весь антикоммунистический телевизор 1990-х. А вот о событиях ей предшествовавших не знал ничего.
И вот в конце оранжевого тома меня ждала она — Первая Мировая, она же, империалистическая война. О ней я до того ничего не знал. То есть понятие Вторая Мировая война было мне знакомо, а вот сделать из этого вывод, что была и Первая, почему-то не получалось.
Ровно двух рисунков хватило, чтобы перевернуть моё сознание. Первый — рисунок первой газовой атаки под Ипром в 1915 году. И тут я впервые узнал: зачем нужны противогазы на самом деле, бесхозно валявшиеся в каждом деревенском хозяйстве. Следующая страница — там была карта Первой Мировой в Европе. И на ней — в касках полковника Адриана (я, конечно, узнаю это название много позже) и тоже в противогазах, бегущие в атаку солдаты. А ещё корабли — были не с вытянутым носом, а обрубленным.
Так я оказался заворожён эстетикой Первой Мировой. Многие и многие годы я читал и смотрел всё с нею связанное. Надо сказать, что в местности, где я провёл детство, информация о той войне исчерпывалась только книгами в сельской библиотеке: я прочитал все статьи и рассмотрел все фотографии в Большой советской энциклопедии, прочитал всего Ремарка, Шолохова и Сергеева-Ценского…
…А в 2018 году российское государство к столетию завершения Первой Мировой выложит в открытый доступ полковые метрические книги. И только из них я узнаю о судьбе моего родственника — брата моей прабабушки Якове Сергееве. Он погиб в марте 1916 года во время бесславной Нарочской операции. Брата Яшу прабабушка вспоминала всю свою жизнь — хотя на её век потерь и смертей пришлось немало.
Так сложилось, мужики в моём роду либо сидели, либо воевали. К счастью, всегда возвращались живыми. Якову единственному не повезло — не знаю я в роду других погибших на войне.
Какой была его смерть посреди мартовской оттепели? Загребал ли он рыхлый снег руками? Или смерть была мгновенной? Успел ли он об этом подумать?
Царствие Небесное.
И думаю, это было что-то на уровне памяти рода — моё детское увлечение Первой Мировой. Закопанный на границе Литвы и Беларуси и забытый всеми кроме сестры молодой парень стучался в мою жизнь — он не хотел, чтобы его забывали. Не знаю, как про это написать без налёта мистики — эта часть психологии максимально к ней близка и именно так работает. Нет, Яков Гаврилович, вас помнят и спустя сто с лишним лет из миллионов тех, кто остался на полях из грязи, металла и колючей проволоки.
Будут люди холодные, хилые
Убивать, голодать, холодать,
И в своей знаменитой могиле
Неизвестный положен солдат.
#простаков #WWI_кенотаф
Классик из будущего скажет, что любая война — тупик, сначала тупик, а потом катастрофа, которая всё равно заканчивается мирными переговорами. И главный антропологический закон заключается в том, что каждое новое поколение эту истину открывает заново.
На дворе 1916 год. И Великая война, её уже тогда так начали называть, ещё не дошла до стадии осмысления себя как тупика. Напротив, этот год грозный — все участники мирового конфликта ещё полны решимости тупика не допустить и выйти на грядущие мирные переговоры с сильных позиций. Немцы бросают под Верден сотни тысяч месяц за месяцем. Их напору не помешает даже Брусиловский прорыв, который поставит на грань катастрофы их дряхлеющего австро-венгерского союзника. Британцы идут в наступление длинной в несколько километров вдоль долины реки Сомма.
У всех великих битв 1916 года в общем-то один итог — тот самый тупик. Впрочем, стальная поступь истории рождает в тот год способ из него выйти. Британцы на Сомме показали первый танк — он ещё не способен изменить ход и содержание той войны, но главное оружие Второй Мировой, пересекшей великими наступлениями и отступлениями весь континент, уже родилось.
В тот год, и что отдельно поразительно, во Франции, истекающей кровью, решившей отправить в окопы всех своих мужчин, но заставить немцев вернуться на границы 1870 года, выходит страшный пацифистский роман. Это «Огонь» — Анри Барбюса. Автор в 1914 году поддался всеобщей патриотической истерии и ушёл добровольцем на фронт, уже в 1915 году после тяжёлого ранения был комиссован. В месяцы реабилитации он пишет текст, полный ярости и негодования, который станет одним из первых в череде натуралистических текстов о войне, цель которых уберечь будущие поколения от повторения катастрофы. Удивительное страшное время было: люди умирали от газов и шрапнели, но верили, что литература спасёт мир!
«Трах! Тах! Тах! Ббац! Ружейные выстрелы, канонада. Над нами везде треск или грохот — продолжительные раскаты или отдельные удары. Черная огненная гроза не стихает никогда, никогда. Уже больше пятнадцати месяцев, уже пятьсот дней в этом уголке мира перестрелка и бомбардировка идут непрестанно: с утра до вечера и с вечера до утра. Мы погребены в недрах поля вечной битвы; но словно тиканье домашних часов в былые времена — в почти легендарном прошлом, — этот грохот слышишь, только когда прислушаешься».
Анри Барбюс «Огонь», глава II «В земле»
#цитаты_на_кенотафе #WWI_кенотаф
На дворе 1916 год. И Великая война, её уже тогда так начали называть, ещё не дошла до стадии осмысления себя как тупика. Напротив, этот год грозный — все участники мирового конфликта ещё полны решимости тупика не допустить и выйти на грядущие мирные переговоры с сильных позиций. Немцы бросают под Верден сотни тысяч месяц за месяцем. Их напору не помешает даже Брусиловский прорыв, который поставит на грань катастрофы их дряхлеющего австро-венгерского союзника. Британцы идут в наступление длинной в несколько километров вдоль долины реки Сомма.
У всех великих битв 1916 года в общем-то один итог — тот самый тупик. Впрочем, стальная поступь истории рождает в тот год способ из него выйти. Британцы на Сомме показали первый танк — он ещё не способен изменить ход и содержание той войны, но главное оружие Второй Мировой, пересекшей великими наступлениями и отступлениями весь континент, уже родилось.
В тот год, и что отдельно поразительно, во Франции, истекающей кровью, решившей отправить в окопы всех своих мужчин, но заставить немцев вернуться на границы 1870 года, выходит страшный пацифистский роман. Это «Огонь» — Анри Барбюса. Автор в 1914 году поддался всеобщей патриотической истерии и ушёл добровольцем на фронт, уже в 1915 году после тяжёлого ранения был комиссован. В месяцы реабилитации он пишет текст, полный ярости и негодования, который станет одним из первых в череде натуралистических текстов о войне, цель которых уберечь будущие поколения от повторения катастрофы. Удивительное страшное время было: люди умирали от газов и шрапнели, но верили, что литература спасёт мир!
«Трах! Тах! Тах! Ббац! Ружейные выстрелы, канонада. Над нами везде треск или грохот — продолжительные раскаты или отдельные удары. Черная огненная гроза не стихает никогда, никогда. Уже больше пятнадцати месяцев, уже пятьсот дней в этом уголке мира перестрелка и бомбардировка идут непрестанно: с утра до вечера и с вечера до утра. Мы погребены в недрах поля вечной битвы; но словно тиканье домашних часов в былые времена — в почти легендарном прошлом, — этот грохот слышишь, только когда прислушаешься».
Анри Барбюс «Огонь», глава II «В земле»
#цитаты_на_кенотафе #WWI_кенотаф
Он несет раненого товарища на себе из последних сил. Пытается подбодрить — то шуткой, то уверением, что ничего страшного не случилось, то приятным воспоминанием.
«Помнишь, как мы реквизировали гуся?»
Через страницу выяснится, что все это было напрасно: товарищ умер, его жизнь оборвал мелкий осколок. Еще через страницу умрет и герой, спасавший его.
Я закрою книгу и заплачу.
Это не вопрос знания; о том, что Первая мировая в принципе была, я знал, наверное, с детства. Но эмоционального ощущения ужаса всей этой многолетней кампании у меня не было до тех пор, пока мне в руки не попался небольшой томик, с картиной «Море мертвых» Пола Нэша на обложке. Я открыл книгу и пропал в ней.
«Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов».
Знакомиться с Первой мировой по чтению Ремарка — наверное, самый болезненный и эмоционально сложный способ, который может воспринять ребенок или подросток. Здесь нет многостраничного отстранения от предмета как у Форда Мэддокса Форда в «Конце парада», где, по сути, мировая война служит лишь фоном для истории краха английского дворянства, которая реально занимает автора. Это не Швейк — гениальная сатира Гашека не дает такого ощущения сопричастности, хотя, безусловно, учит пацифизму и презрению к военно-государственной бюрократии. Пожалуй, только «Прощай, оружие» Хэмингуэя может сравниться с Ремарком в способности перенести читателя прямиком в пекло — но ее я прочитал позже Ремарка.
«На Западном фронте без перемен» в подростковые годы я прочитал бессчетное количество раз. Чего в этом было больше? Желания вновь испытать сильные ощущения — ужас, тревогу, волнение? Надежды, что в этот раз все может закончиться как-то иначе? Попытки понять где и что пошло не так? Думаю, что все вместе — и что самое сильное достижение Ремарка состоит в том, что ему удалось показать такого героя, соотнести с которым может себя подавляющее большинство читателей романа в любые времена. Не просто обычный человек, но практически ребенок, вчерашний школьник, со скамьи шагнувший в окопы, поверивший взрослым, которые проповедовали ему о доблести патриота, о славе воина и о необходимости отдать жизнь за Родину.
Громкие абстрактные слова превратились в дым и все, что осталось — товарищеское окопное братство.
С тех пор Первая мировая для меня всегда стала главным образом катастрофы, которую может навлечь на себя человечество. Абсурдные поводы, мелочные устремления множества людей, соревнующихся за власть, деньги и влияние. Торжество механистического уничтожения миллионов человеческих жизней. Якобы благородные цели, которые в итоге приобретают вид шелковых платков, наброшенных сверху на пот, кровь, дерьмо и кишки.
И в этом магия этой книги. Сколько ты не прочитаешь потом серьезных и не очень работ про Первую мировую, не изучишь мемуары военных руководителей и обывателей, через каждую их фразу просвечивает реальность окопной жизни, которую никто из ее участников не выбирал и не желал. Петербургский, парижский или лондонский человек сидит вдали от этого безумия и пытается отвлечься. «Да, пожалуй хватит на сегодня газет», — говорит он приятелю и отправляется на поэтический вечер, в мюзик-холл, в кино… Да хоть бы и на благотворительный вечер в поддержку воинов. Все равно — его жизнь идет по накатанному мирным временем пути.
А жизнь человека, который несет на себе раненого товарища — нет.
И в этом трагическом разломе сгинули, прежде всего, не пэры и сэры, не четыре империи, и не аристократы, а миллионы обывателей, брошенных в огонь ради чужих фантазий.
#сенников #WWI_кенотаф
«Помнишь, как мы реквизировали гуся?»
Через страницу выяснится, что все это было напрасно: товарищ умер, его жизнь оборвал мелкий осколок. Еще через страницу умрет и герой, спасавший его.
Я закрою книгу и заплачу.
Это не вопрос знания; о том, что Первая мировая в принципе была, я знал, наверное, с детства. Но эмоционального ощущения ужаса всей этой многолетней кампании у меня не было до тех пор, пока мне в руки не попался небольшой томик, с картиной «Море мертвых» Пола Нэша на обложке. Я открыл книгу и пропал в ней.
«Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов».
Знакомиться с Первой мировой по чтению Ремарка — наверное, самый болезненный и эмоционально сложный способ, который может воспринять ребенок или подросток. Здесь нет многостраничного отстранения от предмета как у Форда Мэддокса Форда в «Конце парада», где, по сути, мировая война служит лишь фоном для истории краха английского дворянства, которая реально занимает автора. Это не Швейк — гениальная сатира Гашека не дает такого ощущения сопричастности, хотя, безусловно, учит пацифизму и презрению к военно-государственной бюрократии. Пожалуй, только «Прощай, оружие» Хэмингуэя может сравниться с Ремарком в способности перенести читателя прямиком в пекло — но ее я прочитал позже Ремарка.
«На Западном фронте без перемен» в подростковые годы я прочитал бессчетное количество раз. Чего в этом было больше? Желания вновь испытать сильные ощущения — ужас, тревогу, волнение? Надежды, что в этот раз все может закончиться как-то иначе? Попытки понять где и что пошло не так? Думаю, что все вместе — и что самое сильное достижение Ремарка состоит в том, что ему удалось показать такого героя, соотнести с которым может себя подавляющее большинство читателей романа в любые времена. Не просто обычный человек, но практически ребенок, вчерашний школьник, со скамьи шагнувший в окопы, поверивший взрослым, которые проповедовали ему о доблести патриота, о славе воина и о необходимости отдать жизнь за Родину.
Громкие абстрактные слова превратились в дым и все, что осталось — товарищеское окопное братство.
С тех пор Первая мировая для меня всегда стала главным образом катастрофы, которую может навлечь на себя человечество. Абсурдные поводы, мелочные устремления множества людей, соревнующихся за власть, деньги и влияние. Торжество механистического уничтожения миллионов человеческих жизней. Якобы благородные цели, которые в итоге приобретают вид шелковых платков, наброшенных сверху на пот, кровь, дерьмо и кишки.
И в этом магия этой книги. Сколько ты не прочитаешь потом серьезных и не очень работ про Первую мировую, не изучишь мемуары военных руководителей и обывателей, через каждую их фразу просвечивает реальность окопной жизни, которую никто из ее участников не выбирал и не желал. Петербургский, парижский или лондонский человек сидит вдали от этого безумия и пытается отвлечься. «Да, пожалуй хватит на сегодня газет», — говорит он приятелю и отправляется на поэтический вечер, в мюзик-холл, в кино… Да хоть бы и на благотворительный вечер в поддержку воинов. Все равно — его жизнь идет по накатанному мирным временем пути.
А жизнь человека, который несет на себе раненого товарища — нет.
И в этом трагическом разломе сгинули, прежде всего, не пэры и сэры, не четыре империи, и не аристократы, а миллионы обывателей, брошенных в огонь ради чужих фантазий.
#сенников #WWI_кенотаф
А вот и разговор на платформе YouTube для самых преданных подписчиков «Кенотафа». Сергей Простаков и Егор Сенников разговаривают о ставшей культовой в определённых кругах книги Кристофера Кларка «Сомнамбулы. Как Европа пришла к войне в 1914 году». Собственно участники «Кенотафа» пытаются понять феномен этой книги и коротко пересказывают, не побоимся этих слов, историософскую концепцию Кларка.
https://youtu.be/Y2Nf6lTNkQQ
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
#WWI_кенотаф #простаков #сенников
https://youtu.be/Y2Nf6lTNkQQ
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
#WWI_кенотаф #простаков #сенников
YouTube
Сергей Простаков и Егор Сенников о книге «Сомнамбулы. Как Европа пришла к войне в 1914 году».
Участники издания «Кенотаф» обсуждают книгу австралийского историка Кристофера Кларка «Сомнамбулы. Как Европа пришла к войне в 1914 году». Кто какой Кларк, и почему его называют «историком-ревизионистом»? Как устроены «Сомнамбулы», и почему эта книга отличается…
На дворе 1917-й год. Российская империя проскочила станцию «Тупик», заехав сразу на «Дно» — в стране революция. Впрочем, несколько месяцев российские интеллектуалы смотрят на всё с безудержным оптимизмом, в котором, да, мелькают мрачные предощущения, но пока «сестра моя — жизнь и сегодня в разливе» и «всему живущему идти путём зерна».
Остальные же страны-участницы вползают в год великого тупика. Это потом историки напишут, что со вступлением США в европейскую войну судьба Тройственного Союза была предрешена, но тогда так не казалось. Германия, очень умно и трезво оценивая свои силы, отходит в начале года на западе на заранее подготовленную «линию Гинденбурга», срезающую большой выступ, удерживать который немцы больше не в состоянии. Это тактическое отступление продлит войну ещё на полтора года. Австро-венгры продолжают с успехом громить итальянцев у Капоретто в будущей Словении.
В общем, всё относительно. А что же делает человек, который сделал «относительность» паролем XX века? Альберт Эйнштейн в Берлине и его, кажется, вообще не заботят линии фронта. Его разум устремлён к другим линиям — растянутым гравитацией на миллиарды световых лет пространствам Вселенной.
Кажется, в этот момент физик вплотную подобрался к разгадке Вселенной. Ему нужно описать вакуум огромного пространства, учёт которого объяснит, как же там всё устроено.
Так появляется:
Λ — большая лямбда, лямбда-член, космологическая постоянная.
Нет, даже не ждите от нас попытки объяснить, что это всё значит.
Интересно другое. После попытки описать происхождение Вселенной и законов, по которым она устроена, Эйнштейна на пару лет сваливает загадочное «нашествие болезней»: болезни печени, язва желудка, желтуха, общая слабость. Всё это не покидало Эйнштейна до начала 1920 года. Учёный стал реальным героем той проблемы, которую братья Стругацкие спустя полвека с лишним опишут в повести «За миллиард лет до конца света»: Вселенная начинает сама сопротивляться научным открытиям, которые способны её изменить.
#цитаты_на_кенотафе #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Остальные же страны-участницы вползают в год великого тупика. Это потом историки напишут, что со вступлением США в европейскую войну судьба Тройственного Союза была предрешена, но тогда так не казалось. Германия, очень умно и трезво оценивая свои силы, отходит в начале года на западе на заранее подготовленную «линию Гинденбурга», срезающую большой выступ, удерживать который немцы больше не в состоянии. Это тактическое отступление продлит войну ещё на полтора года. Австро-венгры продолжают с успехом громить итальянцев у Капоретто в будущей Словении.
В общем, всё относительно. А что же делает человек, который сделал «относительность» паролем XX века? Альберт Эйнштейн в Берлине и его, кажется, вообще не заботят линии фронта. Его разум устремлён к другим линиям — растянутым гравитацией на миллиарды световых лет пространствам Вселенной.
Кажется, в этот момент физик вплотную подобрался к разгадке Вселенной. Ему нужно описать вакуум огромного пространства, учёт которого объяснит, как же там всё устроено.
Так появляется:
Λ — большая лямбда, лямбда-член, космологическая постоянная.
Нет, даже не ждите от нас попытки объяснить, что это всё значит.
Интересно другое. После попытки описать происхождение Вселенной и законов, по которым она устроена, Эйнштейна на пару лет сваливает загадочное «нашествие болезней»: болезни печени, язва желудка, желтуха, общая слабость. Всё это не покидало Эйнштейна до начала 1920 года. Учёный стал реальным героем той проблемы, которую братья Стругацкие спустя полвека с лишним опишут в повести «За миллиард лет до конца света»: Вселенная начинает сама сопротивляться научным открытиям, которые способны её изменить.
#цитаты_на_кенотафе #WWI_кенотаф
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Наша нерегулярная рубрика — разговор с секретным гостем на нашем Boosty. Сергей Простаков и Егор Сенников пригласили обсудить книгу Кристофера Кларка «Сомнамбулы. Как Европа пришла к войне в 1914 году» другого её вдумчивого и внимательного читателя.
Кто это — узнают наши подписчики на Boosty: https://boosty.to/thecenotaph
Почему главный вывод Кларка оказался «тривиальным»? Почему нужно серьёзно относиться к страусиным перьям? Как пострадал атеизм на полях Вердена и Соммы? И удалось ли Кларку разрушить романтический миф о 1913 годе?
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков #сенников #WWI_кенотаф
Кто это — узнают наши подписчики на Boosty: https://boosty.to/thecenotaph
Почему главный вывод Кларка оказался «тривиальным»? Почему нужно серьёзно относиться к страусиным перьям? Как пострадал атеизм на полях Вердена и Соммы? И удалось ли Кларку разрушить романтический миф о 1913 годе?
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков #сенников #WWI_кенотаф