​​Об Иллиесе, мимолётности и странных самовнушениях — Сергей Простаков.

В последние четыре года я никого не читал так много, как Флориана Иллиеса. Речь не об объёме прочитанного — его книги не так велики. Но все переведённые на русский язык я уже прочитал.

У меня сложился своего рода ритуал. Каждый июль, начиная с 2020 года, я открывал изданный Ad Marginem на пухлой бумаге том Иллиеса и погружался в его особую атмосферу, которую не так просто передать словами. Лучше всего это получилось у самого писателя: всё, что кажется вечным — мимолётно, а мимолётное — вечно.

И самой правильной рецензией на эти книги станет не оценка стиля или вложенных в них авторских идей, а попытка вспомнить собственный опыт их чтения.

Июль 2020 года. Я уехал в отпуск, во время которого меня отменили в твиттере и в журналистской тусовочке. На вторую неделю опустошённости я начал читать «1913: Лето целого века». Вечерами в дальнем углу своего деревенского двора я жёг костёр и погружался в метания европейской богемы, не ожидающей, что их миру остаётся от силы год. А сам я в один из вечеров увидел летящий на юг самолёт над моей головой. Он оставлял долгую лыжню пара. Типичный небесный пейзаж моего детства — он исчез после 2014 года. Откуда и куда летел тот самолёт? Не знаю. Но тогда я счёл, что это добрая примета.

Июль 2021 года. Тот год был одним из лучших в моей жизни. Вокруг рушился, как казалось (не казалось!), мир, а я наслаждался нежданно обретённым личным счастьем. Когда наступил июль, я уже торопливо подгонял лето. Собчак сделала мне предложение о запуске студии подкастов — казалось, я преодолел все свалившиеся на меня беды, а на беды общественные я учился смотреть со стороны. В те дни я читал «1913: Что я на самом деле хотел сказать».

Июль 2022 года. Мы с любимой уехали в Ленинградскую область, сняли дом поближе к озёрам с магическими финскими названиями и подальше от новостных лент. Ad Marginem в тот год умудрились издать «1929-1939: Любовь во время ненависти. Хроника одного чувства». Тяжёлый эксперимент для того года — читать эту книгу отстранено от происходящего с тобой и друзьями. В тот июль я вдоволь насмотрелся на облака — красивее тех, что ползут с Финского залива через Карельский перешеек, видеть мне не приходилось.

Июль 2023 года. В питерском книжном я купил сборник искусствоведческих статей Иллиеса «А небо опять голубое», а осенью его оставил в России. Мне привезёт его знакомая как раз к той самой поре, когда я уже привык читать писателя. Год эта книга дожидалась меня, и казалось, когда я срывал плёнку, что я как будто делаю то лето на Карельском перешейке окончательно историей. Начинал «А небо опять голубое» боязливо, но оказалось, что в книге не искусствоведение, а всё тот же «мимолётный» Иллиес. Вот только что небо было голубое. А теперь сгущаются тучи. Надвигается гроза. А потом опять голубое небо.

Когда я закрыл последнюю книгу Иллиеса, во мне поселилось суеверное ожидание. Вот если в следующем году Ad Marginem ничего из Иллиеса больше не издаст, то и весь этот мрачный период начала 2020-х годов закончится — вот такое необоснованное ожидание у меня появилось. А потом я увидел, что Иванов с Котоминым всё-таки переводят уже книгу Иллиеса о художнике Фридрихе. Что ж… Впрочем, к этому лету они не успели. Но я уже отмахнулся от этого глупого ожидания. Жизнь по прежнему течёт в своих суровых берегах, а над ней хмурое без луча солнца небо. А с книжкой-то Иллиеса было бы получше. Наверняка получше. Ждём.

Фотография Генриха Кюна, излюбленного персонажа Иллиеса, 1913 год.

#простаков

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

​​Сергей Простаков перечитал Рассела и делится интересным внутренним открытием.

Есть удивительная роскошь, которой многие из нас не пользуются — перечитывание понравившихся книг. Можно бесконечно ссылаться на недостаток времени и на книжные полки, ломящиеся от купленного и непрочитанного, но ничто так точно не отражает перемены в нас как возвращение к книге, которая когда-то понравилась.

Весной я уже рассказывал о том удовольствии, которое получил, перечитывая «Историю западной философии» Бертрана Рассела. На днях я наконец-то её закончил. И по этому поводу несколько соображений.

Когда я впервые читал эту книгу Рассела в 2013 году, меня буквально лично оскорбляли его нападки на Руссо, немецкий романтизм, Гегеля и Ницше. Ну, как же! В ту пору я сам был последовательным руссоистом и романтиком. Проще говоря, русским националистом, верящим на волне Болотной, что рано или поздно национализм в стиле «Спутника и Погрома» вступит в союз с либерализмом и вместе они построят «прекрасную Россию будущего». Нападки Рассела на философов, являвших цвет континентальной мысли, которая лежала в основании моих представлений о мире и такого грядущего союза, мне казались обидными и несправедливыми упрёками пресытившегося британского аристократа.

Но вот в 2024 году я перечитываю его и понимаю, как же он прав. Если не во всём, то точно — в презрении к философам, которые ставили во главу угла эмоции и чувства, а не здравый смысл. Со студенческих времён Локк и Юм мне казались невыносимо скучными душнилами. А сейчас, глядя на мир из той исторической дыры типа очко, где мы все вместе оказались, их акцент на здравом смысле и на всём среднем и мещанском кажется единственно адекватным.

Интересно: не перечитав Рассела, я вряд ли бы отследил и осознал эту перемену. У меня изменились взгляды на фундаментальные вопросы вообще и на историю философии в частности.

Впрочем, конечно же, если чему-то и учит опыт перечитывания Рассела, то необходимости интеллектуальной дисциплины, аккуратности и честности. Перед тем, как раскритиковать того же Руссо и Ницше, он пересказывает их идеи беспристрастно. Да и Локку достаётся за догматизм в сфере частной собственности. Простейшее упражнение на здравый смысл — пересказать себе самому безэмоционально взгляды оппонента. Если получится, то поздравляю: кажется, вы приняли противоядие против любого рода фанатизма, привыкшего рядится в одежды исторических обид и социальной справедливости.

#простаков #рецензии_кенотафа

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

​​Провода — Похолодало (2007), 5/5*

Середина нулевых скоро станет материалом бесконечной рефлексии, как уже давно стали восьмидесятые, девяностые, да и начало нулевых. Вбросим же cвою вязанку хвороста в этот разгорающийся костёр.

Не было более омерзительного времени с точки зрения отечественной массовой культуры, чем обозначенная эпоха. Не исключаю, что просто я вошёл в возраст, когда окружающий мир принято отрицать, но всё же и спустя два десятилетия невозможно отстраниться от того неуютного ощущения, которое тогда было разлито в мире. Для краткости остановимся на музыке. Воспеваемое многими, и в частности изданием «Кенотаф», время конца девяностых — начала нулевых к тому времени закончилось. Денег стало ощутимо больше — творческого порыва сильно меньше. Главные певцы эпохи — Филипп Киркоров и Сергей Шнуров. Последний умудрился коммерциализировать мат. По телевизору господствовали фабрики звёзд. В моду входил отечественный коммерческий R’n’B — и сегодня такой же тошнотворный, как и тогда. Русский рэп уже вовсю звучал из Siemens C65, но Василию Вакуленко пока далеко до Киркорова и Шнурова. От «Нашего радио» резко запахло нафталином. Из последних заметных его открытий — группа Lumen, которая до самого начала десятых отдувалась за весь русский рок. Любой человек моего поколения, стоило подняться ростку его вкуса, перескакивал на западную музыку. Мои ровесники выучили термин «инди-рок», под которым понималась россыпь исполнителей и музыкальных явлений. Из этих увлечений произрастёт позже вся наша музыка десятых, но пока до этого далеко, «Фабрику звёзд-7» выиграла украинка Анастасия Приходько.

Характерная примета эпохи — продюсер Леонид Бурлаков, открывший нам «Мумий Тролль» и Земфиру**, попытался в 2005 году проделать такой же трюк с самарской группой «Братья Грим», и у него ничего не вышло. «Ресницы» из нулевых сейчас звучат как «Букет» Александра Барыкина — песня замечательная, но восьмидесятые ассоциируются не с ней. Но, вероятно, впечатлившись примером Бурлакова, Дмитрий Гройсман, продюсер группы «Чайф», решил провернуть такой же трюк с группой «Провода».

Он оказался неудачным, потому что несвоевременным — вечная драма. Тому времени первых потребительских кредитов и массовых выездов за границу соответствовали «Про любовь, про тебя, про знакомые слова» и «У нас в клубе чиксы танцуют», ну, или Jealousy! Turning saints into the sea, а песни альбома «Похолодало» не соответствовали. Что там дальше было, неизвестно — может быть, даже всенародно осуждаемые наркотики. А жаль, появились бы эти песни лет на пять позже, да не через продюсерские ротации, а через паблик Motherland, наверняка история группы сложилась бы успешнее.

Такой 2007 год хочется вернуть. В рецензиях тех лет музыку группы часто обозначают как качественный русский рок — что это значит, ни тогда, ни сейчас объяснить невозможно. Сейчас же в этих песнях слышатся первые эксперименты с русским ревайвлом пост-панка, что характерно, одинаково вдохновлённым и Interpol, и «Кино». От посвящения Цою «Про "Кино"» мурашки бегут по коже — никакие трибьюты с этой песней сравниться и сейчас не могут. А несингловая вещь с альбома «Я ещё пока никого не убил» так и вообще спустя годы зазвучала гимном той эпохи. Заглавный трек был вдохновлён Дмитрием Быковым*** — в те годы он после «Пастернака» стал главным писателем. «Глубоко» — посвящение Лагутенко. «Родинка» — так уж и быть, русский рок в его эталонном изводе, см. название. Вторая вещь на альбоме, из-за которой его нужно помнить и слушать — «90-е». В ней схвачено всё то, что остаётся после кипения любой эпохи — тоска, безнадёжность, безвозвратность, светлая грусть, безответность памяти, ну, и тоска по не сбывшемуся. В общем-то вечная история, которая и к нулевым тоже относится.

Что ещё слушать у «Проводов»:
больше нечего

* — альбома нет на легальных стримингах
** — иноагент
*** — иноагент, считается РФ-властями террористом

#альбомы_кенотафа #простаков

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

Самое большое простое число — «Мы не спали, мы снились» (2018) — 5/5

Группу СПБЧ я никогда не любил и сомневаюсь, что это получится сделать в обозримом будущем. Вопросы не к музыке и даже не к музыкантам. Просто мы с ядром поклонников группы сделаны слишком из разного теста. Они добрые, наивные, лёгкие — я мрачный, тяжёлый и, чего уж там греха таить, обозлённый. У меня нет нейронов в мозгу для восприятия этих песен.

Но их альбом 2018 года для меня стоит особняком. Дело в том, что я услышал его живьём — на последнем большом доковидном «Пикнике Афиши», том, на который приезжали The Cure. В Москве в тот день было дождливо. Кто-то ехал на бульвары в центр участвовать в очередных протестах по поводу выборов в Мосгордуму, кто-то — в сторону Коломенского на фестиваль. Но наверняка же были и те, кто собирался заскочить на бульвары проявить солидарность, а потом успеть в Коломенское, чтобы послушать модную музыку. И такое поведение было приметой того времени, которое рухнуло в нескончаемую катастрофу двадцатых.

И вот в то время музыка СПБЧ была символом жизни, которой оставалось томиться и гореть от силы несколько месяцев. Она о квартирах «в центре без бабушкиного ремонта», где стояло большое зеркало на старом паркете, а рядом высокий фикус. О креативных работах, до которых можно доехать на велосипеде. А если его нет, то такси совсем недорогое. Если пошёл дождь, то можно забежать в недавно открытую кофейню, взять латте (а про молоко пошлить совсем не хочется). Пока его пьёшь, то смотришь телеграм, который, конечно же, не получилось никому заблокировать. И так будет всегда.

Но теперь «Мы не спали, мы снились» звучит не светлой эпитафией, но мрачным пророчеством, которое в те беззаботные наши девятьсот тринадцатые было невозможно расслышать. Тут и лобовая «1999» о призраке войны и насилия, которое носилось и среди благодушных слушателей СПБЧ. Тут и обёрнутый в иронию приговор всем мечтам и ожиданиям десятых годов — «Провал» — так нам и надо, а нам всё мало. И «Комната» о чехарде в отношениях, которая сопутствует любому кануну больших потрясений.

Ну, а главный боевик с альбома «У нас есть всё» сейчас приобрёл совсем новое качество. Тогда я просто не мог понять, откуда взялся этот мрачный припев:

У нас есть всё, чтобы жить вечно.
У нас есть всё, хватит на всех.
И позади только страх и увечья,
А впереди — радость и смех.

Это какие страх и увечья мы пережили, чтобы с этими словами радоваться жизни в больших городах? А теперь понимаю: из будущего. Это песня о нашем будущем. И скорей бы оно наступило.

Что ещё слушать у СПБЧ:
Мы — огромное животное, и мы вас всех съедим (2016) — 4/5
Наверное, точно (2019) — 4/5

#альбомы_кенотафа #простаков

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

В переломном 2020 году в Третьяковке проходила масшабнейшая ретроспектива советского «застойного» искусства «Ненавсегда 68-85», общий смысл которой сводился к тезису «не московскими концептуалистами едиными». А ещё на выставке не было прямолинейного официозного соцреализма.

И там среди прочих была эта картина Юрия Ракши. Она многих тогда поразила, так как идеально работала вместе с текстом — вот это был настоящий концептуализм, куда там Булатову с Кабаковым.

Итак, Юрий Ракша (1937-1980) «Разговор о будущем», 1979.

Давайте посмотрим на картину. А теперь ещё раз прочитаем аннотацию выше.

В конце 1970-х Ракша поехал на стройку Байкало-Амурской магистрали, откуда принёс этот сюжет: строители-комсомольцы обсуждают грядущее, конечно же, коммунистическое будущее и те вызовы, которые придётся преодолеть на пути к нему.

Но мы-то теперь знаем, какое там было будущее на самом деле. Перед нами буквально пустой разговор о сроках, которые мы сами бесконечно ведём как раз с 2020-го. И пусть мы разговариваем не про «когда наступит», а про «когда кончится». Всё равно все наши разговоры заканчиваются каждый раз с таким же успехом, как и у героев этой картины.

А сам Ракша её писал, уже будучи больным лейкозом. Жить ему оставалось после этого «Разговора о будущем» около года. И вроде бы в момент написания он не знал о диагнозе.

Какой тут может быть вывод? Будущее беспощадно к нашим ожиданиям. Но и непредсказуемо, что тоже не всегда плохо. Уж, я-то знаю.

#коврик_у_кенотафа #простаков

Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

Александр Башлачёв — Время колокольчиков (1989), 6/5

Его песни были сотканы почвой и судьбой, временем и местом финальных советских восьмидесятых. Едва ли какая-то из случайных записей студийных и квартирных способна передать то экзальтированное состояние, которое испытывали современники, услышав эти песни в живую. Вдруг, откуда ни возьмись, явилась Русь, зазвучала вся боль этой брошенной земли, а главное, оказалось, что мы — часть этой земли, а её боль — наша. Вот это переживание поруганного и забытого, родного и неизбежного русского — отмечали все, кому довелось слушать вживую Башлачёва.

Его впервые узнали в рок-тусовке в мрачнейшем 1984 году. Леонид Парфёнов познакомил главного рок-подвижника эпохи Артемия Троицкого* со своим одноклассником Сашей. Троицкий понял, что впервые столкнулся с тем, что можно назвать русским роком — ничего подобного он раньше не слышал. Так Башлачёв оказался в Ленинграде, где моментально уложил на лопатки всех ровесников и тридцатилетних патриархов жанра.

Сейчас поражаешься, как один человек смог перепахать и повлиять на столько талантливых людей вокруг себя. Самый модный и западный среди них Цой стал в итоге записывать фольклорные вещи на финальном «Чёрном альбоме». Кинчев сначала посвящал песни, потом целые альбомы, а потом и всё своё творчество развивал в ключе по-своему интерпретированного наследия Башлачёва. Гребенщиков** записал «Русский альбом» — лучший в русском дарк-фолке. Из-под влияния Башлачёва БГ выберется только в конце 1990-х годов. А Летов, единственный сопоставимый с Башлачёвым наш певец, с презрением относился ко всей ленинградской рок-тусовке, но только за ним одним признавал гениальность.

Песни Башлачёва — это Россия вечная, но сейчас они нам особенно нужны. Про них часто приходится слушать, что они мрачные и беспросветные. Не знаю, откуда берётся это мнение. Наоборот, никто так, как Башлачёв, не смог проорать-спеть, что даже среди полного мрака всегда есть место глубокому вдоху и надежде.

Kогда злая стужа снедужила душу
И люта метель отметелила тело,
Когда опустела казна,
И сны наизнанку, и пах нараспашку —
Да дыши во весь дух и тяни там, где тяжко —
Ворвется в затяжку весна.

Это писалось во время беспросветности первой половины восьмидесятых, а пелось за несколько лет до суицида. Вот это и есть самое сильное послание песен, которое не каждый способен сам сформулировать: весна будет, весна будет, весна будет, а пока время колокольчиков. И это время влюбляет в себя. За это послание нам, которое ещё не раз понадобится поколениям русских людей, Башлачёв заплатил своей судьбой.

Я выбрал первую пластинку песен Башлачёва, выпущенную «Мелодией» в 1989 году, спустя год после его гибели, потому что там есть «Петербургская свадьба». Для меня это лучшее доказательство особой русской гениальности Башлачёва.

И дрогнули пути. И разошлись крестом.
Усатое «ура» чужой, недоброй воли
Вертело бот Петра как белку в колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой — Енисей.

Как мальчик, рождённый спустя полвека после революции, смог так спеть о её трагедии и о трагедии великого города в XX веке, как он это понял, как он это вместил, как он это смог выразить? Да никак. Тут сама русская история назначила Башлачёва своим голосом.

Что ещё слушать у Башлачёва:
Всё

* — иноагент
** — иноагент

#простаков #альбомы_кеонтафа

Несколько лет я пишу книгу, жанр которой сам определяю как полотно. В ней я рассказываю о десятых годах или, как я предпочитаю говорить, драме десятых. По сути это большой роман воспитания, написанный в модном нынче жанре автофикшн. Самому мне нравится думать, что это скорее большая эпопея с несколькими слоями повествования: о себе самом, взрослении и ошибках, о московской журналистско-активистской среде, о панораме народной жизни между Болотной и ковидом. Будет ли когда-нибудь полотно драмы десятых опубликовано, я не знаю, цели такой перед собой не ставлю.

Но сегодня наконец-то хочу самым преданным подписчикам «Кенотафа» презентовать несколько фрагментов из неё, которые складываются в эссе «Конец эпохи группы "Комсомольск"». В нём часто звучит слово «эпитафия», что и сообщает всему тексту настроение. Но к счастью, все герои эссе живы и здоровы, а вот хардкор уже нет.

Только для подписчиков «Кенотафа» на Boosty.

Фото: Андрей Золотов

#простаков

The Chameleons — Script of the Bridge (1983) — 5/5

«На мой вкус, лучшая пост-панк группа 80-х, а значит, за всю историю музыки. Вот так!» — прочитал однажды я в ЖЖ, и подумал: «Ух, ты! У меня есть собрат!». Случилось это в мае 2011 года — The Chameleons я знал с сентября 2010-го, но этого короткого времени мне хватило, чтобы влюбиться в группу навсегда и не поменять своего мнения о ней.

Многие из нас проходили этот этап в те годы. Ого, Joy Division (моде на на них сильно поспособствовал фильм «Контроль» Антона Корбейна 2007 года), а за манчестерскими легендами тянулся уже весь классический британский пост-панк. У глубинного народа были дискотеки «Ретро FM», у __не таких как все__— last.fm и мода на __правильные 80-е,__ поддерживаемая бесконечными пиратскими архивами сети.

Ничуть не оспаривая величие Joy Division (а New Order и поныне моя любимая группа) всё-таки именно их неудачливые земляки The Chameleons — идеальный пост-панк в чистом виде, а значит, лучшая музыка на земле.

Наверняка у многих из вас есть музыкальная привязка к разным временам года. Дискография The Chameleons — для меня музыка, которая открывает осень. Когда в августе поднимаешь глаза к небу, то видишь, как по нему плывут темнеющие, уже вполне осенние облака. Над землёй разливается уставший золотистый воздух, как будто в нём разлили капельку йода. И ночи всё холоднее. В этот момент тебя пронизывает тревожность, смешанная с ощущением чего-то подступающего важного и неизбежного. Вот в эти моменты я всегда включаю Script of the Bridge.

А ещё личная история в сторону. В моё роковое лето 2020 года в Россию пришёл Spotify — согласно его статистике главная песня Swamp Thing с третьего альбома Strange Times 1986 года. До этого альбома я почти никогда не успевал дойти — десять лет гонял их дебютный Script of the Bridge по кругу. О, какое бодрящее чувство пробуждало во мне тогда эта музыка, когда я шёл по Ломоносовскому проспекту в абсолютной жизненной пустоте. Впрочем, это касается и всей музыки The Chameleons.

Если вы ждёте в этом тексте ответа, почему эта музыка производит такой эффект на меня, то не дождётесь — я не знаю. Но часто себя ловлю на мысли, что хочется жить уже ради того, чтобы иметь возможность слушать этот пост-панк. Не высшее ли это признание любого произведения искусства, которого только можно желать?

В 1987 году классический состав группы перестал существовать после смерти менеджера. А спустя лет пятнадцать в любви к группе стали признаваться Interpol и Editors, все те, с кем связано такое важное для моего поколения течение как пост-панк ревайвл. Но настоящее возвращение культовой группы затянулось ещё на двадцать лет — в этом году у The Chameleons в октябре выходит новый мини-альбом с оригинальным материалом после череды лайвов. Но я не уверен, что смогу его расслушать, ведь Script of the Bridge — единственная пластинка, которую я возьму на необитаемый остров.

Что ещё слушать у The Chameleons:
What Does Anything Mean? Basically (1985) — 5/5
Strange Times (1986) — 5/5

#простаков #альбомы_кеонтафа