Неожиданный успех сборной команды Марокко на недавнем катарском чемпионате вызвал повышенный интерес к теме футбола в регионе Ближнего Востока/Северной Африки, а тема эта стоящая внимания и наполненная не только драматургией, но и реальным эмоциональным надрывом.

#culture #politics #sports #morocco

#politics #sports #culture #mena

«Концепция неопатриархата Хишама Шараби, в которой автократ проецирует себя как фигуру отца, имеющего влияние на разных уровнях общества, является полезным инструментом для изучения того, как в контексте Ближнего Востока и Северной Африки футбольное поле становится полем битвы. Она основана на идее Мишеля Фуко о том, что институты власти превращают общественность в активных участников собственного подчинения, делая восстание немыслимым. Неопатриархат и представление о лидере как об отце нации восходят к арабской борьбе за независимость в начале двадцатого века. Лидеры тогда, как и сейчас, представляли себя родителями, обязанными воспитывать своих детей. Саад Заглул, лидер египетской националистической партии Уафд и основатель каирского футбольного клуба «Аль-Ахли», оплота антимонархического республиканизма, был «отцом» своей страны. Его жена Сафия была матерью Египта в те годы, когда Саад был изгнан из страны британцами. А клуб Саада «Аль-Ахли» стал стартовой площадкой для революции 1919 года, спровоцированной его изгнанием. Тремя годами позднее Великобритания была вынуждена предоставить Египту независимость.

Как и во франкистской Испании, где массовая популярность футбола и отсутствие дешевых альтернативных развлечений сделали эту прекрасную игру громоотводом для инакомыслия, на Ближнем Востоке и в Северной Африке футбол в течение многих лет был единственным крупным институтом наряду с Исламом, способным предложить общественное пространство для инакомыслия. Вдали от пристального внимания международных СМИ футбол стал площадкой для высвобождения сдерживаемого гнева и разочарования, а также для борьбы за политические, гендерные, экономические, социальные, этнические и национальные права. […]

В странах, где социальная мобильность и экономический прогресс во многом зависели от внутрирежимного непотизма, футбольное поле было редким меритократическим исключением, в котором талант и результативность имели большее значение, [чем связи]. Футболисты, зачастую вышедшие из небогатых семей, становятся знаменитостями благодаря своему мастерству, а не благодаря тому, кем был их отец. [...]

Футбольные стадионы стали аренами политической агитации и социального протеста в таких странах, как Алжир и Египет, когда волна репрессий прошла по самым плотно заселённым районам. «Спортивные арены стали следующим местом, в котором можно было заметить степень общественного недовольства. На каждом матче происходили беспорядки и молодежные демонстрации», — пишет Саид Шихи, описывая протесты, прокатившиеся по Алжиру в конце 1980-х годов. Попытки автократов кооптировать футбол для улучшение своего имиджа и отвлечения внимания от их непопулярной политики превратили футбол в политическую игру в кошки-мышки с высокими ставками между болельщиками, деспотами и исламистами за контроль над полем, а также в противовес джихадистскому использованию футбола в качестве инструмента сближения и вербовки. Все участники этой игры рассчитывают на то, что только футбол способен вызвать такие же глубокие эмоции, страсть и вовлечённость, которые у большей части местного населения вызывает только Ислам».

📚 Dorsey, James M. The Turbulent World of Middle East Soccer. Oxford University Press, 2016.

Продолжая рассматривать феномен околофутбольной культуры в регионе MENA, нельзя не отметить тот факт, что эстетика подобных движений очень органично накладывается на и без того сильно поэтизированную арабскую культуру (в рамках которой эмир Дубая не столь давно в стихотворной форме призывал Катар вернуться в лоно содружества арабских государств залива).

Этот синтез ещё и существует в крайне благоприятной почве социально-политических проблем, преследующих отдельные государства региона, а также вопросов, глубоко резонирующих с коллективным сознанием арабо-мусульманского мира, как, например, вопрос государственности Палестины, солидарность с которой на этом видео выражают болельщики клуба «Раджа» из Касабланки, называя себя «голосом притеснённых».

#politics #sports #morocco #palestine

#history #reformation #politics #shadi_hamid

"Неудивительно, что многие из сценариев возможных изменений в Исламе сильно похожи на нарративы о том, как Европа избавилась от своих религиозных демонов. Период религиозных страстей и насилия сменился медленным, но неумолимым процессом секуляризации. Европа к началу двадцатого века в значительной степени секуляризировалась, упорно стремясь вытолкнуть религию как можно дальше за пределы повседневной политики. И все же самый резкий упадок индивидуальной религиозной практики произошел, что интересно, после Второй мировой войны, в 1960-е годы. Это было углублением и в некотором роде окончательным закреплением результатов процесса, происходившего веками. [...]

Этот стандартный нарратив о европейском просвещении удобен не только для Запада, но и для мусульманских либералов, которые, по понятным причинам, со своей точки зрения рассматривают исламистов и исламизм как одну из проблем, а иногда и центральную проблему, требующую решения. [...]

Но верить в то, что либерализм — это лучший способ управления обществом, и верить в то, что он неизбежно грядёт, — это две разные вещи. Нет какой-либо объективной причины, по которой исламская «реформация» должна привести к либерализму так же, как протестантская Реформация проложила путь к Просвещению и, в конечном счете, к современному либерализму. Реформация была ответом на клерикальную хватку католической церкви над христианской доктриной и практикой. То, что впоследствии стало протестантизмом, было неразрывно связано с появлением массовой грамотности, поскольку растущее число верующих более не зависело от церкви. [...]

Историческая последовательность на Ближнем Востоке, как мы увидим, отличается по ряду фундаментальных аспектов. Начнем с того, что в Исламе уже произошла своего рода «реформация». «Исламский модернизм» конца девятнадцатого века был попыткой сделать Ислам и предмодерновое исламское право безопасными для современности (и сделать современность безопасной для Ислама). Исламский модернизм был не ответом клерикальному господству, а попыткой ответить на вызовы секуляризации, европейского колониализма и ползучего авторитаризма поздней османской эпохи.

Что касается клериков, то они уже были значительно ослаблены. Кооптированные государством, они приобрели дурную славу. Вытеснение клерикального класса, как оказалось, не обязательно было положительным моментом. Ученые-исламоведы, такие как Ноа Фельдман, Уаиль Халляк и Мохаммад Фадель, пишут о том, как саморегулирующийся класс духовенства представлял собой некий ограничитель для исполнительной власти и авторитета султана. Как хранители данного Богом закона, клерики следили за тем, чтобы халиф был связан чем-то, помимо самого себя. Им была предоставлена, по крайней мере, некоторая степень автономии, и, в свою очередь, они должны были наделить легитимностью носителей политической власти. [...]

Если Реформация была характерна для христианского опыта клерикальной деспотии — чего-то, что не имеет реальных аналогов в исламском контексте, — то было бы странно ожидать чего-то подобного в мусульманском мире. Существуют и менее осязаемые аспекты: Ислам, благодаря принципиально иному отношению к политике, просто оказался более устойчивым к секуляризации".

📚 Hamid, Shadi. Islamic Exceptionalism: How the Struggle over Islam Is Reshaping the World. St. Martin's Press, 2016.

#aristotle #politics #philosophy

“Нетрудно различить так называемые разновидности власти; […]. Власть господина над рабом […] имеет в виду главным образом пользу господина […]. Власть же над детьми, над женой и над всем домом, называемая нами вообще властью домохозяйственной, имеет в виду либо благо подвластных, либо совместно благо обеих сторон, но по сути дела (1279а) благо подвластных, как мы наблюдаем и в остальных искусствах, например в медицине и гимнастике, которые случайно могут служить и благу самих обладающих этими искусствами. […]

Поэтому относительно
государственных должностей - там, где государство основано на началах равноправия и равенства граждан, - выступает притязание на то, чтобы править по очереди.
Это притязание первоначально имело
естественные основания; требовалось, чтобы государственные повинности исполнялись поочередно, и каждый желал, чтобы, подобно тому как он сам, находясь ранее у власти, заботился о пользе другого, так и этот другой в свою очередь имел в виду его пользу. В настоящее же время из-за выгод, связанных с общественным делом и нахождением у власти, все желают непрерывно обладать ею, подобно инвалидам, для которых власть представляет собой здоровье […].

Итак, ясно, что только те государственные устройства, которые имеют в виду общую пользу, являются, согласно со строгой справедливостью, правильными; имеющие же в виду только благо правящих - все ошибочны и представляют собой отклонения от правильных: они основаны на началах господства, а государство есть ассоциация свободных людей”.

📚 Аристотель. Политика. Кн. 3.

#aristotle #plato #politics #philosophy

"Здесь мы уже имеем дело с законом, ибо порядок и есть закон. Поэтому предпочтительнее, чтобы властвовал закон, а не кто-либо один из среды граждан. На том же самом основании, даже если будет признано лучшим, чтобы властью были наделены несколько человек, их следует назначать стражами закона и его слугами. Раз неизбежно существование тех или иных должностей, то будет несправедливо при всеобщем равенстве объединение [власти] в руках одного лица. [...]

Во всяком случае, закон, надлежащим образом воспитавший должностных лиц, предоставляет им возможность в прочих делах выносить судебные решения и управлять, руководствуясь наиболее справедливым суждением. Он позволяет им вносить в него поправки, если опыт покажет, что они содействуют улучшению существующих установлений.

Итак, тот, кто требует, чтобы властвовал закон, по-видимому, требует, чтобы властвовали только Бог и разум, а кто требует, чтобы властвовал человек, привносит в это и животное начало, ибо страсть есть нечто животное и гнев совращает с истинного пути правителей, хотя бы они были и наилучшими людьми; напротив, закон – это свободный от безотчетных позывов разум*".

📚 Аристотель. Политика. Кн. 3. 1287a.

*В этом отрывке Аристотель использует теорию тройной души Платона, согласно которой душа человека состоит из трёх аспектов: рационального (λογιστικόν), духовного (θυμοειδές) [т.е. эмоциональный элемент добродетели] и страстного (ἐπιθυμητικόν) [подразумевающего стремление к телесному удовольствию]. В отрывке из Государства Платон уподобляет эти три аспекта, соответственно, человеку, льву и многоглавому животному. Для Платона закон являлся воплощением разума.

Тут ибн аль-Джаузи, да помилует его Аллах, чуть ли не слово в слово цитирует теорию тройной души Платона*:

"Мудрецы из числа древних разделяют души на три части:

Разумная душа [nafs nāṭiqa], которая стремится к знаниям и приобретению достоинств.

Агрессивная животная душа [nafs ḥaywāniyya ʿaṣibiyya], стремящаяся к насилию, победам и главенствованию.

Сластолюбивая душа [nafs šahwāniyya], стремящаяся к удовольствиям, доставляемым едой, питьём и женщинами".

📚 ibn al-Jawzī. Ḏamm al-hawā.

*учитывая, что в предыдущей главе он приводит прямые цитаты Платона, Диогена, Аристотеля и Пифагора, это явно не совпадение.

#tasawwuf #ibn_al_jawzi #plato #hanabilah

#history #yugoslavia #europe #politics

"Югославские коммунисты преподносили себя в роли либералов, за что щедро вознаграждались кредитами на экономическое развитие и реконструкцию от стран Запада, которые были заинтересованы в существовании противовеса влиянию Советского Союза в этой части Европы. Кроме того, участие в Движении неприсоединения способствовало заключению прибыльных сделок с африканскими и азиатскими странами со значительным мусульманским населением. Строительные компании, такие как «Гидроградня», «Энгергоинвест» и другие, строили авиабазы в Ираке, водопроводы в Ливии и квартиры в Алжире. Джемаль Биедич, будучи выходцем из семьи мусульман и премьер-министром при Тито, ассоциируется с одним из самых ярких периодов югославской экономики и был символом восходящего положения мусульман в стране. Все это прямо или косвенно влияло на статус мусульман. Членов Исламской религиозной общины, официальной организации югославских мусульман, разослали по всему миру, чтобы они выступали в роли «символических мусульман на всевозможных собраниях стран третьего мира и неприсоединившихся». Ноэль Малкольм в своей книге «Босния: краткая история» пишет, что «мусульманское происхождение было преимуществом для любого, кто надеялся преуспеть на югославской дипломатической службе. К середине 1960-х годов в нескольких арабских государствах и Индонезии служили видные боснийские дипломаты-мусульмане, в том числе сын бывшего рейсуль-улема». Югославская коммунистическая власть могла последовать примеру Албании, которая была провозглашена первой в мире атеистической страной в 1967 году. Это имело бы более серьезные последствия для положения религии, но также нанесло бы ущерб репутации Югославии в мире и, конечно, сказалось бы на экономическом развитии.

Тем не менее было бы преувеличением утверждать, что югославский коммунизм каким-либо образом разделял либеральные ценности Запада. Сам режим сохранял свои ограничительные меры и запрещал то, что в глазах его верхушки было чрезмерным или проблематичным использованием свободы слова и свободы вероисповедания и «даже на пике либерализации в 1970–1972 годах все еще случались локальные вспышки враждебности, подозрений и попыток ограничить религиозную деятельность...» (22)."

📚 Fazlic, Hazim. “The Elements That Contributed to the Survival of Islam in Tito’s Yugoslavia.” Journal of Islamic Studies 26, no. 3 (September 3, 2015): 289–304. doi:10.1093/jis/etv061.