Личных рассуждений пост
Кажется, вчера минуло десять лет, как Сергей Собянин стал мэром Москвы. За этот срок город здорово изменился. Крутой нрав столичного градоначальника позволил ему принять много непопулярных решений (вроде «ночи длинных ковшей», закона о реновации или ликвидации троллейбусов), которые, по его мысли, позволили превратить Москву во флагманский европейский мегаполис. Выражения вроде «городское пространство», «комфортная среда» и «цифровизация» прочно вошли в лексикон и мэра, и самих жителей Москвы.
Как и многие города с многовековой историей, Москва претендует на обладание некой неизменной сущностью, «харизмой», которая определяет ее своеобразие. В этой связи на ум приходит популярное мнение, что Собянин «убил дух старой Москвы», искоренил эту харизму, так что вокруг нас теперь сплошь «пространства», но нет «мест». И любопытно то, что это глобальное столкновение «пространства» и «места» в рамках города имеет такую же давнюю историю, как и сама Москва.
В книге «Плоть и камень: тело и город в западной цивилизации» Ричард Сеннет отмечает, что подъем экономической жизни и рост городов в средневековой Европе вступил в противоречие с религиозными и нравственными заветами христианства. Труд средневекового купца, очень трудно поддававшийся четкому определению с точки зрения теологии, был по своей сути космополитичным и менял его восприятие родного города: из «места», с которым у него существует эмоциональная связь, он превращался в «пространство», максимально удобное для осуществления деятельности, но в то же время не вызывающее эмоций. Между тем христианство с той поры, как оно стало официальной религией Рима, проповедовало эмоциональную связь человека с местом обитания и своими сожителями. Пьер Абеляр называл города братствами, члены которых связаны между собой узами милосердия. А французский хирург Анри де Мондевиль сравнивал города с человеческим телом: как во время болезни один орган «приходит на помощь» другому, так и горожане в моменты общественных кризисов проявляют сострадание и взаимовыручку. «Пространство» функционально и глобально, «место» эмоционально и локально. Поэтому коренным москвичам тяжело дается постепенное «обезличивание» Москвы, ее превращение в нейтральное пространство, которое не возбуждает чувств и измеряется лишь степенью легкости, с которой человек каждый день перемещается по нему.
#longread
Кажется, вчера минуло десять лет, как Сергей Собянин стал мэром Москвы. За этот срок город здорово изменился. Крутой нрав столичного градоначальника позволил ему принять много непопулярных решений (вроде «ночи длинных ковшей», закона о реновации или ликвидации троллейбусов), которые, по его мысли, позволили превратить Москву во флагманский европейский мегаполис. Выражения вроде «городское пространство», «комфортная среда» и «цифровизация» прочно вошли в лексикон и мэра, и самих жителей Москвы.
Как и многие города с многовековой историей, Москва претендует на обладание некой неизменной сущностью, «харизмой», которая определяет ее своеобразие. В этой связи на ум приходит популярное мнение, что Собянин «убил дух старой Москвы», искоренил эту харизму, так что вокруг нас теперь сплошь «пространства», но нет «мест». И любопытно то, что это глобальное столкновение «пространства» и «места» в рамках города имеет такую же давнюю историю, как и сама Москва.
В книге «Плоть и камень: тело и город в западной цивилизации» Ричард Сеннет отмечает, что подъем экономической жизни и рост городов в средневековой Европе вступил в противоречие с религиозными и нравственными заветами христианства. Труд средневекового купца, очень трудно поддававшийся четкому определению с точки зрения теологии, был по своей сути космополитичным и менял его восприятие родного города: из «места», с которым у него существует эмоциональная связь, он превращался в «пространство», максимально удобное для осуществления деятельности, но в то же время не вызывающее эмоций. Между тем христианство с той поры, как оно стало официальной религией Рима, проповедовало эмоциональную связь человека с местом обитания и своими сожителями. Пьер Абеляр называл города братствами, члены которых связаны между собой узами милосердия. А французский хирург Анри де Мондевиль сравнивал города с человеческим телом: как во время болезни один орган «приходит на помощь» другому, так и горожане в моменты общественных кризисов проявляют сострадание и взаимовыручку. «Пространство» функционально и глобально, «место» эмоционально и локально. Поэтому коренным москвичам тяжело дается постепенное «обезличивание» Москвы, ее превращение в нейтральное пространство, которое не возбуждает чувств и измеряется лишь степенью легкости, с которой человек каждый день перемещается по нему.
#longread
Это – гравюра немецкого художника эпохи Возрождения Лукаса Кранаха Старшего «Усекновение главы апостола Матфея». Она была выполнена в 1539 году. Среди многих подобных картин на данный сюжет она выделяется необычным подходом к изображению орудия казни: вместо привычного меча – нечто, подозрительно напоминающее гильотину времен Французской революции.
Уже в эпоху Возрождения в Европе существовали машины, которые отрубали людям головы при помощи лезвия с утяжелителем. Наиболее известна ее разновидность под названием «шотландская дева», которая в период с 1564 по 1710 годы обезглавила более ста пятидесяти человек, т.е. в среднем по одному в год. Далековато от «рекордов» знаменитого французского палача Шарля-Анри Сансона. Однако и в Средние века, и даже в эпоху Возрождения и барокко казнь была сродни ритуальному действу, которое собирало толпы зевак и потому не должно было оканчиваться слишком быстро. Лишь эпоха Просвещения с ее культом разумности, гуманности и неотъемлемых прав человека возвело гильотину на э̶ш̶а̶ф̶о̶т пьедестал.
По мысли доктора Жозефа-Игнаса Гильотена – не создателя, но популяризатора гильотины, – казнь должна быть максимально быстрой, безболезненной и невидимой для посторонних глаз. И если первые два пункта были претворены в жизнь, то третий, который был тесно связан с идеей деритуализации казни, потребовал дополнительных усилий. Для этого приговоренному запрещалось обращаться с речью к толпе, а вокруг эшафота выстраивались солдаты, порой несколько тысяч: так толпа была оттеснена от эпицентра события и превращалась из активного участника казни в ее пассивного и молчаливого наблюдателя. Например, во время казни Людовика XVI вокруг эшафота находилось 15 тысяч солдат, так что между королем и толпой горожан было триста метров пространства. Так Революция стремилась отринуть старые представления и сделать казнь бесстрастным, как государственная бюрократия, механическим действом.
#history #France #Germany
Уже в эпоху Возрождения в Европе существовали машины, которые отрубали людям головы при помощи лезвия с утяжелителем. Наиболее известна ее разновидность под названием «шотландская дева», которая в период с 1564 по 1710 годы обезглавила более ста пятидесяти человек, т.е. в среднем по одному в год. Далековато от «рекордов» знаменитого французского палача Шарля-Анри Сансона. Однако и в Средние века, и даже в эпоху Возрождения и барокко казнь была сродни ритуальному действу, которое собирало толпы зевак и потому не должно было оканчиваться слишком быстро. Лишь эпоха Просвещения с ее культом разумности, гуманности и неотъемлемых прав человека возвело гильотину на э̶ш̶а̶ф̶о̶т пьедестал.
По мысли доктора Жозефа-Игнаса Гильотена – не создателя, но популяризатора гильотины, – казнь должна быть максимально быстрой, безболезненной и невидимой для посторонних глаз. И если первые два пункта были претворены в жизнь, то третий, который был тесно связан с идеей деритуализации казни, потребовал дополнительных усилий. Для этого приговоренному запрещалось обращаться с речью к толпе, а вокруг эшафота выстраивались солдаты, порой несколько тысяч: так толпа была оттеснена от эпицентра события и превращалась из активного участника казни в ее пассивного и молчаливого наблюдателя. Например, во время казни Людовика XVI вокруг эшафота находилось 15 тысяч солдат, так что между королем и толпой горожан было триста метров пространства. Так Революция стремилась отринуть старые представления и сделать казнь бесстрастным, как государственная бюрократия, механическим действом.
#history #France #Germany
Одна из великих рукописей средневековой Ирландии, Книга Лисмора (англ. The Book of Lismore), созданная в конце XV века для владельца замка Килбриттен в графстве Корк. До нашего времени сохранилось 198 листов пергамена; они содержат жития ирландских святых (включая свв. Патрика и Брендана Мореплавателя), переведенные на ирландский язык «Историю лангобардов» Павла Диакона и «Путешествие» Марко Поло, а также местные легенды и рассказы об ирландских королях и героях. Долгое время книга была собственностью герцогов Девонширских, а в конце октября была передана в дар Университетскому колледжу Корка.
#manuscripts #Ireland
#manuscripts #Ireland
Общий план и скульптуры Портика Славы (галис. Pórtico da Gloria) в испанском соборе Сантьяго-де-Компостела. Был создан артелью во главе с французским архитектором Мастером Матео во второй половине XII - начале XIII вв. Портик представляет собой выдающееся произведение романского искусства и насчитывает более двухсот скульптур, среди которых Христос, апостол Иаков, евангелисты, ветхозаветные пророки и ангелы. В июле 2018 года Портик Славы был торжественно открыт после двенадцати лет кропотливой реставрации.
#art #sculpture #Spain
#art #sculpture #Spain
Кодекс Каликста (лат. Codex Calixtinus) – иллюминированная рукопись, которая хранится в соборе св. Иакова в Сантьяго-де-Компостела. Она была создана в середине XII века в Бургундии. Свое название кодекс получил по имени папы Каликста II (понтификат 1119 – 1124), чье подложное письмо находится в начале рукописи (илл. 2). Объемный кодекс состоит из 225 листов размером 29.5 × 21.4 см и разделен на пять частей. Первая часть, самая обширная, содержит проповеди и литургии во славу св. Иакова. Вторая часть описывает чудеса святого, третья – историю перенесения его мощей в Компостелу, четвертая – поход Карла Великого в Испанию (илл. 3). Наконец, пятая часть, написанная французским монахом Эмериком Пико, представляет собой первый в истории путеводитель к гробнице св. Иакова. Но Кодекс Каликста также примечателен своими полифоническими музыкальными произведениями, среди которых – первый трехголосный кондукт Congaudeant catholici. Послушать их в исполнении ансамбля Organum можно здесь.
#art #manuscripts #music #Spain
#art #manuscripts #music #Spain
Одним из символов Ордена тамплиеров была печать, на аверсе которой изображены двое всадников на одной лошади. Первый экземпляр появился в середине XII века у великого магистра Ордена Бертрана де Бланшфора (1156 - 1169). Этот символ трактовался по-разному: одни считали, что это изображение двух «отцов-основателей» Ордена, Гуго де Пейна и Годфри из Сент-Омера. По легенде, они были так бедны, что делили одну лошадь на двоих. По другой версии, это был символ двойственной природы Ордена, который был одновременно и рыцарским, и монашеским. Наконец, есть и более эзотерическая версия: два рыцаря символизировали два иудейских Храма – Первый, построенный Соломоном и разрушенный вавилонянами, и Второй, построенный в правление персидского царя Кира Великого и разрушенный римлянами. Как известно, первые тамплиеры поселились на Храмовой горе неподалеку от мечети Купол скалы, построенной на месте Храма Соломона. Ее изображение присутствует на реверсе печати.