Откуда взялась совесть Ч.2

День тридцать третий. Прошу официально вычеркнуть вчерашний день из списка тихих: только я опубликовала пасторальный пост о «почти мирном дне» — как раздались возгласы летучей войны и что-то бахнуло недалеко от нас. Расширяем жилплощадь: теперь в общем коридоре у нас стоят стол и стулья, коврик. Может быть, и кресло туда уже пора вытащить. Ночью мы встречаемся там с соседями напротив. Утром — с соседями сверху, которым, может быть, в своем коридорчике скучно. Всю лирику сегодня потратила на черновик, который отложила на завтра, простите.

Напомню, вчера мы сошлись на том, что долгое время альтруистическое поведение приматов и затем людей регулировалось угрозой сначала получить тумаков от сородичей, а затем угрозой наказания или даже смерти со стороны представителей власти. Но чем больше и сложнее сообщество, тем менее эффективна внешняя насильственная регуляция сама по себе — нужны культурные и психологические инстанции для мотивации поведения, которое поспособствует процветанию всей группы. То есть нужно придумать что-то такое, что регулировало бы человека изнутри — без внешнего контроля.

Мне кажется, что возникновение монотеистических религий — это была общечеловеческая попытка:
а) собрать в единый канон законы общежития,
б) утвердить их универсальную природу во избежание розни,
в) убедить всех, что единый бог видит каждого и накажет персонально каждого, кто нарушил закон.

Ветхозаветные заповеди — это же в основном буквально законы коммунальной жизни: не ссорься с родителями, не убивай, не кради, не обвиняй ближнего зря, не блядуй до свадьбы и не претендуй на то, что принадлежит соседу. Всё тот же принцип: вот правила, соблюдай их, а если нарушишь — то будешь наказан, но уже стопроц и будет ОЧЕНЬ страшно, оттуда реально никто не возвращался, но передают ужасные просто истории, вот почитай.

В Индии развивался более рефлексивный и интроспективный подход. Есть теория о том, что один небезызвестный назаретянин принадлежал к иудейской секте ессеев, которая вдохновлялась буддизмом (да и современные буддисты считают многие проповеди и притчи Христа близкими своим воззрениям). Собственно, претензия Иешуа к своим религиозным современникам была как раз в том, что они религиозны социально, напоказ: молятся и дают милостыню у всех на виду, чтобы заслужить одобрение группы — а втихаря или, там, в мыслях своих, грешат, пока никто не видит. Популярность Христа и его учения обозначает начала такого периода в культуре, когда начинает оформляться явление «чувства совести» — глубоко интернализированных в психику просоциальных правил.

Ведь в чём главное отличие заповедей Христа от ветхозаветных? В том, что Христос требует перенести их из области права и общественной нормы — в область внутреннюю, психическую.

Например, ветхозаветное «не убий» — это запрет на действие, которое с древних времён каралось, так как сеяло раздоры в сообществе. В Нагорной проповеди Иисус идёт от действия к мотивации и говорит: не гневайся, не обзывайся и даже не смей ходить молиться богу, находясь с кем-то в ссоре: сначала помирись — а потом уже всё остальное! Не убивать больше недостаточно: нужно не замышлять дурного, не воспринимать другого через гнев и даже не ругаться! Только любить и дружить, честно и искренне.

[продолжение в следующем посте] ⬇️

⬆️

Посмотрите на ветхозаветное «око за око, зуб за зуб»: да, с некоторыми ограничениями, но в в харю, конечно, можно дать, если это в ответ. Выбить зуб, если тебе выбили зуб. Выдрать глаз, если тебе выкололи глаз. Такое жестокое ветхозаветное понимание справедливости. А Христос предлагает невиданное: не только «не противься злому», но и вообще «подставь другую щеку» — то есть он требовал положить конец жестокой патриархальной «культуре чести», где если ты не выбил зуб за зуб — потом придут и отрежут тебе голову, потому что ты нюня. И начал культуру умиротворительную.

Подозреваю, если бы ему дали ещё пожить, он бы предложил какой-то очень современный свод законов о судах и системе исцеления преступников трудом, требующим заботы и сострадания — в заповедниках там, ветеринарами, орхидеи выращивать.
Ну а вместо ветхозаветного «люби ближнего и ненавидь врага» Иешуа предложил идею «люби и врага своего так же, как друга». Эта идея развивалась где-то с VI века до нашей эры от Будды и дошла до понимания «Всеобщей декларации прав человека», принятой в 1948 году — как раз после того, как мир наблюдал поразительное бесчеловечие Второй Мировой войны. Этот кризис привёл к окончательной «смерти Бога», который больше не мог сдержать призрачным наказанием жестокость людей. Но так же привёл к рождению идеи человеческой свободы и человеческого достоинства как метафизических свойств личности, которые невозможно у него забрать. Это в общем-то светский аналог идеи о том, что в человеке живёт Дух Божий: в любом, чего бы он ни натворил — судить его будет суд, а не твоё желание его задушить.
Выходит, за историю существования человека развитие нравственности прошло путь:

- от страха того, что за пакость тебя накажут другие обезьяны — мы следим за тобой;
- через страх того, что за пакость тебя накажет бог, который часто где-то там сверху, но иногда от него шото таки можно скрыть — но если откроется, то тебя после смерти ждут адские муки (а то и какая-то парша найдёт при жизни);
- до идеи о том, что бог и высший судья — в тебе самом, скрыться от него невозможно, и адские муки совести ты будешь носить с собой внутри и никуда не убежишь. Зато чтобы быть счастливым и довольным с собой, ты можешь просто вообще не пакостить;
- и до идеи о том, что неуничтожимое человеческое достоинство и безошибочная совесть — это два лица одного свойства, сущностно отличающего человека умного и доброго от просто прямоходящего.

О том, что происходит с совестью сейчас, откуда она берётся, куда девалась и почему сейчас всем резко поплохело в связи с этой темой, напишу уже завтра. Оседлала какого-то конька, не могу слезть.

#травкина_осознанность #киев

Откуда взялась совесть Ч.3

День тридцать четвёртый. Сегодня обнадёжились летом и впервые вышли из дома без курток. Осмелели, пошли дальше обычного к одному из многочисленных озёр в нашем районе. Видели чаек, орущих на воде. Сегодня должен был быть мой первый день отпуска в Стамбуле и первый день работы над новой книгой. Что ж, пейзаж с орущими чайками почти тот же, хотя «отпуск» вышел совсем другим. С озера мы бежали: сначала под атакой мелкого песка, а потом уже и под первым летним дождём, который больше развеселил, чем подмочил нас. Бежать под дождём приятно, не то что от обстрелов — это на случай, если вы не знали.

Вчера, выбегая из кухни в коридор от звука, похожего на дребезжание огромной металлической птицы, врезавшейся в столб, я вспомнила одну песню из детства. Моя мама в начале 1990х любила слушать Веронику Долину (это не эстрадница Лариса Долина, а советская бардесса). У неё была песня «Никто не знает, что мой дом летает», припев которой заканчивался словами «вот только бы ветер далеко не унёс, вот только бы ветер… ветер… ветер…». В моём воображении песня смешивалась с нашими переездами и со сказкой о девочке Дороти из Канзаса, которую унесло ураганом в Страну Оз, а затем с домом, где мы осели (там, как и в песне, были «орущие дети» — это как бы я — «и плачущий пёс» — у отчима была собака).

Спустя почти тридцать лет я в короткой перебежке с кухни за дверь снова чувствовала себя Дороти, которая держится за свой домик, свои цветы, за руку любимого, за кружку с какао — пока ветер несёт её в какую-то неведомую страну. Где домик приземлится?

То ли приземлится в волшебную страну на поле желтых подсолнухов под голубым небом, где построят новые города, где засияют нарядными крышами хаты, где люди из разных стран и говорящие на разных языках будут создавать вместе будущее и где наши дети будут расти свободными. То ли домик приземлится посреди останков города, который полностью сравняли с землёй рабы колдуньи Бастинды (у меня перепуталась версия книг Бума и Волкова) — Летучие Обезьяны. Где не растут ни подсолнухи ни пшеница, потому что земля залита кровью, и дети будут доедать старые ботинки своих праотцев на обед. Усевшись в коридоре в ожидании конца повiтряной тревоги, Долли поняла, что куда бы домик ни приземлился, она закатает рукава, похоронит всех павших героев и героинь, отмоет кровавую землю слезами, засеет подсолнухи, привлечёт иностранные инвестиции и будет своими руками строить мир будущего вместе с другими приземлившимся. Вот какой реализм: Долли уже не 3, а 33!

Продолжаем о совести. Вчера мы сошлись на том, что совесть как интернализированное и глубоко укорененное в психике ощущение благости милосердия и альтруизма пришла в качестве более тонкой надстройки над системой социальных наказаний приматов и системы законопослушности патриархальных сообществ. Получилось три слоя «социального чувства»:

⁃ Альтруизм по отношению к своей группе, несоблюдение которого карается общественными тумаками
⁃ Древние правила сложного общежития, из которых родились многие законы (типа не убивай, а то убит будешь)
⁃ Интернализированное чувство совести.

Как все процессы эволюции вида остаются видны в процессе развития каждого организма, этому виду принадлежащему, так и все эти три слоя представлены в психике конкретного человека и во всем обществе (или обществах) — одновременно:

⁃ Из обезьяньей зависимости от группы рождается конформность по отношению к окружающим и идеи типа «с волками жить — по-волчьи выть».
⁃ Из патриархальных законов справедливости — идея того, что гнев может быть «праведным» и способен оправдать нехорошие поступки, а также идея о том, что нужно давать сдачи обидчику.
⁃ Из более современных и тонких подходов — ощущение универсальной нравственности, священность человеческой жизни и достоинства и добродетель милосердия.

[⬇️ продолжение в следующем посте]

⬆️ Соотношение этих слоёв в конкретных людях разное: кому-то лучше всего понятны идеи лояльности своей группы no matter what. Кто-то предпочитает соблюдать закон, ища в нём лазейки типа мести или защитной агрессии. А кому-то понятнее абсолютный гуманизм (или даже постгуманизм, когда священной считается любая жизнь на земле, это уже следующий уровень, как по мне). Сообщества тоже могут руководствоваться в большей степени принципами стаи/банды, или патриархальным законом, или стремлением к равенству и альтруизму.

Проблемы начинаются тогда, когда эти слои начинают конфликтовать. Это может быть:

внутренний конфликт, который происходит в психике одного человека (муки личного выбора).
конфликт человека одного типа с сообществом другого (когда человек хочет действовать по своему пониманию в обществе, где его считают белой вороной).
конфликт внутри сообщества или организации (например, руководство компании принадлежит к более авторитарному коррумпированному лояльностью к «своим» древнему типу, а сотрудники — совестливые гуманисты и за равенство и прозрачность).
целый цивилизационный конфликт, который затягивает даже не страны, а группы стран, которые говорят на разных языках этики.

Проблема совести, с которой мне часто пишут читатели, как по мне — это проблема цивилизационного масштаба, проявляемая в конфликтах личного и социального уровня: «на каком я уровне» и « как поступать среди чуждых мне идеалов». Мне кажется, важно понимать, что даже если вы не видите рядом «людей совести» — они есть, нас много. 2-3 тысячи лет назад таких вообще были единицы: над кем-то просто смеялись, а кого-то скормили льву или прибили к крестику. Сейчас нас гораздо гораздо больше, и мир уже дошел до такого уровня, когда люди подобного толка понемногу попадают и в опинион мейкеры, и в руководство, и даже во власть.

Конечно, всё происходит медленно. Я почти уверена, мы с вами не увидим мира, построенного по принципу любви и совести. Но это не значит, что его не будет: цивилизационные сдвиги — это истории не на поколения, а на тысячелетия. А в процессе можно будет экспериментировать и тестировать очень классные штуки, смысли, идеи и системы. По-моему, классно просто побыть на такой вечеринке, потому что компания тут приятная, да и мы с вами умеем работать с наслаждением процессом. Если к радости действия добавить смысл планетарного масштаба — но уже не так грустно, как по мне.

Как правило, большая часть людей больше слушает групповую инстанцию и узаконенные в ветхом завете правила игры типа «не убий, но если есть за что — то ебашь». Именно это сейчас шокирует тех, кто не может переварить риторику «мы сделали это, чтобы на нас не напали» или «мы убиваем, чтобы защитить жизни». Бесспорно, это туповатая древняя логика, которая кажется абсолютно неуместной в мире, который мы пытаемся создать с его человековедением, тонкими настройками психики, нейробиологией, работой над ИИ и всяким трансформационным искусством.

Но эта логика — как ваш дед: много пожила и за счет своей агрессивности обзавелась потомством и дотянула до преклонного возраста. Как и ваш дед, она доживёт свой век, портя воздух, говоря шокирующие вас вещи о других людях и раздавая своим кривым костылем тумаки счастливым детям будущего на площадке у дома. И спустя ещё пару тысяч лет этот дед сляжет и начнёт превращаться в окаменелость, которую будут с любопытством изучать исследователи будущего (после того, как победят глобальное потепление, конечно).

И вот тут загвоздка в том, что на камнях деревья не растут: деревьям нужна почва. И мы с вами, как мне кажется, отвечаем за то, чтобы к моменту полного устаревания отживших систем у прекрасных детей будущего была почва, на которую они высадят свои семена — чтобы Земля уже наконец превратилась в сад вместо выжженного сражениями с природой и с самими собой поля.

Что делать? Если коротко, то:
1 осознать свою силу и задачи
2 найти друг друга для сотрудничества
3 не потерять себя

Если надо длинно — то опять не влезло, извинити, допишу завтра.

#травкина_осознанность #киев

Соль земли Ч.1

День тридцать пятый. Заснули под взрывы, проснулись под взрывы, гуляли под дождём, под зонтиками — и под взрывы. Не знаю, как относиться к тому, что за месяц я стала разбираться в военной стратегии и тактике: вроде радостно узнавать что-то новое, но я бы предпочла всё-таки что-то другое. Чувствуешь себя, как умный подросток, которого родители насильно отправили на юрфак: каждый день учишься, вроде интересно — но ждёшь окончания учёбы, чтобы навсегда забыть материал. (Хотя жизнь показывает, что такое даром не проходит: знаю я одного артиста, который по молодости окончил юрфак и в итоге закончил в президентском кресле лол).

Больше всего мне не нравится понимать политическую и геополитическую логику, по которой происходят эти события. И хотя мой ум радуется от умения разбираться в этой области, моё сердце болит от такого мышления. Я бы предпочла иную логику: труд, строительство, рост — и как можно меньше взаимного членовредительства. Но нет, в этом мире всё ещё в ходу и другая валюта. 

В каждом дне войны есть надежда: иногда больше, иногда меньше. Но каждый день войны ужасен, и чем больше дней — тем большее смотреть на календарь. Каждая утраченная личность безвозвратна. Каждая непрожитая жизнь — потерянная возможность роста, развития, свершений, осознаний, раскаяния, искупления. Каждая цифра в растущем числе жертв войны — сломанная семья, планы на будущее, боль родных, сиротство и вдовство. 

Но каждый день войны я стараюсь проживать с широко открытыми глазами и ничего не упустить: ни больной логики, ни причиненной ею боли. Я думаю, что это уникальная возможность собрать и исследовать причины, которые действуют в человеческой психике, в массовом движении общего сознания, в мифологемах информационных потоков. Для меня сейчас военные сводки, заявления мировой дипломатии, поведение различных СМИ, беседа с соседями, чтение комментариев и интроспекция одинаково важны в попытке нащупать воспаления в волокнах реальности, чтобы в будущем придумать лекарство. 

Вчера мы обсуждали, как формируется совестливое сознание как более поздняя и тонкая надстройка над групповым сознанием приматов или патриархальным сознанием писанных законов. Сегодня я обещала рассказать, как мне представляется действия в согласии с гуманистической совестью. Я описала их в трёх пунктах: осознать свою силу и задачи, найти друг друга для сотрудничества и не потерять себя.

Осознать свою силу

Сторонникам совести сейчас тяжело, потому что общества раскалываются на вражеские кланы и трайбализм предполагает превознесение себя как носителя морального превосходства — и казнить врага, или хотя бы плюнуть в него. Совестливые сторонники человеческого достоинства не могут переступить через себя и начать ненавидеть и мстить. В результате они могут оказаться врагами для всех кругом. 

Нужно помнить, что все мы состоим из одного теста — просто замешанного по-разному. У совестливого гуманиста тоже есть древние структуры психики. Непонимание, остракизм со стороны других могут в итоге пробить ваше дно и потащить за собой в следовании ветхозаветной логике «око за око» или групповой этике «кто не с нами, тот против нас». Знать об этом и фильтровать свои реакции, не позволяя коммуникации затуманивать разум — важная способность. 

Знаете эту маленькую всемогущую формулу «пусть зло остановится на мне»? Непротивление злу насилием или наставление «подставь другую щеку» — это не призыв к самоунижению, а совет держать свои ценности в исключительной неприкосновенности, чтобы ни в одной ситуации не было исключения для правила сострадания всему живому и обязательства воздержаться от любых форм насилия. И если для людей, которые не имеют внутреннего морального компаса, такое требование может казаться смерти подобно, то обладателей живого чувства совести такой образ действий делает только сильнее. 

Продолжение в следующем посте

#травкина_осознанность #киев

Соль земли Ч.2

Осознать свои задачи 

В первые дни войны я сидела в ванной и наполняла шестилитровые баклажки водой на случай, если нам захотят устроить гуманитарную катастрофу. А сейчас я думаю, что нам всем — рефлексирующим, совестливым, добрым и мирным — нужно наполнять себя болью и мудростью войны. Потому что без них наступит куда более тяжелые гуманитарные катастрофы. 

Тонко чувствующим людям невероятно тяжело в эти дни: они могут замыкаться в себе не потому, что не хотят видеть — а потому что они видят очень многое. Вся боль, жестокость, несправедливость, тупость, грубость, гордость, чванство, трусость — всё мучительно просеивается через вас. Но я верю, что это не страдания впустую. Все мы наливаем свои баклажки, бутылочки, термосики с мудростью милосердия, ненасилия, сострадания и добра друг к другу. Это — именно тот момент, который наполнит вашу доброту силой глубокого понимания боли страдания, как я уже писала. 

Не потерять себя

Наши баклажки с мудростью должны быть как хрустальный сосуд эльфийки Галадриэль из «Властелина Колец», наполненный светом: он освещал тёмные места путешествия отважных хоббитов, придавал им силу и мужество, дарил надежду и помогал Фродо преодолевать свою тягу к Кольцу Всевластия. Если говорить на языке Толкина, то в эти дни я как никогда чувствую силу притяжения власти, которая мутит небо прямо над моим домом, и я думаю, что всем маленьким отважным бессребреникам придётся отправляться в путешествие к источнику этой силы, чтобы уничтожить кольцо, извращающее умы и убивающее сердца. 

«Уничтожить кольцо» — это не значит пойти и что-то уничтожить. Это только метафора способности отказаться от соблазна: не воспользоваться властью, не взять чужое, не соврать, не предать, не согласиться с несправедливостью, не присоединиться к злу. Каждый из нас склонен к своим порокам: возделыватели садов — к эскапизму и безразличию, говорящие правду — к власти над умами, чувствительные — к соблазну присоединения чужой силе, яркие — к тщеславию и тд. «Если один человек тысячу раз победил в битве тысячу воинов, а другой победил себя самого, то этот последний — величайший из всех победителей», — говорил Будда. 

Не надо быть героями. Нужно просто не испортиться. Можно бояться и беречься. Но между «беречь себя» и «предать себя» — пропасть. Не предавайте себя и свет чистого милосердного понимания: «Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её соленою? Она уже ни к чему не годна». Я уверена, что с таким настроем любое ваше слово и дело будет важным вкладом в наше общее будущее.

Найти друг друга

Найти друг друга просто: не прячьтесь. Ходите со своей светящейся пластиковой баклажкой, даже если кажется, что и так светло: античный философ Диоген ходил по улицам с фонарём, объясняя удвилённым прохожим, что ищет человека — и за 2,5 тысячи лет поиск не стал легче. Но поверьте мне, ваш свет будет видно издалека, если вы просто будете стойко придерживаться своего морального компаса. Пишу, а сама понимаю, что снова повторяю уже записанное: «Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят её под сосудом, а на подсвечник, и она светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми». 

Что делать вместе? Я пока что не знаю. Каждый тяжелый день и каждый час обливающегося кровью сердца наполняют силой слова «больше никогда». К сожалению, силы обычно хватает только на несколько десятков лет. Может быть, теперь многие перестанут испытывать фрустрацию: как дальше жить, что делать, зачем? Может быть, эти страшным путём целое поколение обрело миссию лечить, предотвращать и, главное, воспитывать детей иначе?

Этот мир ещё строить и строить. Так что бережем и себя и то, что в себе, и то, что в других. И присматриваем себе симпатичный инструмент для стройки будущего.

#травкина_осознанность

Одна война и многие войны

День тридцать шестой. Сегодня в нашем районе было довольно тихо: только изредка слышно что-то вдалеке. Впервые за 5 недель мы гуляли сегодня долго — 2,5 часа. В Киев вернулись столько людей, что день похож на самый обычный весенний день. И в моё окно наконец слышен детскими голосами двор (пока что без истошных визгов, но всё же).

Где-то там в первую неделю уже было подобное затишье и — не знаю, может, со мной что-то не так — мне тяжелее в этой войне переживать ощущение «нормальной жизни», чем звуки крошащей небо ПВО или похожие на шаги гигантского чудовища артиллерийские выстрелы. В такие дни реальность, собранная надолго тугим обручем военных действий, подплавляется: мне мерещатся несуществующие взрывы, а когда надо мной пролетает в тумане облаков стая ворон, то голова кружится мыслью «это какое-то новое вооружение, которое шипит и клацает, соприкасаясь с воздухом». Психика при первой возможности экстренно затягивает новой розовой кожей нанесённые войной раны. Но новая рана появляется в том месте, где я разрываюсь на части: то ли стараться вернуться к нормальному образу жизни (рано!), то ли не дать себе вынырнуть в иллюзорную нормальную реальность новостями, репортажами, фотографиями, историями оттуда, где всё ещё пекло (больно!).

Спустилась темнота, а вместе с ней завыли сирены воздушной тревоги. Сначала в отдалении затянуло тревожную ноту, затем ближе. Реальность нормальности и войны снова склеивается воедино. Коридор, правило двух стен и теория вероятности — вот наше чувство безопасности на сегодня (я посчитала: в среднем в нашем районе с неба валится что-то опасное дважды в неделю; на этой неделе — только раз). Меня уже больше не удивляет то, что дома больше не кажутся прочными: я знаю, что они мнутся, как жестяная банка, и крошатся, как подмерзшая шоколадка.

Я уже писала о том, что кризисные ситуации сильно накладываются на всю историю наших травм и отношений — и в итоге чем больше времени проходит, тем более разными становятся наши истории о войне. Если в первый день 24 февраля мы все проснулись в пять утра с мыслью «опять какие-то долбоёбы празднуют фейерверками» — а потом все повскакивали с кроватей от сообщений и звонком «война началась», то сейчас каждый переживает уже свой индивидуальный нарратив. Война объединила самых разных людей в одной угрозе, одном страхе и одном сопротивлении. Но в то же время все проживают её с неравномерной нагрузкой и интенсивностью:

- кто-то целыми днями слышит звуки крушащихся домов,
- кто-то из окна хат регулярно видит проезжающие мимо танки,
- кто-то живёт в тихом напряжении в окружении вооруженных граждан чужой страны,
- кто-то (как я) живёт в относительно тихом городе, в котором нет военных действий, но на который с неба падают то ракеты, то ещё какой-то опасный мусор,
- кто-то в тихом пригороде выходит направить уши в сторону одного из напряженных городов, и слышит войну издалека,
- кто-то 50 часов провел в дороге, чтобы добраться из своего обстреливаемого дома в тихое место на западе,
- кто-то переезжал неудачно: каждый раз, когда добирался до нового места, единичные эпизоды разрушений случались как раз там — в итоге человек и на крайнем западе страны не может быть спокойным,
- кто-то с детьми на перевес без еды и воды тащился в пяти поездах, а теперь ходит привидением по Европе, томится и мечтает вернуться домой к семье.

Добавьте к этому тот факт, что у людей в одном и том же место и в одних и тех же условиях — разная нервная система, разная эмоциональная лабильность, разная степень впечатлительности и внушаемости, а также разное окружение (поддерживающая или склонная к панике или ссорам семьи, например).

[продолжение в следующем посте]

⬆️ В итоге в одном и том же месте один человек спокойно живёт — а другой приезжает на сутки, начинает сходить от тревоги с ума и снова уезжает. Один человек пять недель живёт в метро или бомбоубежище, другой в том же городе работает наверху. После переживания взрыва над головой один способен переварить и ассимилировать такой опыт, а другой диссоциирует и обзаводится признаками ПТСР.

Но и это не все факторы. Война — это не утрата родственника или природный катаклизм, в котором довольно простая траектория кризиса «событие — кризис — работа с принятием кризиса — новая жизнь». Война — это созданный человеческими руками искусственный длительный процесс с большим количеством переменных, в котором каждый день полно военных, дипломатических, политических и информационных событий. По сути война для каждого — это целая череда кризисов: каждая потеря (от потери работы и планов до потери здоровья и близких), каждый новый шаг процесса (от крупной бомбежки до новостей о переговорах или заявлений других стран) — это новый слой в нарративе «своей войны».

Мне кажется, нам нужно не забывать, что при единстве общей проблемы и общей цели — у каждого из нас своя призма, и она искажает общую картину, преломляя объективную реальность в зеркале личной истории. Важно видеть эти искажения в себе, важно видеть в других. Как и с любыми искажениями, тут действует правило: если вам кажется, что вы находитесь в позиции объективного взгляда, не испытываете искажений, а другие все ничего не понимают — значит, вы рассуждаете из глубины своего нарратива. Как правило, конфликты с такими искажениями возникают тогда, когда два человека думают, что спорят об объективном положении дел — а на самом деле испытывают потребность поделиться своими субъективными переживаниями. Ну вот вам тоже простая проверка, объективные вещи типа валентности атома хлора в молекуле «поваренной соли» не обсуждают с сильным эмоциональным зарядом. Если есть эмоции (выражаются не только в ощущениях, повышенных интонациях или внешних проявлениях, но и в эмоциональном подборе слов, оценках итд) — значит, мы перешли на уровень субъективного.

Тут как никогда важно умение взаимно выслушать эмоции другого и признать их право на существование. Если мы не будем этого делать — мы все переругаемся, и это будет одна из побед над нами и нашей человечностью.

Больше всего не хочется, чтобы люди с одним опытом рассыпались на осколки зеркал, по-своему искажающих реальность и больно тыкающих друга острыми гранями. Хочется, чтобы мы выработали какое-то общее стремление очистить наш болезненный опыт от пепла (когда мы будем готовы). Вместе мы можем вынести из этого опыта действительно важные для всех ценности — и объединиться вокруг них ещё более стройно, чем вокруг общей беды.

Что это будет? Что мы вынесем такого, ради чего будет хотеться жить? Что наполнит нас силами и любовью к жизни на поколения? Это наша работа — думать над этим сейчас.

Выращивание новой идентичности — дело такое же ответственное, как родительство: оба этих дела не стоит пускать на самотёк.

#травкина_осознанность #киев

Посевная против войны

День тридцать седьмой. Тёплый туман, мокрые вороны, свежесть проснувшейся зелени. Я не могу смотреть на кусты прежним взглядом: теперь я знаю, что на военном сленге листья называют «зелёнкой», и её появление — хорошая новость для войск и партизан, воюющих на своей территории. Партизаны — это больше не герои из душераздирающих книжек о войне середины ХХ века, а мои современники, с ума сойти. Я представляю себе, как кусты распушатся и как сквозь их ветви просовывается гранатомёт — и отвожу глаза, но девать взгляд некуда, везде распускающиеся почки. Я представляю себе зелёные кустики в военных касках, которые маршируют под покровом тёплого тумана на линии фронта.

Языка, на котором можно говорить об этой войне, пока нет. Прямые словесные сообщения уводят совсем в другую сторону: в бездушные численные сводки; военную стратегию, где война замыкается сама на себя или политический спич с осторожным подбором слов, бьющих в самое сердце идентичности слушателя. Три эти вида речи десенсибилизируют меня и любого, кто слушает или говорит о войне. Но другого языка у нас пока нет, поэтому весь день мы рассуждаем так, как диктует логика событий — просто чтобы её понять. Только иногда мы делаем паузу и кто-то восклицает: «Вы только послушайте, что мы говорим! Ведь это не стратегия и не политика: там гибнут люди!».

Но это стратегия и политика, и там гибнут люди, и что самое ужасное — они гибнут там не случайно, а потому что война. И война почему-то предполагает, как норму, чтобы один человек лупил в тело другого из тяжёлой артиллерии, стрелял в голову пулями, поджигал заживо дочерна. То есть так и надо? То есть этому учат? Учат как науке строить дома? Этому учатся, как я училась рисованию?

Днём мы рассуждаем о войне, как о шахматах: выгоды, ставки, следующие шаги, прогнозы. И только ночью, когда ложимся спать в коридоре за двумя стенами, за баррикадами из шкафов перед заклеенными скотчем окнами, на несколько минут перед сном, мы пытаемся сказать друг другу что-то о бесконечной боли за человеческую тупость и нелюбовь. Но прямое высказывание о войне невозможно тяжело даётся. Наверное, не только нам. У меня появился уже целый набор входов и стонов, которые лучше передают моё отношение к происходящему, чем слова.

В моменты, когда человек чувствует больше, чем способен понять умом, как и в моменты разочарования в разуме и его обманчивой «стройности» — для описания реальности и возможности поделиться опытом необходим метаязык, например, искусство.

Но между нами и искусством — целая полоса препятствий, которую нужно пройти. Сначала — огромная мясорубка, в которую летят все мои представления о мире, ролях, планах, идентичностях. Из получившегося фарша клепают кирпичики. На каждом — клеймо «24 февраля». Кирпичами выложена висящая в воздухе дорога: я должна пройти по ней и не оступиться, потому что внизу — лава, в которой плавятся танки вместе с танкистами. Внимательно смотрю наверх: сверху летят крылатые слова «спасение», «мир» и «дружба» — они могут меня убить. Ах да, по дороге можно передвигаться только на горящем велосипеде, собранном из обглоданных собаками человеческих костей. Доеду до конца, приму душ — и сразу же за искусство.

Вы заметили? Второй тихий день, и я съезжаю в стадию мрачной депрессии, потому что высокоамплитудное психическое напряжение спадает. Сейчас я на одной волне только с Бардо Тхёдол — тибетской книгой мёртвых. Тибетский буддизм в своём пантеоне существ и уровней существования очень похож по атмосфере на моё мироощущение сейчас: целый слоёный пирог из демонов и страданий. Одна из идей Бардо Тхёдол в том, что наша вот эта вот жизнь — это просто цветочки мук и лёгкая разминка огорчений, которую приличный человек и жизнью-то настоящей не посчитает. Ну, как минимум, здесь у тебя есть прекрасная возможность умереть на пике страданий — и всё, облегчение.

[Продолжение в следующем посте]

⬆️ А в жизни на следующем уровне тебя, например, тысячелетием медленно и со смаком жуёт огромной демон с пятью рядами зубов, начиная с твоих сочных ноженек — а ты не умираешь, и даже нет такой опции.

Мне всегда нравилось думать, что стойкость в жизненных трудностях любого толка — это детский лепет по сравнению с тем, чтобы кататься по зубам красномордого акулольва и восемью парами выпученных глаз, сохраняя бодрость духа и оптимизм. Эта мысль, хотя и совершенно ненаучная, заставляет меня приободриться. Ну что я, в самом деле.

Ещё только одна вещь бодрит меня в эти дни по-настоящему беззаботным весельем: это дух украинского земледелия. Это ставшие уже легендой трактористы из сёл, которые угоняют вражеские танки (я жду как появления тракторного контрактного формирования, так и партии трактористов в мирное время). И это шутки о селянах, которые начинают посевную, и бабах, которые с сердитым шиканьем прогоняют танки с целины.

Да что это я! Умереть мы всегда успеем, точно не опоздаем. А вот сеять нужно уже сейчас.

Война и любая воинственность — это поклонение смерти. Не нужно обманываться: агрессивная и активно-нападательная позиция или депрессивная и уныло-предсказательная — это лицо одного и того же Мортидо. Я уважаю смерть и помню о ней, но весна — время для поклонения духу плодородия в его зачатке. И я не дам танкам и ракетам испортить свою целину.

Шшшшю, шшшшю! Геть вон отседва, Мортидо на танке! Мы тут будущее Либидом засеваем!

#киев

Быть голубем

День тридцать восьмой. Несколько дней назад было лето и нон-стоп грохотала артиллерия, а сегодня второй день тихо и холодно. И хотя Киев постепенно размораживается и начинает жужжать повседневностью, внутри у меня тоже — тихо и холодно, как в полуразрушенном подъезде одного из тех домов, что несколько недель стоят призрачными развалинами со следами перестрелок на стенах и закоричнивевшей, похожей на весеннюю грязь в темноте, кровью на полу. В этой тишине я чувствую себя застрявшей между двух миров: между разрушением войны и созиданием мира. Цель выжить теперь слишком мала, а задача строить жизнь заново — всё ещё неподъёмно тяжела. Как будто в то утро 25 февраля просвистевший и загрохотавший прямо над нашей спальней самолёт всё-так убил меня, и я неупокоенным призраком ношусь над полями сражений, подвывая свисту снарядов. Глупости, кончено: я пощщу — следовательно, я существую.

В первые пару недель лица прохожих были опухшими от слёз и красными от волнения. Сейчас лица обвисли от усталости даже у молодых. У других — мимические мышцы застыли в каком-то спазме страдания, как будто все мы — куски разорванной взрывом «Герники» Пабло Пикассо, размётанные ветром по улицам. Город начинает жить, но не потому, что вернулась жизнь или кончилась опасность: всем известно, что ракеты начеку и прилетают внезапно. Город начинает жить, чтобы не умереть: в месяц страна тратит на оборону городов и людей космическую сумму, которая почти равняется месячному обороту всех денег страны в месяц мирной жизни. Киевляне выходят за кофе, заходят в открывающиеся кафе, покупают цветы на день рождения и берут в аренду городские велосипеды с надеждой, что каждая маленькая жизнь победит железную челюсть войны. Не думаю, что кто-то здесь мечтает превратиться в вечного партизана с единственной профессией — стрелять.

Попытка взглянуть куда-то дальше воздушной тревоги вызывает растерянность и печаль. Мы радуемся, что освобождены сёла, где живут наши близкие и знакомые — и плачем, узнавая, что они заминированы от дороги на город до местных кладбищ. Я не собиралась этому учиться, но теперь я знаю, что отступление — это когда одни палят и гонят, а другие — палят в первых и минируют за собой. Любая фантазия о том, что настанет мир, будут петь птицы, расти трава и мы поедем в лес, на речку или в другой город, разбивается о мины: ими обложены леса и рядом с ними будут расти грибы, они лежат в полях и обрастут травой, их спрятали на тропинках среди корней деревьев, и стони мин дрейфуют по морю вместе с морскими ежами и смешными камбалами. И только голуби плевать хотели на мины: пыжатся, урчат и кружатся на месте в брачных танцах — вот, кто без печали!

Напряжение первых недель войны спадает не потому, что опасность минула, а потому, что все мы начинаем уставать. Вернее, усталость накапливается постепенно и по нарастающей — а отдохнуть невозможно. Мы спим каждую ночь, но отдыхаем ли мы, если в одном сне мы закрываемся от авиабомб и осколков пуховыми одеялами, в другом ведём бесконечные переговоры с приставленным к виску пистолетом, в третьем — босиком бежим по парку от светловолосого мальчишки, который целится в нас дулом танка?

[продолжение в следующем посте]

⬆️ Я чувствую себя слабой, растерянной и уставшей. Но я знаю, что отдохнуть не получится: эскапизм морально неприемлем, попытка расслабиться не увенчается успехом под угрозой уничтожения, радоваться чему-то постороннему на фоне ежедневных страданий и гибели людей невозможно. Есть соблазн медленно провалиться в апатическую депрессию: я сегодня уже несколько раз соскальзывала в эту унылую канаву — но к вечеру высушила свои духовные носки над камином мудрости. Я должна попробовать сделать этот шаг навстречу к жизни вопреки опасности вместе с моим городом.

Я должна сделать усилие на своём фронте и восстановить свою исследовательскую работу, чтобы посвятить её помощи людям, которые переживают всё то же, что и я. Дневники — это важно, но я не хочу потерять в рефлексии смысл своей деятельности: мне необходимо приносить пользу другим людям невзирая на мои состояния. Я знаю, что так поступают все, кто имеет возможность: все, кто варят кофе, готовят в кафе, продают цветы и обслуживают прокатные велики, отправляют посылки и торгуют овощами. Постараюсь за завтрашний день определиться с векторами исследований и приносить в клювике что-то полезное, а не вот этот весь декаданс.

Предположим, я тоже буду голубь. Не буду грустить, буду урчать и стараться каждый день приносить в клюве для нашего мирного гнезда что-то полезное и душеспасительное.

#киев #травкина_осознанность

Борьба с самой собой Ч.1

День тридцать девятый. Могильный холод. На улице нос и пальцы быстро отказываются казаться живыми. Зато мох зеленеет на кирпичных крашеных стенах, а в разломах первых прорезавшихся листьев показываются плотные яйцеклетки будущих соцветий сирени. На углу, несмотря на несносную погоду, бурлит рынок: там и мёд, и рассада, и авокадо, и цибуля и детские колготки. Раньше было ощущение, что прохожие подавились воплем и потому молчат. А теперь осунувшиеся припухшие и чуть съехавшие набекрень лица, встретившись друг с другом, собираются в улыбку какого-то мирного характера. Я третий день кошусь на перезапуск продаж алкоголя: может, это помогло, а может быть, третий день тишины и нормальный сон.

На шестой неделе мне снова нравится смотреть в окно: идёт нетипичный для киевского апреля снег. Просто белый шум. В отличие от информационного шума, он не вызывает эмоций, а только напоминает о том, что хотя все снежинки имеют уникальную структуру — каждая из них рано или поздно закончит своё существование, опустившись на землю, которой коснётся весеннее солнце. На войне я — одна из сонма безличных безымянных целей, одна голова в многочисленном стаде мирных заложников на военной бойне, циферка в числах сухих отчётов. Впрочем, если оглянуться назад на историю человечества, миллионы людей живут и умирают, как эти снежинки, становясь только цифрой в истории.

Война. Она не может быть гуманной: сама идея вооружиться смертоносной техникой для дистанционного массированного уничтожения людей не предполагает человеколюбивой рефлексии и индивидуального подхода к человеческому бытию. Я не удивляюсь тому, что война выглядит ужасающе. Но я удивляюсь тому, что люди всё ещё принимают идею, что войны могут быть. А ведь если задуматься, цель любой войны — быть однажды законченной и принести экономические, политические и социальные результаты. То есть вообще-то — результаты, которые возможно решать в невоенных плоскостях.

Если бы целью войны было подбить побольше орудий противника, страны бы воевали в чистом поле, превратили бы войну в спорт или вовсе в компьютерную игру без человеческих жертв. Но одной из целей войны является, помимо инфраструктуры, военных и промышленных объектов — слом и деморализация населения. В исследовании военных преступлениям 1996 года нашла данные, что до 90% жертв военных конфликтов — гражданское население. То есть мы. Мы цель, мы средство, мы объект — и для снарядов, и для психологического террора, и для манипуляции нашими эмоциями и мнениями. В конечном счёте вооружённый террор — это средство устрашения и подчинения, а вся военная техника и технологии ведения войны — только условия, которые делают такое устрашение возможным. В этом идея войны и её сущность.

Я наблюдаю за собой и вижу, что война раздевает моё эмоциональное нутро, как капусту перед отправкой в суп:

⁃ Сначала была неожиданность, вызвавшая недоумение, растерянность и шок
⁃ Затем — угроза физического уничтожения, приведшая к напряжению и страху
⁃ Затем — угроза идентичности, которую я назвала экзистенциальной угрозой тому, что мы поднимаем под своим «я», попытка уничтожить субъективность и возможность мыслить самостоятельно и принимать свободные решения
⁃ Теперь начался этап атаки на человечность — на те тонкие выработанные поколениями слои культуры, которые удерживают нас на взятой вершине наших гуманистических и цивилизационный достижений (трудно достигнутые, но далеко не пиковые вершины человечности — их ещё предстоит освоить)

Я чувствую, как накопившиеся угрозы предполагают мне два очевидных выхода, к которым тянется моё существо:

1 демонизация оппонента, которая приводит меня к ужасу, смятению и деморализации
2 дегуманизация оппонента, вызывающая противоположный эффект: ненависть и ярость

[продолжение в следующем посте]

#киев #травкина_осознанность

Борьба с самой собой Ч.2

Мне не нравятся оба этих предложения. Оба варианта предполагают разрыв с ценностями индивидуальности и гуманизма. Оба расчеловечивают меня саму вслед за расчеловечиванием других — в ответ на их расчеловечивание нас. Порочный круг дегуманизации. Как однажды суммировал философию протеста Махатмы Ганди против такого хода его биограф: «An eye for an eye will leave the whole world blind» — идею непротивления злу насилием. Я не хочу жить в мире моральной слепоты, потому я продолжаю искать точки зрения на происходящее, которые помогают мне сохранять зрение. Это предполагает особый вид морального страдания. Изо дня в день чувствую себя героем фильма Стэнли Кубрика «Заводной апельсин»: с целью излечить от склонности к насилию, его привязали к стулу и с помощью специального аппарата зафиксировали веки так, чтобы он не мог закрыть глаза — а затем часами заставляли смотреть сцены убийств и жестокости.

Есть ли предел, после которого должно заканчиваться буддийское сострадание к любому живому существу? Мне очевидно, что нет. Если я хочу остановить насилие, то должна принять, что для меня не существует такого предела, после которого дозволительно «переодеться» в тот костюм насилия, ненависти и жестокости, в котором явился ко мне кто-либо и который я считаю неприемлемым для гуманиста. Мой ум не способен доказать существование Абсолюта, из которого исходит абсолютность морального закона — но я абсолютно убеждена, что их нерушимость обеспечивает существование моей личности, которая, по сути, стоит на фундаменте ценностей. Предать свои ценности — значит, проиграть сражение за самого себя. Способна ли я следовать своим ценностям до предела? Честно, я не хотела бы проверять, как может выглядеть такой предел. Мне кажется, мольбы «да минует меня чаша сия» и «не введи меня во искушение» как раз отражают понимание верующих того, что духовные ценности могут быть абсолютными, а наши духовные силы — отнюдь.

Стремление к демонизации и дегуманизации — это моя естественная защитная реакция на главный ужас человеческой жестокости. Страшно думать о том, что человеку вовсе не нужно быть исчадием ада и вообще каким-то особенным, чтобы быть способным на беспрецедентную бесчеловечность и поразительную жестокость. Да, хочется оградить зло заборчиком из обобщения и думать, что я так вычислила и смогу пресечь его корень. Но нет: корень зла есть в каждом из нас. И между «я» и свершением зла стоят свобода и выбор.

Человек слаб. Поэтому для меня ужасно само то, что войны подвергают тяжёлому испытанию хрупкую человеческую человечность, приглашая тёмные стороны психики выйти в поле мыслей, слов и действий.

Именно для того нам понадобились цивилизации, культуры, религии, своды законов, институции, живопись и литература, бокс и Олимпиады — чтобы взять реку взаимного насилия в трубу табу и культуры. Чтобы ограничить свободу творить над другими зло и помочь человеку научиться выбирать милосердие и сострадание. И нам ещё строить и строить такие укрепления культуры, законов, институтов и прочих конструкций, которые будут направлять нашу свободу и способность выбирать в разные виды общественно полезного труда.

После того, как насилие повсюду будет осознанно как неприемлемое для воспитания детей, для решения семейных разногласий, а также будут запрещены всякие менее очевидные формы жестокости, мы дойдём до полного запрета войны — неприемлемого способа решения задач, которые всегда (если пораскинуть мозгами) можно решить более конструктивными усилиями. Но мы не сможем этого сделать, если раз за разом будем падать в пучину страха и ненависти.

Я смотрю на белый шум снежинок в свете ночного фонаря: каждая из них растает уже через мгновение. Финал любой человеческой жизни из века век неизменен. Однако каждый из нас может сделать свой выбор, какой вклад в шум жизни внести: пока мы живы, у нас есть выбор каждую минуту.

#киев #травкина_осознанность

«Как теперь жить?»

День сороковой. Вчера утром сидела в темном коридоре во время воздушной тревоги и думала: уже вечер и надо скоро пора ложиться спать — было 11 утра. Сейчас сижу в тёмном коридоре во время воздушной тревоги и мне кажется, что день начинается — а на самом деле он подошел к концу. В сущности, единственное, что полтора месяца диктует хоть какой-то порядок в моей жизни, кроме беспорядочных воздушных тревог, это режим сна — и он поплыл за те дни, когда перестали стрелять. О, стрессовая адаптация, как же ты коварна!

Что я больше всего люблю сегодня? Воробьёв и подростков. Люблю смотреть на воробьев, бешено верещащих в пока что лысых кустах. Они сидят на ветках, как влитые: вроде сухой коричневый лист — но нет, жирный птиц, сидит, хохлится, вопит наперебой со своими пернатыми сёстрами и братьями. Откуда у них вообще столько мыслей, чтобы так много тараторить? Люблю смотреть на подростков: они высыпают на баскетбольные площадки и копошатся в скейтпарке у озера, прыгают, гуртят и наперебой включают друг другу блютус-колонки.

Я плыву между кустами, от которых воробьиный звон в ушах, и стайками взрослеющих людей, выплёскивающих пробудившуюся весеннюю энергию. И от одних и от других меня отделяет центнер невыразимой тихой скорби, которую невозможно выплеснуть, полностью не промокнув, поэтому я ношу её с собой герметично закрытой. Юные человеки всё ещё защищены от глубин горя звенящим отупляющим (особенно по весне) желанием быть, жить, манифестировать себя, забивать мяч в кольцо и быть в центре внимания. Но я — больше нет. Если я и воробей — то уже стреляный (грустная шутка).

В библейской книге Экклезиаста есть знаменитые строки «во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь». Всё так: чем больше мы знаем и чем лучше понимаем происходящее, тем глубже наше страдание. Познание и поиск правды — это болезненный процесс:

⁃ во-первых, мы узнаём тревожные вещи, которые не складываются в аккуратную и понятную «веру в справедливый мир» — это лишает спокойствия.
⁃ во-вторых, мы узнаём мир, людей (а значит, и себя) совсем с другой стороны, чем нам приятно думать (особенно — чем нам приятно думать о себе).
⁃ в-третьих, в процессе познания неизбежны моменты осознанная своих собственных заблуждений и неправоты. А это, пожалуй, одно из самых неприятных переживаний для нашего «я», которому безопасно и уютно в позиции безупречной не сомневающейся.

Может показаться, что чтобы не страдать, нужно просто меньше знать. Но это заблуждение: отказ от познания не защищает от скорбей. По незнанию мы совершаем зло. По не знанию становимся жертвами зла. По незнанию поддерживаем зло (а после по незнанию оказываемся под колёсами зла, которое сами и поддерживали — так тоже часто бывает). Бежать от познания, избегая страданий — так же бесполезно, как бегать вокруг бассейна в пылающей огнём одежде, надеясь, что промокнуть не придётся и что ветер потушит огонь. Нет уж, лучше заранее учиться плавать.

Горькое удивление, которое многие испытывают теперь — это и есть скорбь познания. Оно свидетельствует не столько о том, что мир сошёл с катушек, сколько о том, что испытывающий его открыл глаза и наконец увидел мир таким, какой он есть во всех его ощерившихся зубцами шестерёнках. «Что за смех, что за радость, когда мир постоянно горит?» — вопрошал Будда. Мир в огне сегодня, но он был в огне и сто, тысячу и десятки тысяч лет назад. С тех пор, как мы 2,5 миллиона лет назад начали изготавливать орудия труда, с тех пор, как мы 400 тысяч лет назад овладели огнем, с тех пор, как 10 тысяч лет назад научились накапливать богатство и «изобрели» неравенство. Но главное — с тех пор, как мы придумали использовать свои изобретения это для того, чтобы устанавливать господство над ближними и подчинять их своей воле насилием. Самые ужасные примеры насилия связаны с установлением власти и сломом воли.

[продолжение в следующем посте]

#травкина_осознанность #киев

⬆️ Некоторые говорят: «Как теперь жить?» — не понимая, как жить в мире, где люди делают с другими людьми ужасные вещи. Кто-то может думать, что это означает, что жить теперь решительно невозможно. Но что значит «теперь»? Разве «теперь» означает, что мелкие пакости и огромные злочинства только что появились на свет? Или же это «теперь» означает, что вы наконец узнали об их существовании? Думаю, что верно второе.

Я бы предложила немного другой вопрос на это переживание: как нужно изменить свою жизнь, учитывая то, что вы о ней теперь знаете? Как быть с тем, что вы знаете? Что делать для того, чтобы взаимодействовать со всем миром целиком, учитывая всё то, на что способны люди? Попытке ответа на этот вопрос посвящены многие священные тексты, философские размышления, публичные речи, политические эссе и произведения искусства.

Можно попытаться снова закрыть глаза — а можно присоединиться к сонму тех, кто не боится страданий познания, тревожной правды о мире и самих себе и болезненного осознания своих ошибок. А также тех, кто выбрал своим долгом передавать результаты своего познания другим. Передача плодов познания — это и есть человеческая культура. Если она существует не для этого, а только для украшения стен и заработка на маркетинге — то можно уже сейчас выкинуть её в окошко, как хулиган — куриное яйцо. Хотя и яйцо лучше такой культуры: из него, по крайней мере, можно сделать омлет.

«Этот мир окутан тьмой. Немногие видят в нём ясно. Покрытые тьмой, почему вы не ищете света?» — вопрошает Будда. И действительно, почему? Способному к познанию существу спокойное попивание латте в темноте неведения не может казаться более удовлетворительным занятием, чем поиск огнетушителя для горящего мира. И если вы мне скажете, что латте приятнее, то я вам отвечу, что у вас просто мира в огне нормального не было!

#травкина_осознанность #киев

Ненависть Ч.1

День сорок первый. Не ходила сегодня на улицу и до самого вечера не читала новостей. Это мой первый день с начала войны, когда я устроила себе немножко выходной. Наконец побыла в ванной со всякими нюансами типа масочки и обработки ногтей вместо привычного «5 минут на душ, вдруг ебанёт». Поковырялась в цветочках, помыла посуду, полы, побыла в тишине и одиночестве и даже одним глазком заглянула в будущее. Будущее мне, правда, понравилось не совсем. Но в такие моменты (и в мирное время тоже, кстати), я обычно шучу «спасибо, что живой». Теперь это звучит deadly serious лол.

Впервые за полтора месяца мне удалось полностью выдохнуть благодаря нескольким дням тишины. Хотя с другой стороны города сегодня слышны взрывы — сапёры разминируют освобождённые территории — я этого не слышу. Сегодня слышу только своё дыхание и ощущаю, что всю войну я была где-то на периферии своего тела, как человек, который бросился бежать из дома от страха — но зацепился за ручку двери шлёвкой для ремня и замер в проходе, думая, что его кто-то схватил. (Это, кстати, реальная история обо мне, моих штанах и дверных ручках). Сохранять контакт со своим телом, с его с процессами и эмоциями, которые рождаются в нём в стрессовых ситуациях, трудно даже с установкой не терять его. Полное осознание переживаний, которые приносит нападение, агрессия, война, смерти, разрушения, угроза смерти делает тебя очень уязвимым. Для этого нужно быть в безопасно, а до этого всё же приходится спрятать весь спектр своих чувств: выживание выходит на первый план.

Все эти полтора месяца я была довольно спокойной и собранной, даже напряжённой — но практически бесчувственной. Я старалась заглядывать в глубины себя и отслеживать ход своей мысли для того, чтобы получить какие-то образцы эмоциональных состояний для анализа. А несколько дней назад, когда прекратила слышать пальбу и мне парадоксальным образом начало становиться хуже: в первый день тишины мне мерещились взрывы, потом стали приходить сны о ракетных обстрелах, затем я стала чувствовать какую-то странную смесь тревоги и страха, раздражения и растерянности, злости и приступов возмущения и ненависти, которых не было в более острую фазу военных действий вокруг Киева. Наконец, вчера меня окончательно размазало: не было энергии, не было слов, как похмелье. Вчера вечером я решила, что мне можно отдохнуть. И после небольшого отдыха сегодня впервые за полтора месяца я чувствую себя… мягкой. Живой, в общем. Спасибо, что живой.

Сегодня пытаюсь разобраться с негативными эмоциями. Особенно меня занимает ярость и ненависть. Я склонна к ним как к защитным реакциям с детства: помню, как в возрасте лет 4-5 просила закрыть меня в комнате одну, «потому что у меня приступ свирепости» и я опасна. В 8 лет прочитала «Воспламеняющую взглядом» Стивена Кинга и стала мечтать, как я могу сжигать разозливших меня людей одним только взглядом. К 13 была убеждена, что если меня сильно обидеть, то я «не знаю, на что я способна». К 16 собрала свою ярость в умение хлёстко задевать словами, и в мой обиход надолго вошла концепция «уничтожить кого-то» в смысле психологическом. Гнев и ненависть сделали меня злопамятной — хотя мстительность противоречит моим принципам. Но поверьте, в моём опыте есть и фантазии об нелицеприятном убийстве взрослых, которые испортили мне жизнь в детстве.

Я пишу это для того, чтобы похвастаться, но чтобы уверить вас: я не божий одуванчик и отлично знаю, что такое злость, ярость и ненависть. И когда я говорю, что я не хочу выбирать ненависть, которую мне предлагает моё существо — это не значит, что я способна не чувствовать её. Это значит, что я выбираю сделать с ней нечто, скажем так, творческое.

[продолжение в следующем посте]

#киев #обомне

⬆️ Мне приходили комментарии и сообщения о том, что я призываю к подавлению негативных эмоций, когда говорю об отказе от ненависти. Нет, вовсе нет. Негативные эмоции — только знак того, что с нами происходит что-то плохое. И чем хуже событие для нас — тем сильнее эмоции. Сейчас смесь раздирающих «плохих» чувств — это абсолютно нормальная реакция на ненормальный мир. И их, конечно, нужно осознавать и проживать. Я ничем не отличаюсь от других людей: меня легко напугать, я ужасаюсь, я испытываю ощущение безвыходного гнева на человеческую тупость и жестокость, меня невероятно бесят «ответственные за этот мир» люди своей долбоёбской политикой, презираю мародёров и продажных врунишек, испытываю отвращение к трусливому равнодушию и ярость — к насильникам и их издевательствам.

Но я знаю на своём опыте, что ненависть и иже с ней — это не просто эмоция. Это в том числе позиция и выбор, что делать со своими эмоциями, мыслями и поступками — целая ментальная конструкция. И чаще всего путь прямой и простой ненависти либо бесплоден и отравляет первыми нас самих, либо плоден — но уродлив или деструктивен и в конечном счёте приводит к тому, чем и была вызвана ненависть: к жестокости.

Я уверена, что у нас есть возможность очистить огонь ненависти от разрушительной силы и пустить его, как ни странно, в энергию созидания. А где созидание — там любовь. Поэтому не сочтите за кощунство, но я действительно хочу предложить план по превращению ненависти в любовь именно сейчас, когда это кажется невозможным.

Правда, придётся отложить на завтра остаток черновика. Если хотите, накидайте возражений, если есть — я учту их во второй (а если будет много, то и в третьей части).

#травкина_осознанность

Ненависть Ч.2

День сорок второй. Сегодня уже теплее, но всё равно немного зябко. Из робко зеленеющих кустов на меня брызжет птичий звон — он перекрывает звуки взрывов, которые слышны неподалёку. «Разминируют», — невозмутимо переглядываемся мы и привычно усаживаемся на лавочку жевать львовский круассан. К моей палитре звуков взрывов и выстрелов прибавился новый, буп! буп! В годы учёбы на киноведа смотрела в душном просмотровом зале киноплёнку 1931 года «Ентузіязм: Симфонія Донбасу» Дзиги Вертова (кстати, первый фильм, снятый на Українфільме). В нём из индустриальных звуков — из гудков, долбежки шахт, шума заводов — действительно смонтирована визуально-звуковая симфония (примерно как Kraftwerk в музыке 1970-х — только в кино и в 1930-х). Я мрачно шучу, что в новом столетии такую симфонию нужно записать из совсем других звуков — и у меня в голове уже есть банк сэмплов.

Когда закрываешь глаза, в темноте начинают вращаться калейдоскопы паттернов — в йоге это пространство называется чидакашей, психическим пространством, бесконечной внутренней вселенной, которую исследуют практикующие. Когда я закрываю глаза после 6 недель войны, я вижу бесконечные руины домов. Как покусанные вафельки. Как сломанные замки из песка. Как разорённые разворованные гнёзда. Как обломки кораблей наших жизней. Как белеющие скелеты старейших на слоновьем кладбище. Бесконечна внутренняя вселенная — но из многообразия вариантов мы выбираем разбивать черепа домов о приклад ружья. Когда я закрываю глаза, я вижу выбитые зубы домов, валяющиеся на дорогах.

Чтобы продолжить размышление о ненависти, мне нужно рассказать, как я пользуюсь словами «злость», «гнев», «ярость» и «ненависть».

Злость — это физиологическая реакция на нечто, что нам вредит или может повредить. Разозлиться можно даже на камень, об который мы споткнулись, что уж говорить о других людях. Это реакция из группы «бей/беги/замри», которая сподвигнет «бить». Злость возникает быстро и активизирует тело, чтобы защитить себя, минуя сознательную рефлексию, например, оттолкнуть обидчика. Мы можем выражать злость не только телом, но и словами: крикнуть, пригрозить или обозваться — в том числе, чтобы «оттолкнуть» врага и избежать драки физической. Злость — это субъективное переживание активизации сил организма в ответ на стресс/угрозу. Цель активизации — изменить то, что нам угрожает и защитить себя. В ситуации нормального функционирования злость быстро проходит, как только активизированная ею энергия сопротивления достигает результата.

Ярость — это доведённая до накала злость, когда уровень активизации такой высокий и резкий, что аффект злости достигает силы, которая блокирует нашу способность к рефлексии. В ярости мы можем проявить недюжинную смелость, силу или немыслимый в более спокойном состоянии акт агрессии. Как правило, ярость не появляется просто из ниоткуда. Обычно это долгое хроническое накопление невыраженный злости: оно приводит к нарушению химического баланса в сторону гиперактивации и даёт неконтролируемую вспышку с дефицитом способности торможения. Поэтому психологи советуют осознавать и выражать свою злость ещё до того, как она стала злостью — ещё на уровне лёгкого раздражения или даже дискомфорта. В той стадии дискомфорта, когда на изи можно сделать то, что исправит ситуацию, которая вам не нравится.

Когда мы говорим о злости, мы сразу говорим об опасности, а где опасность — там страх. Я лично сформировалось довольно злобным животным, и мне понадобилось довольно долгое время для того, чтобы увидеть за каждой вспышкой агрессии страх. В точки зрения биологии, в этом нет ничего удивительного: страх и агрессия формируются в одних нейрохимических паттернах — потому что злость это способ защитить себя от того, что вызывает страх.

[продолжение в следующем посте]

#травкина_мозг #травкина_осозннаность #киев

⬆️ Пойдём дальше по степени усложнения переживаний. Гневом я называю такое переживание, в котором к физиологически-эмоциональной злости присоединяются когнитивные оценки — то есть наше понимание ситуации. Например, кроме непосредственной атаки и угрозы мы осознаем её поводы и считаем их враньём; анализируем истинные причины угрозы и считаем их неправомерными; оцениваем происходящее как несправедливость и тд. Гнев — это такая ментальная конструкция, которая создана «холодным» интеллектом и наполнена «горячей» психофизиологический энергией эмоции.

Гнев длится дольше, чем физиологическая злость, и подпитываться нашими интеллектуальными размышлениями. По-моему, это связано с тем, что простые угрозы вроде хищника или случайного нападения на улице, требуют короткой фазы активизации. Но если вы обнаружили чей-то злой умысел и последовательные попытки причинить вам вред — вам нужно больше энергии, времени и ментальных усилий, чтобы справиться с опасностью.

Например. Мы можем разозлиться на камень, о который мы споткнулись и чуть не расшиблись. Обозвать чашку, которая упала и разбилась. Или бросить со зла перо, когда не получается каллиграфия. Но мы не будем гневаться на камень, чашу или перо, потому что в них не с чем не согласиться: это просто предметы (и чаще всего причина разозлившего нас события в нашей собственной невнимательности или неуклюжести). Мы можем разозлиться на своего маленького ребенка, который разбудил нас слишком рано — но вряд ли будем (если у нас всё хорошо с головушкой) гневаться на него за это, потому что в его действиях нет злого умысла, предательства или несправедливости: такое вот просто раннее маленькое животное. Некоторые, впрочем, на полном серьёзе гневаются на своих собак, которые съели диван в хозяйское отсутствие — но это исключительно по неведению и вследствие антропорфомизации животных (приписывания им человекоподобных замыслов). Однако мы с большой вероятностью будем гневаться на друга, который заходил в гости и украл заныканные в томике Фридриха Ницше 100 долларов: потому что кроме того, что это нарушение границ нашей собственности — ему очевидно предшествовал возмутительный процесс сознательного воровства и предательства дружбы. Скорее всего, на энергии этого гнева мы можем ехать долго, выводя его на чистую воду.

Ненавистью я называю ещё более сложную конструкцию, чем гнев. Она сложна за счёт многослойности:

⁃ в ней есть сильная энергия физиологической злости, часто переходящая в ярость;
⁃ в ней есть абстрактные размышления, превращающие злость в гнев;
⁃ в ней также есть череда умозаключений по выбору объекта ненависти, отбору признаков объекта (можно направить свой гнев в ненависть к конкретному человеку/людям, который причинил нам боль, а можно к целому классу объектов, который на них похож — например, можно ненавидеть всех богатых/бедных людей, это уже классовая ненависть), а также в ней есть выводы и позиции (ненавижу и хочу им смерти, например).

Что такое осознанность в отношении эмоций, мой взгляд:

⁃ во-первых, это абсолютная прозрачность эмоциональных процессов: то есть я осознаю, что именно я чувствую;
⁃ во-вторых, это осознание причин, которые вызывают мои эмоциональные реакции;
⁃ в-третьих, это осознание возможности выбрать своё отношение к своим чувствам и (относительно) свободно выбрать, что со своими переживаниями делать.

Как видите, в моём понимании разницы между разными злобными явлениями психической жизни есть постепенный переход от простой физиологической реакции и эмоции к рассуждению и направлению своего гнева.

[продолжение в следующем посте]

#травкина_мозг #травкина_осозннаность