Равнодушие Ч.1
347 день полномасштабного вторжения. Последняя неделя отвлекла меня от войны так, что я забыла о её существовании и даже отзывающиеся эхом по стенам спальных районов сирены не могут нарушить этого забытия. Как всегда, всё относительно, и клин клином вышибается: болезнь бабушки с падениями, памперсами и ночными криками перекрыли эффект взрывов, ночных шахедных атак и отключений электричества.
Я лежу на диване в общей комнате и смотрю, как висящая на стене картина с экспрессивными цветами превращается в темноте в разводы грязи. Коркой холодной грязи покрыты украинские военные на линии фронта. Война покрыла всех нас слоем тревог, за которыми нос перестает улавливать уникальный человеческий запах. Я смотрю, как цветы на картине превращаются в слякоть. И я тоже превращаюсь в грязный след самой себя на дороге, которая ведет в никуда.
Обычно мне нравилось думать и раздражало, что надо решать проблемы. Теперь я больше люблю решать проблемы (от падающей бабушки и чистки кошкиных ушей до организации уюта в убежище от ракетных атак), а думать… это какая-то далекая роскошь, доступная блаженным благополучным людям, у которых есть время, силы, возможности, планы на будущее и вообще вся жизнь впереди.
Сил у меня нет даже на чувства: как будто во время духовной клинической смерти, я смотрю из-под потолка на полутруп своих возможных чувств. Уныние от потери возможности нормально работать? Равнодушие. Страх потерять все квалификации и быть забытой? Равнодушие. Досада, что не получается заканчивать начатые дела? Равнодушие. Возможность погибнуть? Равнодушие. Ненависть, возмущение, злость за все, что делают в Украине россияне? Равнодушие (и донаты на ЗСУ). Это даже удобно: эмоции почти полностью заменяются работой разума и принципами. Какая разница, чего ты хочешь или что чувствуешь, когда знаешь, что должен делать? Я чищу уши кошке, смотрю, что творят сумерки с картинами на стене, и делаю то, что считаю правильным.
Какой смысл не делать то, что ты считаешь правильным, если ты всё равно умрёшь? Не на этой войне, так от пневмонии, в аварии или просто от раннего инсульта. Или от позднего. В любом случае, слишком мало времени, чтобы быть недовольным своими выборами.
Я надеюсь, что депрессивное состояние пройдет, но при этом я потеряю не все равнодушие. Мне нравится равнодушие к страху, он кажется устаревшим артефактом двухмерного пространства после перехода в трехмерное. Мне нравится полная иммунность к сожалениям о прошлом: лучшее время это сейчас — а потом ты умер. Поэтому и умирать не страшно и уже даже и не жалко, как в начале войны: фантазии о том, какой могла бы быть моя жизнь и моё будущее — лишняя трата сил. Лучшее время сейчас, когда ты теплый, близкий рядом и иногда выходит солнце. А потом ты всё равно умер.
Война окончательно прикончила комплекс неполноценности и достигаторства, о которых я много рассказывала, пока писала свою книгу о мозге. Социальная гонка — это невротический бег от смерти, который, как и все пути, ведет прямо к ней. А она и так здесь, за моим левым плечом, always. Страх неудач, страх отвержения, страх оказаться недостаточно хорошим — весь этот сад невротических наслаждений завял под беспощадно белым солнцем смерти и войны длиною в год. Выживает только то, что помогает выживать. И всё, что не убивает буквально — пошло бы оно на хуй (а потом ты всё равно умер, так что похуй).
[Продолжение ⬇️] #киев #травкина_осознанность #травкина_психология_войны
347 день полномасштабного вторжения. Последняя неделя отвлекла меня от войны так, что я забыла о её существовании и даже отзывающиеся эхом по стенам спальных районов сирены не могут нарушить этого забытия. Как всегда, всё относительно, и клин клином вышибается: болезнь бабушки с падениями, памперсами и ночными криками перекрыли эффект взрывов, ночных шахедных атак и отключений электричества.
Я лежу на диване в общей комнате и смотрю, как висящая на стене картина с экспрессивными цветами превращается в темноте в разводы грязи. Коркой холодной грязи покрыты украинские военные на линии фронта. Война покрыла всех нас слоем тревог, за которыми нос перестает улавливать уникальный человеческий запах. Я смотрю, как цветы на картине превращаются в слякоть. И я тоже превращаюсь в грязный след самой себя на дороге, которая ведет в никуда.
Обычно мне нравилось думать и раздражало, что надо решать проблемы. Теперь я больше люблю решать проблемы (от падающей бабушки и чистки кошкиных ушей до организации уюта в убежище от ракетных атак), а думать… это какая-то далекая роскошь, доступная блаженным благополучным людям, у которых есть время, силы, возможности, планы на будущее и вообще вся жизнь впереди.
Сил у меня нет даже на чувства: как будто во время духовной клинической смерти, я смотрю из-под потолка на полутруп своих возможных чувств. Уныние от потери возможности нормально работать? Равнодушие. Страх потерять все квалификации и быть забытой? Равнодушие. Досада, что не получается заканчивать начатые дела? Равнодушие. Возможность погибнуть? Равнодушие. Ненависть, возмущение, злость за все, что делают в Украине россияне? Равнодушие (и донаты на ЗСУ). Это даже удобно: эмоции почти полностью заменяются работой разума и принципами. Какая разница, чего ты хочешь или что чувствуешь, когда знаешь, что должен делать? Я чищу уши кошке, смотрю, что творят сумерки с картинами на стене, и делаю то, что считаю правильным.
Какой смысл не делать то, что ты считаешь правильным, если ты всё равно умрёшь? Не на этой войне, так от пневмонии, в аварии или просто от раннего инсульта. Или от позднего. В любом случае, слишком мало времени, чтобы быть недовольным своими выборами.
Я надеюсь, что депрессивное состояние пройдет, но при этом я потеряю не все равнодушие. Мне нравится равнодушие к страху, он кажется устаревшим артефактом двухмерного пространства после перехода в трехмерное. Мне нравится полная иммунность к сожалениям о прошлом: лучшее время это сейчас — а потом ты умер. Поэтому и умирать не страшно и уже даже и не жалко, как в начале войны: фантазии о том, какой могла бы быть моя жизнь и моё будущее — лишняя трата сил. Лучшее время сейчас, когда ты теплый, близкий рядом и иногда выходит солнце. А потом ты всё равно умер.
Война окончательно прикончила комплекс неполноценности и достигаторства, о которых я много рассказывала, пока писала свою книгу о мозге. Социальная гонка — это невротический бег от смерти, который, как и все пути, ведет прямо к ней. А она и так здесь, за моим левым плечом, always. Страх неудач, страх отвержения, страх оказаться недостаточно хорошим — весь этот сад невротических наслаждений завял под беспощадно белым солнцем смерти и войны длиною в год. Выживает только то, что помогает выживать. И всё, что не убивает буквально — пошло бы оно на хуй (а потом ты всё равно умер, так что похуй).
[Продолжение ⬇️] #киев #травкина_осознанность #травкина_психология_войны
Memento Ч.1
Триста пятьдесят дней полномасштабной войны. Небо сегодня синее-синее, почти такое же, как в мирное время, когда смотришь на него без подозрения и страха и просто любуешься. И мороз! Я бегаю по району туда-сюда по хозяйству, и снег скрипит под сапогами. Но солнце… такое теплое, что под пуховым капюшоном печет макушку. В его свете таят бурульки (укр. «сосульки»), впервые в этом году урчат и пыжатся друг перед другом пока что худосочные голуби. И вдруг, щурясь и улыбаясь солнцу, я понимаю, что это — то самое почти_весеннее февральское киевское солнце, которое каждый год в последние зимние холода даёт обещание скорой весны.
«Весна ровно через три недели, а мы всё ещё живы!» — думаю я. Торжествующее «ага!» отражается на моём красном от холода лице. Эта мысль, в любое другое время странная и дикая. Но в военное время такие мысли — часть рутины.
В октябре, после первых российских атак на украинскую энергетику, мы готовились на всякий случай к худшему: морозной снежной зиме и полному обесточиванию, мы обсуждали нюансы жизни в неотапливаемом бетоне, замерзание канализации, побег в какую-то деревню, где можно будет топить печь. Мы полностью перестроили свой быт и привычки: научились жить с отключениями электричества, отопления и воды, готовить на походных горелках, запасаться технической водой. В конце октября мы ещё мерзли в темноте своего дома, через месяц утепления квартиры и гардероба — нам стало снова тепло, хотя и по-новому: ни одного раза мы не использовали обогреватель, чтобы сэкономить электричество для тех, кому оно нужнее. Не устану повторять, как помогли нам теплые подарки друзей и подписчиков, и что на самом деле никогда я еще не одевалась так тепло и комфортно зимой лол. Мы входили в ноябрь с мыслью, что агрессор хочет заморозить нас до смерти, и главным слоганом сезона стало «главное пережить зиму». А сегодня светит весеннее солнце. И хотя впереди еще месяц холодов, впереди — весна. Не умер зимой: мелочь, а приятно.
Конечно, радоваться рано. По легенде, когда древнеримские полководцы возвращались с победой домой, на триумфальном марше они должны были размышлять о том, что несмотря на все победы, они остаются всего лишь смертными человеками, дни и часы которого сочтены: мол, звучало это как «memento mori!» (лат. «помни о смерти»). Каждый раз теперь, когда я чему-то радуюсь (особенно тому, что мы всё ещё живы), этот образ всплывает в голове.
Теперь я вспоминаю об этом, когда захожу в супермаркет.
[Продолжение ⬇️] #киев
Триста пятьдесят дней полномасштабной войны. Небо сегодня синее-синее, почти такое же, как в мирное время, когда смотришь на него без подозрения и страха и просто любуешься. И мороз! Я бегаю по району туда-сюда по хозяйству, и снег скрипит под сапогами. Но солнце… такое теплое, что под пуховым капюшоном печет макушку. В его свете таят бурульки (укр. «сосульки»), впервые в этом году урчат и пыжатся друг перед другом пока что худосочные голуби. И вдруг, щурясь и улыбаясь солнцу, я понимаю, что это — то самое почти_весеннее февральское киевское солнце, которое каждый год в последние зимние холода даёт обещание скорой весны.
«Весна ровно через три недели, а мы всё ещё живы!» — думаю я. Торжествующее «ага!» отражается на моём красном от холода лице. Эта мысль, в любое другое время странная и дикая. Но в военное время такие мысли — часть рутины.
В октябре, после первых российских атак на украинскую энергетику, мы готовились на всякий случай к худшему: морозной снежной зиме и полному обесточиванию, мы обсуждали нюансы жизни в неотапливаемом бетоне, замерзание канализации, побег в какую-то деревню, где можно будет топить печь. Мы полностью перестроили свой быт и привычки: научились жить с отключениями электричества, отопления и воды, готовить на походных горелках, запасаться технической водой. В конце октября мы ещё мерзли в темноте своего дома, через месяц утепления квартиры и гардероба — нам стало снова тепло, хотя и по-новому: ни одного раза мы не использовали обогреватель, чтобы сэкономить электричество для тех, кому оно нужнее. Не устану повторять, как помогли нам теплые подарки друзей и подписчиков, и что на самом деле никогда я еще не одевалась так тепло и комфортно зимой лол. Мы входили в ноябрь с мыслью, что агрессор хочет заморозить нас до смерти, и главным слоганом сезона стало «главное пережить зиму». А сегодня светит весеннее солнце. И хотя впереди еще месяц холодов, впереди — весна. Не умер зимой: мелочь, а приятно.
Конечно, радоваться рано. По легенде, когда древнеримские полководцы возвращались с победой домой, на триумфальном марше они должны были размышлять о том, что несмотря на все победы, они остаются всего лишь смертными человеками, дни и часы которого сочтены: мол, звучало это как «memento mori!» (лат. «помни о смерти»). Каждый раз теперь, когда я чему-то радуюсь (особенно тому, что мы всё ещё живы), этот образ всплывает в голове.
Теперь я вспоминаю об этом, когда захожу в супермаркет.
[Продолжение ⬇️] #киев
Жизнь, смерть и шутка про сраку Ч.1
388 и 389 дни полномасштабного вторжения России в Украину. Пересматриваю обрывки видео: мне удалось занять, как покойная бабушка, напырив седые брови, ругает Путина. Жалею, что ей нельзя прочитать новость о том, что Международный уголовный суд выдал ордер на его арест. Впрочем, она бы не поверила этим обещаниям, пока не увидела бы его на скамье подсудимых. Такая уж она была, понимала в Realpolitik.
Пока я пишу это, наша кошка Кафка ломится в бабушкин шкаф. Она полюбила бабушку с первого же дня в декабре: сидела и спала у ее ног, и монструозный грохот ходунков ее не пугал. Кафку вообще не пугала бабушкина старость и угасание (или ее привлекал валидол, что тоже может быть) — она скрашивала нам тяжелые кормления и туалет своими идиотскими кошачьими выкрутасами. С ней уход за уходящим человеком становился похож на нелепый цирк. Я говорила «але-хоп!», меняя памперсы, и в комнате становилось светлее лол.
Бабушка любила политику: каждую неделю или я или Жданов читали ей, уже почти совсем слепой и глухой последние годы, новости. Он всегда говорил: политике меня научили в первую очередь не журналисты и политологи, а бабушка. Она рассуждала о международной политике с нормальной такой подкованностью в истории, экономике и геополитике — хотя выросла в селе и высшего образования не имела.
Бабушка Маша, если кто не понял, не моя бабушка, а ждановская. Я познакомилась с ней в 2008 году, когда переехала к нему в Киев. Тогда, 15 лет назад, я вообще не могла понять, что она говорит: бабушка всю жизнь была суржикоговорящей — и это был первый (и долгое время единственный) не русскоязычный украинец в моем окружении. За эти полтора десятка лет мы начали называть друг друга бабушкой и внучкой и даже перешли на «ты» под конец её жизни. И уже много лет я не могу понять, что же мне сначала было непонятно в её речи.
Бабушка Маша родилась в селе на Житомирщине в 1938 году (или 39, никто не знает: Украина была оккупирована и пожжена немцами, и многие документы восстанавливали по памяти и со слов). Отца она не знала, он погиб на войне. Мать ее была неграмотной по нынешним меркам: умела читать по слогам и подписывать своим именем бумаги. Растили ее мать и дед Гаврило, о котором я уже писала.
Одно из самых ранних воспоминаний бабушки относятся к оккупации Украины: мама могла увести в лес только одного ребенка и забрала старшую дочь, а престарелого деда лет 90 и малую лет 3 оставила в избе. Оккупанты хотели расстрелять их прямо там, но какой-то офицер посчитал, что маленькая Маша похожа на его Zuckerpuppe, которая ждет его дома: он дал ей сахар и не убил её.
После начала полномасштабного вторжения бабушка Маша иногда случайна называла россиян «немцами», и мне было невероятно стыдно и больно рассказать ей, когда я узнала, что некоторые мои родственники из России поддерживают Путина и эту войну. Она смотрела на меня, одновременно напырив брови и улыбаясь, как будто я говорила ей, что видела на дворе курицу с ослиными ушами. Ей, пережившей одну нацистскую оккупацию, никак не могло повериться, что вторая оккупация — русская, и что в России за эти почти 80 лет поменяли отношение к фашизму и к «никогда снова».
Благодаря жесткому (как её знавшие косьбу плечи) характеру и острому (как кончик ее упрямого носа) уму, в 18 лет она стала главным бухгалтером колхоза — и, по ее словам, завидной парой. Поклонников, говорила она, у нее было много, и судя по её «хохоооо, Настенька!», было весело.
⬇️ #киев #обомне
388 и 389 дни полномасштабного вторжения России в Украину. Пересматриваю обрывки видео: мне удалось занять, как покойная бабушка, напырив седые брови, ругает Путина. Жалею, что ей нельзя прочитать новость о том, что Международный уголовный суд выдал ордер на его арест. Впрочем, она бы не поверила этим обещаниям, пока не увидела бы его на скамье подсудимых. Такая уж она была, понимала в Realpolitik.
Пока я пишу это, наша кошка Кафка ломится в бабушкин шкаф. Она полюбила бабушку с первого же дня в декабре: сидела и спала у ее ног, и монструозный грохот ходунков ее не пугал. Кафку вообще не пугала бабушкина старость и угасание (или ее привлекал валидол, что тоже может быть) — она скрашивала нам тяжелые кормления и туалет своими идиотскими кошачьими выкрутасами. С ней уход за уходящим человеком становился похож на нелепый цирк. Я говорила «але-хоп!», меняя памперсы, и в комнате становилось светлее лол.
Бабушка любила политику: каждую неделю или я или Жданов читали ей, уже почти совсем слепой и глухой последние годы, новости. Он всегда говорил: политике меня научили в первую очередь не журналисты и политологи, а бабушка. Она рассуждала о международной политике с нормальной такой подкованностью в истории, экономике и геополитике — хотя выросла в селе и высшего образования не имела.
Бабушка Маша, если кто не понял, не моя бабушка, а ждановская. Я познакомилась с ней в 2008 году, когда переехала к нему в Киев. Тогда, 15 лет назад, я вообще не могла понять, что она говорит: бабушка всю жизнь была суржикоговорящей — и это был первый (и долгое время единственный) не русскоязычный украинец в моем окружении. За эти полтора десятка лет мы начали называть друг друга бабушкой и внучкой и даже перешли на «ты» под конец её жизни. И уже много лет я не могу понять, что же мне сначала было непонятно в её речи.
Бабушка Маша родилась в селе на Житомирщине в 1938 году (или 39, никто не знает: Украина была оккупирована и пожжена немцами, и многие документы восстанавливали по памяти и со слов). Отца она не знала, он погиб на войне. Мать ее была неграмотной по нынешним меркам: умела читать по слогам и подписывать своим именем бумаги. Растили ее мать и дед Гаврило, о котором я уже писала.
Одно из самых ранних воспоминаний бабушки относятся к оккупации Украины: мама могла увести в лес только одного ребенка и забрала старшую дочь, а престарелого деда лет 90 и малую лет 3 оставила в избе. Оккупанты хотели расстрелять их прямо там, но какой-то офицер посчитал, что маленькая Маша похожа на его Zuckerpuppe, которая ждет его дома: он дал ей сахар и не убил её.
После начала полномасштабного вторжения бабушка Маша иногда случайна называла россиян «немцами», и мне было невероятно стыдно и больно рассказать ей, когда я узнала, что некоторые мои родственники из России поддерживают Путина и эту войну. Она смотрела на меня, одновременно напырив брови и улыбаясь, как будто я говорила ей, что видела на дворе курицу с ослиными ушами. Ей, пережившей одну нацистскую оккупацию, никак не могло повериться, что вторая оккупация — русская, и что в России за эти почти 80 лет поменяли отношение к фашизму и к «никогда снова».
Благодаря жесткому (как её знавшие косьбу плечи) характеру и острому (как кончик ее упрямого носа) уму, в 18 лет она стала главным бухгалтером колхоза — и, по ее словам, завидной парой. Поклонников, говорила она, у нее было много, и судя по её «хохоооо, Настенька!», было весело.
⬇️ #киев #обомне
Заговор против бессилия
399 день полномасштабного вторжения России в Украину. На выходных была весна, я гуляла в лесу без куртки и смотрела, как распускаются листья. Правда, я больше не могу наблюдать за раскрывающимися почками с радостью. В прошлом году я спасалась наблюдением за растениями от травмирующих переживаний войны — и теперь вид весеннего цветения причиняет мне боль, возвращая в прошлый год. Какая нежная ретравматизация, всем бы такую лол!
Каждый взгляд на цветок и листок прорезает ткань пахнущей весной реальности мыслью: эти цветы второй год зацветают в войну, эти лепестки снова станут саваном для тысяч людей, которые собирались жить, но погибли на войне. Прогулка превращается в мучение, хожу и то и дело сёрбаю носом.
Успокаивает меня только мысль о том, что все мои сопли текут в конечном итоге от жалости к себе — а мне жаловаться в сложившихся обстоятельствах совершенно не на что. И лучше концентрировать внимание не на своей боли, а на поддержке других.
Мой любимый день — первый день нового месяца, когда я подсчитываю, что мне удалось заработать, а затем отсчитываю, сколько получится задонатить на помощь Украине и отправить тем, кто пострадал от российской агрессии. Я жду его в нетерпении. Зато нелюбимые дни — все остальные, когда я чувствую себя взъерошенной испуганной крысой, которая бегает по лабиринту беспомощности и бесполезности.
Успокаивает мысль о том, что чувство беспомощности и бесполезности — снова исключительно от жалости к себе, а мне жаловаться в сложившихся обстоятельствах правда не на что и есть силы, значит, их можно потратить с пользой.
Сижу в своей комнате, за окном идет снег, в корзине на столе лежит в немыслимой позе кошка, за стеной строчит статью любимый человек. Я выспалась, поела теплый суп, а российский шахед снова не упал в мой дом. У меня есть время, чтобы дышать, и силы, чтобы писать. Моё тело живое и теплое, я могу думать и интересоваться. Мало у кого в эти времена есть столько богатств одновременно. А жалость обесценивает всё, что стоит ценить. Жалеть себя — значит обкрадывать себя, лишаясь наслаждения теми богатствами, которые есть у тебя прямо сейчас. Жалеть себя — значит обкрадывать других, с кем можно было бы поделиться.
Война учит меня многому. О, я уже готова выпивать крепкого и бесконечно рассказывать о том, чему учит война, — с моим новым военным осунувшимся лицом я где угодно могу купить коньяк, не показывая паспорт!
Война учит, что мир уродлив, жизнь несправедлива, каждый день люди гибнут зазря, миллионы детей растут в условиях, которые не позволят им наравне с другими учиться и реализовывать свои таланты, а тебя могут раз! — и убить. Если ты этого не видел — то ты просто ограниченный и привелегированный болван, разуй глаза. А если видел, то радуйся супу, гладь кошку, дыши воздух (пока это в большинстве стран бесплатно), будь счастлив малым, а остальные ресурсы пускай на помощь другим.
Обесценивать свои усилия — только изящный способ забыться в одеяле из соплей жалости к самой себе. Чувство беспомощности и бесполезности своих усилий свидетельствует только о крушении детской нарциссической иллюзии своей всесильности и исключительности. Но мы же не школьницы на конкурсе красоты, которые заявляют, что собираются установить мир во всем мире силой улыбки! Мы взрослые тетки (и дядьки), которым продают коньяк без паспорта. И мы знаем, что любые изменения в мире — это тяжкий труд многих людей.
Поэтому втягиваем сопли и помогаем всем, кому надо помочь, так, как мы можем, гладим кошку, едим суп — и дышим, дышим, дышим…
#киев #травкина_осознанность
Спасибо всем тем, кто поддерживает блог «Настигло»!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
399 день полномасштабного вторжения России в Украину. На выходных была весна, я гуляла в лесу без куртки и смотрела, как распускаются листья. Правда, я больше не могу наблюдать за раскрывающимися почками с радостью. В прошлом году я спасалась наблюдением за растениями от травмирующих переживаний войны — и теперь вид весеннего цветения причиняет мне боль, возвращая в прошлый год. Какая нежная ретравматизация, всем бы такую лол!
Каждый взгляд на цветок и листок прорезает ткань пахнущей весной реальности мыслью: эти цветы второй год зацветают в войну, эти лепестки снова станут саваном для тысяч людей, которые собирались жить, но погибли на войне. Прогулка превращается в мучение, хожу и то и дело сёрбаю носом.
Успокаивает меня только мысль о том, что все мои сопли текут в конечном итоге от жалости к себе — а мне жаловаться в сложившихся обстоятельствах совершенно не на что. И лучше концентрировать внимание не на своей боли, а на поддержке других.
Мой любимый день — первый день нового месяца, когда я подсчитываю, что мне удалось заработать, а затем отсчитываю, сколько получится задонатить на помощь Украине и отправить тем, кто пострадал от российской агрессии. Я жду его в нетерпении. Зато нелюбимые дни — все остальные, когда я чувствую себя взъерошенной испуганной крысой, которая бегает по лабиринту беспомощности и бесполезности.
Успокаивает мысль о том, что чувство беспомощности и бесполезности — снова исключительно от жалости к себе, а мне жаловаться в сложившихся обстоятельствах правда не на что и есть силы, значит, их можно потратить с пользой.
Сижу в своей комнате, за окном идет снег, в корзине на столе лежит в немыслимой позе кошка, за стеной строчит статью любимый человек. Я выспалась, поела теплый суп, а российский шахед снова не упал в мой дом. У меня есть время, чтобы дышать, и силы, чтобы писать. Моё тело живое и теплое, я могу думать и интересоваться. Мало у кого в эти времена есть столько богатств одновременно. А жалость обесценивает всё, что стоит ценить. Жалеть себя — значит обкрадывать себя, лишаясь наслаждения теми богатствами, которые есть у тебя прямо сейчас. Жалеть себя — значит обкрадывать других, с кем можно было бы поделиться.
Война учит меня многому. О, я уже готова выпивать крепкого и бесконечно рассказывать о том, чему учит война, — с моим новым военным осунувшимся лицом я где угодно могу купить коньяк, не показывая паспорт!
Война учит, что мир уродлив, жизнь несправедлива, каждый день люди гибнут зазря, миллионы детей растут в условиях, которые не позволят им наравне с другими учиться и реализовывать свои таланты, а тебя могут раз! — и убить. Если ты этого не видел — то ты просто ограниченный и привелегированный болван, разуй глаза. А если видел, то радуйся супу, гладь кошку, дыши воздух (пока это в большинстве стран бесплатно), будь счастлив малым, а остальные ресурсы пускай на помощь другим.
Обесценивать свои усилия — только изящный способ забыться в одеяле из соплей жалости к самой себе. Чувство беспомощности и бесполезности своих усилий свидетельствует только о крушении детской нарциссической иллюзии своей всесильности и исключительности. Но мы же не школьницы на конкурсе красоты, которые заявляют, что собираются установить мир во всем мире силой улыбки! Мы взрослые тетки (и дядьки), которым продают коньяк без паспорта. И мы знаем, что любые изменения в мире — это тяжкий труд многих людей.
Поэтому втягиваем сопли и помогаем всем, кому надо помочь, так, как мы можем, гладим кошку, едим суп — и дышим, дышим, дышим…
#киев #травкина_осознанность
Спасибо всем тем, кто поддерживает блог «Настигло»!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
Прощай, зима
405 день полномасштабного вторжения России в Украину. Уже несколько недель как потеплело, даже непогода уже весення. Недавно мы с мамой шли по улице, смотрели на голубое небо и распускающиеся листья. Я сказала: «Так что же, получается, зима совсем кончилась? Мы пережили зиму?». «…мы пережили зиму», — в замешательстве повторила мама. Смотреть на синее небо и распускающиеся цветы в Украине — часть перемоги. Нас хотели убить если не ракетой, то холодом, но мы все вместе выстояли.
Удивительно сейчас вспоминать первые полтора месяца вторжения, когда Киев обстреливали круглые сутки, а мы находились в каком-то психоделическом состоянии. Хочется возвращаться в это время, разобраться, как всё было. Так и с этой зимой: когда она отступила и все наши ожидания стали видны с дистанции, — она предстала как какое-то жуткое зазеркалье. Альтернативная страшная реальность, которая прошла мимо.
Первые отключения света и воды в октябре. Абсолютно не приспособленные для жизни без электричества города: темные холодные квартиры, невозможность приготовить еду и согреть воду, дефицит свечей и фонариков, первые столкновения с отсутствием какой-либо связи. Первый «блекаут» на нашем берегу: 3 суток без электричества и отопления в информационной блокаде. Еда быстрого приготовления ценнее акций Теслы, газовая горелка — более близкий друг, чем смартфон.
Мы знали, что трехдневный блекаут и суточные отсутствия воды — просто детский утренник по сравнению с тем, что пережили мариупольцы (которым негде было спать и нечего было есть под обстрелами), жители освобожденного Херсона (которых россияне бомбили так, что там неделями не было света), николаевцы (у которых просто уничтожили систему водоснабжения) и многие другие жители Украины, которые, к несчастью, живут чуть ближе к России. Зная их истории, мы готовились к худшему: что это будет та редкая зима, когда случается -20; что блекаут будет длиться неделями; что отопление не смогут восстановить, а чтобы трубы с замерзающей водой не взорвались, из них сольют воду, и в домах температура сначала опустится до нуля, а потом до уличной. В опыт пошли навыки зимних альпинистов: все ваши мечты о приключениях воплощены — и не надо выходить из дома!
Мы смотрели, как по телеку просят: пожалуйста, уезжайте, если можете, чтобы оставшиеся этой зимой смогли выжить. Выжить. Я думала: мы что, можем не выжить просто от того, что зима? Долго рассуждали, как жить в городе без канализации зимой и придумывали стратегию, где у нас в районе подходящее место для уличных туалетов (и что же делать весной с последствиями). Собирались несколькими семьями реанимировать старый сельской дом, где будет легче греться вместе у печки — и размышляли, как же туда доставлять еду, если нефтебазы снова разбомбят и бензина будет очень мало. Думали, как правильно закатывать бабушку-инвалида в спальный мешок. В это время я ходила дома в валенках (присланных подругой), в трех свитерах (присланных подписчицами), шапке и перчатках. Это добавляло реалистичности стремным прогнозам.
Теперь и это позади. Если подумать, то… как всё-таки прекрасно, что ничто не вечно! И господи, храни всех тех людей, кто работают в украинской энергетике — мы пережили зиму не только благодаря ЗСУ, но и благодаря эти воинам света и тепла.
Я просто хочу попрощаться с этой зимой и похоронить этот стрёмный опыт, когда на тебя повеяло альтернативной страшной реальностью — но она прошла по касательной. Нам повезло. Моё лицо перестало свисать с костей черепа в постоянном ахуе: я впервые за 4 месяца перестала мёрзнуть и стала высыпаться. Прощай, очередной кошмарный параллельный мир этой войны.
Повезло не всем. Для многих украинцев силами россиян этот страшный паралелльный мир стал реальностью. Этот факт похоронить не удастся никогда.
А нас наверняка ждут новые испытания.
#киев
Спасибо тем, кто поддерживает блог «Настигло»!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
405 день полномасштабного вторжения России в Украину. Уже несколько недель как потеплело, даже непогода уже весення. Недавно мы с мамой шли по улице, смотрели на голубое небо и распускающиеся листья. Я сказала: «Так что же, получается, зима совсем кончилась? Мы пережили зиму?». «…мы пережили зиму», — в замешательстве повторила мама. Смотреть на синее небо и распускающиеся цветы в Украине — часть перемоги. Нас хотели убить если не ракетой, то холодом, но мы все вместе выстояли.
Удивительно сейчас вспоминать первые полтора месяца вторжения, когда Киев обстреливали круглые сутки, а мы находились в каком-то психоделическом состоянии. Хочется возвращаться в это время, разобраться, как всё было. Так и с этой зимой: когда она отступила и все наши ожидания стали видны с дистанции, — она предстала как какое-то жуткое зазеркалье. Альтернативная страшная реальность, которая прошла мимо.
Первые отключения света и воды в октябре. Абсолютно не приспособленные для жизни без электричества города: темные холодные квартиры, невозможность приготовить еду и согреть воду, дефицит свечей и фонариков, первые столкновения с отсутствием какой-либо связи. Первый «блекаут» на нашем берегу: 3 суток без электричества и отопления в информационной блокаде. Еда быстрого приготовления ценнее акций Теслы, газовая горелка — более близкий друг, чем смартфон.
Мы знали, что трехдневный блекаут и суточные отсутствия воды — просто детский утренник по сравнению с тем, что пережили мариупольцы (которым негде было спать и нечего было есть под обстрелами), жители освобожденного Херсона (которых россияне бомбили так, что там неделями не было света), николаевцы (у которых просто уничтожили систему водоснабжения) и многие другие жители Украины, которые, к несчастью, живут чуть ближе к России. Зная их истории, мы готовились к худшему: что это будет та редкая зима, когда случается -20; что блекаут будет длиться неделями; что отопление не смогут восстановить, а чтобы трубы с замерзающей водой не взорвались, из них сольют воду, и в домах температура сначала опустится до нуля, а потом до уличной. В опыт пошли навыки зимних альпинистов: все ваши мечты о приключениях воплощены — и не надо выходить из дома!
Мы смотрели, как по телеку просят: пожалуйста, уезжайте, если можете, чтобы оставшиеся этой зимой смогли выжить. Выжить. Я думала: мы что, можем не выжить просто от того, что зима? Долго рассуждали, как жить в городе без канализации зимой и придумывали стратегию, где у нас в районе подходящее место для уличных туалетов (и что же делать весной с последствиями). Собирались несколькими семьями реанимировать старый сельской дом, где будет легче греться вместе у печки — и размышляли, как же туда доставлять еду, если нефтебазы снова разбомбят и бензина будет очень мало. Думали, как правильно закатывать бабушку-инвалида в спальный мешок. В это время я ходила дома в валенках (присланных подругой), в трех свитерах (присланных подписчицами), шапке и перчатках. Это добавляло реалистичности стремным прогнозам.
Теперь и это позади. Если подумать, то… как всё-таки прекрасно, что ничто не вечно! И господи, храни всех тех людей, кто работают в украинской энергетике — мы пережили зиму не только благодаря ЗСУ, но и благодаря эти воинам света и тепла.
Я просто хочу попрощаться с этой зимой и похоронить этот стрёмный опыт, когда на тебя повеяло альтернативной страшной реальностью — но она прошла по касательной. Нам повезло. Моё лицо перестало свисать с костей черепа в постоянном ахуе: я впервые за 4 месяца перестала мёрзнуть и стала высыпаться. Прощай, очередной кошмарный параллельный мир этой войны.
Повезло не всем. Для многих украинцев силами россиян этот страшный паралелльный мир стал реальностью. Этот факт похоронить не удастся никогда.
А нас наверняка ждут новые испытания.
#киев
Спасибо тем, кто поддерживает блог «Настигло»!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
Кладбище
409 день полномасштабного вторжения России в Украину. Ездили подхоранивать бабушку к деду на Лесное кладбище: самое большое на левом берегу Киева, где чуть ли не из могил растет сосновый лес. Под жужжание свеженьких толстых шмелей множество людей ползут по длинной аллее прибирать свои могилы в связи с пасхальными неделями (у католиков завтра, у православных через неделю).
Вокруг — могилы рубежа веков, на них в основном люди 1920-х годов рождения, многие воевавшие во Вторую мировую. У летчиков на памятниках стихи о небе, у танкистов — танк, у большинства — гвоздики (и хотя этого не видно, наверняка красные). Есть и такие, как дед и бабушка — середины и конца 1930-х, заставшие войну детьми.
На граните дедушка — в военном кителе с медалями. Я часто смотрела на фотографии ждановского деда в молодости: военная форма, прозрачные голубые глаза, острые губы. Ему было лет 6, когда он видел, как немцы сожгли жителей его села в деревянной церкви. Что бы он почувствовал, узнав о нападении России? Что бы сказал, узнав о пыточных и пущенных в украинские дома ракетах? О том, что говорят пропагандисты? Для него возвращение фашизма не просто на континент, а в Россию, наверное, было бы страшным ударом. Многие мои знакомые говорят: хорошо что мои бабушка и дедушка до этого не дожили. А бабушкина подруга сказала, что она завидует, что та умерла: неизвестно, что с нами тут будет и что за смертью придется погибать.
В нашей части кладбища тихо и спокойно. Сосны поскрипывают, а из старых мирных могил прорастают ирисы, тюльпаны и свежий бурьян. Дед-копач с маленьким носиком роет землю лопатой с оранжевой ручкой и бормочет утешительные полухристианские присказки, замечая: двадцать лет он ее ждал. Пока мы бросаем в могилку сырую землю, на свежие гвоздики и хризантемы прилетает бабочка.
В нашей части кладбища мирно. Рожденные в 20-х и 30-х годах, умершие на рубеже веков и в начале 2000-х: пережили свою войну и прожили относительно долгую жизнь, оставив потомство, которе следит за могилами. А вот ближе ко входу на Лесное — зрелище совсем другое.
Целое поле свежих могил с венками под жовто-блакитними флагами: погибшие защитники Украины. Захоронений так много, что центральная аллея кладбища — традиционная дорога погребальных поломничеств с широким газоном — уже перекопана: начали хоронить и на ней тоже. Целый загробный город несвоевременно погибших молодых, сильных, смелых людей. На уже утоптанных тропинках толпятся женщины разных возрастов с опухшими лицами и с пропитанными слезами платочками в руках. Здесь всё не так, как должно быть, и страшно пойти посмотреть годы жизни на свежих крестах.
Чем дольше идет война, тем больше знакомых уходит на фронт. Когда каждый из нас окажется среди заплаканных женщин на свежих могилах под флагами? Когда каждый из нас окажется там, где надо бросать гранату на голос оккупанта за углом? Когда каждый из нас окажется в земле — несвоевременно, не вовремя?
Поднимая рюмки, мы повторяем любимую присказку для поминок покойного дедушки: и пусть они нас долго ждут, долго-долго — надеясь, что этот заговор поможет отвести ракету, снаряд, пулю, несвоевременную смерть.
#киев
Спасибо тем, кто поддерживает блог «Настигло»!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
409 день полномасштабного вторжения России в Украину. Ездили подхоранивать бабушку к деду на Лесное кладбище: самое большое на левом берегу Киева, где чуть ли не из могил растет сосновый лес. Под жужжание свеженьких толстых шмелей множество людей ползут по длинной аллее прибирать свои могилы в связи с пасхальными неделями (у католиков завтра, у православных через неделю).
Вокруг — могилы рубежа веков, на них в основном люди 1920-х годов рождения, многие воевавшие во Вторую мировую. У летчиков на памятниках стихи о небе, у танкистов — танк, у большинства — гвоздики (и хотя этого не видно, наверняка красные). Есть и такие, как дед и бабушка — середины и конца 1930-х, заставшие войну детьми.
На граните дедушка — в военном кителе с медалями. Я часто смотрела на фотографии ждановского деда в молодости: военная форма, прозрачные голубые глаза, острые губы. Ему было лет 6, когда он видел, как немцы сожгли жителей его села в деревянной церкви. Что бы он почувствовал, узнав о нападении России? Что бы сказал, узнав о пыточных и пущенных в украинские дома ракетах? О том, что говорят пропагандисты? Для него возвращение фашизма не просто на континент, а в Россию, наверное, было бы страшным ударом. Многие мои знакомые говорят: хорошо что мои бабушка и дедушка до этого не дожили. А бабушкина подруга сказала, что она завидует, что та умерла: неизвестно, что с нами тут будет и что за смертью придется погибать.
В нашей части кладбища тихо и спокойно. Сосны поскрипывают, а из старых мирных могил прорастают ирисы, тюльпаны и свежий бурьян. Дед-копач с маленьким носиком роет землю лопатой с оранжевой ручкой и бормочет утешительные полухристианские присказки, замечая: двадцать лет он ее ждал. Пока мы бросаем в могилку сырую землю, на свежие гвоздики и хризантемы прилетает бабочка.
В нашей части кладбища мирно. Рожденные в 20-х и 30-х годах, умершие на рубеже веков и в начале 2000-х: пережили свою войну и прожили относительно долгую жизнь, оставив потомство, которе следит за могилами. А вот ближе ко входу на Лесное — зрелище совсем другое.
Целое поле свежих могил с венками под жовто-блакитними флагами: погибшие защитники Украины. Захоронений так много, что центральная аллея кладбища — традиционная дорога погребальных поломничеств с широким газоном — уже перекопана: начали хоронить и на ней тоже. Целый загробный город несвоевременно погибших молодых, сильных, смелых людей. На уже утоптанных тропинках толпятся женщины разных возрастов с опухшими лицами и с пропитанными слезами платочками в руках. Здесь всё не так, как должно быть, и страшно пойти посмотреть годы жизни на свежих крестах.
Чем дольше идет война, тем больше знакомых уходит на фронт. Когда каждый из нас окажется среди заплаканных женщин на свежих могилах под флагами? Когда каждый из нас окажется там, где надо бросать гранату на голос оккупанта за углом? Когда каждый из нас окажется в земле — несвоевременно, не вовремя?
Поднимая рюмки, мы повторяем любимую присказку для поминок покойного дедушки: и пусть они нас долго ждут, долго-долго — надеясь, что этот заговор поможет отвести ракету, снаряд, пулю, несвоевременную смерть.
#киев
Спасибо тем, кто поддерживает блог «Настигло»!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
Интермедия про хорошее: кошка Ч.1
…дома было ужасно холодно. Уже наступили ноябрьские заморозки, Россия второй месяц бомбила украинскую энергетику, свет и отопление работали иногда по несколько часов в сутки, а бывало что и пропадали на несколько дней. Я в пятидесяти слоях шерстяной одежды ползала по квартире и общему коридору, заталкивая поролон во все щели. В перерывах я с ужасом думала о том, что всё это утепление стоит денег, о том, что не все могут утеплиться, о тех, кому уже нечего утеплять, потому что костлявая русская смерть прошлась по их улице или целому городу, обглодав дома до кости. Отправляли кому-то что-то, но как заменить тепло и дом зимой тем, у кого ничего нет? Хотелось изменить хоть чье-то положение, хоть чью-то жизнь, а от бессилия хотелось плакать (но было некогда).
Тогда у меня возникла идея взять уличную кошку. Это было не такое желание, как раньше: просто потому, что у меня всегда были кошки почти с рождения, пока я не стала жить на чемоданах. И не потому, что кошка милая. Захотелось взять кошку, чтобы изменить хотя бы ее жизнь. Чтобы хотя бы она жила как у Христа за пазухой, не знала горя и холода, не знала угроз и жестокости, чтобы она стала наглая и воспринимала любовь как должное, как единственную реальность, и вообще каталась, как сыр в масле. Но для начала — чтобы хотя бы кто-то не замерз этой зимой. По телевизору агитировали брать кошек из приютов для обогрева — в общем, идея витала в воздухе.
Мне хотелось взять кого-то никому не нужного: слишком взрослого, даже старого, без глаза или без ноги, чтобы это действие реально принципиально что-то меняло. Но поскольку у Жданова никогда не было кошки, мы решили, что важно взять маленького котенка, чтобы он смог посмотреть, как формируется его характер и привычки (ну и повлиять на это, ведь начинающему кошатнику совместное взросление облегчит взаимодействие с животным). Нашли котенка самой непопулярной у людей и распространенной в наших широтах — я называю его «рыбным капучино». Нашли такого, которого никак не брали: неделю, две, третью — и вроде как были первыми позвонившими. Договаривалась я о доставке кошеня под очередным ракетным обстрелом, по прерывающейся связи из общего коридора.
Мне взбрело в голову назвать милую кошечку фамилией Франца Кафки: сегодня особенно напоминающего отвратительные процессы монструозного бюрократического фашизма в России. Да, я своеобразно работаю со своими страхами и травмами: мне нравится выволакивать их на постоянное обозрение и делать абсурдными. Сначала нам казалось это идиотской ужасной идеей, но пока мы думали, имя Кафка прижилось (надеюсь, с детьми мы как-то более изящно будем решать этот вопрос).
Так в начале декабря в период российских массовых ракетных обстрелов Украины и блекаутов у нас появилась Кафка по кличке Инспектор (когда она обследует новые предметы и места), Бандюжко (когда она мародерит на кухне), український бойовий кіт (когда я выкладываю в инстаграме её новые умения), рядовой Лапко (когда она после операции, у ветеринара или на неё что-то упало) и просто Кава (для всех, кто не читал Кафку и думает, что мы назвали кошку «Кофе», что в принципе тоже ей подходит). Её нашли под Киевом на улице, где с другими котами и кошками они грелись на трубе, поэтому ещё одно её прозвище — Бомжиха из Боярки (когда она лезет в мусорку, отдыхает в грязном совке и выбирает играть в половой тряпке).
[продолжение ⬇️] #обомне #киев
…дома было ужасно холодно. Уже наступили ноябрьские заморозки, Россия второй месяц бомбила украинскую энергетику, свет и отопление работали иногда по несколько часов в сутки, а бывало что и пропадали на несколько дней. Я в пятидесяти слоях шерстяной одежды ползала по квартире и общему коридору, заталкивая поролон во все щели. В перерывах я с ужасом думала о том, что всё это утепление стоит денег, о том, что не все могут утеплиться, о тех, кому уже нечего утеплять, потому что костлявая русская смерть прошлась по их улице или целому городу, обглодав дома до кости. Отправляли кому-то что-то, но как заменить тепло и дом зимой тем, у кого ничего нет? Хотелось изменить хоть чье-то положение, хоть чью-то жизнь, а от бессилия хотелось плакать (но было некогда).
Тогда у меня возникла идея взять уличную кошку. Это было не такое желание, как раньше: просто потому, что у меня всегда были кошки почти с рождения, пока я не стала жить на чемоданах. И не потому, что кошка милая. Захотелось взять кошку, чтобы изменить хотя бы ее жизнь. Чтобы хотя бы она жила как у Христа за пазухой, не знала горя и холода, не знала угроз и жестокости, чтобы она стала наглая и воспринимала любовь как должное, как единственную реальность, и вообще каталась, как сыр в масле. Но для начала — чтобы хотя бы кто-то не замерз этой зимой. По телевизору агитировали брать кошек из приютов для обогрева — в общем, идея витала в воздухе.
Мне хотелось взять кого-то никому не нужного: слишком взрослого, даже старого, без глаза или без ноги, чтобы это действие реально принципиально что-то меняло. Но поскольку у Жданова никогда не было кошки, мы решили, что важно взять маленького котенка, чтобы он смог посмотреть, как формируется его характер и привычки (ну и повлиять на это, ведь начинающему кошатнику совместное взросление облегчит взаимодействие с животным). Нашли котенка самой непопулярной у людей и распространенной в наших широтах — я называю его «рыбным капучино». Нашли такого, которого никак не брали: неделю, две, третью — и вроде как были первыми позвонившими. Договаривалась я о доставке кошеня под очередным ракетным обстрелом, по прерывающейся связи из общего коридора.
Мне взбрело в голову назвать милую кошечку фамилией Франца Кафки: сегодня особенно напоминающего отвратительные процессы монструозного бюрократического фашизма в России. Да, я своеобразно работаю со своими страхами и травмами: мне нравится выволакивать их на постоянное обозрение и делать абсурдными. Сначала нам казалось это идиотской ужасной идеей, но пока мы думали, имя Кафка прижилось (надеюсь, с детьми мы как-то более изящно будем решать этот вопрос).
Так в начале декабря в период российских массовых ракетных обстрелов Украины и блекаутов у нас появилась Кафка по кличке Инспектор (когда она обследует новые предметы и места), Бандюжко (когда она мародерит на кухне), український бойовий кіт (когда я выкладываю в инстаграме её новые умения), рядовой Лапко (когда она после операции, у ветеринара или на неё что-то упало) и просто Кава (для всех, кто не читал Кафку и думает, что мы назвали кошку «Кофе», что в принципе тоже ей подходит). Её нашли под Киевом на улице, где с другими котами и кошками они грелись на трубе, поэтому ещё одно её прозвище — Бомжиха из Боярки (когда она лезет в мусорку, отдыхает в грязном совке и выбирает играть в половой тряпке).
[продолжение ⬇️] #обомне #киев
С/Ад Ч.1
422 день полномасштабного вторжения России в Украину. Во сне я пошла в театр, но представление отменили, так как центр Киева снова начали бомбить — бомбы сбрасывали на театр. Я проснулась от звуков взрывов в моих ушах. Эти взрывы я слышу часто, особенно когда очень тихо или когда я медитирую на слуховые ощущения: они приближаются издалека. Раньше они звучали в ушах с утра до вечера, я слышала их даже в собственном биении сердца и просыпалась ночью от того, что оно стукнуло где-то внутри — а мне показалось, что ракета снова попала в соседний дом или что я только что умерла. Теперь я чуть больше верю тишине (главное — не прислушиваться).
А утром прочитала, что ночью на Киев снова летели иранские дроны-камикадзе. Все сбили в пригороде, вряд ли я могла их слышать так, чтобы они просочились в сон. Подлые летающие балалайки (по форме похожи): я всегда представляю Шахеды расписанными под хохлому и поющими кривыми голосами какие-то из русских народных песен. Одну из тех песен, что мы учили в кружке народной песни, где я в своем российском детстве года в 4 играла НА ЛОЖКАХ. Да-да, на больших круглых деревянных ложках, расписанных под хохлому. И это я ещё даже не начинала рассказ о своем воспитании.
Жан-Поль Сартр устами одного из персонажей пьесы «За закрытыми дверями» утверждал: «Ад — это другие», за что ее называли проповедью человеконенавистничества. Мол, настоящий ад — это не тот, что после смерти, с чертями, сковородками и адскими пытками. Ад — это то, что в этой жизни люди делают с другими людьми, и та готовность, с которой они рады мучать и казнить таких же, как они. Мы живем в аду, который на наших глазах зачем-то строят множество собравшихся вместе в своем безумии россиян — тем абсурднее, что многие из них сами гибнут и еще погибнут в нем. Ад — это человеческое невежество и жестокость.
Есть и более глубокая трактовка: ад — это Другие, то есть отличные от тебя, кто смотрят на тебя, видят тебя и определяют тебя, как зеркало. Персонажи пьесы все носятся с отрицанием говна, которое они сделали другим людям — но забыться им не дают запертые с ними Другие, вечные свидетели их ошибок. На этой войне кроме изощренных палачей мы видим множество людей, которые мечутся и извиваются в попытках доказать, что Иисус был лох, говоря, что мол все мы не без греха. Говорят, они даже безгрешный паспорт себе хотели организовать, чтобы в рай пускали без виз. Первый раз вижу, чтоб люди доказывали свою святость не поступками, а руганью и претензиями. Чудны дела твои, Господи, потому что нет Тебя. Но Другие, те что видят со стороны, — зеркало, которое показывает то, что есть. Разбиваешь гневом и оскорблениями одно — появляется другое. Столько сил только для того, чтобы однажды узнать правду о себе, которую и так знал, просто было как-то неудобно знать, что знаешь.
[Продолжение ⬇️] #киев #обомне
422 день полномасштабного вторжения России в Украину. Во сне я пошла в театр, но представление отменили, так как центр Киева снова начали бомбить — бомбы сбрасывали на театр. Я проснулась от звуков взрывов в моих ушах. Эти взрывы я слышу часто, особенно когда очень тихо или когда я медитирую на слуховые ощущения: они приближаются издалека. Раньше они звучали в ушах с утра до вечера, я слышала их даже в собственном биении сердца и просыпалась ночью от того, что оно стукнуло где-то внутри — а мне показалось, что ракета снова попала в соседний дом или что я только что умерла. Теперь я чуть больше верю тишине (главное — не прислушиваться).
А утром прочитала, что ночью на Киев снова летели иранские дроны-камикадзе. Все сбили в пригороде, вряд ли я могла их слышать так, чтобы они просочились в сон. Подлые летающие балалайки (по форме похожи): я всегда представляю Шахеды расписанными под хохлому и поющими кривыми голосами какие-то из русских народных песен. Одну из тех песен, что мы учили в кружке народной песни, где я в своем российском детстве года в 4 играла НА ЛОЖКАХ. Да-да, на больших круглых деревянных ложках, расписанных под хохлому. И это я ещё даже не начинала рассказ о своем воспитании.
Жан-Поль Сартр устами одного из персонажей пьесы «За закрытыми дверями» утверждал: «Ад — это другие», за что ее называли проповедью человеконенавистничества. Мол, настоящий ад — это не тот, что после смерти, с чертями, сковородками и адскими пытками. Ад — это то, что в этой жизни люди делают с другими людьми, и та готовность, с которой они рады мучать и казнить таких же, как они. Мы живем в аду, который на наших глазах зачем-то строят множество собравшихся вместе в своем безумии россиян — тем абсурднее, что многие из них сами гибнут и еще погибнут в нем. Ад — это человеческое невежество и жестокость.
Есть и более глубокая трактовка: ад — это Другие, то есть отличные от тебя, кто смотрят на тебя, видят тебя и определяют тебя, как зеркало. Персонажи пьесы все носятся с отрицанием говна, которое они сделали другим людям — но забыться им не дают запертые с ними Другие, вечные свидетели их ошибок. На этой войне кроме изощренных палачей мы видим множество людей, которые мечутся и извиваются в попытках доказать, что Иисус был лох, говоря, что мол все мы не без греха. Говорят, они даже безгрешный паспорт себе хотели организовать, чтобы в рай пускали без виз. Первый раз вижу, чтоб люди доказывали свою святость не поступками, а руганью и претензиями. Чудны дела твои, Господи, потому что нет Тебя. Но Другие, те что видят со стороны, — зеркало, которое показывает то, что есть. Разбиваешь гневом и оскорблениями одно — появляется другое. Столько сил только для того, чтобы однажды узнать правду о себе, которую и так знал, просто было как-то неудобно знать, что знаешь.
[Продолжение ⬇️] #киев #обомне
Черт с нею
433 день полномасштабной войны в Украине. За последний месяц многое происходит в первый раз!
На днях был первый ракетный обстрел Киева, который я проспала, не услышав ни тревоги, ни взрывов (правда, за несколько дней до него взрывы разбудили меня в полпятого утра).
Мне впервые с начала войны снятся кошмарные сны про войну и я наконец могу «поговорить» со своим бессознательным о ней. Иногда я просыпаюсь от собственного крика, но зато в целом мне легче.
И моё лицо настолько перестало свисать с черепа от постоянного стресса, что впервые с прошлого февраля при покупке сигарет (нет, не мне) у меня спросили паспорт.
Как сказал Жданов, «ты перестала много писать в блог, зато начала жить». Действительно, чувствую себя так, будто бы умерла где-то в прошлом году и воскресла из-за глитча в этой долбанутой симуляции. Теперь началась моя вторая жизнь, как у начинающей кошки.
Мои попытки вернуться к жизни начались с годовщины вторжения. Больше года назад я пообещала посвятить войне всё своё существо, все свои чувства, мысли и действия — и всё это время не позволяла себе закрываться, отвлекаться или мыслить себя вне подобного служения. Но когда мы даём такие обещания, разве думаем мы об их выполнимости? Чем дольше идет война, тем очевиднее, что обещание можно выполнить, если только я хочу посвятить Украине свою болезнь, безумие и бесславный упадок. А я бы хотела посвятить ей что-то получше.
Мои тексты стали для многих окном в страдания жертв войны. Я благодарна, что этим опытом можно поделиться и встретить такой же опыт у других. И безусловно благодарна поддержке. Но последнее время я (как и многие многие другие жители Украины, как я знаю) хочу страдать как можно меньше и даже вовсе не страдать тогда, когда это в моих силах. Потому что, к сожалению, силы не равны: у российских убийц есть способы гарантированно причинить нам страдания — ни к чему им помогать в этом. Война на истощение — это гонка по накоплению ресурсов, сил и равновесия между битвами, и тут играть надо на своем поле. Надо жить, а не умирать — и пусть наши убийцы за нами ещё побегают и сдохнут от гипертензии и инфаркта от таких нагрузок!
Последний месяц я мало писала по двум причинам. Во-первых, мой основной ежедневный формат стал сториз в инстаграме, где я делюсь книгами и ютьюбом, комментирую новости, показываю котика и делаю всякие сборы денег. Во-вторых, я стала чувствовать «капкан формата»: за год мой блог превратился в мрачную военную интроспекцию — но через шаг он превратится в механическую эксплуатацию себя и своих эмоций, поэтому я стала чувствовать сопротивление перед таким письмом. В то же время из-за установки на «только войну» многие мои интересы самоцензурируются, а блог уплощается. Не знаю, как с этого просто взять и слезть, но хотя бы сделаю анаунсмент о намерении.
Я давала себе обещания не писать ни о чем кроме войны, когда у меня не было ничего, кроме букв, которые читали несколько тысяч человек. Теперь у меня такая большая аудитория, что я могу довольно эффективно курировать сборы на помощь Украине и участвовать в них, а мои отчисления с ваших донатов ежемесячно помогают нескольким фондам и адресно нескольким семьям… дописывая это предложение, я вдруг поняла, что дело не в том, что я устала писать о войне. Дело в том, что нам с вами вместе удалось построить хотя и маленькое, но работающее предприятие по деланью добрых и красивых дел. И как и любой малыш, предприятие тоже может скачкообразно расти и меняться — например, вдруг взять и начать вставать на пухлые кривые ножки.
На маленьких косолапых пухленьких ножках я стараюсь начать новую жизнь. Пусть она будет лучше, чем прошлая, которую убила война (да и черт с нею).
#киев #обомне
Спасибо тем, кто поддерживает блог «Настигло», теперь вы поддерживаете и подкаст bojemoi!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
433 день полномасштабной войны в Украине. За последний месяц многое происходит в первый раз!
На днях был первый ракетный обстрел Киева, который я проспала, не услышав ни тревоги, ни взрывов (правда, за несколько дней до него взрывы разбудили меня в полпятого утра).
Мне впервые с начала войны снятся кошмарные сны про войну и я наконец могу «поговорить» со своим бессознательным о ней. Иногда я просыпаюсь от собственного крика, но зато в целом мне легче.
И моё лицо настолько перестало свисать с черепа от постоянного стресса, что впервые с прошлого февраля при покупке сигарет (нет, не мне) у меня спросили паспорт.
Как сказал Жданов, «ты перестала много писать в блог, зато начала жить». Действительно, чувствую себя так, будто бы умерла где-то в прошлом году и воскресла из-за глитча в этой долбанутой симуляции. Теперь началась моя вторая жизнь, как у начинающей кошки.
Мои попытки вернуться к жизни начались с годовщины вторжения. Больше года назад я пообещала посвятить войне всё своё существо, все свои чувства, мысли и действия — и всё это время не позволяла себе закрываться, отвлекаться или мыслить себя вне подобного служения. Но когда мы даём такие обещания, разве думаем мы об их выполнимости? Чем дольше идет война, тем очевиднее, что обещание можно выполнить, если только я хочу посвятить Украине свою болезнь, безумие и бесславный упадок. А я бы хотела посвятить ей что-то получше.
Мои тексты стали для многих окном в страдания жертв войны. Я благодарна, что этим опытом можно поделиться и встретить такой же опыт у других. И безусловно благодарна поддержке. Но последнее время я (как и многие многие другие жители Украины, как я знаю) хочу страдать как можно меньше и даже вовсе не страдать тогда, когда это в моих силах. Потому что, к сожалению, силы не равны: у российских убийц есть способы гарантированно причинить нам страдания — ни к чему им помогать в этом. Война на истощение — это гонка по накоплению ресурсов, сил и равновесия между битвами, и тут играть надо на своем поле. Надо жить, а не умирать — и пусть наши убийцы за нами ещё побегают и сдохнут от гипертензии и инфаркта от таких нагрузок!
Последний месяц я мало писала по двум причинам. Во-первых, мой основной ежедневный формат стал сториз в инстаграме, где я делюсь книгами и ютьюбом, комментирую новости, показываю котика и делаю всякие сборы денег. Во-вторых, я стала чувствовать «капкан формата»: за год мой блог превратился в мрачную военную интроспекцию — но через шаг он превратится в механическую эксплуатацию себя и своих эмоций, поэтому я стала чувствовать сопротивление перед таким письмом. В то же время из-за установки на «только войну» многие мои интересы самоцензурируются, а блог уплощается. Не знаю, как с этого просто взять и слезть, но хотя бы сделаю анаунсмент о намерении.
Я давала себе обещания не писать ни о чем кроме войны, когда у меня не было ничего, кроме букв, которые читали несколько тысяч человек. Теперь у меня такая большая аудитория, что я могу довольно эффективно курировать сборы на помощь Украине и участвовать в них, а мои отчисления с ваших донатов ежемесячно помогают нескольким фондам и адресно нескольким семьям… дописывая это предложение, я вдруг поняла, что дело не в том, что я устала писать о войне. Дело в том, что нам с вами вместе удалось построить хотя и маленькое, но работающее предприятие по деланью добрых и красивых дел. И как и любой малыш, предприятие тоже может скачкообразно расти и меняться — например, вдруг взять и начать вставать на пухлые кривые ножки.
На маленьких косолапых пухленьких ножках я стараюсь начать новую жизнь. Пусть она будет лучше, чем прошлая, которую убила война (да и черт с нею).
#киев #обомне
Спасибо тем, кто поддерживает блог «Настигло», теперь вы поддерживаете и подкаст bojemoi!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
Пути помощи Ч.1
456 день полномасштабного вторжения. Год и три месяца массированных ракетных атак. Снова ночь массированной атаки на Украину: 36 беспилотников — все сбиты (и так далеко, что просыпалась я разве что от бесяшек кошки).
Отцветают каштаны, темнеют листья, наступает лето. Второе лето большой войны. В пустой части перрона метро группа волонтеров учится основам оказания первой помощи. В вестибюле выставка диджитал арта, посвященного работе пропаганды в России. А я иду по улице, прижимая к груди папку с моим первым экземпляром украинского арта, другой рукой размахивая белой корзиной, полной цветущих гортензий — благодарность за медийную помощь от украинского абстракциониста Влада, волонтера для ракетно-зенитной бригады ЗСУ, которая работает в на Патриотах и хуярит российские ракеты, пока мы спим.
Теперь гортензии стоят на мокром подносе у меня дома, рисунок Влада — в белой рамке на комоде, а сбор, которому я помогала, можно объявить успешно закрытым. 17 мая собрали 125.000грн, продолжили сбор до 200.000 и собрали ещё почти 35.000грн. Но поскольку всё равно не хватало, куратор сбора (собственно, Влад) сказал, что может продать одну из своих картин, чтобы закрыть нужную сумму. Искать покупателя надо было быстро, потому что потребности ЗСУ — то, что фатально откладывать на потом.
Я попыталась представить себе самого коммуникабельного и переговороспособного человека в Европе, какого я знаю — так в этой истории возникла Вика, активистка, режиссерка и участница ФАС (феминистского антивоенного сопротивления), которая сделала аудиоверсию моего военного девника. Мы вместе выбрали одну картину из серии Влада «Luminiferous aether», которую он писал во время зимних блэкаутов в Киеве в постоянной темноте и холоде при свете свечей. Картина называлась «Mental health» и светилась мощным, но хрупким ломким белым светом. Пока я рассматривала её, продавать её мне расхотелось, захотелось забрать себе и нырнуть в неё с закрытыми глазами (но время — деньги, и я отбросила свои сантименты, тем более, что Влад уже обещал подарить мне рисунок — арт-объект, более соответствующий моему материальному статусу).
В общем, мы выбрали картину и за работу взялась Вика — не знаю, сколько писем и сообщений людям из разных городов и стран она написала и сколько звонков совершила, но на следующий день она объявила нам, что покупатель из ЕС найден и он готов помочь ребятам из Днепра в обмен на великолепный кусок украинской абстракции без проволочек. В итоге я поливаю гортензии на подносе, запаковав розовую абстракцию в белую рамку с черным паспарту; картина Влада отправляется в европейское путешествие; деньги за картину уже у Влада; а бригада получает по списку то, что ей пообещали, и получит всё (и ещё что-то полезное, что им нужно, так как после этой сделки денег оказалось больше, чем нужно).
#киев [Продолжение⬇️]
456 день полномасштабного вторжения. Год и три месяца массированных ракетных атак. Снова ночь массированной атаки на Украину: 36 беспилотников — все сбиты (и так далеко, что просыпалась я разве что от бесяшек кошки).
Отцветают каштаны, темнеют листья, наступает лето. Второе лето большой войны. В пустой части перрона метро группа волонтеров учится основам оказания первой помощи. В вестибюле выставка диджитал арта, посвященного работе пропаганды в России. А я иду по улице, прижимая к груди папку с моим первым экземпляром украинского арта, другой рукой размахивая белой корзиной, полной цветущих гортензий — благодарность за медийную помощь от украинского абстракциониста Влада, волонтера для ракетно-зенитной бригады ЗСУ, которая работает в на Патриотах и хуярит российские ракеты, пока мы спим.
Теперь гортензии стоят на мокром подносе у меня дома, рисунок Влада — в белой рамке на комоде, а сбор, которому я помогала, можно объявить успешно закрытым. 17 мая собрали 125.000грн, продолжили сбор до 200.000 и собрали ещё почти 35.000грн. Но поскольку всё равно не хватало, куратор сбора (собственно, Влад) сказал, что может продать одну из своих картин, чтобы закрыть нужную сумму. Искать покупателя надо было быстро, потому что потребности ЗСУ — то, что фатально откладывать на потом.
Я попыталась представить себе самого коммуникабельного и переговороспособного человека в Европе, какого я знаю — так в этой истории возникла Вика, активистка, режиссерка и участница ФАС (феминистского антивоенного сопротивления), которая сделала аудиоверсию моего военного девника. Мы вместе выбрали одну картину из серии Влада «Luminiferous aether», которую он писал во время зимних блэкаутов в Киеве в постоянной темноте и холоде при свете свечей. Картина называлась «Mental health» и светилась мощным, но хрупким ломким белым светом. Пока я рассматривала её, продавать её мне расхотелось, захотелось забрать себе и нырнуть в неё с закрытыми глазами (но время — деньги, и я отбросила свои сантименты, тем более, что Влад уже обещал подарить мне рисунок — арт-объект, более соответствующий моему материальному статусу).
В общем, мы выбрали картину и за работу взялась Вика — не знаю, сколько писем и сообщений людям из разных городов и стран она написала и сколько звонков совершила, но на следующий день она объявила нам, что покупатель из ЕС найден и он готов помочь ребятам из Днепра в обмен на великолепный кусок украинской абстракции без проволочек. В итоге я поливаю гортензии на подносе, запаковав розовую абстракцию в белую рамку с черным паспарту; картина Влада отправляется в европейское путешествие; деньги за картину уже у Влада; а бригада получает по списку то, что ей пообещали, и получит всё (и ещё что-то полезное, что им нужно, так как после этой сделки денег оказалось больше, чем нужно).
#киев [Продолжение⬇️]
Обратный отсчет
466 день полномастшабной войны. Пальцами тру воспаленные глаза, так как не нахожу на кустах ни цветков сирени, ни свечек каштана, отцвели ирисы, а трава вся пожелтела на солнце. Куда всё пропало? А, да, настал июнь.
Май превратился в какой-то флешбек и стал сливаться с прошлым мартом, когда бомбили каждый день и с утра до вечера. Но всё же я удовлетворенно заметила невероятный прогресс и ситуации и ее восприятия за год.
В мае Россия провела 17 массированных атак ракетами и беспилотниками только по Киеву. С 28 апреля по 29 мая россияне выпустили по Украине 198 ракет (сбито 177) и 413 дронов (377 сбито). Через год эффективность массированных ударов, по мнению экспертов, снизилась до 5-10%. И если год назад мы просыпались от того, что где-то рядом с нашим домом плюхалась ракета, в треморе с ног до головы, то теперь наш дом дрожал от мощного современного противоракетного оборудования. И несмотря на то, что это порой было очень громко и двери дребезжали, я в ночи выбегала из комнаты в укрытие коридора с победным «агааа!», подразумевая, что мы трощим ебучие ракеты на мелкие кусочки — и об этом все это звуковое светопреставление!
Первая ракета, которая попала в дом недалеко от моего, сделала мне симптомы ПТСР на полгода. Последняя, что упала обезвреженной где-то на дорогу недалеко от нас, — оказалась просто ночными буднями. Я уже не отличаю это день от десятков других дней, когда Киев бомбили. Я стала сильнее.
В то же время с нова чувствую, как растворяюсь в войне. «Я» утекает сквозь костлявые пальцы бомбежек. Я тру глаза, но не могу вспомнить, что же не так со мной теперь. Теперь это — просто новая я.
Чувствую себя крипи, как будто мое тело заняла тульпа, созданная войной. Она смотрит на мою жизнь моими глазами, но чувствует не так. Я знаю, что мне интересно: у меня отложены книги про мозг, искусственный интеллект, психологию, я может быть хотела бы посмотреть хорошее кино, может быть ещё что-то сделать… Но тульпа живет только одним интересом: остановить войну, остановить ее причины, сделать ее невозможной. Цель на целую жизнь. На десятку жизней. На вечность.
Я тру глаза: недосып сказывается на воспаленности сознания. Несколько дней назад стояла перед зеркалом и мазала лицо кремом с SPF50 (солнце в Киеве летом курортное кек). Если вы пользовались, то знаете, что крем от солнца сильно бледнит. И вот я посмотрела на свое мертвенно бледное лицо и с неприятным чувством услышала внутренний голос, который сказал: «Начался обратный отсчет». Каждый наш день приближает нас к смерти, голос, тоже мне новости, — закатила глаза я. Но это было что-то другое.
Я уже когда-то писала, что во время полномасштабного вторжения я как будто умерла: умерли и многие связи, и многие истины, и многие желания, и многие мои черты. Внутренне я живу в пустой хате с пустыми белыми стенами, матрасом на полу и пепельницей на подоконнике (всё как я мечтала в юности лол). А теперь я как будто снова умираю: может, так я переживаю каждодневное трудоемкое вымывание из своей головы старых в чем-то даже детских убеждений? Конца им нет: тысячи и десятки тысяч утверждений, которые надо пересмотреть, каждый день.
А может… Впрочем, не верю в то, что можно предсказать свою смерть. Но я наблюдаю за ней всё время. В книге о первых месяцах войны, которую я всё никак (зачеркнуто) пытаюсь закончить, в конце есть две строчки. Одну я обновляю: «Война идет N дней».
Другая ждет своего часа быть написаной или стертой: в ней может быть сказано, на какой день войны я погибла. Ну а что, надо же как-то использовать драматические сюжетные повороты, если что.
#киев #обомне
Спасибо тем, кто поддерживает блог «Настигло»!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
Поддержать сбор на ППО:
Монобанка
Моно картка: 5375 4112 0621 1430
Приват: 4149 4390 2264 9846
PayPal: [email protected]
Crypto: 0xf722BF64c530345E7dCC0E5a6320183f75C1d947 — usdt (polygon)
466 день полномастшабной войны. Пальцами тру воспаленные глаза, так как не нахожу на кустах ни цветков сирени, ни свечек каштана, отцвели ирисы, а трава вся пожелтела на солнце. Куда всё пропало? А, да, настал июнь.
Май превратился в какой-то флешбек и стал сливаться с прошлым мартом, когда бомбили каждый день и с утра до вечера. Но всё же я удовлетворенно заметила невероятный прогресс и ситуации и ее восприятия за год.
В мае Россия провела 17 массированных атак ракетами и беспилотниками только по Киеву. С 28 апреля по 29 мая россияне выпустили по Украине 198 ракет (сбито 177) и 413 дронов (377 сбито). Через год эффективность массированных ударов, по мнению экспертов, снизилась до 5-10%. И если год назад мы просыпались от того, что где-то рядом с нашим домом плюхалась ракета, в треморе с ног до головы, то теперь наш дом дрожал от мощного современного противоракетного оборудования. И несмотря на то, что это порой было очень громко и двери дребезжали, я в ночи выбегала из комнаты в укрытие коридора с победным «агааа!», подразумевая, что мы трощим ебучие ракеты на мелкие кусочки — и об этом все это звуковое светопреставление!
Первая ракета, которая попала в дом недалеко от моего, сделала мне симптомы ПТСР на полгода. Последняя, что упала обезвреженной где-то на дорогу недалеко от нас, — оказалась просто ночными буднями. Я уже не отличаю это день от десятков других дней, когда Киев бомбили. Я стала сильнее.
В то же время с нова чувствую, как растворяюсь в войне. «Я» утекает сквозь костлявые пальцы бомбежек. Я тру глаза, но не могу вспомнить, что же не так со мной теперь. Теперь это — просто новая я.
Чувствую себя крипи, как будто мое тело заняла тульпа, созданная войной. Она смотрит на мою жизнь моими глазами, но чувствует не так. Я знаю, что мне интересно: у меня отложены книги про мозг, искусственный интеллект, психологию, я может быть хотела бы посмотреть хорошее кино, может быть ещё что-то сделать… Но тульпа живет только одним интересом: остановить войну, остановить ее причины, сделать ее невозможной. Цель на целую жизнь. На десятку жизней. На вечность.
Я тру глаза: недосып сказывается на воспаленности сознания. Несколько дней назад стояла перед зеркалом и мазала лицо кремом с SPF50 (солнце в Киеве летом курортное кек). Если вы пользовались, то знаете, что крем от солнца сильно бледнит. И вот я посмотрела на свое мертвенно бледное лицо и с неприятным чувством услышала внутренний голос, который сказал: «Начался обратный отсчет». Каждый наш день приближает нас к смерти, голос, тоже мне новости, — закатила глаза я. Но это было что-то другое.
Я уже когда-то писала, что во время полномасштабного вторжения я как будто умерла: умерли и многие связи, и многие истины, и многие желания, и многие мои черты. Внутренне я живу в пустой хате с пустыми белыми стенами, матрасом на полу и пепельницей на подоконнике (всё как я мечтала в юности лол). А теперь я как будто снова умираю: может, так я переживаю каждодневное трудоемкое вымывание из своей головы старых в чем-то даже детских убеждений? Конца им нет: тысячи и десятки тысяч утверждений, которые надо пересмотреть, каждый день.
А может… Впрочем, не верю в то, что можно предсказать свою смерть. Но я наблюдаю за ней всё время. В книге о первых месяцах войны, которую я всё никак (зачеркнуто) пытаюсь закончить, в конце есть две строчки. Одну я обновляю: «Война идет N дней».
Другая ждет своего часа быть написаной или стертой: в ней может быть сказано, на какой день войны я погибла. Ну а что, надо же как-то использовать драматические сюжетные повороты, если что.
#киев #обомне
Спасибо тем, кто поддерживает блог «Настигло»!
Подписаться на Патреон
Binance: Pay ID 384598265
Поддержать сбор на ППО:
Монобанка
Моно картка: 5375 4112 0621 1430
Приват: 4149 4390 2264 9846
PayPal: [email protected]
Crypto: 0xf722BF64c530345E7dCC0E5a6320183f75C1d947 — usdt (polygon)
Telegram
Настигло
Разыгрываю обезвреженную смерть
Я несу картонную коробку, в которой что-то шуршит и позвякивает. Я знаю, что в ней. Обломки сбитого Шахеда.
Я помню, как впервые в прошлом году увидела последствия их налета на здание ДТЕК и вокруг. Покусанные крыши, разбитые…
Я несу картонную коробку, в которой что-то шуршит и позвякивает. Я знаю, что в ней. Обломки сбитого Шахеда.
Я помню, как впервые в прошлом году увидела последствия их налета на здание ДТЕК и вокруг. Покусанные крыши, разбитые…
Бессвязное Ч.1
532 день полномасштабного военного вторжения России в Украину.
В вязкой жаре на берегу Днепра пахнет морем. С лавочки на набережной я смотрю на закатное солнце, от которого на другом стороне реки занимается пожаром Владимирская горка, раскаляются купола Лавры и дрожит в горячем тумане статуя Батьківщини-матері, у которой теперь на щите украинский Трезуб вместо советского герба. Вся набережная делает фотографии. Я чувствую себя среди туристов на курорте, чувствую опустошение и усталость от сочетания красоты и бесконечной боли, которой меня все время подташнивает.
Я просыпаюсь ночью от взрывов и не спешу вставать: уже умею различать свист ракет и попадания, взрывы ППО и подбития в небе — а самое главное, определять, как далеко всё это происходит. Я слушаю взрывы (далеко!) и они меня не тревожат: прочитав, что и откуда летит, я просто ложусь спать дальше. Больше двух волн шахедов редко не бывает, и на этот раз их траектория пролегает не через наш дом, а я утром буду жалеть, если не высплюсь. Каждый раз, когда я просыпаюсь ночью от взрывов, у меня примерно два дня болит желудок.
Зрительный зал. Постановка по случаю закрытия сезона в киевском Оперном театре: в программе солянка из хитовых арий и знаменитых эпизодов из балета. Вдруг где-то между оперой Данькевича «Богдан Хмельницкий» и Доницетти «Любовный напиток» — трагический номер. Под музыку Мирослава Скорика (мне он известен по «Теням забытых предков» Параджанова) и оперное пение танцует, разметав волосы, звезда балета Ольга Кифяк-фон-Краймер, пока на экране проецируются фотопортреты погибших работников Национальной Оперы Украины. Я вижу известного танцовщика и педагога Олександра Шаповала, потом — его фото с семьей. Слышу, как мама хлюпает носом рядом со мной: она ходит в этот театр 20 лет и знает многих по именам и в лицо. По моим щекам беззвучно катятся тяжелые слезы, пока Кифяк мечется по сцене, как вырванный взрывом листок тетради из разрушенной ракетой квартиры. Носами хлюпают справа и через ряд впереди.
Номер заканчивается траурной минутой тишины с оглушающим тиканьем часов. С каждым ударом перед моим мысленным взглядом проплывает ещё больше гибелей и разрушений, с каждой секундой в голове у меня пульсирует безумное «э-то-сде-ла-ли-мы» и я боюсь, что моя грудная клетка разорвется от этой тишины весом сто тысяч тонн. Похожие ощущения, только не такие болезненные, я испытывала однажды в томографе, когда меня закрыли в металлическом саркофаге. Он громко стучал мне по ушам, и, как мне казалось, говорил мне страшные вещи — хотелось вскочить и побежать, но я понимала, что разобью себе голову и испорчу день медикам. Поэтому и тут я старалась дышать как можно реже и не двигаться, пока не закончится тишина.
Долгие аплодисменты, я тихонько выбираюсь в фойе и под гром оркестра за дверями испускаю вой, бегу и падаю на ступенях, где захожусь в постыдных не стоических рыданиях. Вокруг меня сбегаются билетерши со стопками салфеток из буфета, и у всех у них красные и мокрые глаза. Мне кажется, что я не имею права плакать рядом с ними, мне хочется в чулан, в одиночную камеру, в землю. Они говорят мне какое-то утешение, но не могут, потому что рыдают сами: «Мы плачем каждый раз», — говорит одна из них. Салфетки в моей руке превращаются в комок, похожий на талый снежок. Из зала за мной выходит красная и заплаканная мама, и мы рыдаем вместе, обнявшись, а потом ещё целую арию вытираем носы, разговаривая с одной из работниц театра о погибших. Когда мы возвращаемся на свои бархатные кресла, меня беззвучно трясет еще несколько номеров — под Пучини, Сен-Санса и Безе.
В финале концерта хор затягивает духовный гимн «Боже великий, единый, нам Украину храни», весь зал в почтении встает, а из соседних лож тихонько подпевают голоса зрителей. Вдруг кажется, что мы все стоим в кругу: полукругом люди на сцене, полукругом люди в зале — стоим, смотрим друг на друга и молимся.
[Продолжение ⬇️] #обомне #киев
532 день полномасштабного военного вторжения России в Украину.
В вязкой жаре на берегу Днепра пахнет морем. С лавочки на набережной я смотрю на закатное солнце, от которого на другом стороне реки занимается пожаром Владимирская горка, раскаляются купола Лавры и дрожит в горячем тумане статуя Батьківщини-матері, у которой теперь на щите украинский Трезуб вместо советского герба. Вся набережная делает фотографии. Я чувствую себя среди туристов на курорте, чувствую опустошение и усталость от сочетания красоты и бесконечной боли, которой меня все время подташнивает.
Я просыпаюсь ночью от взрывов и не спешу вставать: уже умею различать свист ракет и попадания, взрывы ППО и подбития в небе — а самое главное, определять, как далеко всё это происходит. Я слушаю взрывы (далеко!) и они меня не тревожат: прочитав, что и откуда летит, я просто ложусь спать дальше. Больше двух волн шахедов редко не бывает, и на этот раз их траектория пролегает не через наш дом, а я утром буду жалеть, если не высплюсь. Каждый раз, когда я просыпаюсь ночью от взрывов, у меня примерно два дня болит желудок.
Зрительный зал. Постановка по случаю закрытия сезона в киевском Оперном театре: в программе солянка из хитовых арий и знаменитых эпизодов из балета. Вдруг где-то между оперой Данькевича «Богдан Хмельницкий» и Доницетти «Любовный напиток» — трагический номер. Под музыку Мирослава Скорика (мне он известен по «Теням забытых предков» Параджанова) и оперное пение танцует, разметав волосы, звезда балета Ольга Кифяк-фон-Краймер, пока на экране проецируются фотопортреты погибших работников Национальной Оперы Украины. Я вижу известного танцовщика и педагога Олександра Шаповала, потом — его фото с семьей. Слышу, как мама хлюпает носом рядом со мной: она ходит в этот театр 20 лет и знает многих по именам и в лицо. По моим щекам беззвучно катятся тяжелые слезы, пока Кифяк мечется по сцене, как вырванный взрывом листок тетради из разрушенной ракетой квартиры. Носами хлюпают справа и через ряд впереди.
Номер заканчивается траурной минутой тишины с оглушающим тиканьем часов. С каждым ударом перед моим мысленным взглядом проплывает ещё больше гибелей и разрушений, с каждой секундой в голове у меня пульсирует безумное «э-то-сде-ла-ли-мы» и я боюсь, что моя грудная клетка разорвется от этой тишины весом сто тысяч тонн. Похожие ощущения, только не такие болезненные, я испытывала однажды в томографе, когда меня закрыли в металлическом саркофаге. Он громко стучал мне по ушам, и, как мне казалось, говорил мне страшные вещи — хотелось вскочить и побежать, но я понимала, что разобью себе голову и испорчу день медикам. Поэтому и тут я старалась дышать как можно реже и не двигаться, пока не закончится тишина.
Долгие аплодисменты, я тихонько выбираюсь в фойе и под гром оркестра за дверями испускаю вой, бегу и падаю на ступенях, где захожусь в постыдных не стоических рыданиях. Вокруг меня сбегаются билетерши со стопками салфеток из буфета, и у всех у них красные и мокрые глаза. Мне кажется, что я не имею права плакать рядом с ними, мне хочется в чулан, в одиночную камеру, в землю. Они говорят мне какое-то утешение, но не могут, потому что рыдают сами: «Мы плачем каждый раз», — говорит одна из них. Салфетки в моей руке превращаются в комок, похожий на талый снежок. Из зала за мной выходит красная и заплаканная мама, и мы рыдаем вместе, обнявшись, а потом ещё целую арию вытираем носы, разговаривая с одной из работниц театра о погибших. Когда мы возвращаемся на свои бархатные кресла, меня беззвучно трясет еще несколько номеров — под Пучини, Сен-Санса и Безе.
В финале концерта хор затягивает духовный гимн «Боже великий, единый, нам Украину храни», весь зал в почтении встает, а из соседних лож тихонько подпевают голоса зрителей. Вдруг кажется, что мы все стоим в кругу: полукругом люди на сцене, полукругом люди в зале — стоим, смотрим друг на друга и молимся.
[Продолжение ⬇️] #обомне #киев
Что теперь, не жить? Ч.1
546 дней полномасштабного вторжения. Я уже не понимаю, какой день вторжения, потому что счет идёт уже на месяцы: 18 месяцев большой войны. Ещё 6 месяцев — и счет пойдёт на годы.
Многие говорят «ну нельзя же всё время думать о войне», «ну нельзя же всё время грустить». Почему нельзя? Кто-то запретил что ли? Или невозможно? Но почему? Мне вот всё время грустно, я всё время думаю о войне, мне всё время больно.
Почему-то после этого спрашивают — «и что, теперь не жить?». Какие-то у вас интересные представления о «не жить». Как у детей, которые смотрят мультики и думают, что смерть — это когда ты ударился о стену, упал, вокруг тебя летают птички, а ты смотришь в экран и моргаешь. Не жить — это быть разлагающемся на жаре 35 градусов телом, которое постепенно уходит в землю, например. А жить с болью внутри и мыслями о войне — это жить.
Во всех этих возгласах столько отрицания реальности! Как будто «не живут» все, кто потерял близких и скорбит, кто смертельно болен и помнит о смерти или долго провожает друга в последний путь, живя его умиранием. Или что, украинские военные, которые защищают свои семьи, близких, дома — не живут? Это и есть жизнь. Такая, какой мы её сделали. По мне «не живут» как раз те люди, кто никак не хочет вместить себя какую-то важную, неотъемлемую часть жизни. Сложна!
Между прочим, именно осознание страдания заставило Будду пожелать избавить от страданий всех живых существ. Так и представляю, как он всплескивает руками: «Ну и что что все живое страдает — теперь не жить что ли?». Хаха, ну вообще он считал, что не жить лучше, чем жить — поэтому нужно освободиться от желания жизни, чтобы не рождаться вновь и вновь и не переживать вот эту всю хуету снова. Он скорее бы сказал: «Давайте теперь не жить все вместе»! Но думаю, что не то имеют в виду те, про кого я говорю.
Жить или не жить? Жить, конечно. Просто наша жизнь изменилась. Раньше мы копили 20% от дохода, а теперь столько или даже больше уходит на то, чтобы помочь другим. Раньше мы могли поссориться перед сном и надеяться, что завтра всё забудется, а теперь перед сном надо обязательно помириться и сказать все самые важные слова ещё раз, ещё один вечер, ведь он может оказаться последним. Раньше мы обсуждали планы на будущее, а теперь — что делать, если погибнет один из нас и как жить другому. Раньше спорили, кто должен звонить сантехнику, а теперь — кто должен погибнуть, если вдруг будет фатальный выбор (оказывается, это трудная моральная дилемма: я хочу умереть за того, кого люблю, но я не хочу жить, зная, что он умер из-за меня — но почему я должна ставить его в такое положение? итд итп). Раньше у меня были три работы, чтобы накопить на здоровье, отпуск и рождение ребенка. Теперь у меня три бесплатных работы, чтобы собрать деньги на гуманитарную помощь, работу ППО и скорые на эвакуацию раненых. Раньше я ходила в зал, чтобы быть стройнее, а теперь — чтобы быть сильнее на тот случай, когда… в общем, вы поняли.
А ещё я каждый день помню, откуда я. Как можно забыть, что половина людей, с которыми я сидела за новогодним или денрожденным семейным праздничным столом в России — считают, что неплохо бы поубивать людей в соседней стране, потому что мания величия позволяет? Вся страна — как тот праздничный стол, посмотрите налево и направо: там могут быть убийцы украинцев или те, кто их поддерживает и подбадривает. А потом я смотрю в себя и перебираю всё, что я вобрала в себя за этим столом. В каждом человеке есть семена зла, а в меня их сажали дома — и я теперь всё время пропалываю свое естество. Война — внутри меня, как я могу её забыть?
[продолжение в следующем посте] #киев #травкина_психология_войны
546 дней полномасштабного вторжения. Я уже не понимаю, какой день вторжения, потому что счет идёт уже на месяцы: 18 месяцев большой войны. Ещё 6 месяцев — и счет пойдёт на годы.
Многие говорят «ну нельзя же всё время думать о войне», «ну нельзя же всё время грустить». Почему нельзя? Кто-то запретил что ли? Или невозможно? Но почему? Мне вот всё время грустно, я всё время думаю о войне, мне всё время больно.
Почему-то после этого спрашивают — «и что, теперь не жить?». Какие-то у вас интересные представления о «не жить». Как у детей, которые смотрят мультики и думают, что смерть — это когда ты ударился о стену, упал, вокруг тебя летают птички, а ты смотришь в экран и моргаешь. Не жить — это быть разлагающемся на жаре 35 градусов телом, которое постепенно уходит в землю, например. А жить с болью внутри и мыслями о войне — это жить.
Во всех этих возгласах столько отрицания реальности! Как будто «не живут» все, кто потерял близких и скорбит, кто смертельно болен и помнит о смерти или долго провожает друга в последний путь, живя его умиранием. Или что, украинские военные, которые защищают свои семьи, близких, дома — не живут? Это и есть жизнь. Такая, какой мы её сделали. По мне «не живут» как раз те люди, кто никак не хочет вместить себя какую-то важную, неотъемлемую часть жизни. Сложна!
Между прочим, именно осознание страдания заставило Будду пожелать избавить от страданий всех живых существ. Так и представляю, как он всплескивает руками: «Ну и что что все живое страдает — теперь не жить что ли?». Хаха, ну вообще он считал, что не жить лучше, чем жить — поэтому нужно освободиться от желания жизни, чтобы не рождаться вновь и вновь и не переживать вот эту всю хуету снова. Он скорее бы сказал: «Давайте теперь не жить все вместе»! Но думаю, что не то имеют в виду те, про кого я говорю.
Жить или не жить? Жить, конечно. Просто наша жизнь изменилась. Раньше мы копили 20% от дохода, а теперь столько или даже больше уходит на то, чтобы помочь другим. Раньше мы могли поссориться перед сном и надеяться, что завтра всё забудется, а теперь перед сном надо обязательно помириться и сказать все самые важные слова ещё раз, ещё один вечер, ведь он может оказаться последним. Раньше мы обсуждали планы на будущее, а теперь — что делать, если погибнет один из нас и как жить другому. Раньше спорили, кто должен звонить сантехнику, а теперь — кто должен погибнуть, если вдруг будет фатальный выбор (оказывается, это трудная моральная дилемма: я хочу умереть за того, кого люблю, но я не хочу жить, зная, что он умер из-за меня — но почему я должна ставить его в такое положение? итд итп). Раньше у меня были три работы, чтобы накопить на здоровье, отпуск и рождение ребенка. Теперь у меня три бесплатных работы, чтобы собрать деньги на гуманитарную помощь, работу ППО и скорые на эвакуацию раненых. Раньше я ходила в зал, чтобы быть стройнее, а теперь — чтобы быть сильнее на тот случай, когда… в общем, вы поняли.
А ещё я каждый день помню, откуда я. Как можно забыть, что половина людей, с которыми я сидела за новогодним или денрожденным семейным праздничным столом в России — считают, что неплохо бы поубивать людей в соседней стране, потому что мания величия позволяет? Вся страна — как тот праздничный стол, посмотрите налево и направо: там могут быть убийцы украинцев или те, кто их поддерживает и подбадривает. А потом я смотрю в себя и перебираю всё, что я вобрала в себя за этим столом. В каждом человеке есть семена зла, а в меня их сажали дома — и я теперь всё время пропалываю свое естество. Война — внутри меня, как я могу её забыть?
[продолжение в следующем посте] #киев #травкина_психология_войны