Удивительная женщина — Маша Дудина. Балетовед и преподаватель консервативной Консерватории, которая не боится прямо говорить о проблемах танцевального образования, ругать все новомодные постановки «современной хореографии» типа недавнего Смекалова или фестиваля Контекст и при этом неуклонно пытается делать что-то новое.

К Маше я хожу слушать про баядерок, жизелей и красные маки, с ней мы пересекаемся на показах и лабах в СДВИГе. Маша не боится показывать 4-му курсу Сильфиду в интерпретации Хольцингер, а еще в 2020 году она открывает программу современного танца в Консерватории и перенимать опыт коллег едет, извините, в берлинскую HZT. Ну то есть где питерское балетмейстерское образование, а где берлинский перформанс, вы, наверное, можете представить (спойлер: в разных галактиках).

Вот так вот мы залипаем на сцену теней из Баядерки, а потом любуемся голыми жопами и задорной критикой странных европейских танцев. Наша жизнь контрастна, прекрасна и удивительна.

Вот, почитайте текст ее доклада про положение российского хореографического образования, чтобы найти подтверждение своим интуициям:)

#критика #рашндэнс

В-третьих, меня тронула работа с обнаженным телом. Конечно, обнаженка в танце, да и вообще исполнительских искусствах, сильно укоренена не только в историко-художественный, но и в настоящий локальный контекст, включая его правовые и цензурные изводы (на парижской сцене это одно, на питерской — другое) и залеплена кучей культурных и социально-политических значений. Это либо провокация, либо манифест, либо работа с темой идентичности, либо с историей искусства, и это в общем все очень насущные проблемы, особенно в России, где сейчас, например, разворачивается фарс вокруг рисунков Юлии Цветковой. Но «Технолаборатория» честно не хочет заниматься этими контекстами, а это, прямо скажем, сложнее, с художественной точки зрения. Они хотели, чтобы люди продолжали смотреть на логику движения и коммуникации, не концентрируясь на голых телах, их (не)идеальных пропорциях, сексуальности или политичности (и потому тут не так важно, что это не бодипозитивный перформанс, что тут реально очень конвенциональная телесная красота). Я от их обнажения почувствовала такое тонкое искреннее смущение: что-то почти неуловимое и по-настоящему интимное, спрятавшееся между двумя доминирующими дискурсами, условно «продвинутым» или «либеральным» (голое тело это ваще без проблем) и условно пещерно-консервативным (боже, какой ужас, это что искусство чтоли?).

Впервые за долгое время увидела такую простую и одновременно серьезную работу, без навязчивой авторефлексии, спекуляции на модных теориях и спасительной (само)иронии. Спасибо.

Исполнители: Соня Колуканова, Наташа Поплевская, Антон Вдовиченко, Камиль Мустафаев, музыка — Тимофей Лавин.

P.S. Наташе дико идут синие волосы.

#критика #рашндэнс #сдвиг

Смотрела на прошлой неделе ещё два спектакля в рамках форума независимых театров Площадка vol. 4. Первый — феминистские «28 дней» Юрия Муравицкого и Светланы Михалищевой по пьесе Ольги Шиляевой. В костяке партитуры там менструальный цикл, и этого хватило, чтобы пьесу назвать скандальной и радикальной. Я это так не почувствовала, хотя это, видимо, говорит только о моем окружении, а для нашего вагинофобного общества это огого.

Скажу просто, что мне понравилось; это высокое качество и текста, и постановки (спект из серии — можно классно затусить с мамой или подругой не из театральной тусовки). Про смыслы и феминизмы неплохо написал Роман Осминкин, почитайте, а я только отмечу забавный побочный эффект этого спектакля.

После него я с не свойственной мне решимостью завела дневник эмоционально-менструального цикла, чтобы разобраться, наконец, как мои позывы спасти мир, уйти в монастырь или соблазнить гастроэнтеролога связаны с гормонами. Веду исправно, жизнь налаживается. Театр приносит пользу, без шуток. Хотя пьеса, наверное, была о противоположном — о том, как плохо, что женское тело/психика лишается субъектности и становится жертвой стереотипов, стигматизации и проч. Но его можно и иначе интерпретировать — как раз как лишающий субъектности, представляющей рабой гормонов. Видимо, именно этот смысл я и усвоила, и для меня в этом есть этическая неоднозначность спектаколя, хотя мб для искусства это и не плохо.

#критика #гоптика

Второй спектакль — «Жестокая иллюзия любви» Артёма Томилова, и вот ещё полгодика назад я на такое название не пошла бы даже за бутылку коллекционной мадеры. Но поворот к аффекту в танце и к мелодраматизму в жизни освободил меня от шор снобизма. Жанр заявлен как «иммерсивная мелодрама», там два акта. В первом драматические актеры разыгрывают историю Родиона и Ангелины, друзей, у которых всё хорошо в собственных жизнях и браках, только в какой-то момент они понимают, что в отношениях пустота, признаются друг другу в любви, а их половинки, соответственно, сходятся между собой. Начинается все серьезно, а к концу превращается в такой сахарнейший фарс-на-разрыв-аорты, с падением в бездну слез, пошлейшими метафорами и накалом чувств, от которых хочется ржать и реветь одновременно.

Во втором акте происходит почти то же самое — только зрителям предлагают свободно прогуливаться по сцене, залу и подсобкам, заглядывать актерам в лица (те их не замечают), играть с реквизитом, снимать, постить сториз и общаться. Светские девы с губами залезают в ванну, зрители с интересом заглядывают в скрины переписки главных героев, мужчина рядом шепчет «Ничего святого».

Это

✨

иммерсивность.

Меня тут заинтересовали три вещи. Первое — как одновременно может существовать мелодрама и ее деконструирование, искренний уход в иллюзию театра и одновременно удержание критической дистанции. Чаще бывает либо одно, либо другое, либо аристотель, либо авангард. Но вот предложение быть одновременно и тут и там для меня наиболее точно схватывает запрос сегодняшней чувственности. Если хотите параллели с танцем, то идея, что новейший танец чувственный и втягивающий в иллюзию, но всегда с необходимостью критичный — про то же.

Второе — что театр сам тут делается объектом исследования/предъявления (эту мысль раньше меня высказала подруга Марина Исраилова), и тут тоже интересно. С одной стороны, обнажение приема — стандартный ход в искусстве ХХ века. Кино и театр, показывающие, как они сделаны, — штука не новая. Но тут случается обманка, ведь, на самом деле, попадая на сцену и за кулисы, зрители не видят никаких тайных механизмов, не открывают секретов театральной сделанности. Традиционная актерская игра, как ни странно, выдерживает натиск иммерсивности. Артураж меняется, но эти два мира не схлопываются и не отменяют друг друга, а как-то симбиотически сосуществуют, и для меня в этом выстраивается дополнительный нарратив — размышление режиссера и команды о «традиционных» и «современных» приемах в театре.

Это, собственно, третий момент. В анонсе была заявка на «комфортное введение в современность и острые ощущения в традиции», и тут явно виден интерес к взаимовыгодному обмену между, прости господи, условным Станиславским и, прости господи, условным Леманом. Блогеры, еще вчера приравнивавшие всякие ебанутые форматы к современным, сегодня все чаще пишут, что соль и перчик, оказывается, далеко не только в формате. «Ж.И.Л.» мне видится внятным комментарием к этой дискуссии.

Короче, хороших танцулек на русской земле критично мало. Приходится таскаться в театр.

#критика

Привет! Вас стало значительно больше, потому что «Странные танцы» попали в подборку самых непозорных каналов об искусстве по версии Артгида. Спасибо, коллеги, мне дико симпатична формулировка «современное искусство — не только живопись, но и…» то, о чем я здесь пишу.

Меня зовут Аня, я называю себя исследовательницей современного танца, в основном — странного, то есть когда хрен поймешь, танец это, перформанс, инсталляция или что-то другое… Но и нормальная западная классика ХХ века, где есть постановщик и исполнители, красивая хореография и даже костюмы — тут попадается и подвергается разбору. Еще меня интересуют смежные штуки, связанные с телом, хореографией и движением в очень широком смысле, а также dance studies и то, как к танцу можно или нельзя применять подходы из гуманитарных наук, арт-критики и всяких смежных дисциплин. Сейчас с огромным удовольствием изучаю историю балета, но считаю, что любить его или не любить — выбор во многом политический:)

Писать про странные танцы сложно, и в нашей стране по большей части это делают из рук вон плохо. Как-то не ложатся на критическую жопотряску или фейковые танц-фестивали подходы (пост)советского балетоведения. Здесь я пишу о перформансах — в основном, питерских, московских и европейских. Ищу язык — и время от времени нахожу. А еще анонсирую события и классы, которые приблизят вас к загадочному миру танцевального искусства.


Сейчас я заканчиваю книгу про российский танц-перформанс, она выйдет к лету. Читаю исторические и теоретические лекции любой популярности, веду семинары, курирую события и дискуссии. Если вы хотите что-то спросить или предложить сотрудничество, пишите сюда: @annakozonina

Основные тэги:
#критика
#рашндэнс
#лекции
#теория
#статьи
#возможности
#сдвиг
#postdance
#danceworks
#кудапойти

#гоптика — это гаптическая критика с лицом гопника
#topdancer — танцы из клипов и танцевальные выходки

Посмотрела Flying Data, перф в исполнении дронов. Девять дронов репрезентируют девять разных стран и, громко жужжа, поднимаются и опускаются на месте, «преподавая» таким образом урок статистики относительно неравенства и разрыва между бедными и богатыми. На самом деле, урок ведут не они, а актриса, а нехитрая схемка, визуализирующая статистические данные, дублируется на экран в виде простой инфографики. В конце происходит «неожиданность»: кое-что «выходит из-под контроля» (пока не буду спойлерить, если хотите посмотреть сами стрим). По словам художницы, этот момент должен воплощать и показывать реальный уровень неравенства: он так велик, что достигает космических масштабов.

Вообще, после показа авторка рассказала, что идея задействовать дроны связана именно с передачей масштаба и проблемами визуализации данных. На бумажке все однородно и выглядит «не так уж и плохо», а дрон дает другой, более наглядный и убедительный подход к визуализации.

То есть идея с критикой репрезентации статистических данных в целом неплохая, но перформанс задействует дроны не очень убедительно. Это как раз пример того, когда технология особо ничего не добавляет к содержанию и используется для иллюстрации, привлекая любителей теха. Хотя в интервью видно, что сама команда рефлексивно относится к своим медиа, в самой работе этого, к сожалению, почти нет. При этом было много технических сложностей и видно, что команда рада, что в итоге программирование удалось. Но всегда жалко, когда столько труда (и, думаю, денег) вбухивают в проекты, которые, «получаясь» технически, не очень удаются концептуально.

#danceworks #критика #springback

Посмотрела VR-перформанс Alone Together шведского хореографа Робина Йонссона, а потом, беседуя с автором, сделала одно интересное наблюдение относительно танца и виара.

Спойлер: мне впервые понравился виар-проект, в котором ты оказываешься в полностью искусственной среде, то есть когда у тебя есть аватар, и все участники как будто становятся частью компьютерной игры (потому что виар бывает разный: это может быть документальное или игровое кино в 360, искусственная среда, где все записано и запрограммировано заранее, или среда, где ты можешь действительно взаимодействовать с аватарами других зрителей и актеров). В целом я не люблю виар за то, что это обычно довольно примитивное развлечение, которое выезжает на вау-эффекте от того, как это все дорого и технологично. Художественно это прямо редко бывает что-то интересное или ценное. Но Alone Together чем-то понравился.

В перформансе у зрителей есть аватары (это разные животные), сам автор появляется также в виде животного (но в кожаной куртке, так что его легко опознать), и вместе с ним в соседнем помещении выступают двое танцовщиков, они единственные, кому даны человеческие тела. Сюжет, как это часто бывает с хай-тех артом, ретро-ностальгический: участники сначала учатся жить в своих новых виртуальных телах, а потом падают в пропасть, оказываются на вершине скалы, сидят у костра, танцуют под звёздами, встречают рассвет, сам Робин разжигает огонь, ходит с палкой-факелом как шаман, играет такая нью-эйдж музыка, идут парные танцы (такой романтик-романтик), опробуется радикальная близость и контакт в виртуальной реальности, никто не боится ковида… в конце аватары танцовщиков как бы «избавляются» от своих тел, демонтируя и разбирая себя на кусочки, так что зрители наблюдают странную деформацию своих соблазнительных друзей, которые только что увлекали их в чувственный интимный танец.

Перформанс, извините, про виртуальное присутствие, то есть художник пытался сконцентрироваться на простых чувственных переживаниях в виртуальной реальности, на базовых для танца вещах: чувстве своего тела, отношениях с гравитацией, перемещении в пространстве и том, что составляет чувство контакта и соприкосновения, если физического контакта двух тел в действительности не происходит (но зато есть соприкосновение аватаров, то есть психологически контакт в некоторой степени переживается). То есть тема для танца и перформанса медиум-специфическая и очень понятная. Но виар, благодаря своей специфике, даёт ей интересное измерение. Обычно это не работает. Почему сработало сегодня?

Пока мы говорили с Робином, сделали следующее наблюдение. Танец и виар близки благодаря тому, что называется embodiment: то есть втелесности, чувству переживания своего собственного тела. При этом танец сам по себе не располагает большими средствами: у него есть только очень ограниченное человеческое тело и гравитация. Виар тоже втелесный, потому что он помещает зрителя в пространство, в котором все тело переживает работу, но его принципиально отличие — почти безграничные возможности в создании визуальных эффектов, которые влияют в том числе на ощущение собственных тел у участников. Воспринимая виар как картинку, художники постоянно ведутся на вау-эффекты технологии, бесконечно работая над впечатляющими ландшафтами, прикольными эффектами, и, пока мы разговаривали, Робин открыл, что интуитивно его стратегия была ровно противоположной: остановиться на простом, узнаваемом сюжете и бесконечно отказываться от уловок технологии, предлагающей ему «безграничные возможности». В этом сопротивлении соблазну (которое при этом не превратило перформанс в скучную формальную вещь, потому что в сюжете, вместе с простотой, было много юмора) как будто и проявилась художественная дистанция, которой почти всегда не хватает проектам в виаре. У Йонссона это вышло интуитивно и не было художественной программой, но критичность по отношению к медиуму нашла отражение в сотне маленьких «нет», прозвучавших в процессе создания перформанса.

#danceworks #критика #springback

Итак, про Memory Lab.

Шведская танцовщица индийского происхождения Rani Nair (на последнем фото выше) в 2003 году «унаследовала» один интересный исторический артефакт — последний (по крайней мере, она сама так утверждает) танец, поставленный Куртом Йоссом, великим дядечкой из учебников по истории европейского модерна и создателем антивоенного балета «Зеленый стол». Йосс поставил соло на потрясающую музыку Генделя, псалом для солистов, хора и оркестра Dixit Dominus, для индийской танцовщицы Лилавати, которая жила и получила известность в Швеции. Мужем Лилавати был важнейший для Швеции импрессарио Бенгд Хэгер (стоявший у истоков Музея Танца и Школы танца и цирка, знаменитой DOCH, в Стокгольме). После смерти супруги он и передал последнюю хореографию Йосса в исполнение Рани.

Рани говорит, что этот танец совсем малоизвестен, в книжках про Йосса ему едва уделят строчку в перечне постановок. И вообще, возможно, эта хореография появилась почти случайно (как считает Рани, Лилавати и Бенгд могли просто шутливо «развести» своего приятеля Йосса на новую постановку «по дружбе»:). Тем не менее, так произошла коллаборация между большим художником и большой танцовщицей, и у результата есть живая «носительница», которой случилось стать живым архивом, носящим эту память в себе.

Перформанс Memory Lab — это, с одной стороны, попытка поделиться танцем со зрителями, с другой — размышление о процессе запоминания и передачи движений от одного человека к другому, от одной культуры к другой. Участники надевают наушники, погружаются в темноту и слушают голос Рани, которая рассказывает историю создания работы и одновременно «обучает» публику базовым движениям танца. Но делает она это так, как бы запоминала танец сама, — через призму образов из индийской мифологии и повседневной жизни. То есть в процессе вы учитесь «продираться сквозь джунгли», представлять себя богиней, воздавать хвалу богам или отрубать головы демонам. Очень просто и очень иммерсивно.

Генделя мы не слышим до последнего, и в конце, когда зрители полностью освоились обращаться с воображаемым луком или мечом и научились молиться индийским богам, вдруг звучит абсолютно европейская хоровая музыка, под которую предлагается «исполнить» танец. И тут ты вспоминаешь, что Йосс был европейцем, и что мы сейчас в Швеции, и Лилавати стала шведкой, но вот этот странный зазор между двумя мирами и попытка их совместить в движении и музыке через воображение на эмоциональном уровне срабатывает довольно неожиданно и хорошо.

Конечно, тут есть попытка поработать с самими нашими представлениями об истории танца («линейность», «бестелесность», «объективность», видимость и сокрытость), в том числе с постколониальных позиций, но мне понравилось, что это сделано драматургически просто и с помощью очень сильного средства — обращения к «оригиналу», оставшемуся от кого-то, о ком публика читала в книжках. Обращение с этим оригиналом, с одной стороны, очень бережное: видно, что Рани важно воспоминание о Лилавати (о ней, а не столько о Йоссе) и что она чувствует, что это большая честь для нее. С другой стороны, такое нежное демонтирование фигуры автора и гения через погружение зрителя в личную и в неевропейскую сторону постановки дает критический взгляд на историю.

Вот тут можно послушать музыку в исполнении musicAeterna и Курентзиса в Пермском театре оперы и балета.
#danceworks #критика

Хехе, фестиваль NET, помимо пляжного перформанса литовцев, который взял гран-при венецианской биеннале, везет в Москву перформанс любимой мною Метте Ингвартсен «21 pornographies». В российской версии спектакль называется просто «21», но мы-то с вами знаем, про что там шоу!

Очень люблю эту работу, хотя понимаю, что ее эффект во многом завязан на восприятие английского на слух (наверное, в России будет перевод или пустят субтитры). Писала подробно про постпорнографические перформансы Ингвартсен два года назад, там всё есть:) (и даже реклама моторного масла для увеличения мощности двигателя).

#danceworks #статьи #критика

Судя по фотографиям, мне должен нравиться этот перформанс. Норвежский перформанс, который наверняка стоит миллион денег, просто потому что это Норвегия, в котором много расколбаса под техно, комбинезоны с пришлепленными блёстками, пот и бессмысленные манипуляции с палетами и ветками, потому что это экологично и sustainable. Но мне не нравится, поэтому я пишу прямо во время просмотра. Кровь из глаз. Печаль заволакивает душу. В животе гул и тошнота. Хочется убежать на Прельжокажа, пойти на цирковое представление или просто попятилиться на то, как гуси переходят дорогу.

Я в Осло на фестивале CODA, у нас тут сборище Springback писателей, главный повод — воркшоп по коллективному письму, на котором мы в группах сочиняем тексты в Гугл-доках… Когда я подавала заявку на воркшоп, писала, что мне интересны следующие типы коллективностей и коллабораций: 1) как видимая теоретически-историческая объективность может соседствовать с соматическим индивидуализмом 2) как процесс коллективного письма может заострять противоречия, детализировать мнения и быть лабораторией демократических дискуссий. Но все утро мы сначала читали коллективный фем-манифест шведской группы Samlingen, где они сначала пишут, что в жопу идентичности, а потом выстраивают всю риторику письма на хейтинге белых мужиков, а потом играли в разные вариации «изысканного трупа», сочиняя комбинации полилогов между кустами, дезинфекторами и виноградинами. И вообще мне нравится творчество Samlingen и отдельных художниц из их состава, но внутри текста коллективная практика понимается как процесс донесения очень догматичного и плоского политического месседжа через консенсуальный тип письма. А хореографиня, которую я щас смотрю, на полном серьезе пишет, что этот рандомный перформанс с блёстками и техно — про какое-то междисциплинарное исследование на границе науки и искусства и про истощенность, культурную панику и чувство коллапса. Презентовали нам эту художницу как гордость норвежского экспериментального танца (типа топчик качество, смыслы, потоки грантов). Так тошно, что хочется пойти посмотреть танец модерн в исполнении любого танц-театра из Сибири. 🤕

P.S. Однако возможность встречи с коллегами и критического обсуждения работ — по-прежнему бесценны.

#критика #danceworks

Отсматриваю программу фестиваля Moving in November в Хельсинки. Пока посмотрела так-себе-сделанное и еще-более-так-себе-исполненное квир-Болеро (но, конечно, много букв про работу с историей и архивами блаблабла) и неплохую работу Occasions, немного, конечно, уже клишированную (кадки с растениями, диджей-сет, очередной ликбез про Донну Харауэй и вибрирующую материю Джейн Беннет... на полном серьезе, нынче в Европе на танц-перформансы можно отправлять студентов арт-программ, чтобы они воспринимали базу популярных дискурсов про радикальную эмпатию к вещам и companion species, ну да ладно)...

С другой стороны, орущее о потакании моде облако теоретических тэгов не отрезало мою чувствительность, потому что было в этой работе и много такого нежного груви-вайба, теплых волн удовольствий и (гвоздь программы!) каких-то диковинных угощений в ложечках и изобретенных в лаборатории сложных запахов от звездной парфюмерши Сиссель Толаас.

Драматургию сложили из трех историй: Джейн и Донна по краям, а внутри — внимание — «Пир» Платона (на английском это смешно называют party) и размышление об истинной природе любви в интерпретации Сократа и, с другой стороны, Алкивиада (это было очень сексуально).

Так вот, не вдаваясь в анализ идеологий, инфраструктур, финансирования и теоретических мод, скажу две вещи:

1. Нынче в танц-перформансах Древняя Греция смотрится намного выигрышней новых материализмов и прочих вибрирующих материй с пальмами и розовым светом.

2. Радикальность неудачного квир-балеро состояла в том, что там на сцене исполнитель что-то танцевал, а ему — ВНИМАНИЕ — аккомпанировали двое музыкантов из музыкальной академии в четыре руки на рояле... И!!! прямо как в музыкальной школе, прямо как на обычных классических концертах, при них стояла маленькая азиатская девочка и перелистывала им ноты. Считаю это прорывом в танцевальном перформансе. Ближайшее будущее — за танцами под Равеля (я не шучу, хоть, конечно, и пошучиваю).

#danceworks #критика