Сергей Простаков работает в любимом жанре — хвалит друга. На этот раз рассказывает про подкаст Сергея Карпова «Вы сейчас где».
Давным-давно в другой стране, в другую эпоху я увлекался подкастами. Был не просто слушателем — я их активно создавал. О, сколько было этих экспертных материалов о развитии подкастовой индустрии, которая показывала в конце десятых и самом начале двадцатых сумасшедшие темпы роста! Но как известно, мягко говоря, ничего не сбылось, всё рухнуло в канализационный люк истории. Это не значит, что подкастов в России и на русском языке больше нет — отнюдь, всё есть. Просто пространство скукожилось, из него ушла та самая пассионарность в бытовом смысле слова.
И в лучшую эпоху жанр рецензии на подкаст в русских медиа не получил распространения — так что сейчас начинать? Но всё же. Самое время с этим жанром поработать. Как говорил классик, антихайп.
Здесь случай особый. Мой друг, человек, с которым я прошёл огонь, воду и медные трубы медийки Сергей Карпов выпустил очередной подкаст в рамках своего проекта «Поле». Прошлый сезон «Поля» был посвящён атому. Новый — чувству дома. Подкаст называется «Вы сейчас где» — вот так без знака вопроса.
Перед нами — трукрайм, подкаст о реальном преступлении или расследовании загадочного происшествия. В 2011 году на севере Чукотки происходит крушение вертолёта. Пилот выживает, пассажиры — нет. Пилота на время следствия отправляют под подписку о невыезде в посёлок Апапельгино, тоже на Чукотке — он там был прописан. К тому моменту населённый пункт полностью обезлюдел. Карпов с командой отправляется на виртуальные поиски пилота, чтобы спросить у него, что такое дом?
Параллельно Карпов начинает исследовать и проговаривать свой опыт — жизнь в контейнере для беженцев в Германии. Это линия, наверное, самая сильная в подкасте. Говоря о себе, Карпов приходит к метафоре дома, как ключевой для всех его слушателей: оставшихся, уехавших, вернувшихся. Вот это-то больше всего и завораживает — простое слово «дом» оказалось ключом к пониманию нашей реальности.
Есть и третья линия, самая слабая, без которой можно было бы обойтись — научная. Карпов зачем-то разговаривает о понятии дома с разного рода гуманитарными учёными. И сам же постоянно апеллирует к Гуссерлю. Эти комментарии треплются ненужным довеском, когда перед слушателями разворачивается не драма жизни, а жизнь как драма, где каждый узнает себя и человеческую судьбу в целом.
Группа «Береста» написала метал-перебивки для подкаста. Они идеально сочетаются с научной линией подкаста, а остальным линиям сюжета, к счастью, совсем не вредят.
Подкаст — ядро сезона «Поля» про чувство дома. Вокруг него несколько других материалов, которые только увеличивают россыпь вопросов и оптик на центральную тему. Выделю два материала.
Карпов с командой вводит в русский язык термин соластальгия, придуманный австралийским исследователем Гленном Альбрехтом. Он означает чувства людей, которые возникают у них при разрушении привычного мира. Вот ту самую тоску, которую мы испытываем, когда разъезжаются друзья, когда невозможно пользоваться привычными сервисами, когда невозможно договориться о зуме из-за часовых поясов.
А ещё жена Карпова Наташа их дочери показывает фотографии из их семейного альбома и рассказывает о своём детстве. Происходит это в чужой стране, в тяжёлое время, но с такой чуткостью, с такой нежностью. И вот это уже комментировать вообще не представляется возможным.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
Давным-давно в другой стране, в другую эпоху я увлекался подкастами. Был не просто слушателем — я их активно создавал. О, сколько было этих экспертных материалов о развитии подкастовой индустрии, которая показывала в конце десятых и самом начале двадцатых сумасшедшие темпы роста! Но как известно, мягко говоря, ничего не сбылось, всё рухнуло в канализационный люк истории. Это не значит, что подкастов в России и на русском языке больше нет — отнюдь, всё есть. Просто пространство скукожилось, из него ушла та самая пассионарность в бытовом смысле слова.
И в лучшую эпоху жанр рецензии на подкаст в русских медиа не получил распространения — так что сейчас начинать? Но всё же. Самое время с этим жанром поработать. Как говорил классик, антихайп.
Здесь случай особый. Мой друг, человек, с которым я прошёл огонь, воду и медные трубы медийки Сергей Карпов выпустил очередной подкаст в рамках своего проекта «Поле». Прошлый сезон «Поля» был посвящён атому. Новый — чувству дома. Подкаст называется «Вы сейчас где» — вот так без знака вопроса.
Перед нами — трукрайм, подкаст о реальном преступлении или расследовании загадочного происшествия. В 2011 году на севере Чукотки происходит крушение вертолёта. Пилот выживает, пассажиры — нет. Пилота на время следствия отправляют под подписку о невыезде в посёлок Апапельгино, тоже на Чукотке — он там был прописан. К тому моменту населённый пункт полностью обезлюдел. Карпов с командой отправляется на виртуальные поиски пилота, чтобы спросить у него, что такое дом?
Параллельно Карпов начинает исследовать и проговаривать свой опыт — жизнь в контейнере для беженцев в Германии. Это линия, наверное, самая сильная в подкасте. Говоря о себе, Карпов приходит к метафоре дома, как ключевой для всех его слушателей: оставшихся, уехавших, вернувшихся. Вот это-то больше всего и завораживает — простое слово «дом» оказалось ключом к пониманию нашей реальности.
Есть и третья линия, самая слабая, без которой можно было бы обойтись — научная. Карпов зачем-то разговаривает о понятии дома с разного рода гуманитарными учёными. И сам же постоянно апеллирует к Гуссерлю. Эти комментарии треплются ненужным довеском, когда перед слушателями разворачивается не драма жизни, а жизнь как драма, где каждый узнает себя и человеческую судьбу в целом.
Группа «Береста» написала метал-перебивки для подкаста. Они идеально сочетаются с научной линией подкаста, а остальным линиям сюжета, к счастью, совсем не вредят.
Подкаст — ядро сезона «Поля» про чувство дома. Вокруг него несколько других материалов, которые только увеличивают россыпь вопросов и оптик на центральную тему. Выделю два материала.
Карпов с командой вводит в русский язык термин соластальгия, придуманный австралийским исследователем Гленном Альбрехтом. Он означает чувства людей, которые возникают у них при разрушении привычного мира. Вот ту самую тоску, которую мы испытываем, когда разъезжаются друзья, когда невозможно пользоваться привычными сервисами, когда невозможно договориться о зуме из-за часовых поясов.
А ещё жена Карпова Наташа их дочери показывает фотографии из их семейного альбома и рассказывает о своём детстве. Происходит это в чужой стране, в тяжёлое время, но с такой чуткостью, с такой нежностью. И вот это уже комментировать вообще не представляется возможным.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
вы сейчас где — подкаст «это поле»
Подкаст о чувстве дома, в котором история пилота, выжившего в крушении вертолёта, пересекается с опытом проживания в контейнере.
❤20
Сергей Простаков на выходных прочитал книгу о сезонах Рёко Секигури и сразу же захотел поделиться своим мнением о ней с вами.
После восторга от «Одинокого города» Оливии Лэнг было глубочайшее разочарование от всех её других книг — Лэнг оказалась техничным конвейером по производству одинаковых текстов. Поэтому к последовавшим попыткам издательства Ad Marginem открыть новую Лэнг, то есть найти автора, желательно авторку, которая пишет в оригинальной форме на неочевидные темы, были всегда завышенные ожидания. И раз за разом я разочаровывался.
Но вот маленькое эссе японки Рёко Секигури, живущей во Франции, оказалось прекрасным текстом. Особенно для периода, когда день стал ощутимо длиннее, света и тепла стало больше, а воздух наполняется свежестью и ожиданиями чего-то нового и непонятного.
Нагори — японское слово, означающее конец сезона. Но книга не про увядание и смерть — это текст посвящен исследованию времени. Секигури изучает взаимоотношения между временем линейным и цикличным. Пытается понять, зачем человечество вообще нуждается в том, чтобы отмерять время не просто циклами, а выраженными сезонами со своими особенностями. Почему человек поставил себя в такие условия — проживать сезон?
Но оптика взята изящнейшая — кухня. Почему мы ценим сезонные фрукты и овощи? А что происходит с нашим отношением со временем и пространством, когда зимой мы едим свежие томаты и огурцы, а экзотические бананы давно стали частью жизни северного человека?
Насколько можно судить по библиографии Секигури, у неё все книжки посвящены еде. Вернее, пища становится инструментом познания неочевидных в этом контексте и сложных вещей.
Отдельно отмечу главу про катастрофу на Фукусиме и последствия атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Мы знаем и используем линейное время, мы знаем циклическое время. Но что делать, когда в человеческую жизнь вступает время полураспада атома? Как обращаться с этой формой времени?
В общем, обратите внимание, если хотите прочитать нечто короткое, изящное, интересное, необычное и, если вам это важно, злободневное.
#простаков #рецензии_на_кенотафе #цитаты_на_кенотафе
После восторга от «Одинокого города» Оливии Лэнг было глубочайшее разочарование от всех её других книг — Лэнг оказалась техничным конвейером по производству одинаковых текстов. Поэтому к последовавшим попыткам издательства Ad Marginem открыть новую Лэнг, то есть найти автора, желательно авторку, которая пишет в оригинальной форме на неочевидные темы, были всегда завышенные ожидания. И раз за разом я разочаровывался.
Но вот маленькое эссе японки Рёко Секигури, живущей во Франции, оказалось прекрасным текстом. Особенно для периода, когда день стал ощутимо длиннее, света и тепла стало больше, а воздух наполняется свежестью и ожиданиями чего-то нового и непонятного.
Нагори — японское слово, означающее конец сезона. Но книга не про увядание и смерть — это текст посвящен исследованию времени. Секигури изучает взаимоотношения между временем линейным и цикличным. Пытается понять, зачем человечество вообще нуждается в том, чтобы отмерять время не просто циклами, а выраженными сезонами со своими особенностями. Почему человек поставил себя в такие условия — проживать сезон?
Но оптика взята изящнейшая — кухня. Почему мы ценим сезонные фрукты и овощи? А что происходит с нашим отношением со временем и пространством, когда зимой мы едим свежие томаты и огурцы, а экзотические бананы давно стали частью жизни северного человека?
Насколько можно судить по библиографии Секигури, у неё все книжки посвящены еде. Вернее, пища становится инструментом познания неочевидных в этом контексте и сложных вещей.
Отдельно отмечу главу про катастрофу на Фукусиме и последствия атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Мы знаем и используем линейное время, мы знаем циклическое время. Но что делать, когда в человеческую жизнь вступает время полураспада атома? Как обращаться с этой формой времени?
Насколько понятен литературный обычай сезонного поминовения авторов, покинувших мир в то или иное время года, — в конце концов, все люди смертны, — настолько же неуместен разговор в тех же словах о трагедии Фукусимы. Мало вспоминать о ней раз в году: она еще не завершилась, она требует политических мер и каждодневного размышления.
В общем, обратите внимание, если хотите прочитать нечто короткое, изящное, интересное, необычное и, если вам это важно, злободневное.
#простаков #рецензии_на_кенотафе #цитаты_на_кенотафе
❤26
Сергей Простаков написал текст о «Бруталисте» ради последнего абзаца. Наболело.
Пока тема совсем не ушла, внесу свои пять копеек в обсуждение не получившего главного Оскара в этом году фильма «Бруталист» Брэди Корбита.
Есть версия, что фильмы в последнее время стали такими длинными, потому что посадили Харви Ванштейна, который известен тем, что жёстко заставлял режиссёров работать в формате двух часов. Когда его посадили, то режиссёры стали посмелее, начав настаивать на своём специфическом режиссёрском взгляде. «Бруталист» со своими тремя с половиной часами может показаться частью тренда. Но нет, это фильм намного умнее — скорее всего, вообще первый за несколько лет, где длина ленты — равноправный инструмент киновысказывания, а не мастурбатор для режиссёрского эго.
Монументальную архитектуру передаёт монументальность режиссёрского решения.
Про Холокост снято много и неизбежно недостаточно. Но «Бруталисту» впервые за долгое время получается про это сказать и убедительно, и оригинально. «Настоящая боль» Джесси Айзенберга на туже тему выглядит на фоне фильма Корбита тщедушно.
«Бруталист» будет приятно пересматривать. Нарратив фильма выстроен великолепно — образы и судьбы героев плетутся из реплик, действий, игры актёров и работы оператора. Все персонажи остаются загадкой, мы о них не знаем ничего на протяжении всего фильма, но никакого ощущения недосказанности не происходит — нам рассказано всё. Чего стоят сцены пробуждения в ночлежке, встреча с будущим благодетелем, стоя на угольной горе, и бесконечные обмолвки о довоенной жизни, которую строят сильную биографию героям.
Ландшафт — отдельный персонаж, что неизбежно для фильма про архитектуру. Уже упомянутая угольная гора; гора, на которой строится здание; гранитные копи в итальянских Альпах. И финал фильма в Венеции, в водах времени которой тонет всё, кроме величия духа Ласло Тота в блестящем исполнении Эдриана Броуди.
Ну, да, фильм про Холокост. А ещё про отношения мецената и художника — того, кто даёт деньги, а потом наказывает и унижает. Про невыносимость прошлого, от которого нельзя отказаться, а только перерабатывать как сырьё. Вообще, рабство перед прошлым тут раскрыто с безжалостной отчётливостью. Ответ ему только один — постоянно передпридумывать себя, запускать жизненный цикл заново. «Бруталист» очень пытается быть мрачным, но вопреки этому получается рассказ про то, что не всех можно сломить. От того, что человек оказывается сильным, жизнь лучше не становится — но наконец-то хаосу и распаду противопоставлены лучшие человеческие качества и действия: любовь, творчество, самоуважение, жажда жизни и воля к ней.
А вот собравшая лукошко наград плебейская «Анора» — лучшее доказательство того, что и худшее в нас, к сожалению, обладает такой же волей к существованию.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
Пока тема совсем не ушла, внесу свои пять копеек в обсуждение не получившего главного Оскара в этом году фильма «Бруталист» Брэди Корбита.
Есть версия, что фильмы в последнее время стали такими длинными, потому что посадили Харви Ванштейна, который известен тем, что жёстко заставлял режиссёров работать в формате двух часов. Когда его посадили, то режиссёры стали посмелее, начав настаивать на своём специфическом режиссёрском взгляде. «Бруталист» со своими тремя с половиной часами может показаться частью тренда. Но нет, это фильм намного умнее — скорее всего, вообще первый за несколько лет, где длина ленты — равноправный инструмент киновысказывания, а не мастурбатор для режиссёрского эго.
Монументальную архитектуру передаёт монументальность режиссёрского решения.
Про Холокост снято много и неизбежно недостаточно. Но «Бруталисту» впервые за долгое время получается про это сказать и убедительно, и оригинально. «Настоящая боль» Джесси Айзенберга на туже тему выглядит на фоне фильма Корбита тщедушно.
«Бруталист» будет приятно пересматривать. Нарратив фильма выстроен великолепно — образы и судьбы героев плетутся из реплик, действий, игры актёров и работы оператора. Все персонажи остаются загадкой, мы о них не знаем ничего на протяжении всего фильма, но никакого ощущения недосказанности не происходит — нам рассказано всё. Чего стоят сцены пробуждения в ночлежке, встреча с будущим благодетелем, стоя на угольной горе, и бесконечные обмолвки о довоенной жизни, которую строят сильную биографию героям.
Ландшафт — отдельный персонаж, что неизбежно для фильма про архитектуру. Уже упомянутая угольная гора; гора, на которой строится здание; гранитные копи в итальянских Альпах. И финал фильма в Венеции, в водах времени которой тонет всё, кроме величия духа Ласло Тота в блестящем исполнении Эдриана Броуди.
Ну, да, фильм про Холокост. А ещё про отношения мецената и художника — того, кто даёт деньги, а потом наказывает и унижает. Про невыносимость прошлого, от которого нельзя отказаться, а только перерабатывать как сырьё. Вообще, рабство перед прошлым тут раскрыто с безжалостной отчётливостью. Ответ ему только один — постоянно передпридумывать себя, запускать жизненный цикл заново. «Бруталист» очень пытается быть мрачным, но вопреки этому получается рассказ про то, что не всех можно сломить. От того, что человек оказывается сильным, жизнь лучше не становится — но наконец-то хаосу и распаду противопоставлены лучшие человеческие качества и действия: любовь, творчество, самоуважение, жажда жизни и воля к ней.
А вот собравшая лукошко наград плебейская «Анора» — лучшее доказательство того, что и худшее в нас, к сожалению, обладает такой же волей к существованию.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
❤38😁12😢3🤯2
Почему Кирилл Серебренников имеет право
Сергей Простаков не прочитал «Москву майскую», но зато посмотрел «Лимонов. Баллада» Кирилла Серебренникова. О фильме и речь.
В моём кругу, так уж сложилось, слишком много людей, которые фильм «Лимонов. Баллада» Кирилла Серебренникова будут судить, приводя собственные воспоминания. Кто-то молодость провёл в Бункере, кому-то довелось винтиться на «Стратегии-31», а кому-то — редактировать и ставить на сайт лимоновские колонки. Автор же этих строк единственную возможность познакомиться с Лимоновым, а меня близкий ему человек звал отпраздновать день рожденья великого писателя у того в гостях, обменял на баню с однокурсниками в Костроме. Но не уверен, что жалею. Что ещё немаловажно, я некоторым образом ещё был близок к среде, где про создателя «Лимонова» говорили с заметным придыханием Кирилл, а это всегда бесило.
Такой контекст хочет, чтобы я фильм критиковал и осуждал. Но я не нашёл, за что по-настоящему упрекнуть Серебренникова. Фильм неровный, да и только.
Лимонов — легенда, сейчас его посмертная судьба — это борьба за место в национальном пантеоне и литературном каноне. Ещё Лимонов — наш современник, и поэтому место в пантеоне ему отвоёвывают люди, которые его буквально знали и творили вместе с ним. Серебренников со своим сурковством, спектаклем «Отморзки», делом «Седьмой студии» на своего Лимонова имеет вполне обоснованные претензии. Они не такие линейные, как у бывших членов запрещённой партии НБП, или у интеллектуалов круга L'Idiot International, или, например, у Сергея Шаргунова, но вполне сильные. Я этот факт принимаю, а потому не буду как иные озлобленные не по делу критики упрекать Серебренникова в присвоении чужого контекста. Те же критики, кстати, упрекали его за присвоение мифа ленинградского андеграунда в «Лете». Но тут вообще никудышный упрек — Науменко с Цоем давно принадлежат всем. В общем, каждый имеет право на своего Лимонова.
Серебренников снял очень стильную и красивую картину. Её эстетические решения каждый раз атмосферные, запоминающиеся и оправданные — Hype Studio, с которыми он работает, это делают всегда мастерски в картинах Серебренникова. В «Лимонове» уйма цитат из кино советского, европейского и американского — поданы они все тонко, заметны только внимательному зрителю.
Ну, а дальше начинается распад. Как бы не старался Уишоу, а он сыграл отлично, у Лимонова судьба не того калибра, которую можно уместить в два часа. Есть один ход, который возможно вытянул бы тему — назвать фильм «Лимонов» и показать, скажем, несколько дней из его жизни с флэшбэками, но тут выбрали линейное повествование. Ну, или сразу бы не мучиться со сценарием Каррера, а снять исключительно «Нью-Йоркскую трилогию». Подозреваю, что Серебренников хотел сказать, что из-за жизненной неустроенности Лимонов стал таким вот агрессивным совком — наверное, западный зритель, переживающий так называемые ужасы трампизма увидит в герое фильма русскую вариацию на тему Джокера.
А между тем, в судьбе Лимонова лежит один сюжетный пласт, который сейчас, как никогда востребован — перед нами Великий Возвращенец. Наряду с Александром Зиновьевым и Александром Солженицыным. Что заставляет человека возвращаться на такую родину? — когда в фильме должен встать этот вопрос, он вдруг резко комкается, и становится нарезкой разной степени убедительности сцен.
Одна из них мне всё-таки понравилась. Серебренников осознанно «оживляет» надгробие над могилой Лимонова авторства Михаила Баскакова. Лимонов машет арматурой в русских снегах и обессилено падает на ледяную землю, выдохнувшись. Как же он эту землю любил, и как же она его так и не смогла принять за своего. Вот за такие фрагменты я Серебренникова и ценю как режиссёра.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
О Кирилле Серебренникове и других современных русских режиссёрах — разговор Сергея Простаков и Егора Сенникова на нашем Boosty.
Сергей Простаков не прочитал «Москву майскую», но зато посмотрел «Лимонов. Баллада» Кирилла Серебренникова. О фильме и речь.
В моём кругу, так уж сложилось, слишком много людей, которые фильм «Лимонов. Баллада» Кирилла Серебренникова будут судить, приводя собственные воспоминания. Кто-то молодость провёл в Бункере, кому-то довелось винтиться на «Стратегии-31», а кому-то — редактировать и ставить на сайт лимоновские колонки. Автор же этих строк единственную возможность познакомиться с Лимоновым, а меня близкий ему человек звал отпраздновать день рожденья великого писателя у того в гостях, обменял на баню с однокурсниками в Костроме. Но не уверен, что жалею. Что ещё немаловажно, я некоторым образом ещё был близок к среде, где про создателя «Лимонова» говорили с заметным придыханием Кирилл, а это всегда бесило.
Такой контекст хочет, чтобы я фильм критиковал и осуждал. Но я не нашёл, за что по-настоящему упрекнуть Серебренникова. Фильм неровный, да и только.
Лимонов — легенда, сейчас его посмертная судьба — это борьба за место в национальном пантеоне и литературном каноне. Ещё Лимонов — наш современник, и поэтому место в пантеоне ему отвоёвывают люди, которые его буквально знали и творили вместе с ним. Серебренников со своим сурковством, спектаклем «Отморзки», делом «Седьмой студии» на своего Лимонова имеет вполне обоснованные претензии. Они не такие линейные, как у бывших членов запрещённой партии НБП, или у интеллектуалов круга L'Idiot International, или, например, у Сергея Шаргунова, но вполне сильные. Я этот факт принимаю, а потому не буду как иные озлобленные не по делу критики упрекать Серебренникова в присвоении чужого контекста. Те же критики, кстати, упрекали его за присвоение мифа ленинградского андеграунда в «Лете». Но тут вообще никудышный упрек — Науменко с Цоем давно принадлежат всем. В общем, каждый имеет право на своего Лимонова.
Серебренников снял очень стильную и красивую картину. Её эстетические решения каждый раз атмосферные, запоминающиеся и оправданные — Hype Studio, с которыми он работает, это делают всегда мастерски в картинах Серебренникова. В «Лимонове» уйма цитат из кино советского, европейского и американского — поданы они все тонко, заметны только внимательному зрителю.
Ну, а дальше начинается распад. Как бы не старался Уишоу, а он сыграл отлично, у Лимонова судьба не того калибра, которую можно уместить в два часа. Есть один ход, который возможно вытянул бы тему — назвать фильм «Лимонов» и показать, скажем, несколько дней из его жизни с флэшбэками, но тут выбрали линейное повествование. Ну, или сразу бы не мучиться со сценарием Каррера, а снять исключительно «Нью-Йоркскую трилогию». Подозреваю, что Серебренников хотел сказать, что из-за жизненной неустроенности Лимонов стал таким вот агрессивным совком — наверное, западный зритель, переживающий так называемые ужасы трампизма увидит в герое фильма русскую вариацию на тему Джокера.
А между тем, в судьбе Лимонова лежит один сюжетный пласт, который сейчас, как никогда востребован — перед нами Великий Возвращенец. Наряду с Александром Зиновьевым и Александром Солженицыным. Что заставляет человека возвращаться на такую родину? — когда в фильме должен встать этот вопрос, он вдруг резко комкается, и становится нарезкой разной степени убедительности сцен.
Одна из них мне всё-таки понравилась. Серебренников осознанно «оживляет» надгробие над могилой Лимонова авторства Михаила Баскакова. Лимонов машет арматурой в русских снегах и обессилено падает на ледяную землю, выдохнувшись. Как же он эту землю любил, и как же она его так и не смогла принять за своего. Вот за такие фрагменты я Серебренникова и ценю как режиссёра.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
О Кирилле Серебренникове и других современных русских режиссёрах — разговор Сергея Простаков и Егора Сенникова на нашем Boosty.
❤45🤯7😁2
Прореха на человечестве: жизнь смешного человека на пути к спасению
«Кенотаф» — издание, которое внимательно следит за миром букв, анализирует его — и иногда подает сигналы во Вселенную об усвоенном материале. В этот раз Егор Сенников решил произвести передачу шифровки о биографии Егора Летова «Он увидел солнце», написанной Александром Горбачевым*. Книга уже вышла на бумаге в издательстве «Выргород» — и Егор Сенников уверен: перед нами одна из самых жизнеутверждающих книг последнего времени.
Это болото источает заразу.
Я вижу лица со следами проказы.
Сетью землю покрыли заводы.
Гадят и срут, убивая ее!
В 1960-е годы в Сибири были обнаружены месторождения черного золота. Найденное ископаемое топливо должно было изменить всё — десятки тысяч людей были заняты их освоением, принимались государственные программы, подписывались договоры с западногерманским правительством. Из глубин Сибири потянулась вдаль труба. Полвека она влияла на судьбы континента, а из перенесённых по ней богатств рождались состояния, политические альянсы, особняки, дороги и прочие интересные вещи.
И в те же годы, в той же Сибири забил еще один фонтан, напор которого оказался таким мощным, что сносил не только башни, но, казалось, мог снести и весь мир. Из него нам еще черпать и черпать — и цены на его содержимое неуклонно растут.
В 1960-е в Сибири родился Егор Летов.
Книга Александра Горбачева о нём — это попытка описать путь и судьбу этого странного зверя, этого передатчика смыслов, которые он извлекал то ли с неба по трубе, то ли из глубин сибирских руд. И попытка эта крайне удачная.
Когда-то меня очень удивляло название и фильма, и фонда Александра Сокурова — «Пример интонации». «Почему интонация, откуда на ней такой акцент?» — думал я. С годами же я понял, что интонация — самая важная вещь, которая, чаще всего, стоит выше и формы, и сути. И в этой книге — интонация найдена правильная: она не панибратская, здесь нет попытки прикинуться другом и хорошим знакомым Летова, но, все равно она очень личная. Она тактичная и уважительная, иногда может быть даже с перебором — были места, где хотелось автора под руку подтолкнуть и сказать: давай же, попробуй тут ударить.
Но удара не следует. Лишь спокойный изучающий взгляд.
Эта книга не похожа на самого Летова — это не ураган или невротичный хаос; больше похожа на пришёпетывание Леонида Федорова в микрофон, если бы он спокойно описывал мир вокруг себя.
В подворотне бьется чёрная сотня,
В переулке будут жертвы и трупы.
В интервью «Кенотафу» Горбачев говорил, что сейчас для него лично «важнее всего в Летове то, что он показывает, как жить, действовать и гореть в ситуации тотального поражения и пиздеца». И эта линия здесь есть, но не она здесь самая главная и вдохновляющая.
Мы следим за тем, как через одного человека проходит огромное количество энергии, а он ей честно делится с окружающим миром. И энергия эта страшная — она вроде как зовет к гибели, но при этом силы исходит так много, что ты благодаря ей же преодолеваешь смерть. Вместо гроба — пляски, вместо последней записки — спасительная истерика.
Такие энергетические потоки проходят через любого творческого человека — и во времена летовского расцвета эти силы распада и творения пробивали себе путь самыми разными способами. Многих они отравляют так, что сводят в могилу раньше срока. Летов продержался подольше многих — и не только прошел этот путь рука об руку со страшной силой, но и смог её приручить, и приласкать.
И примириться с ней. Главный сюжет, за которым следишь, листая страницы — это отношения человека со смертью, которая то идёт по улице, то манит из леса. Как сологубовская недотыкомка, она мелькает и зовёт, и иногда так соблазнительно ей поддаться.
Но надо жить. Проходят мгновения слабости и боли, и в конце концов, остается четкое понимание — надо жить назло всем и всему, жить долго и счастливо.
По возможности — вечно.
Часовой у входа встал
Город до смерти устал
Старый город голодал
Враг оружье отобрал
* Минюст РФ внес Александра Горбачева в реестр иностранных агентов.
#сенников #рецензии_на_кенотафе
«Кенотаф» — издание, которое внимательно следит за миром букв, анализирует его — и иногда подает сигналы во Вселенную об усвоенном материале. В этот раз Егор Сенников решил произвести передачу шифровки о биографии Егора Летова «Он увидел солнце», написанной Александром Горбачевым*. Книга уже вышла на бумаге в издательстве «Выргород» — и Егор Сенников уверен: перед нами одна из самых жизнеутверждающих книг последнего времени.
Это болото источает заразу.
Я вижу лица со следами проказы.
Сетью землю покрыли заводы.
Гадят и срут, убивая ее!
В 1960-е годы в Сибири были обнаружены месторождения черного золота. Найденное ископаемое топливо должно было изменить всё — десятки тысяч людей были заняты их освоением, принимались государственные программы, подписывались договоры с западногерманским правительством. Из глубин Сибири потянулась вдаль труба. Полвека она влияла на судьбы континента, а из перенесённых по ней богатств рождались состояния, политические альянсы, особняки, дороги и прочие интересные вещи.
И в те же годы, в той же Сибири забил еще один фонтан, напор которого оказался таким мощным, что сносил не только башни, но, казалось, мог снести и весь мир. Из него нам еще черпать и черпать — и цены на его содержимое неуклонно растут.
В 1960-е в Сибири родился Егор Летов.
Книга Александра Горбачева о нём — это попытка описать путь и судьбу этого странного зверя, этого передатчика смыслов, которые он извлекал то ли с неба по трубе, то ли из глубин сибирских руд. И попытка эта крайне удачная.
Когда-то меня очень удивляло название и фильма, и фонда Александра Сокурова — «Пример интонации». «Почему интонация, откуда на ней такой акцент?» — думал я. С годами же я понял, что интонация — самая важная вещь, которая, чаще всего, стоит выше и формы, и сути. И в этой книге — интонация найдена правильная: она не панибратская, здесь нет попытки прикинуться другом и хорошим знакомым Летова, но, все равно она очень личная. Она тактичная и уважительная, иногда может быть даже с перебором — были места, где хотелось автора под руку подтолкнуть и сказать: давай же, попробуй тут ударить.
Но удара не следует. Лишь спокойный изучающий взгляд.
Эта книга не похожа на самого Летова — это не ураган или невротичный хаос; больше похожа на пришёпетывание Леонида Федорова в микрофон, если бы он спокойно описывал мир вокруг себя.
В подворотне бьется чёрная сотня,
В переулке будут жертвы и трупы.
В интервью «Кенотафу» Горбачев говорил, что сейчас для него лично «важнее всего в Летове то, что он показывает, как жить, действовать и гореть в ситуации тотального поражения и пиздеца». И эта линия здесь есть, но не она здесь самая главная и вдохновляющая.
Мы следим за тем, как через одного человека проходит огромное количество энергии, а он ей честно делится с окружающим миром. И энергия эта страшная — она вроде как зовет к гибели, но при этом силы исходит так много, что ты благодаря ей же преодолеваешь смерть. Вместо гроба — пляски, вместо последней записки — спасительная истерика.
Такие энергетические потоки проходят через любого творческого человека — и во времена летовского расцвета эти силы распада и творения пробивали себе путь самыми разными способами. Многих они отравляют так, что сводят в могилу раньше срока. Летов продержался подольше многих — и не только прошел этот путь рука об руку со страшной силой, но и смог её приручить, и приласкать.
И примириться с ней. Главный сюжет, за которым следишь, листая страницы — это отношения человека со смертью, которая то идёт по улице, то манит из леса. Как сологубовская недотыкомка, она мелькает и зовёт, и иногда так соблазнительно ей поддаться.
Но надо жить. Проходят мгновения слабости и боли, и в конце концов, остается четкое понимание — надо жить назло всем и всему, жить долго и счастливо.
По возможности — вечно.
Часовой у входа встал
Город до смерти устал
Старый город голодал
Враг оружье отобрал
* Минюст РФ внес Александра Горбачева в реестр иностранных агентов.
#сенников #рецензии_на_кенотафе
❤31😁2🤯1