Легендарный Сюткин сообщает базу про цезаристскую стратегию российских элит по разделению и властвованию. Другое дело, что объективных социальных барьеров между прекариями и пролетариями тоже хватает. Это и укорененность в совсем разных нишах в глобальном разделении труда, и отношение к семье, и потребление информации. Так что остается только пожелать удачи этим самым новым народникам! Может быть, они будут поуспешнее, чем те старорежимные.

Левое народничество


Вчера после одной довольно интересной дискуссии сформулировал свои разногласия со старшими товарищами. Мне кажется, что разговор о фашизоидности народа политически вреден. В конечном счете, если мы исходим из предпосылки, что народ сам по себе готов устраивать погромы мигрантов, геев и украинцев (можно вставить что-то свое по желанию), то правительство оказывается «единственным европейцем». Ок, с сувереном на старости лет случился экзистенциальный кризис, но есть же еще либеральный экономический блок в правительстве и политические реалисты в спецслужбах. Система сильнее экзистенции, поэтому рано или поздно именно элитные группы смогут с этой фашизоидностью покончить. Короче, неизбежным следствием разговора о фашизоидности народа оказывается инвестирование своих политических ожиданий в ту или иную элитную группу.

Но дело обстоит еще хуже. Само здание позднего путинизма построено на противопоставлении творческого класса из больших городов и т.н. «глубинного народа», то есть люмпенизированного населения из маленьких вымирающих городов и деревень. Глубинный народ поддерживает Путина, потому что боится, что «креаклы», как называл их когда-то Пряников, устроят ему в деревне гей-парад с обязательным посещением. А креаклы готовы к коллаборационизму, потому что «народ не тот», «генофонд нации уничтожили», «колея истории» и так далее. Короче, можно немного заработать на сотрудничестве с режимом, а потом получить гражданство Германии или Израиля и забыть все, как страшный сон. В итоге совершенно случайно возникшая в России элитная группировка, находящаяся в кризисе из-за отсутствия хоть какой-то легитимности и видения будущего, удерживается из-за элементарной уличной разводки. Более того, во время мобилизации, когда глубинный народ пошел зарабатывать деньги с оружием в руках для того, чтобы отдать кредиты, а креаклы уехали, пространство для этой разводки стало еще больше.

Но врагом и тех, и других является как раз наша безумная полупериферийная капиталистическая элита, уничтожающая их общее будущее. Соответственно, единственный шанс что-то с ней сделать – это альянс т.н. креаклов и глубинного народа. Я не знаю, как этого добиться, у меня нет в этом смысле никакого последовательного политического проекта. Тем не менее, не делать из народа врага, не обвинять его в фашизоидности, которая буквально навязывается ему медиа – это уже будет небольшой, но важный шаг. Можно назвать это новым изданием народничества или левым популизмом. Понятно, что народничества тоже недостаточно: замыкаясь в национальных границах, оно действительно рискует стать фашизоидным. В идеале такое народничество из ограниченного должно стать всеобщим (см. идею мировой республики). Но именно в качестве первого шага оно кажется необходимым.

Мой круг по спасению мира

Майкл Фаррелл – крайне необычный персонаж. Карьеру в американских университетах он ковал на хардкорных количественных исследованиях семьи на стыке социологии и психологии. Среди его тейков: материнство у лесбийских пар, адаптация разных поколений тайванцев к американскому обществу и злоупотребление анаболиками у подростков. Однако в 2001 году он опубликовал книгу, которая резко выпадает из стройного ряда подобных публикаций в его CV. Как я смею догадываться, он писал (если не сказать лелеял) ее текст на досуге.

«Коллаборативные круги» посвящены изучению феномена творчества в небольших дружеских группах на основании оставшихся биографических свидетельств. Фаррелл сравнивает шесть наиболее близких его сердцу кейсов: филологов-гиков вокруг Толкиена и Льюиса, французских художников-импрессионистов, неформальных учеников гуру американской литературной критики Джона Рэнсома, тусовку основателей психоанализа, Блумсберийский кружок и the Ultras – первую в истории США активистскую группу по борьбе за права женщин середины XIX века. Всех их объединяла динамика насыщенного коллективного движа в искусстве, науке или и там, и там одновременно.

Как и другие работы по качественной социологии, труд Фаррелла богат главным образом насыщенными описаниями. Например, интимными подробностями непростых отношений между участниками, в которых было густо перемешано личное и профессиональное. Однако теоретическую жилку у хорошего социолога полностью не вытравишь. Среди его удачных обобщений, во-первых, описание закономерностей жизненного цикла любой такой группы: от невинного знакомства участников в молодости до тяжелого разрыва в зрелости. Во-вторых, классификация социальных ролей, необходимых для создания полноценного творческого круга. Например: страйкер, ловец, кашевар или парень со связями.

Автор в основном и ориентировался на теоретическую дискуссию между последователями Пьера Бурдье и многочисленными интеракционистами. Фаррелл стремился показать, что между уровнями полей культурного производства и символическими взаимодействиями существует промежуточный уровень коллаборативных кругов, в котором сливаются структура и агентность.

В результате книга была неожиданно тепло принята именно среди SSSH-публики. Благосклонную рецензию на нее написал Рэндалл Коллинз, Нил Маклафлин сделал на основе теории серию публикаций про Франкфуртскую школу, а сетевые аналитики академического мира, которым традиционно не хватает собственной теории, начали применять идеи Фаррелла к наукометрическим показателям. В итоге по цитируемости книга вырвалась в топ среди его публикаций. Мораль этой истории проста. Никогда не забрасывайте по-настоящему близкую вам тему, даже если она немного странненькая. Когда-нибудь именно она взлетит выше всего.

Не особо понимаю и принимаю жанр надрывных и экзальтированных постов в соцсетях о прошедшем годе войны от граждан РФ. Не хочу никого обидеть, но смысла в этом, кроме virtue signaling, за редкими исключениями, я не вижу. Сегодня, пожалуй, пойду на митинг в Ереване. Тоже немного бессмысленный и ушедший в прошлое жанр, но хоть с друзьями и коллегами увижусь вживую. Что же касается трезвого и спокойного публичного высказывания, Григорий все уже сформулировал за меня.

За несколько дней до начала вторжения социолог Григорий Юдин в точности описал, какой будет эта война. «Медуза» поговорила с ним о том, как она завершится

Григорий Юдин был одним из немногих российских экспертов, которые в феврале 2022 года не сомневались в том, что военное столкновение России и Украины неизбежно. В своей статье, опубликованной за два дня до начала вторжения, социолог утверждал, что очень скоро начнется большая война, россияне вслед за Кремлем будут обвинять в этом Запад, а международные санкции не смогут остановить Путина. Прогнозы Юдина сбываются.

В феврале 2023-го специальный корреспондент «Медузы» Маргарита Лютова поговорила с исследователем о том, зачем Путину нужна «война навсегда» — и что делать, чтобы в России все-таки развернулось широкое антивоенное движение.

Свободный (от ценностей) университет

Михаил Соколов проницательно написал для блога CISRUS о ближайших намерениях министерства науки и высшего образования по отношению к обществоведам и гуманитариям. Попробую вольно пересказать некоторые его тезисы. (Вместе с тем, советую ознакомиться в оригинале не только с этим текстом Михаила, но и с другими материалами ресурса. Среди контрибьюторов: Катерина Губа, Наталья Форрат и многие другие отличные эксперты по теме академической сферы.)

Итак, все, кто боится возвращения сталинских практик управления наукой, могут спать спокойно. Это настолько же реально, сколько и перевод промышленности на плановые рельсы. Никто никого не будет заставлять преподавать хазинскую конспирологию по методичкам. Методичек никто не напечатал, да и не собирается. Времена изменились безвозвратно.

Это, конечно, на самом деле не означает ничего хорошего для работников науки и образования. Вместо мягкой идеологической промывки мозгов чиновники будут задействовать грубые финансово-административные стимулы: найм исключительно с внутреннего рынка труда, негарантированные контракты, избирательная цензура тем исследования. В общем-то, ничего нового. Многое из этого давно применялось. Однако масштабы расширяются.

В очередной раз задумался, что эскапистская нейтрализация соцгум знания, обычно обрамленная ритуальными ссылками на Вебера или всяких герхардов люббе, отлично уживается с таким вот легально-рациональным господством. Коллега Машуков бы парировал, что, скорее, с патримониальным, но это уже нюансы. Главное, что никаких ценностей в этом царстве ледяной мглы и суровости точно не осталось.

Гея настолько очистилась, что меня позвали провести ридинг по акторно-сетевой теории! Я, конечно, согласился. Кто, кроме меня, объяснит неокрепшим умам, что с ней конкретно не так? Записаться можно по ссылке ниже. Не уверен, что еще остались места, но вдруг.

- Социология/Философия - (???)
02.03. / Четверг / 11:30: Чтение: «Анатомия акторно-сетевой теории».
Место: м.Кропоткинская / Болотная набережная, 15 / Дом культуры «ГЭС-2 /Центр Art & Science - Университет ИТМО
Ссылка: ❗️Запись откроется 27.02. - тут

Ведущий: Андрей Герасимов, социолог, историк, преподаватель ЕУСПБ и НИУ ВШЭ, автор канала "структура наносит ответный удар" @structurestrikesback

Этика против прагматики

Видеоблогер Александр Штефанов недавно стал настоящей звездой рунета. Причина повсеместного интереса заключается в том, что он выпустил документальный фильм на основе своего путешествия в Мариуполь и Донецк этой зимой. По наводке легендарного Сюткина посмотрел и фильм, и пару интервью по его следам.

Прежде всего хочу сказать, что чувак более научно эрудирован и политически трезв, чем 99% российских экспертов и комментаторов. Поразительно, что это уже в 23 года. Если не захлебнется волной хайпа и будет продолжать прогрессировать, то станет большим историком, публичным интеллектуалом, или всеми сразу и одновременно. Желаю ему удачи!

Чуть более подробно напишу про вполне определенную дискуссию вокруг фильма. «Обыкновенную денацификацию» вполне можно рассматривать как любительское социологическое исследование в экстралегальном поле. Александр взял довольно много интервью и еще больше наблюдал за происходящим и делал заметки. Проблема с точки зрения многих его критиков в том, что он мимикрировал под волонтера, раздающего оставшимся в разрушенном городе жителям обогреватели. Якобы это неэтично. Так делать нельзя. Надо информантам и гейткиперам рассказывать про себя абсолютно все.

Я хорошо понимаю проблему этики исследования, когда она встает по отношению к уязвимым группам. Однако тут к Александру как раз нареканий нет. Он либо не показывал лиц тех, кто давал ему интервью, либо вообще не добавлял их в фильм. Его неискренность по факту касается в основном организаторов поездки из «Общества будущего». Также, вероятно, он подвел представителей оккупационной администрации, до которых он не довел факт съемки фильма.

Мне кажется, этот кейс наглядно показывает, что абсолютная честность к информантам и гейткиперам в поле – это смерть любого качественного (в обоих смыслах) исследования. Следование абсолютным этическим стандартам быстро выродилось бы в формализм. Более гибкое управление информацией о себе, напротив, дало возможность получить не просто релевантные, но и общественно значимые сведения. Я думаю, что молодой документалист все делал верно. Хватит фетишизировать этические абстракции. Просто хватит.

Битва титанов

В этом семестре я наконец-то получил возможность немного передохнуть от социологической теории. Вместе с тем, задним числом в голову приходят важные соображения о том, что в ней кажется наиболее актуальным. По крайней мере, для меня. Saw things clearer once you were in my rear view mirror, как писал старик Валлерстайн.

Движок послевоенного канона – это два дебата между титанами соцтеории. Немецкий между Хабермасом и Луманом, французский между Бурдье и Латуром. Надо признать, что мои любимчики могут претендовать в них в лучшем случае на ничью. Хабермас по факту не ответил на построения позднего Лумана, полностью переключаясь на аналитическую политическую философию. Бурдье не выглядел настолько же последовательным и радикальным на фоне Латура и компании в деле продвижения материализма, но и отстроиться от своей прежней репутации циника не смог.

Я думаю, что вся эта полемика продолжает оставаться крайне важной. Еще важнее продолжать ее за ушедших мастеров (в случае Хабермаса, к счастью, это пока уход только из социологии). Пафос критической социологии должен быть защищен от атаки справа. Но чтобы выиграть новый раунд, необходимо сделать твист – поменять соперников по спаррингу. Хабермас лучше всего может проявить себя не в критике коммуникации по Луману, а в критике неудобоваримой теории действия АСТ. Бурдье же может отвлечься от Латура и заняться абсорбированием наиболее интересных наработок теории социальных систем, одновременно избегая солипсистских иллюзий последней.

Отдельная проблема – это как сочетать позиции Бурдье и Хабермаса, ведь их представления о роли социолога в обществе часто взаимно исключает друг друга. На самом деле и здесь есть у меня есть план. Необходимо сосредоточиться на теме, которая близка им обоим: истончение социальной рациональности под действием капиталистической и бюрократической иррациональностей. В перспективе это может дать конвергенцию между тезисами о автономии француза и колонизации немца.

Моментально в море

Вторую неделю наблюдаю в соцсетях вибрации коллективного возбуждения. Сначала горестно скорбели о смерти Глеба Павловского. Теперь восторженно празднуют его день рождения. Все это время недоумеваю и пытаюсь размышлять, как конструирование такого культа можно объяснить с точки зрения социологии академического мира. Тем более как раз недавно на курсе обсуждали многочисленные исследования западных публичных интеллектуалов. Сложилось три гипотезы.

Во-первых, нужно находить и распределять деньги на околоакадемические гуманитарные проекты. Это сделает массу людей вам просто по-человечески благодарными. Но этого, разумеется, слишком мало. Меценатов и покровителей у интеллигенции пруд пруди, но про них говорить обычно скучно. Так что, во-вторых, нужно постоянно авторитетно высказываться в максимально претенциозном, но одновременно мутнейшем ключе по целому ряду вопросов. Чтоб никто не понимал, к чему вы по большому счету ведете, но при этом не мог аргументировано с вами спорить за отсутствием фальсифицируемых тезисов. Это создаст образ настоящего интеллектуала во французском стиле. Но вы же не хотите прослыть очередной говорящей головой среди остальных, верно?

Так что, в-третьих, необходимо постоянно педалировать свою близость к власти. Не к конкретным кругам и учреждениям, а именно к этакому метафизическому ее измерению. Типа, вы прям сами держали руки на этом джойстике, на этих шестеренках под ринопластикой. Это дополнит образ мецената и интеллектуала одновременно мученическими и масонскими обертонами. Смешиваем три этих ингредиента – и вуаля – получается идеальный коктейль символического насилия.

Слушайте, ну если эти гипотезы хотя бы отчасти верны, то у меня просто очень плохие новости о среднем уровне русскоязычной гуманитарной экспертизы. Слава богу, они неверны. Ведь я молод, неопытен, не понимаю, как работает академия, да и вообще Россия. Так что можно не слушать хейт ноунеймов и вернуться к чествованию мастера. С нашей экспертизой все в порядке.

Подумалось, что SSSH, в отличие от STS, еще не дожили до того исторического этапа, когда возникают церкви. Скорее, можно говорить о племенах со своими тотемами и землями. Раньше племена не то что даже враждовали. Просто не подозревали о существовании друг друга. Теперь же они наконец вступили в контакт и пытаются создать племенной союз, чтоб снова не откочевать куда подальше. Хочется верить, что наши инициативы с коллегой Машуковым тоже помогут этому rapprochement социологов и историков, бурдьевистов и интеракционистов, качественников и наукометров.

Это нечасто проговаривается, но в социальных исследованиях науки и технологий есть два условно противостоящих фронта. Стив Фуллер называет это двумя лигами STS, которые по-разному подходят к вопросам ответственности ученых и инженеров, а также тому, какой эффект должны производить их исследования. В этом тексте я рассказываю об обеих лигах, работах их основных авторов (на самом деле только второй) и обращаюсь к вам с вопросом о выборе предпочитаемой стороны.

Рэндалл против всех

В этом месяце исполняется 25 лет с момента публикации «Социологии философий» – пожалуй, второй по частоте ссылок монографии в SSSH. (На русском языке она появилась вскоре после выхода оригинала благодаря инициативе моего земляка Николая Розова, за что ему огромное спасибо.) Увы, за пределами узкого сообщества социологов академической сферы книга не особо популярна. Ее снобистски избегают философы и историки, да и социологи из других отраслей тоже обращаются к ней редко. Я открыл ее первый раз еще будучи студентом-историком, увидев сноску где-то у Георгия Дерлугьяна. «Социология философий» тогда произвела на меня невероятное впечатление. По прошествии лет могу сказать, что по-прежнему считаю ее сверх всякой меры мегаломанским и откровенно недоделанным, но шедевром. Как Храм Святого Семейства Гауди или Use Your Illusion Ганзов.

Почему все же шедевром? По двум причинам: теоретической и эмпирической. Теоретически книга является очень оригинальным примером решения проблемы макро–микро, которую Коллинз отчасти и ввел в оборот. Проблема заключается в построении моста между исторической социологией и микросоциологией. К обоим направлениям Коллинз относился с теплотой и почти во всех крупных работах стремился показать, что между условным Валлерстайном и условным Гарфинкелем на самом деле есть много общего. Он увлечен проблемой и в обсуждаемом труде, избирая для этого конкретный предмет – философию как социальную деятельность.

Связку между двумя пластами анализа Коллинз делает за счет нескольких важных опосредующих концептов. Со стороны макро – это организационный базис – некоторая финансово-административная ниша, которую заполняют своим трудом философы. Она хоть и зависит от управления внешними институтами, будь то греческое рабовладельческое хозяйство, прусский университет или московская мэрия, но предоставляет мыслителям относительную свободу маневра в своих познавательных интересах. Грубо говоря, дает им работу.

Со стороны микро это понятие пространства внимания. По Коллинзу, обмен репликами между философами происходит на уровне повседневности, но в итоге одни интеракции присоединяются к другим только при условии, если участникам удается сфокусироваться на решении одних и тех же абстрактных головоломок снова и снова. Если пространство внимания занято только одним человеком, то хорошего философского спора не получится. Если оно слишком велико, то собравшаяся толпа превращает все в кашу, коллективное мышление прекращается. Ну и ровно посередине последняя важная мезо-идея – мыслительная сеть. Сеть и укоренена в организационном базисе, и подпитывается цепочками философских ритуалов: симпозиумами, лекциями, дискуссиями.

Есть в книге и эмпирический пафос. Это, наверное, единственная такого масштаба энциклопедия различных философских направлений, показывающая их связь с общественно-политическим контекстом, на фоне которого они зарождались. Да, повторюсь, что философы и историки плюются от того, как Коллинз поверхностно интерпретирует Шопенгауэра или смеет писать про японцев, не зная японского языка. Однако если бы он тратил время на все эти вещи, то колоссальная книга и вовсе никогда не была бы закончена. В соответствии с собственной теорией Коллинз организовал конкретное и локальное пространство внимания. За что ему честь и хвала от всех социологов гуманитарных наук.

Пазухи философии

Продолжая тему. Я очень люблю разговаривать со многими коллегами-философами. Зачастую с ними интереснее обсуждать социологическую теорию, чем с самими социологами. Однако в силу профессиональной деформации философы часто считают себя… эмм… находящимися где-то на уровне первой гипотезы Парменида, когда как социологи (даже теоретические), по их мнению, все еще застряли где-то на третьей, четвертой или даже пятой гипотезе. If you know what I mean.

Пожалуй, наиболее четко и при этом довольно корректно сумму этих не всегда проговариваемых претензий я слышал у Григория Юдина. Согласно такой позиции, социологическая теория – отросток политической философии, который забыл о своих корнях. Чтобы проснуться от догматического сна, необходимо обратиться к классике: Макиавелли, Марксу и, конечно, Гоббсу. Коллега Денисов как-то тоже сказал, что, мол, Дюркгейм – это интересно, но есть же стоики, Спиноза, Руссо. У них все уже было про коллективные эмоции. (Кстати, несмотря на все расхождения, рекомендую обратить внимание на образовательный курс Андрея.) Что тут можно ответить?

Во-первых, я согласен, что социология сформировалась в том числе под воздействием философских идей. Собственно, как и любая другая наука. Однако почему идей именно политической философии? Роль эпистемологии, например, была явно даже большей. Мне, например, как исследователю академической сферы гораздо интереснее периодически что-то узнавать о Лейбнице, Канте или Куне, чем о порядком истертом уже Гоббсе и всех его многочисленных комментаторах.

Во-вторых, тут есть некоторый байес генеалогии в целом. Разумеется, социология унаследовала от философии ряд важнейших ее паззлов, но в процессе видоизменила их до неузнаваемости. В биологии, кстати, такие части организмов, которые полностью поменяли свой функционал, называются пазухами. Перья птиц сначала служили обогреву, но потом позволили летать. Длинные пальцы приматов сначала развились для лазанья по деревьям, но потом переориентировались на создание орудий труда. Безусловно, Парсонс не был бы Парсонсом без своей оригинальной интерпретации Гоббса, но это не значит, что один сводится к другому. Словом, я думаю, что своеобразие социологической теории необходимо ценить, а не искать легитимности у более классических дисциплин.

Русский человек на rendez-vous

Где-то месяц назад мне неожиданно приснилась моя учительница русского языка и литературы из средних классов Александра Михайловна. С тех пор часто ловлю себя на воспоминаниях о ней. Пожилая дородная женщина, но очень подвижная, громкая, добродушная. Любила рассказывать классу про себя. Как родилась в Полтавской области, закончила пединститут в Воронеже, по распределению поехала в Комсомольск-на-Амуре, а потом наконец осела в Новосибирске. Иногда в шутку читала нам стихи на украинском, который, как сама говорила, уже порядком позабыла. Ее страстью был именно русский язык. Она могла часами рассказывать, какой необычной ритмической формы были стихи Рукавишникова или как современники недооценили Баратынского.

Однажды она просекла, что многие мои одноклассники хайпуют по экранизации Толкина, и хитро добавила в программу «Хоббита». Мы читали вслух первую главу со знаменитым описанием норы. Она останавливала нас и комментировала, где в тексте эпитеты, где метафоры, а где литоты. Это, конечно, был полный срыв шаблонов. Все были покорены, даже двоечники. Художественную литературу я, честно, не особо любил, но из-за подавляющей харизмы Александры Михайловны читал даже скучнейшие разделы программы. Не хотел ее разочаровывать. Думаю, в том числе из-за таких уроков я уже тогда стал задумываться о том, чтобы стать учителем.

В этих снах и воспоминаниях, несомненно, есть что-то фрейдисткое. Почти двадцать лет прошло, и вот я женат на учительнице русского языка украинского происхождения, которая так же вдохновленно поясняет мне за поэзию и так же троллит за глупые орфографические ошибки на письме. Но есть в них и другой мотив, который постоянно триггерит меня сейчас. Александра Михайловна тогда быстро стала путинисткой. Резоны у нее были понятные. В девяностые ей месяцами задерживали зарплату, а мужа, преподавателя математики, ограбили и убили гопники, когда он шел домой из университета. Она часто делилась тем, как рада новому сильному лидеру, как в стране наступила стабилизация, а жизнь семьи снова наладилась. Ее дочь выросла и начала какой-то свой бизнес.

К сожалению, последний раз навещал ее очень давно. Не знаю даже, в живых ли она. Если да, то наверняка поддерживает войну. Почему-то уверен даже в конкретном нарративе. Что-нибудь про Лермонтова, который тоже был против Николая Палкина и уважал кавказцев, но сражался, потому что офицерская честь и так далее. Вчера под ночь я решил прогуляться. В голове живо разыгрался этот наш воображаемый диалог с ней. Чтоб совсем испортить себе жизнь, я еще включил плейлист из песен, которые в те годы слушал на плейере по дороге в школу. Естественно, меня мигом развезло. На эмоциях зашел на какую-то незнакомую улицу. Безуспешно пытался найти, где присесть. Не расплакался, но был близок к тому. Умного социологического финала не будет. Иногда социолог – просто человек.

No
No more sorrow
I've paid for your mistakes
Your time is borrowed
Your time has come to be replaced

ЧФК «Зиновьев»

На минувшей неделе почти все наверняка следили за новым этапом в удушении Шанинки, а оттого пропустили этот интереснейший материал The Insider про другую длительную академическую разборку – теперь уже вокруг ИФ РАН. Люди из окружения Малафеева не оставляют попыток в той или иной форме отжать учреждение. Представлена вся хронология событий с марта 2021 года до настоящего времени. Спасибо коллеге Коновалову, обратившему на него внимание нашей редакции.

Могу резюмировать мысли после прочтения примерно так. Насколько я себе представляю, различные элитные кланы и раньше имели огромное влияние на происходящее в гуманитарной академии. Однако их сила все же ограничивалась с одной стороны образовательной бюрократией, а с другой – остатками научной коллегиальности в лице отдельных звездных ученых или коллективов. Сейчас бюрократия все больше охватывается пароксизмом, а ученые не могут прибегать к авторитету западной науки через хирши и скопусы, поэтому даже государственные исследовательские институты со всеми кадрами можно фактически приватизировать, ни у кого не спросив.

Все это, конечно, является регрессом к какому-нибудь XVII веку, когда ученые должны были искать работу гувернерами или астрологами у герцогов, чтобы не погибнуть в ходе очередной войны за чье-то наследство или не быть обвиненными в ереси. Познание при таком подходе – это просто часть феодального хозяйства и ничего более. Остается надеяться, что так же, как и тогда, в какой-то момент на горизонте забрезжит свет Просвещения. Желаю отважному коллективу института дождаться этого момента.