Наткнулся на отличную книжную серию The Making of the Modern World. За громким и расплывчатым названием на деле скрывается простая как сапог история международных отношений после Второй мировой. Никаких изысканных интерпретаций – только ключевые события и основные акторы. Книги разделены по странам и регионам (США, Ближний Восток, Китай и др.) или по проблемам (деколонизация, беженство, институты ООН и т. п.). Есть и том о внешней политике СССР, да и в других книгах упоминаний о нем немало. Ссылки на конкретные издания давать не буду – они легко находятся в онлайн-библиотеках.

В США повсюду эти дурацкие светофоры с кнопками для ожидания. Жму на кнопку. Переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо жду, когда загорится зеленый. Вдруг со спины ко мне начинают приближаться раскаты сабвуфера: «Бум-бум-БУМ-БУУМ!» Оборачиваюсь – ко мне вальяжно подгребает черный парень баскетбольного роста с огромной колонкой на плече, из которой фигачит хип-хоп. Я пораженно оглядываю его снизу вверх. Он, заметив на себе мой взгляд, произносит: «Bro, if your hair is curly, you have nothing to worry about!» Я показываю ему большой палец. Наконец-то загорается зеленый. Мы расходимся.

Почему реализм не работает

Чем больше я по сути интересов ухожу в историю Холодной войны, тем чаще сталкиваюсь с популярностью концепций школы геополитического реализма для объяснения ее событий. Только ленивый сейчас не пишет в Интернете про многополярность, а Миршаймер вообще стал главным кумиром мужиков в майках-алкоголичках по всему миру. Несмотря на то, что некоторые тейки этой школы мне кажутся заслуживающими внимания, в голове давно зреет желание отмежеваться от нее подальше. Так что запишу-ка я свои промежуточные размышления тут.

Во-первых, самой слабой частью реализма является, как по мне, наивное представление о государстве как о едином и неделимом акторе. Типа, как в мемах про Polandball. Тогда как на деле государство – неустойчивая сеть, свитая из песен и слов компромиссов между различными министерствами, законодательными органами, лоббистскими организациями, общественными движениями и т. д. То, что кажется нерушимым единством, может распасться и быстро пересобраться заново даже в очень иерархической системе. Можно, например, считать размещение ядерных ракет на Кубе результатом стратегического расчета руководства СССР в шахматной игре против США, а можно вспомнить, что изначальным инициатором дружбы с кубинцами было торговое ведомство Микояна, которое просто интересовалось дешевым сахаром на международном рынке. (Кастро, кстати, тогда еще даже не называл себя социалистом и пытался понравиться США.)

Во-вторых, как бы ни была важна конкуренция за военное преимущество над оппонентами, наиболее мощные акторы на международной арене – это мастера строительства долговременных коалиций внутри режима и за его пределами. Суперзлодей, который рвется к безраздельной власти и никому не доверяет, выглядит угрожающе в мультиках, но в реальном мире у него быстро кончатся ресурсы, и он сгорит от overextension. Супергерои-гегемоны ведут себя по-другому. Возможно, ключевым событием Холодной войны стал переход Китая в стан союзников США. Произошло это не потому, что Китай боялся ядерной дубинки американцев больше, чем советской, а потому что ему обеспечили долгосрочные инвестиции, технологии и место в Совбезе ООН. Кроме того, если бы не усилия пакистанских и албанских посредников, никакого договора и вовсе могло не быть.

В-третьих, конечно, все акторы ведут себя в той или иной степени эгоистично и рационально, но конкретные формы этого эгоизма и рациональности отливаются в идеологиях, которые имеют собственную жизнь поверх военных и административных ресурсов. Американские историки-ортодоксы любят представлять СССР как сверхидеологизированную сверхдержаву, которой якобы противостояла чистая и незамутненная рациональность США. В реальности же воинствующий антикоммунизм республиканцев или горячая поддержка малых национализмов демократами поочередно толкали Штаты на авантюрные действия, которые трудно объяснить одними лишь «национальными интересами». И сюда тоже пример советско-китайского раскола: никаких серьезных дилемм безопасности между государствами не было, зато возникло метафизическое несогласие по поводу направления движения к коммунизму.

Пожалуй, надо закончить тем, что в политике вообще нет неидеологизированных акторов, хотя каждый любит изображать именно себя полностью свободным от шор. Поэтому и реализм, начинавшийся как интересное интеллектуальное движение эмигрантов из нацистской Германии типа Нибура и Моргентау, через три поколения стал абстрактной консервативной идеологией, которая многое предписывает, ничего толком не объясняя.

Мои разговоры с обычными американцами за последний год подтверждают: они не только не рады платить налоги, но и в целом мало доверяют государственным органам. Даже те, кто придерживается относительно левых взглядов. Нет смысла дополнительно объяснять, что на такой основе сложно строить оппозицию республиканцам, которые сейчас активно раскурочивают федеральную систему образования. Скорее, в ответ будут набирать популярность лозунги раскурочить что-нибудь в ответ. Например, иммиграционную полицию. Все-таки американцам нужен какой-то свой Артемий Магун, чтобы рассказал, что без институционально сильного государства демократии не бывает.

Отметили с коллегой Кондрашевым начало нового академического года тем, что подвели итоги конкурса мотивационных писем для нашего курса. Шесть авторов самых сильных заявок уже на борту. Считаем часы до первого занятия в этот четверг, где наконец-то познакомимся со всеми участниками. Кстати, если вы пропустили дедлайн, у вас все еще есть возможность записаться на платной основе и скрасить осень глобально-сравнительными обсуждениями СССР за кружечкой чая!

Уже менее чем через час выйдем в эфир и поговорим о Михаиле Сергеевиче, его соратниках-шестидесятниках и продолжающем влиянии Перестройки и Нового политического мышления на текущие события в мир-системе. Ждем ваших вопросов в чате!

И еще небольшой анонс. Завтра в 21-00 по Москве собираемся продолжить разговоры о советском опыте с Андреем Герасимовым и Сашей Кондрашевым. На этот раз только не о его начале, а о самом конце - о МС Горбачеве. Я сам собираюсь в этом контексте кратко рассказать о Гефтере и том, как его осознанный ленинизм привел сначала к диссидентству, а потом и к идее необходимости разрушения позднего Союза. Но больше собираюсь слушать коллег. Подключайтесь! https://www.youtube.com/watch?v=BEprSXG_NH4

Как выглядит полный паралич академической повседневности? Это нежданно-негаданное обновление Zotero! Слава богу, файлы с маркерами и заметками остались на месте, но, чтобы вернуть к ним доступ, надо переустановить все плагины и освоить пока совершенно чуждый интерфейс новой версии. Делать мне это невероятно лень, хотя и надо. Да, знаю-знаю, что цифровые технологии меня немного испортили.

Наткнулся на суперскую лекцию Сергея Абашина «Был ли СССР колониальной империей?». Особо понравился способ презентации – этакий сократический диалог исследователя с самим собой, где он набрасывает аргументы то за, то против. Абашин специально оговаривается, что лучше всего знает историографию и источники по советской Центральной Азии, поэтому и примеры в аргументах взяты только оттуда. После лекции захотелось послушать еще одну, где спор велся бы на основании анализа событий и процессов из внешней политики СССР. Особенно послевоенной. Но такую, вроде, никто еще не давал. Надо нам с коллегой Кондрашевым поставить цель прочитать когда-нибудь именно такую.

Что наша жизнь

Необходимость избавляться от штампов реалистического понимания международной политики последнее время все больше подталкивает меня к необходимости вернуться к изучению теории игр. Не в ее формализованной и математизированной версии, которая господствует сегодня в некоторых разделах экономики, а более интерпретативной и институциональной, которая, увы, вряд ли образует устойчивую школу или традицию. В свое время я узнал об амальгаме подобных исследований в социологии, антропологии, психологии и других дисциплинах, когда ассистировал Михаилу Соколову, но пойти за ним что-то помешало. Надо восстановить историческую справедливость! Младосоколовцы, в бой!

Несмотря на кажущийся индивидуализм, теория игр глубоко социальна. Правда, социальность понимается в ней в духе необщительной общительности Канта, отчасти с трагическим и даже экзистенциалистским пафосом. Как и создатели многих других современных проектов в социальных науках, фон Нойман и Моргенштерн бежали от центрально-европейского хаоса и пытались осмыслить его через проблему напряжения между индивидуальной и коллективной рациональностями. Согласно им, игрокам не всегда удается кооперироваться, но возможность кооперации всегда на столе. Хотя преодоление неопределенности – дело всегда тяжелое и часто неблагодарное.

Я думаю, что многие события Холодной войны как раз могут быть поняты как удачные или не очень решения социальных дилемм. Про Карибский кризис как про the game of chicken очень много написано. Думаю, это знакомый вам сюжет. Но почему бы не поразмышлять о советско-китайском расколе по модели другой игры – охоты на оленей? Или о постепенном распаде движения неприсоединения как о дилемме заключенных с множеством участников? Вообще, чем хороша эта традиция, так это тем, что в ней придумано много красивых моделей, которые лучше сочетаются с историей, чем принято думать. Образец для меня тут – прекрасная историко-социологическая книжка Ивана Ермакофф про падение демократии в Германии 1930-х и Франции 1940-х гг.

Старые читатели тут заметят, что еще одной проблемой является вопрос: как теория игр соотносится с социологическим структурализмом, который я так давно отстаиваю на этом канале? Честный ответ: пока понятия не имею!