#книжная_полка
#очёмпраздник
На стихи Лены Заславской пишут песни «Зверобои» и луганские музыканты. Многие из песен - например, «Едут-едут...» - ушли в народ. И «Благородный Дон».

Вообще диапазона у Лены - на несколько октав, куда легко входят и оммаж Бодлеру, и античные ристания Марсия с Фебом, и лирика о любви

https://youtu.be/VIDHuE9tH5k?list=RDaQrvKgLoEig

#очёмпраздник
#кто_ещё

С Ольгой и Алексеем Черемисовыми я познакомилась в 2016 году на литературно-музыкальном фестивале «Большой Донбасс» в Донецке.
На мои стихи они сделали уже две песни, а в тексте ещё одной стали соавторами.
В конце октября вместо отменённого живого выступления дуэт Черемисовых записал видео: они назвали это концертом тех, кто помнит эпоху дружбы народов.
Ролик на час, но я бы просила вас начать с отметки 53:41. Там Емеля с Илюшей, дорогие моему сердцу.
Хотя до них и «Давнее» на стихи Лукина, и «Колокол» Царёва, и та самая Рио-рита в соавторстве - и это всё, в общем, про этот день и многое другое.

https://youtu.be/T_Mbr_9v2lU

#очёмпраздник
#ктоещё

А у них посуды медной —
крест да пуговица,
и рогатого скота —
ухват да курица.
Им валять бы дурака
да на печке греть бока:
что Емеле,
что Илюше-свет-Муромцу.

Часто хлеба — ни куска,
стол не стол, а так, доска.
Хоть и рыбка дешева, и юшка жиже, но
ведь не просят ни о чём.
А нагрянешь к ним с мечом —
сам баран:
пойдёшь по шерсть —
вернёшься стриженым.

По заулочкам клочки.
По Берлину — казачки.
Рать за ратью,
смолотя,
перемелют — и
всюду Змея чешуя,
пух и прах от Соловья
да с братвой Илья,
да щука с Емелею.

Что посеешь, то пожнёшь:
волчий вой да вострый нож.
Как ни кинь, а всюду клин —
на побоище.
Как на тоненький ледок
снова выпадет снежок,
ждут-пождут на льду всё те же.

Ну а кто ещё?

#очёмпраздник
#херсонес_таврический
Дмитрий Конаныхин и Радиоуниверситет напоминают:

Выпуск 443.
04.11.2020
"Наш Херсонес — наша история, вера, сила и будущее"
Русь пришла к Византии или Византия пришла к Руси? Что для Руси было выгоднее - продолжать грабить соседей или креститься, почему Русь не выбрала ислам и путь джихада, как Севастополь мог быть назван Херсоном, как европейские соседи восприняли притязание Руси на создание места силы и веры, был ли лёгким выбор Владимира, как Херсонес является нашей античностью, почему через Херсонес мы унаследовали не только византийскую веру, но и всю бурную историю становления Православия в Византии, как в Херсонесе вели себя американцы, насколько хорошо изучен Херсонес, как в Севастополе изучают взаимодействие культур, религий, судеб народов, что значит для нас Крым и Херсонес в нашей истории и будущем - смотрите и слушайте беседу с кандидатом исторических наук, директором научно-образовательного центра Севастопольского государственного университета "Большое Средиземноморье" Павлом Владимировичем Кузенковым.
Премьера выпуска 4.11.2020
https://youtu.be/5RGyesmx3zg

#очёмпраздник
#эхо

Бьёт жара кувалдой в темя.
Двое стражников от кельи
старика
волокут — на свет из тени,
на звенящий, жгучий, белый.
И рука
от локтя висит, качаясь
вверх, и вниз, и влево-вправо:
чертит крест.
Был Климент, а стал мощами.
Полдень. Пекло накрывает.
Здешних мест
нет страшнее в Цесарии:
императору Траяну
не перечь.
Отречёшься, говорили,
или каторга. Не станут
плетью сечь:
без еды изнемогая,
будешь ты ломать руками,
точно хлеб,
ноздреватый серый камень.
Невесома плоть нагая.
Слаб и слеп,
он плывёт над белой пылью,
ни следа не оставляя,
словно дух
бестелесный — обессилен.
Тащат, но до корабля ли?
Смотрят. Ждут.

Стражник справа, с бычьей шеей,
так космат и так огромен:
голос — рык —
заглушил не речь, а шелест
узников каменоломен.
Две дыры —
их глаза в сухих глазницах.
Их запёкшиеся губы —
чернота
на белёсых пыльных лицах.
Слева стражник хоть и грубый,
не чета
зверовидному собрату
в медном шлеме, в драной робе.
Ты, Климент,
между стражников распятый,
рукоположён Петром был.
Что вам смерть?

Звон в ушах всё громче — бооооольно!
Понт Эвксинский морщат волны,
плещут в борт.
В море бронзой колокольной
диск горящий, диск багровый
блик кладёт.
Камень привязав за плечи,
тело с грузом в воду скинут.
Унесён
ветром звук надмирной речи
“…на земле что свяжешь …и на
камне сём…”

Демон-стражник сплюнет — канул.
Из груди исходит воздух:
букв “о”
пузырьки цепочкой… гроздью…
В глубине пятно да камень.
Никого.

Семь веков единым мигом
минут.
Миру явят мощи:
жди чудес.
Константин выходит с книгой
на таврическую площадь.
Херсонес
византийский, христианский,
в алтаре вином и хлебом
причасти
краснобая-иностранца.
Здесь под звон, плывущий в небо,
он в горсти
сжал исчерканный пергамент:
руны праславянской речи
или смесь
их с другими языками,
с македонским или грече-
ским, бог весть.

АЗ ЕСМЬ

#очёмпраздник
Войти в Херсонес на ярком ветреном закате под праздничный перезвон Владимирского собора. На Казанскую.

#очёмпраздник
#эхо

Бьёт жара кувалдой в темя.
Двое стражников от кельи
старика
волокут — на свет из тени,
на звенящий, жгучий, белый.
И рука
от локтя висит, качаясь
вверх, и вниз, и влево-вправо:
чертит крест.
Был Климент, а стал мощами.
Полдень. Пекло накрывает.
Здешних мест
нет страшнее в Цесарии:
императору Траяну
не перечь.
Отречёшься, говорили,
или каторга. Не станут
плетью сечь:
без еды изнемогая,
будешь ты ломать руками,
точно хлеб,
ноздреватый серый камень.
Невесома плоть нагая.
Слаб и слеп,
он плывёт над белой пылью,
ни следа не оставляя,
словно дух
бестелесный — обессилен.
Тащат, но до корабля ли?
Смотрят. Ждут.

Стражник справа, с бычьей шеей,
так космат и так огромен:
голос — рык —
заглушил не речь, а шелест
узников каменоломен.
Две дыры —
их глаза в сухих глазницах.
Их запёкшиеся губы —
чернота
на белёсых пыльных лицах.
Слева стражник хоть и грубый,
не чета
зверовидному собрату
в медном шлеме, в драной робе.
Ты, Климент,
между стражников распятый,
рукоположён Петром был.
Что вам смерть?

Звон в ушах всё громче — бооооольно!
Понт Эвксинский морщат волны,
плещут в борт.
В море бронзой колокольной
диск горящий, диск багровый
блик кладёт.
Камень привязав за плечи,
тело с грузом в воду скинут.
Унесён
ветром звук надмирной речи
“…на земле что свяжешь …и на
камне сём…”

Демон-стражник сплюнет — канул.
Из груди исходит воздух:
букв “о”
пузырьки цепочкой… гроздью…
В глубине пятно да камень.
Никого.

Семь веков единым мигом
минут.
Миру явят мощи:
жди чудес.
Константин выходит с книгой
на таврическую площадь.
Херсонес
византийский, христианский,
в алтаре вином и хлебом
причасти
краснобая-иностранца.
Здесь под звон, плывущий в небо,
он в горсти
сжал исчерканный пергамент:
руны праславянской речи
или смесь
их с другими языками,
с македонским или грече-
ским, бог весть.

АЗ ЕСМЬ

#очёмпраздник
#эхо

Бьёт жара кувалдой в темя.
Двое стражников от кельи
старика
волокут — на свет из тени,
на звенящий, жгучий, белый.
И рука
от локтя висит, качаясь
вверх, и вниз, и влево-вправо:
чертит крест.
Был Климент, а стал мощами.
Полдень. Пекло накрывает.
Здешних мест
нет страшнее в Цесарии:
императору Траяну
не перечь.
Отречёшься, говорили,
или каторга. Не станут
плетью сечь:
без еды изнемогая,
будешь ты ломать руками,
точно хлеб,
ноздреватый серый камень.
Невесома плоть нагая.
Слаб и слеп,
он плывёт над белой пылью,
ни следа не оставляя,
словно дух
бестелесный — обессилен.
Тащат, но до корабля ли?
Смотрят. Ждут.

Стражник справа, с бычьей шеей,
так космат и так огромен:
голос — рык —
заглушил не речь, а шелест
узников каменоломен.
Две дыры —
их глаза в сухих глазницах.
Их запёкшиеся губы —
чернота
на белёсых пыльных лицах.
Слева стражник хоть и грубый,
не чета
зверовидному собрату
в медном шлеме, в драной робе.
Ты, Климент,
между стражников распятый,
рукоположён Петром был.
Что вам смерть?

Звон в ушах всё громче — бооооольно!
Понт Эвксинский морщат волны,
плещут в борт.
В море бронзой колокольной
диск горящий, диск багровый
блик кладёт.
Камень привязав за плечи,
тело с грузом в воду скинут.
Унесён
ветром звук надмирной речи
“…на земле что свяжешь …и на
камне сём…”

Демон-стражник сплюнет — канул.
Из груди исходит воздух:
букв “о”
пузырьки цепочкой… гроздью…
В глубине пятно да камень.
Никого.

Семь веков единым мигом
минут.
Миру явят мощи:
жди чудес.
Константин выходит с книгой
на таврическую площадь.
Херсонес
византийский, христианский,
в алтаре вином и хлебом
причасти
краснобая-иностранца.
Здесь под звон, плывущий в небо,
он в горсти
сжал исчерканный пергамент:
руны праславянской речи
или смесь
их с другими языками,
с македонским или грече-
ским, бог весть.

АЗ ЕСМЬ

#очёмпраздник
#крымские_сосны

Нас провожает звук бензопилы,
когда она визжит в руках рабочих.
И мёртвых сосен корни и стволы
уложены рядами вдоль обочин.

В аэропорт автобус, год назад:
орлы сидели на старинных милях,
алел ветвями персиковый сад,
тенями цапли сквозь туман ходили.
Но этот визг…
Назад, через плечо,
жалея сосны, я тянула шею.

Дороги — да, советские ещё,
несовременны и несовершенны,
и тесные, и латанные — те,
что сквозь сады и что уходят в горы,
где пуговицами на животе
тугие купола обсерваторий —
без фонарей, есть свет луны и звёзд,
и без разметки: свой? По габаритам.

Могли ли мы мечтать, что встанет мост
и что к нему протянется «Таврида»?

Впрямую в Севастополь не зайдёт:
замкнётся у кольца на Балаклаву,
где сосны в полный рост за годом год
штурмуют склоны в месте вечной славы.

У нас и так-то с грунтом тяжело.
Война его дробила, зелень срезав
до самых скал.
Что тут взойти могло,
когда не почва, а одно железо?
Так много на один квадратный метр
легло его осколков.
И поныне
находят не взорвавшуюся смерть:
полтонны, тонна в бомбе или мине.

Когда послевоенная весна
всё шелестела клином похоронок,
сюда в вагонах ехала страна —
землёй груженных доверху вагонах.
Со всех краёв — хоть ковш, хоть горсть земли
для Севастополя: держи, родимый.
И деревца сосновые взошли
шеренгами, как по линейке.
И на
Мекензиевых, и на Дергачах
высаживали эту десантуру.
Сапун-горе на раненых плечах
смолой и хвоей залечили шкуру.

Молчали в карауле у знамён
с наградами и именами павших.
Горючими слезами напоён,
стихал и ветер возле братских кладбищ.
Но после — нёс, лелеял семена
из шишек, их крылатками играя.
И вдоль обочин выросла сосна,
за ней ещё, ещё одна, другая,
ушедшие из строя в самовол.

А тут — «Таврида».
Эта поросль в створе.
И под пилой дрожит от визга ствол,
и шишки под ногами хрустнут вскоре.

…Ложится лайнер курсом на восток.
Внизу земля, согретая любовью.
Звенит цикад высоковольтный ток,
и Крымский мост приподнимает брови.
Лавандовых полей лиловый пар
и юных виноградников участки.
Огни, огни, огни: так много фар
на новой трассе.
И такое счастье —
спешить к аэропорту и мосту,
везти на пляж девчонок и мальчишек.

А я надеюсь — вдруг да прорастут
те семена из уцелевших шишек?

#очёмпраздник
#эхо

Бьёт жара кувалдой в темя.
Двое стражников от кельи
старика
волокут — на свет из тени,
на звенящий, жгучий, белый.
И рука
от локтя висит, качаясь
вверх, и вниз, и влево-вправо:
чертит крест.
Был Климент, а стал мощами.
Полдень. Пекло накрывает.
Здешних мест
нет страшнее в Цесарии:
императору Траяну
не перечь.
Отречёшься, говорили,
или каторга. Не станут
плетью сечь:
без еды изнемогая,
будешь ты ломать руками,
точно хлеб,
ноздреватый серый камень.
Невесома плоть нагая.
Слаб и слеп,
он плывёт над белой пылью,
ни следа не оставляя,
словно дух
бестелесный — обессилен.
Тащат, но до корабля ли?
Смотрят. Ждут.

Стражник справа, с бычьей шеей,
так космат и так огромен:
голос — рык —
заглушил не речь, а шелест
узников каменоломен.
Две дыры —
их глаза в сухих глазницах.
Их запёкшиеся губы —
чернота
на белёсых пыльных лицах.
Слева стражник хоть и грубый,
не чета
зверовидному собрату
в медном шлеме, в драной робе.
Ты, Климент,
между стражников распятый,
рукоположён Петром был.
Что вам смерть?

Звон в ушах всё громче — бооооольно!
Понт Эвксинский морщат волны,
плещут в борт.
В море бронзой колокольной
диск горящий, диск багровый
блик кладёт.
Камень привязав за плечи,
тело с грузом в воду скинут.
Унесён
ветром звук надмирной речи
“…на земле что свяжешь …и на
камне сём…”

Демон-стражник сплюнет — канул.
Из груди исходит воздух:
букв “о”
пузырьки цепочкой… гроздью…
В глубине пятно да камень.
Никого.

Семь веков единым мигом
минут.
Миру явят мощи:
жди чудес.
Константин выходит с книгой
на таврическую площадь.
Херсонес
византийский, христианский,
в алтаре вином и хлебом
причасти
краснобая-иностранца.
Здесь под звон, плывущий в небо,
он в горсти
сжал исчерканный пергамент:
руны праславянской речи
или смесь
их с другими языками,
с македонским или грече-
ским, бог весть.

АЗ ЕСМЬ

#очёмпраздник
#ктоещё

А у них посуды медной —
крест да пуговица,
и рогатого скота —
ухват да курица.
Им валять бы дурака
да на печке греть бока:
что Емеле,
что Илюше-свет-Муромцу.

Часто хлеба — ни куска,
стол не стол, а так, доска.
Хоть и рыбка дешева, и юшка жиже, но
ведь не просят ни о чём.
А нагрянешь к ним с мечом —
сам баран:
пойдёшь по шерсть —
вернёшься стриженым.

По заулочкам клочки.
По Берлину — казачки.
Рать за ратью,
смолотя,
перемелют — и
всюду Змея чешуя,
пух и прах от Соловья
да с братвой Илья,
да щука с Емелею.

Что посеешь, то пожнёшь:
волчий вой да вострый нож.
Как ни кинь, а всюду клин —
на побоище.
Как на тоненький ледок
снова выпадет снежок,
ждут-пождут на льду всё те же.

Ну а кто ещё?

#очёмпраздник
#эхо

Бьёт жара кувалдой в темя.
Двое стражников от кельи
старика
волокут — на свет из тени,
на звенящий, жгучий, белый.
И рука
от локтя висит, качаясь
вверх, и вниз, и влево-вправо:
чертит крест.
Был Климент, а стал мощами.
Полдень. Пекло накрывает.
Здешних мест
нет страшнее в Цесарии:
императору Траяну
не перечь.
Отречёшься, говорили,
или каторга. Не станут
плетью сечь:
без еды изнемогая,
будешь ты ломать руками,
точно хлеб,
ноздреватый серый камень.
Невесома плоть нагая.
Слаб и слеп,
он плывёт над белой пылью,
ни следа не оставляя,
словно дух
бестелесный — обессилен.
Тащат, но до корабля ли?
Смотрят. Ждут.

Стражник справа, с бычьей шеей,
так космат и так огромен:
голос — рык —
заглушил не речь, а шелест
узников каменоломен.
Две дыры —
их глаза в сухих глазницах.
Их запёкшиеся губы —
чернота
на белёсых пыльных лицах.
Слева стражник хоть и грубый,
не чета
зверовидному собрату
в медном шлеме, в драной робе.
Ты, Климент,
между стражников распятый,
рукоположён Петром был.
Что вам смерть?

Звон в ушах всё громче — бооооольно!
Понт Эвксинский морщат волны,
плещут в борт.
В море бронзой колокольной
диск горящий, диск багровый
блик кладёт.
Камень привязав за плечи,
тело с грузом в воду скинут.
Унесён
ветром звук надмирной речи
“…на земле что свяжешь …и на
камне сём…”

Демон-стражник сплюнет — канул.
Из груди исходит воздух:
букв “о”
пузырьки цепочкой… гроздью…
В глубине пятно да камень.
Никого.

Семь веков единым мигом
минут.
Миру явят мощи:
жди чудес.
Константин выходит с книгой
на таврическую площадь.
Херсонес
византийский, христианский,
в алтаре вином и хлебом
причасти
краснобая-иностранца.
Здесь под звон, плывущий в небо,
он в горсти
сжал исчерканный пергамент:
руны праславянской речи
или смесь
их с другими языками,
с македонским или грече-
ским, бог весть.

АЗ ЕСМЬ