#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп.
«Гайки все иностранные, но скрутили сами»
Эксперт в области искусственного интеллекта о трудностях технологических компаний и цифровизации (на условиях анонимности):
Не все смогли воспользоваться появившимися возможностями
Технологические российские гиганты оказались в ситуации, когда их конкуренты уходят из страны, освобождают ниши. Вроде как это дает им большие возможности, но мне не кажется, что они смогли этими возможностями воспользоваться. Все попали в ситуацию хеджирования своих рисков, начали останавливать инвестиционные программы. Если бы они могли раньше заменить конкурентов, то нашли бы административный ресурс от них избавиться. Но дело в компетенциях, было недостаточно мощности. Поэтому вряд ли они испытали от этого какой-то позитив.
Снизился объем рынка, но сохранился объем научного сотрудничества
В области искусственного интеллекта государство свои инвестиции сохранило, частники – прикрыли. В первой половине года многие компании отменили свои планы по закупке в части интеллектуальных алгоритмов. Отменялись зарубежные заказы. Больших вложений в эту сферу не происходило. Вместе с тем, любопытный факт: российских ученых позвали на зарубежные конференции по искусственному интеллекту в том же объеме, что и в позапрошлом году. Санкции никак не отразились на желании западного комьюнити сотрудничать с русскими продвинутыми дата-саентистами. Визы дали, выступить дали.
Дефицит специалистов среднего уровня
С кадрами в сфере искусственного интеллекта непонятная ситуация. Мы традиционно говорим, что есть кадровый дефицит, но ключевой поинт в том, что это дефицит middle-разработчиков. У нас сейчас очень большие мощности по выпуску новобранцев. Есть одна статистика от Петрозаводского государственного университета: количество сотрудников, которые относятся к людям, занятым в сфере Data Science, выросло за год с 80 до 95 тыс. С учетом того, что система высшего образования выпускает каждый год порядка 2-3 тыс. дата-саентистов, еще пара-тройка тысяч доучивается на онлайн-курсах, годовой прирост действительно может быть от 6 до 10 тыс, если текучие айтишники переучиваются еще сами по себе. Но это джуны. Они хороши для использования готовых библиотек. Это к вопросу: чей искусственный интеллект? Мы говорим, наш – гайки все иностранные, но скрутили сами.
Апогей цифровизации еще впереди
Цифровая экосистема государства еще не в тупике, потому что мы видим все больше интеграций всего со всем. Все цифровизуется. Это экстенсивное движение. Коммуникации между человеком и государством переходят в цифру и ускоряются. Хороший пример – налоговая, они вообще лидеры. Вот я открыл индивидуальный инвестиционный счет, не выходя из дома, из брокерской компании мне прислали скан моих документов, я загрузил, меня спросили, на какой счет отправить деньги. Следующий шаг – проактивность, когда тебе и делать ничего не надо: просто заплатил брокерской компании, а через 3 месяца государство само отдало деньги, начислило вычет.
Мне не кажется также, что у бизнеса будет тупик в развитии. Технологии чуть подотстали. Когда мы наконец полностью оцифруем человека, возникнет возможность моделировать взаимодействие цифрового клиента с цифровой экосистемой, что создаст массу дополнительных сервисов. Я прошел в метро, меня сфотографировали, зафиксировали в моем цифровом профиле информацию, что у меня волосы отросли. Скорее всего, «Бритва» мне пришлет приглашение со скидкой. Я думаю, в эту сторону дальше все двинется, будет больше связности.
«Гайки все иностранные, но скрутили сами»
Эксперт в области искусственного интеллекта о трудностях технологических компаний и цифровизации (на условиях анонимности):
Не все смогли воспользоваться появившимися возможностями
Технологические российские гиганты оказались в ситуации, когда их конкуренты уходят из страны, освобождают ниши. Вроде как это дает им большие возможности, но мне не кажется, что они смогли этими возможностями воспользоваться. Все попали в ситуацию хеджирования своих рисков, начали останавливать инвестиционные программы. Если бы они могли раньше заменить конкурентов, то нашли бы административный ресурс от них избавиться. Но дело в компетенциях, было недостаточно мощности. Поэтому вряд ли они испытали от этого какой-то позитив.
Снизился объем рынка, но сохранился объем научного сотрудничества
В области искусственного интеллекта государство свои инвестиции сохранило, частники – прикрыли. В первой половине года многие компании отменили свои планы по закупке в части интеллектуальных алгоритмов. Отменялись зарубежные заказы. Больших вложений в эту сферу не происходило. Вместе с тем, любопытный факт: российских ученых позвали на зарубежные конференции по искусственному интеллекту в том же объеме, что и в позапрошлом году. Санкции никак не отразились на желании западного комьюнити сотрудничать с русскими продвинутыми дата-саентистами. Визы дали, выступить дали.
Дефицит специалистов среднего уровня
С кадрами в сфере искусственного интеллекта непонятная ситуация. Мы традиционно говорим, что есть кадровый дефицит, но ключевой поинт в том, что это дефицит middle-разработчиков. У нас сейчас очень большие мощности по выпуску новобранцев. Есть одна статистика от Петрозаводского государственного университета: количество сотрудников, которые относятся к людям, занятым в сфере Data Science, выросло за год с 80 до 95 тыс. С учетом того, что система высшего образования выпускает каждый год порядка 2-3 тыс. дата-саентистов, еще пара-тройка тысяч доучивается на онлайн-курсах, годовой прирост действительно может быть от 6 до 10 тыс, если текучие айтишники переучиваются еще сами по себе. Но это джуны. Они хороши для использования готовых библиотек. Это к вопросу: чей искусственный интеллект? Мы говорим, наш – гайки все иностранные, но скрутили сами.
Апогей цифровизации еще впереди
Цифровая экосистема государства еще не в тупике, потому что мы видим все больше интеграций всего со всем. Все цифровизуется. Это экстенсивное движение. Коммуникации между человеком и государством переходят в цифру и ускоряются. Хороший пример – налоговая, они вообще лидеры. Вот я открыл индивидуальный инвестиционный счет, не выходя из дома, из брокерской компании мне прислали скан моих документов, я загрузил, меня спросили, на какой счет отправить деньги. Следующий шаг – проактивность, когда тебе и делать ничего не надо: просто заплатил брокерской компании, а через 3 месяца государство само отдало деньги, начислило вычет.
Мне не кажется также, что у бизнеса будет тупик в развитии. Технологии чуть подотстали. Когда мы наконец полностью оцифруем человека, возникнет возможность моделировать взаимодействие цифрового клиента с цифровой экосистемой, что создаст массу дополнительных сервисов. Я прошел в метро, меня сфотографировали, зафиксировали в моем цифровом профиле информацию, что у меня волосы отросли. Скорее всего, «Бритва» мне пришлет приглашение со скидкой. Я думаю, в эту сторону дальше все двинется, будет больше связности.
#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп.
Общество – как мешок картошки. Старые механизмы трещат по швам
Известный социолог/политолог о потенциале «левого поворота» в общественных взглядах и состоянии среды. Цитата анонимна (не договаривались о публичности).
Что касается «левого сдвига» в обществе, потребность в нем объективно есть, и определенные сценарии возможны, но они не реализуемы при данном политическом и социально-психологическом контексте. Это большая проблема российского общества – при его нынешнем состоянии ни одна идея не пойдет. Пока общество не прошло некоторые встряски, которые изменят социальные структуры, оно не способно к конструктивной солидаризации.
Мы пришли к тому, что общество оказалось сильно дестабилизировано – и сверху, и снизу. Есть такое выражение – «классовые интересы капитала», но капитал российский тоже разбит на группы, которые друг с другом не сильно взаимодействуют. Патроната, как во Франции, нет. Там основные корпорации находятся в некоем взаимодействии: хотите, не хотите, но вы ходите на переговоры с профсоюзом, вы должны выработать общую позицию по какому-то вопросу, как бы вы ни конкурировали между собой. В России же каждая группа капитала предпочитает договориться с конкретными чиновниками. Между ними нет солидарности, они не смогут договориться и сделать что-то для общего блага – каждый действует в пределах своей корпорации, но большая часть общества находится за ее пределами.
Кроме того, на уровне общества есть так называемая атомизация, сильная разобщенность. Вахитов это определил как молекуризацию. Мне такой термин нравится больше: атомы – каждый за себя, но в России, скорее, есть крошечные общины: семья, несколько ближайших друзей. Каждая из них враждебна или как минимум осторожна по отношению к остальным. Поэтому попытки запуска больших общих процессов безуспешны.
Маркс называл это «мешок картошки». Картофель – это община, а мешок – государство. У картофеля своей структуры нет, если мешок развязать, то все рассыпется. Рынок ведет к разобщению, и поэтому капитализм вынужден сохранять и развивать внерыночные институты, чтобы самого себя не разрушить. Поэтому, например, монархия в Британии будет существовать – это часть компенсаторных механизмов.
В России внерыночные компенсаторные механизмы либо остались от советского времени и разрушаются, либо искусственно воспроизводятся уже как диктаторство. Оставшиеся обломки социального государства не функционируют как целое. И каждый обломок живет своей бюрократической жизнью. Это мешок, который компенсирует рассыпание. Все видят, что он уже трещит по швам, ткань посыпалась, но будут затягивать его дальше. И мы не знаем, где мешок порвется – что меня больше всего пугает как социолога и как обывателя. Второй вариант – сознательная реконструкция социума, выстраивание социальных институтов. Но для этого я пока не вижу политической воли или других сил.
Общество – как мешок картошки. Старые механизмы трещат по швам
Известный социолог/политолог о потенциале «левого поворота» в общественных взглядах и состоянии среды. Цитата анонимна (не договаривались о публичности).
Что касается «левого сдвига» в обществе, потребность в нем объективно есть, и определенные сценарии возможны, но они не реализуемы при данном политическом и социально-психологическом контексте. Это большая проблема российского общества – при его нынешнем состоянии ни одна идея не пойдет. Пока общество не прошло некоторые встряски, которые изменят социальные структуры, оно не способно к конструктивной солидаризации.
Мы пришли к тому, что общество оказалось сильно дестабилизировано – и сверху, и снизу. Есть такое выражение – «классовые интересы капитала», но капитал российский тоже разбит на группы, которые друг с другом не сильно взаимодействуют. Патроната, как во Франции, нет. Там основные корпорации находятся в некоем взаимодействии: хотите, не хотите, но вы ходите на переговоры с профсоюзом, вы должны выработать общую позицию по какому-то вопросу, как бы вы ни конкурировали между собой. В России же каждая группа капитала предпочитает договориться с конкретными чиновниками. Между ними нет солидарности, они не смогут договориться и сделать что-то для общего блага – каждый действует в пределах своей корпорации, но большая часть общества находится за ее пределами.
Кроме того, на уровне общества есть так называемая атомизация, сильная разобщенность. Вахитов это определил как молекуризацию. Мне такой термин нравится больше: атомы – каждый за себя, но в России, скорее, есть крошечные общины: семья, несколько ближайших друзей. Каждая из них враждебна или как минимум осторожна по отношению к остальным. Поэтому попытки запуска больших общих процессов безуспешны.
Маркс называл это «мешок картошки». Картофель – это община, а мешок – государство. У картофеля своей структуры нет, если мешок развязать, то все рассыпется. Рынок ведет к разобщению, и поэтому капитализм вынужден сохранять и развивать внерыночные институты, чтобы самого себя не разрушить. Поэтому, например, монархия в Британии будет существовать – это часть компенсаторных механизмов.
В России внерыночные компенсаторные механизмы либо остались от советского времени и разрушаются, либо искусственно воспроизводятся уже как диктаторство. Оставшиеся обломки социального государства не функционируют как целое. И каждый обломок живет своей бюрократической жизнью. Это мешок, который компенсирует рассыпание. Все видят, что он уже трещит по швам, ткань посыпалась, но будут затягивать его дальше. И мы не знаем, где мешок порвется – что меня больше всего пугает как социолога и как обывателя. Второй вариант – сознательная реконструкция социума, выстраивание социальных институтов. Но для этого я пока не вижу политической воли или других сил.
#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп.
«Для большой социальной мутации требуется 5-7 лет»
Андрей Максимов, руководитель научно-исследовательского Центра территориальных изменений и городского развития РАНХиГС, о сдвигах в гражданской идентичности и факторах ее укрепления:
Идентичность без перемен
Самосознание, уж тем более идентичность, – это вещи глубоко инерционные, и даже серьезные изменения политического расклада, вызовы социальной жизни и информационные рамки, которые это сопровождают, в краткосрочной перспективе не приводят к грандиозным изменениям. Мне кажется, что базовый характер восприятия себя как нации глобальным образом не изменился. Это отчасти связано с тем, что психофизическая встряска оказалась далеко не того масштаба, который можно было представить в феврале прошлого года. В конечном счете все сгладилось ощущением, которое превалирует сегодня: где-то что-то наверху или на фронтах происходит, но нашу жизнь это прямо не затрагивает.
То есть мне кажется, что в массе своей люди не испытывают глубокого эмоционального потрясения от происходящих событий. Они воспринимают это так, что государство ведет защиту наших интересов. Но не нашими силами. Выполняет свою задачу. Но это не меняет нашу картинку и представление о реальности, все равно воспринимается как часть некой нормы. Поэтому я считаю, что говорить о глобальных изменениях в восприятии себя не стоит. На данный момент общественное сознание находится в сопоставимой точке с тем, что было до СВО. Для того, чтобы произошла большая социальная мутация, должно пройти 5-7 лет, а то и несколько десятилетий.
Этническое разделение
Отдельный момент – это восприятие разницы между украинцами и русскими, этническое разделение. Здесь какое-то брожение умов наверняка происходит. Не произошло негативизации образа рядовых украинцев. Но есть недоумевающее наблюдение: мы считали, что мы почти один народ. Это так или не так? Насколько мы далеки друг от друга? И то об этом размышляет минимум людей. Абсолютное большинство, даже встречая человека с украинской фамилией, не задумывается о том, кто он. Если он здесь – значит русский. Если там – значит украинец. Резюмируется это. Шок и разлом – политический, военный, военно-политический – это в любом случае линия разделения. Но для того, чтобы произошло изменение, нужно длительное нахождение в разной управленческой системе и разном информационном поле.
Необходимость успеха
В общем и целом, формирование гражданской идентичности состоялось. Нынешний патриотический задор как раз базируется на некой идее: Россия – это цивилизация. Не в категориях Шпенглера, Тойнби или культурно-исторических типов. Но претензия на то, что мы не Европа, не Азия, а что-то отдельное и равновеликое, существует у многих жителей России.
Что касается проблемы дуализма идентичности русских и россиян – ее и раньше не было, и сейчас для большинства жителей страны она не стоит. Потому что русские считают гражданскую идентичность россиян по сути своей. Они, условно, владельцы контрольного пакета: это наша страна, наш язык, наш народ, наша культура. А остальные народы – как бы миноритарии. Я думаю, что здесь две истории. Одна – при которой малые народы ассимилируются и «перемалываются». А вторая – при которой они пытаются как-то жить с параллельной идентичностью. Это история, например, татар, якутов, с возрождающимся национальным самосознанием. Это история разных кавказских и некоторых буддийских народов.
Что может стать главным фактором интеграции? Религия не может, потому что, очевидно, она отталкивает часть населения, некоторые этнические группы. Нужна история нового успеха, прежде всего – экономического. Без нее это все стянуть очень сложно. Что происходит в Китае? Доходы жителей, потребительский уровень вырос в разы за последние десятилетия. Они вновь осознали себя величайшей нацией. Если этого не произойдет в России, ожидать долгосрочного патриотического подъема, на мой взгляд, не стоит.
«Для большой социальной мутации требуется 5-7 лет»
Андрей Максимов, руководитель научно-исследовательского Центра территориальных изменений и городского развития РАНХиГС, о сдвигах в гражданской идентичности и факторах ее укрепления:
Идентичность без перемен
Самосознание, уж тем более идентичность, – это вещи глубоко инерционные, и даже серьезные изменения политического расклада, вызовы социальной жизни и информационные рамки, которые это сопровождают, в краткосрочной перспективе не приводят к грандиозным изменениям. Мне кажется, что базовый характер восприятия себя как нации глобальным образом не изменился. Это отчасти связано с тем, что психофизическая встряска оказалась далеко не того масштаба, который можно было представить в феврале прошлого года. В конечном счете все сгладилось ощущением, которое превалирует сегодня: где-то что-то наверху или на фронтах происходит, но нашу жизнь это прямо не затрагивает.
То есть мне кажется, что в массе своей люди не испытывают глубокого эмоционального потрясения от происходящих событий. Они воспринимают это так, что государство ведет защиту наших интересов. Но не нашими силами. Выполняет свою задачу. Но это не меняет нашу картинку и представление о реальности, все равно воспринимается как часть некой нормы. Поэтому я считаю, что говорить о глобальных изменениях в восприятии себя не стоит. На данный момент общественное сознание находится в сопоставимой точке с тем, что было до СВО. Для того, чтобы произошла большая социальная мутация, должно пройти 5-7 лет, а то и несколько десятилетий.
Этническое разделение
Отдельный момент – это восприятие разницы между украинцами и русскими, этническое разделение. Здесь какое-то брожение умов наверняка происходит. Не произошло негативизации образа рядовых украинцев. Но есть недоумевающее наблюдение: мы считали, что мы почти один народ. Это так или не так? Насколько мы далеки друг от друга? И то об этом размышляет минимум людей. Абсолютное большинство, даже встречая человека с украинской фамилией, не задумывается о том, кто он. Если он здесь – значит русский. Если там – значит украинец. Резюмируется это. Шок и разлом – политический, военный, военно-политический – это в любом случае линия разделения. Но для того, чтобы произошло изменение, нужно длительное нахождение в разной управленческой системе и разном информационном поле.
Необходимость успеха
В общем и целом, формирование гражданской идентичности состоялось. Нынешний патриотический задор как раз базируется на некой идее: Россия – это цивилизация. Не в категориях Шпенглера, Тойнби или культурно-исторических типов. Но претензия на то, что мы не Европа, не Азия, а что-то отдельное и равновеликое, существует у многих жителей России.
Что касается проблемы дуализма идентичности русских и россиян – ее и раньше не было, и сейчас для большинства жителей страны она не стоит. Потому что русские считают гражданскую идентичность россиян по сути своей. Они, условно, владельцы контрольного пакета: это наша страна, наш язык, наш народ, наша культура. А остальные народы – как бы миноритарии. Я думаю, что здесь две истории. Одна – при которой малые народы ассимилируются и «перемалываются». А вторая – при которой они пытаются как-то жить с параллельной идентичностью. Это история, например, татар, якутов, с возрождающимся национальным самосознанием. Это история разных кавказских и некоторых буддийских народов.
Что может стать главным фактором интеграции? Религия не может, потому что, очевидно, она отталкивает часть населения, некоторые этнические группы. Нужна история нового успеха, прежде всего – экономического. Без нее это все стянуть очень сложно. Что происходит в Китае? Доходы жителей, потребительский уровень вырос в разы за последние десятилетия. Они вновь осознали себя величайшей нацией. Если этого не произойдет в России, ожидать долгосрочного патриотического подъема, на мой взгляд, не стоит.
#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп.
Представитель крупной рекрутинговой компании – о влиянии СВО на отток управленцев
Я бы сказал, что в этот год выделилось несколько трендов. Первая реакция на произошедшее – шок, трепет и отток. Такой массовый, хаотичный, когда люди уезжали не куда, а откуда – это очень разные путешествия. Когда ты едешь «куда», у тебя есть цель. А когда ты едешь «откуда» – просто убегаешь от того, что тебя не устраивает. Процент тех, кто счастливо убежал, достаточно небольшой. Была приличная волна возвращенцев, которые не нашли себя, столкнулись с неоправданными ожиданиями или разочарованием, потому что поняли, что: «Там нас никто не ждет, мы все токсичные, вне зависимости от того, как мы относимся к специальной военной операции».
Значительная часть уехавших – это как раз руководящий состав. Те, кто имел возможность быстро купить билет, организовать себе отправку вещей контейнерами потом и т.д. Отток в этой категории, конечно, был самый большой. Я не могу оценить проценты, но, думаю, от четверти до трети руководителей рынок наш потерял из-за произошедшего. Изменилось их восприятие жизни, готовность здесь оставаться и продолжать работать. Сильнее это сказалось на международных компаниях, где был коннект с продвинутым миром, топ-менеджмент которых был ориентирован на Запад.
Это первая реакция, первая волна. Дальше уезжали, наверное, все подряд. Я не могу сказать, что уехали лучшие. Это вопрос, скорее, дохода и личного мировосприятия, мироощущения. Уезжали разные кандидаты – сильные и не очень, пропорционально рынку. Часть из них вернулась, по разным причинам.
Но мне кажется, половина рынка реально выбыла. Сложилась ситуация, где 20% уехали плюс, возможно, 20% затаились, впали в спячку. Стандартные паттерны человеческого поведения в ситуации опасности: бей, беги, замри – кто-то убежал, а кто-то замер. И еще 10% в неопределившемся состоянии, когда они не знают, принимать ли им офферы, совершать ли серьезные решения. Процент отказа от офферов увеличился кратно – если раньше на одну позицию приходился 1-2, то сейчас это 3-4. Люди доходят до определенной стадии принятия решения и пропадают.
С учетом того, что в России в целом негативный инвестиционный климат, перспективы страны оцениваются не слишком позитивно, мы не являемся ни в какой мере привлекательным рынком. Рождаемость у нас отрицательная. То есть в целом мы и до СВО находились в ситуации, когда спрос на трудовом рынке достаточно сильно превышал предложение. Уже был дефицит – он просто усилился.
Второе, более фундаментальное наблюдение – все резко вспомнили, что Евразия имеет второй корень «Азия», развернулись на Восток. И с точки зрения потенциального развития бизнеса, и с точки зрения организации логистики, и с точки зрения денежных потоков – вообще всего-всего, Восток теперь наше все. Достаточно воспользоваться каршерингом или такси, и становится понятно, как нас уже захватили китайские автомобили. Это маленький бытовой пример того, что происходит в глобальной экономике. Соответственно, все вспомнили про страны СНГ. Там тоже есть бизнес, там тоже есть рынок. Узбекистан – вообще один из самых ёмких и потенциальных – про это тоже все как-то задумались.
Представитель крупной рекрутинговой компании – о влиянии СВО на отток управленцев
Я бы сказал, что в этот год выделилось несколько трендов. Первая реакция на произошедшее – шок, трепет и отток. Такой массовый, хаотичный, когда люди уезжали не куда, а откуда – это очень разные путешествия. Когда ты едешь «куда», у тебя есть цель. А когда ты едешь «откуда» – просто убегаешь от того, что тебя не устраивает. Процент тех, кто счастливо убежал, достаточно небольшой. Была приличная волна возвращенцев, которые не нашли себя, столкнулись с неоправданными ожиданиями или разочарованием, потому что поняли, что: «Там нас никто не ждет, мы все токсичные, вне зависимости от того, как мы относимся к специальной военной операции».
Значительная часть уехавших – это как раз руководящий состав. Те, кто имел возможность быстро купить билет, организовать себе отправку вещей контейнерами потом и т.д. Отток в этой категории, конечно, был самый большой. Я не могу оценить проценты, но, думаю, от четверти до трети руководителей рынок наш потерял из-за произошедшего. Изменилось их восприятие жизни, готовность здесь оставаться и продолжать работать. Сильнее это сказалось на международных компаниях, где был коннект с продвинутым миром, топ-менеджмент которых был ориентирован на Запад.
Это первая реакция, первая волна. Дальше уезжали, наверное, все подряд. Я не могу сказать, что уехали лучшие. Это вопрос, скорее, дохода и личного мировосприятия, мироощущения. Уезжали разные кандидаты – сильные и не очень, пропорционально рынку. Часть из них вернулась, по разным причинам.
Но мне кажется, половина рынка реально выбыла. Сложилась ситуация, где 20% уехали плюс, возможно, 20% затаились, впали в спячку. Стандартные паттерны человеческого поведения в ситуации опасности: бей, беги, замри – кто-то убежал, а кто-то замер. И еще 10% в неопределившемся состоянии, когда они не знают, принимать ли им офферы, совершать ли серьезные решения. Процент отказа от офферов увеличился кратно – если раньше на одну позицию приходился 1-2, то сейчас это 3-4. Люди доходят до определенной стадии принятия решения и пропадают.
С учетом того, что в России в целом негативный инвестиционный климат, перспективы страны оцениваются не слишком позитивно, мы не являемся ни в какой мере привлекательным рынком. Рождаемость у нас отрицательная. То есть в целом мы и до СВО находились в ситуации, когда спрос на трудовом рынке достаточно сильно превышал предложение. Уже был дефицит – он просто усилился.
Второе, более фундаментальное наблюдение – все резко вспомнили, что Евразия имеет второй корень «Азия», развернулись на Восток. И с точки зрения потенциального развития бизнеса, и с точки зрения организации логистики, и с точки зрения денежных потоков – вообще всего-всего, Восток теперь наше все. Достаточно воспользоваться каршерингом или такси, и становится понятно, как нас уже захватили китайские автомобили. Это маленький бытовой пример того, что происходит в глобальной экономике. Соответственно, все вспомнили про страны СНГ. Там тоже есть бизнес, там тоже есть рынок. Узбекистан – вообще один из самых ёмких и потенциальных – про это тоже все как-то задумались.
#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп.
Представитель топ-менеджмента крупной ритейл-компании о динамике цифровой трансформации (на условиях анонимности):
Итог 2022 года для цифровых бизнесов: очищение смысла
Для того, что происходит, я бы выбрал определение «очищение смысла». Очищение в плане экономики. Если раньше тема цифровой трансформации заливалась деньгами из разных углов – лишь бы раскачать, то сейчас цифровые игроки попали под прессинг маржи, начали понимать, что это вопрос заработка, и, как следствие, на первое место вышла оптимизация каналов и операций, оптимизация логистики. То есть не просто бурный бесцельный рост, а рост осмысленный.
Например, ритейл очень много и долго гнался за цифрой: даешь цифровую трансформацию и прочее. Наверное, мы начали это движение среди первых. Провозгласив цифровую революцию, мы, как мне кажется, еще до конца не понимали, как она будет конвертироваться в деньги, но мы начали ее делать с верой в будущее, и, слава богу, закончили чуть раньше, чем пришел этот огонь вынужденного очищения смыслов.
Грубо говоря, раньше ты мог позволить себе делать 100 продуктов, из которых сыграют, по закону Парето, эффективными окажутся 20% – дадут 80% результата. Но прошлый год поставил перед вопросом: куда мы тратим деньги? Заставил отбросить лишнее и дал понять, что все инвестиции в цифру должны быть максимально результативными. В режиме «айда, давай, давай, э-ге-ге, классная штука» это больше не работает. Сейчас ты делаешь один продукт, хитовый – не важно, что именно, но ты понимаешь, что он реально переломит ситуацию на корню. Ты перестаешь фокусироваться на куче мелочей, на ряби. Весь бизнес теперь фокусируется на максимально эффективных штуках.
В том числе и экосистемные истории начали наполняться живым смыслом. Где-то это получается, а где-то наоборот – становится понятно, что там живого смысла нет. Я думаю, что пройдет еще какое-то время и от экосистем начнут отпадать неестественные куски. Под естественными я понимаю те, что имеют конкретное жесткое приложение. Сейчас начинается хардкор. Теряет смысл все, что не заземляется в реальные процессы, в реальные деньги, в реальный операционный поток, или имеет безумно долгий стратегический горизонт – оно, по сути, не имеет почвы под ногами, чтобы двигаться вперед. То есть проекты, которые уходят в неуверенное будущее: через шесть лет мы что-то там разработаем, оно когда-то как-то заработает – больше не получают развития. То же касается и экосистем: от лишнего будут интенсивно отказываться, все, что не зацепилось за пользователей, будут убирать. Не важно, в этом году или следующем, но совершенно точно будут резать и резать нещадно. А то, где растет трафик, где пользователи повышают свой чек, – этому компании с деньгами будут давать ход. Но нужно понимать, что компаний с деньгами осталось немного.
Не все, что выдавалось за цифровую трансформацию, ей являлось. Многие говорили, но не многие понимали, что такое настоящая цифровая трансформация: «Если мы не будем этим заниматься, мы будем отсталой компанией, поэтому давайте, давайте, нам тоже важно участвовать». Я думаю, что у сейчас у всех компаний, ровно как и у государства, вызов один и тот же – перестать выдавать желаемое за действительное, понять, что мир изменился, и переключиться.
Представитель топ-менеджмента крупной ритейл-компании о динамике цифровой трансформации (на условиях анонимности):
Итог 2022 года для цифровых бизнесов: очищение смысла
Для того, что происходит, я бы выбрал определение «очищение смысла». Очищение в плане экономики. Если раньше тема цифровой трансформации заливалась деньгами из разных углов – лишь бы раскачать, то сейчас цифровые игроки попали под прессинг маржи, начали понимать, что это вопрос заработка, и, как следствие, на первое место вышла оптимизация каналов и операций, оптимизация логистики. То есть не просто бурный бесцельный рост, а рост осмысленный.
Например, ритейл очень много и долго гнался за цифрой: даешь цифровую трансформацию и прочее. Наверное, мы начали это движение среди первых. Провозгласив цифровую революцию, мы, как мне кажется, еще до конца не понимали, как она будет конвертироваться в деньги, но мы начали ее делать с верой в будущее, и, слава богу, закончили чуть раньше, чем пришел этот огонь вынужденного очищения смыслов.
Грубо говоря, раньше ты мог позволить себе делать 100 продуктов, из которых сыграют, по закону Парето, эффективными окажутся 20% – дадут 80% результата. Но прошлый год поставил перед вопросом: куда мы тратим деньги? Заставил отбросить лишнее и дал понять, что все инвестиции в цифру должны быть максимально результативными. В режиме «айда, давай, давай, э-ге-ге, классная штука» это больше не работает. Сейчас ты делаешь один продукт, хитовый – не важно, что именно, но ты понимаешь, что он реально переломит ситуацию на корню. Ты перестаешь фокусироваться на куче мелочей, на ряби. Весь бизнес теперь фокусируется на максимально эффективных штуках.
В том числе и экосистемные истории начали наполняться живым смыслом. Где-то это получается, а где-то наоборот – становится понятно, что там живого смысла нет. Я думаю, что пройдет еще какое-то время и от экосистем начнут отпадать неестественные куски. Под естественными я понимаю те, что имеют конкретное жесткое приложение. Сейчас начинается хардкор. Теряет смысл все, что не заземляется в реальные процессы, в реальные деньги, в реальный операционный поток, или имеет безумно долгий стратегический горизонт – оно, по сути, не имеет почвы под ногами, чтобы двигаться вперед. То есть проекты, которые уходят в неуверенное будущее: через шесть лет мы что-то там разработаем, оно когда-то как-то заработает – больше не получают развития. То же касается и экосистем: от лишнего будут интенсивно отказываться, все, что не зацепилось за пользователей, будут убирать. Не важно, в этом году или следующем, но совершенно точно будут резать и резать нещадно. А то, где растет трафик, где пользователи повышают свой чек, – этому компании с деньгами будут давать ход. Но нужно понимать, что компаний с деньгами осталось немного.
Не все, что выдавалось за цифровую трансформацию, ей являлось. Многие говорили, но не многие понимали, что такое настоящая цифровая трансформация: «Если мы не будем этим заниматься, мы будем отсталой компанией, поэтому давайте, давайте, нам тоже важно участвовать». Я думаю, что у сейчас у всех компаний, ровно как и у государства, вызов один и тот же – перестать выдавать желаемое за действительное, понять, что мир изменился, и переключиться.
#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп.
О столичных прогрессорах и региональной культуре
Эксперт в области городского развития о навязывании столичной культурной жизни в малых городах (на условиях анонимности):
Содержание культурных проектов крупных компаний в регионах и вкусы местных жителей иногда сталкиваются в конфликте. Пресловутая песня «Любит наш народ всякое говно» говорит о том, что вкусы надо формировать, воспитывать, а не все время идти на поводу того, что людям нравится и люди хотят. Однако часто встречается перекос в эту сторону, особенно среди прогрессивных интеллигентных компаний. Ключевая проблема, которую я вижу, – это то, что принято называть «насильственное причинение добра»
.
Зачастую люди приезжают из столиц с позицией: «О боже, как вы здесь живете? Надо срочно вас просвещать». Они исходят из того, что среди местных нет никого выдающегося, что надо кого-нибудь привезти: медиа-художника из Москвы, стрит-арт-художников из Екатеринбурга или что-нибудь в этом роде. И это история про варягов.
История про варягов: а) никому не нравится из местных, потому что варягов вообще никто особо не любит; б) просто не очень эффективна, потому что местные низводятся таким образом до потребителей всего этого дела. Причем их еще немножко насильственно заставляют это любить и быть благодарными.
Следующая станция – это пресловутая пермская культурная революция, которую там вся местная интеллигенция ненавидит: «Понавезли второсортных художников, которые сделали нам букву П из бревен». Нельзя сказать, что это совсем тупиковый путь. Есть молодежь, которой все это нравится. Но все равно возникает внутреннее сопротивление, причем со стороны тех, кого хотелось бы вообще-то иметь в союзниках.
Поэтому мне кажется, что куда более перспективными являются разного рода образовательные инициативы. Какая-то коллаборация, когда, например, пусть и приезжий стрит-арт-художник не просто самовыражается, а вместе с местными художниками что-то делает в соавторстве. Не фестиваль литературы, на который приезжают пять писателей, и все должны их боготворить, а книжный клуб, обсуждение на равных между приезжими писателями и местными. Тогда это работает хорошо. Тогда и местные довольны, что их ценят. В общем, нужно выделять тех людей на местах, которые что-то делают, и дальше работать с ними, давать возможности для развития. Можно привлекать приглашенных звезд, но это должна быть коллаборация, а не колониализм.
О столичных прогрессорах и региональной культуре
Эксперт в области городского развития о навязывании столичной культурной жизни в малых городах (на условиях анонимности):
Содержание культурных проектов крупных компаний в регионах и вкусы местных жителей иногда сталкиваются в конфликте. Пресловутая песня «Любит наш народ всякое говно» говорит о том, что вкусы надо формировать, воспитывать, а не все время идти на поводу того, что людям нравится и люди хотят. Однако часто встречается перекос в эту сторону, особенно среди прогрессивных интеллигентных компаний. Ключевая проблема, которую я вижу, – это то, что принято называть «насильственное причинение добра»
.
Зачастую люди приезжают из столиц с позицией: «О боже, как вы здесь живете? Надо срочно вас просвещать». Они исходят из того, что среди местных нет никого выдающегося, что надо кого-нибудь привезти: медиа-художника из Москвы, стрит-арт-художников из Екатеринбурга или что-нибудь в этом роде. И это история про варягов.
История про варягов: а) никому не нравится из местных, потому что варягов вообще никто особо не любит; б) просто не очень эффективна, потому что местные низводятся таким образом до потребителей всего этого дела. Причем их еще немножко насильственно заставляют это любить и быть благодарными.
Следующая станция – это пресловутая пермская культурная революция, которую там вся местная интеллигенция ненавидит: «Понавезли второсортных художников, которые сделали нам букву П из бревен». Нельзя сказать, что это совсем тупиковый путь. Есть молодежь, которой все это нравится. Но все равно возникает внутреннее сопротивление, причем со стороны тех, кого хотелось бы вообще-то иметь в союзниках.
Поэтому мне кажется, что куда более перспективными являются разного рода образовательные инициативы. Какая-то коллаборация, когда, например, пусть и приезжий стрит-арт-художник не просто самовыражается, а вместе с местными художниками что-то делает в соавторстве. Не фестиваль литературы, на который приезжают пять писателей, и все должны их боготворить, а книжный клуб, обсуждение на равных между приезжими писателями и местными. Тогда это работает хорошо. Тогда и местные довольны, что их ценят. В общем, нужно выделять тех людей на местах, которые что-то делают, и дальше работать с ними, давать возможности для развития. Можно привлекать приглашенных звезд, но это должна быть коллаборация, а не колониализм.
#Намрассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп.
«Фиксирует, а не решает»
Кино- и театральный критик, режиссер о социальной роли кино (на условиях анонимности):
Исторический перелом как вызов
Исторический перелом мгновенно делает фильмы устаревшими. Так бывало, скажем, в 1939-1940, так происходит сейчас. Потому что задачи, которые они перед собой ставили, оказались не те. Кино, как любое искусство, пытается справиться с вызовами, которые предъявляет реальность: «Попробуй-ка меня описать такую». Речь даже не об успешности этих попыток, а о том, что кинематограф должен осознать этот вызов и дать реакцию. Пока этого не происходит, но я верю, что ситуация изменится.
Я рассуждаю, как кино должно отвечать на вызовы, как режиссер должен это осознать. На самом деле, режиссер может и не осознавать. У кино есть удивительная способность: фиксировать дух эпохи вне зависимости от того, что по этому поводу думает автор. Поэтому если из моих слов сложилось ощущение, что я жду режиссеров умных, политически ответственных и офигеть каких талантливых – это не так. Всего лишь чутких и честных – это не очень много.
Зритель не формирует свой запрос
Я не знаю, есть ли какой-то запрос к кино со стороны общества. Но это и неважно. Зритель всегда хочет того, что он хотел вчера. Знал ли зритель в 1915 году, что он хочет увидеть человека в котелке с усиками и тросточкой? Но он появился, и тогда все поняли – да, мы этого хотим! Ни секундой раньше. Режиссер всего-навсего угадывает коллективные сны. Самое смешное – когда продюсер объясняет режиссеру: «Зритель сейчас хочет этого». Где же ты, дорогой друг, зрителя-то видел? Когда ты в последний раз спускался в метро и ехал вместе с ним?
Градусник для социальных проблем
Кино может помочь увидеть социальные проблемы, но это разовый эффект, который нельзя ни предсказать, ни запрограммировать. Кроме того, кино всегда действует в своих интересах. Если вы снимаете фильм, вам надо учесть миллион элементов: мизансцена, монтаж, звук, цвет, музыка. Этих задач так много, они настолько сложны, что, помимо них, на что бы то ни было другое попросту не остается внимания.
Кино не обязано затрагивать социальные проблемы. Оно вообще никому ничего не должно. В лучших своих образах кино способно запечатлевать наши иллюзии, мечты, страхи, надежды. Но даже если не ставить такой цели, кино не столько документирует реальность как таковую, сколько фиксирует наше представление о ней. Насколько часто вам снятся дети с нарушениями речевых функций? Сомневаюсь, что снятся вообще. Мы можем попробовать похвататься руками за голову и сказать, что это плохо. Возможно. Но кино фиксирует происходящее, а не влияет на него. Оно как градусник: температуру вы должны сбивать парацетамолом, а не встряхиванием термометра.
Индивидуальное влияние
Как машина едет туда, куда надо пассажиру, так и фильм будет производить на зрителя действие в зависимости от зрителя. Мы не можем сказать, что эта машина собрана настолько хорошо, что она прекрасно ездит в Брянск, – она либо прекрасно ездит везде, либо не ездит. Кому-то надо в Брянск, а кому-то в Париж. Фильм будет производить тот самый социальный эффект в зависимости от того, как зритель устроен: одного это утешит, второго разгневает, третьему причинит боль. Все устроены по-разному.
Чему фильм может научить? Да тому же, чему нас может научить вообще что угодно: любопытная сценка, свидетелем которой ты стал по пути на работу, новостная сводка. Все показательно, мы умеем отбирать и извлекать из этого выводы. Ставить вопрос о том, каким должно быть кино, чтобы оно нас чему-то научило, – все равно что подселять за стенку соседей, которые будут ссориться максимально поучительным для нас способом. Фильмы – не большая и не меньшая часть реальности, чем все остальное. У них можно научиться, как и у всего. Они производят впечатление, как и все. Могут ли у этого впечатления быть социальные последствия? Да, разумеется.
«Фиксирует, а не решает»
Кино- и театральный критик, режиссер о социальной роли кино (на условиях анонимности):
Исторический перелом как вызов
Исторический перелом мгновенно делает фильмы устаревшими. Так бывало, скажем, в 1939-1940, так происходит сейчас. Потому что задачи, которые они перед собой ставили, оказались не те. Кино, как любое искусство, пытается справиться с вызовами, которые предъявляет реальность: «Попробуй-ка меня описать такую». Речь даже не об успешности этих попыток, а о том, что кинематограф должен осознать этот вызов и дать реакцию. Пока этого не происходит, но я верю, что ситуация изменится.
Я рассуждаю, как кино должно отвечать на вызовы, как режиссер должен это осознать. На самом деле, режиссер может и не осознавать. У кино есть удивительная способность: фиксировать дух эпохи вне зависимости от того, что по этому поводу думает автор. Поэтому если из моих слов сложилось ощущение, что я жду режиссеров умных, политически ответственных и офигеть каких талантливых – это не так. Всего лишь чутких и честных – это не очень много.
Зритель не формирует свой запрос
Я не знаю, есть ли какой-то запрос к кино со стороны общества. Но это и неважно. Зритель всегда хочет того, что он хотел вчера. Знал ли зритель в 1915 году, что он хочет увидеть человека в котелке с усиками и тросточкой? Но он появился, и тогда все поняли – да, мы этого хотим! Ни секундой раньше. Режиссер всего-навсего угадывает коллективные сны. Самое смешное – когда продюсер объясняет режиссеру: «Зритель сейчас хочет этого». Где же ты, дорогой друг, зрителя-то видел? Когда ты в последний раз спускался в метро и ехал вместе с ним?
Градусник для социальных проблем
Кино может помочь увидеть социальные проблемы, но это разовый эффект, который нельзя ни предсказать, ни запрограммировать. Кроме того, кино всегда действует в своих интересах. Если вы снимаете фильм, вам надо учесть миллион элементов: мизансцена, монтаж, звук, цвет, музыка. Этих задач так много, они настолько сложны, что, помимо них, на что бы то ни было другое попросту не остается внимания.
Кино не обязано затрагивать социальные проблемы. Оно вообще никому ничего не должно. В лучших своих образах кино способно запечатлевать наши иллюзии, мечты, страхи, надежды. Но даже если не ставить такой цели, кино не столько документирует реальность как таковую, сколько фиксирует наше представление о ней. Насколько часто вам снятся дети с нарушениями речевых функций? Сомневаюсь, что снятся вообще. Мы можем попробовать похвататься руками за голову и сказать, что это плохо. Возможно. Но кино фиксирует происходящее, а не влияет на него. Оно как градусник: температуру вы должны сбивать парацетамолом, а не встряхиванием термометра.
Индивидуальное влияние
Как машина едет туда, куда надо пассажиру, так и фильм будет производить на зрителя действие в зависимости от зрителя. Мы не можем сказать, что эта машина собрана настолько хорошо, что она прекрасно ездит в Брянск, – она либо прекрасно ездит везде, либо не ездит. Кому-то надо в Брянск, а кому-то в Париж. Фильм будет производить тот самый социальный эффект в зависимости от того, как зритель устроен: одного это утешит, второго разгневает, третьему причинит боль. Все устроены по-разному.
Чему фильм может научить? Да тому же, чему нас может научить вообще что угодно: любопытная сценка, свидетелем которой ты стал по пути на работу, новостная сводка. Все показательно, мы умеем отбирать и извлекать из этого выводы. Ставить вопрос о том, каким должно быть кино, чтобы оно нас чему-то научило, – все равно что подселять за стенку соседей, которые будут ссориться максимально поучительным для нас способом. Фильмы – не большая и не меньшая часть реальности, чем все остальное. У них можно научиться, как и у всего. Они производят впечатление, как и все. Могут ли у этого впечатления быть социальные последствия? Да, разумеется.
#НамРассказывают
Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп. Еще один пост в поддержку нашего исследования.
Алексей Алешковский, президент Гильдии кинодраматургов Союза кинематографистов России, о госзаказе в кино.
Прочитать
Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп. Еще один пост в поддержку нашего исследования.
Алексей Алешковский, президент Гильдии кинодраматургов Союза кинематографистов России, о госзаказе в кино.
Прочитать
#НамРассказывают. Отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп.
Общественная консолидация
Степан Львов, директор по стратегическому развитию, ВЦИОМ, о вызовах для гражданской нации в России
Динамика гражданской идентичности
Мы наблюдаем некоторые изменения в социокультурных установках населения. На первый план выходят более универсальные ценности, появляется желание примкнуть к какой-то надежной группе. До недавнего времени люди мыслили, скорее, частностями: я собираюсь приобрести автомобиль, например, и идентифицирую себя с теми, у кого есть подобный интерес и кто обладает такими возможностями. Сейчас происходит переход к размышлениям о более общих категориях, таких как место России в мире, судьба моего народа. Прежде для этого не хватало или условий, или мотивации.
Конструируется идея общности. Чем мы отличаемся от остального мира? В чем наша роль, почему мы выбрали быть в оппозиции странам Запада? Большинство, конечно, задается этими вопросами. Ответы на них достаточно шаблонные: мы – носители определенных ценностей, и наша миссия состоит в том, чтобы эти ценности транслировать, предъявлять миру, не отступать от них. Многие удовлетворяются тем, что мы вместе. А в чем вместе? Что составляет основу этой конструкции? Пока нет каких-то явно осязаемых целей. Но движение в сторону консолидации, единства, оно ощущается.
Факторы укрепления гражданской нации
Выскажу гипотезу, что наличие неких центростремительных сил удовлетворяет и, скажем так, мотивирует значительную часть населения. В недавнем прошлом это были мега-события типа Олимпиады, Чемпионата мира, когда люди чувствовали сопричастность, общность. Это вызывает чувство удовлетворения, людям хочется быть в таком состоянии. Не просто мы объединились и мы вместе, а некая ощутимая динамика – важное условие существования гражданской нации. То есть это не цель, не состояние, к которому нужно идти, – это движение, и если его не будет, то все остановится, и велик риск, что рассыплется.
На данный момент, основной фактор, конечно, внешние вызовы – это актуально с 2014 года. Второе – возврат к истории. Поиск исторических оснований для консолидации легче, чем нацеленность на будущее. Главный пример, конечно, Великая Отечественная война. Отбрасывается оценочная составляющая, насколько это все было удачным, успешным и так далее, – остается только конструкция: людям удалось объединиться и решить поставленную задачу, ответить на глобальные вызовы. Сейчас примерно то же самое происходит. Наконец, патриотизм – на данный момент фактически не найдешь людей, которых нельзя было бы назвать патриотами, хотя каждый придает этому собственный смысл. И патриотизм становится более деятельностным.
Факторы риска для гражданской нации
Все-таки есть риск в том, что гражданская нация укрепляется под влиянием внешних угроз. Это негативная мотивация. Позитивную пытались придумать, но пока безрезультатно – это на порядок сложнее. Сложно предсказать, к чему приведет текущая ситуация. Сможет ли негативная мотивация перерасти в позитивную? Смогут ли вызовы, лежащие в основе консолидации, смениться на цели? Не могу подобрать исторических примеров. Теоретически такая возможность существует, но организовать этот переход, сделать из минуса плюс должна некая группа с сильной мотивацией. То есть убедить сразу всех, что сейчас мы переходим с реакции на вызовы к целям, наверное, нельзя. Нужна определенная заинтересованная в этом группа, которая как паровоз сможет подтянуть всех остальных. Сколько времени на это есть? Неизвестно. Что это за группа? Тоже очень сложно сказать. Однако рано или поздно актуальная реакция начнет затухать, для объединения понадобятся новые основания.
Общественная консолидация
Степан Львов, директор по стратегическому развитию, ВЦИОМ, о вызовах для гражданской нации в России
Динамика гражданской идентичности
Мы наблюдаем некоторые изменения в социокультурных установках населения. На первый план выходят более универсальные ценности, появляется желание примкнуть к какой-то надежной группе. До недавнего времени люди мыслили, скорее, частностями: я собираюсь приобрести автомобиль, например, и идентифицирую себя с теми, у кого есть подобный интерес и кто обладает такими возможностями. Сейчас происходит переход к размышлениям о более общих категориях, таких как место России в мире, судьба моего народа. Прежде для этого не хватало или условий, или мотивации.
Конструируется идея общности. Чем мы отличаемся от остального мира? В чем наша роль, почему мы выбрали быть в оппозиции странам Запада? Большинство, конечно, задается этими вопросами. Ответы на них достаточно шаблонные: мы – носители определенных ценностей, и наша миссия состоит в том, чтобы эти ценности транслировать, предъявлять миру, не отступать от них. Многие удовлетворяются тем, что мы вместе. А в чем вместе? Что составляет основу этой конструкции? Пока нет каких-то явно осязаемых целей. Но движение в сторону консолидации, единства, оно ощущается.
Факторы укрепления гражданской нации
Выскажу гипотезу, что наличие неких центростремительных сил удовлетворяет и, скажем так, мотивирует значительную часть населения. В недавнем прошлом это были мега-события типа Олимпиады, Чемпионата мира, когда люди чувствовали сопричастность, общность. Это вызывает чувство удовлетворения, людям хочется быть в таком состоянии. Не просто мы объединились и мы вместе, а некая ощутимая динамика – важное условие существования гражданской нации. То есть это не цель, не состояние, к которому нужно идти, – это движение, и если его не будет, то все остановится, и велик риск, что рассыплется.
На данный момент, основной фактор, конечно, внешние вызовы – это актуально с 2014 года. Второе – возврат к истории. Поиск исторических оснований для консолидации легче, чем нацеленность на будущее. Главный пример, конечно, Великая Отечественная война. Отбрасывается оценочная составляющая, насколько это все было удачным, успешным и так далее, – остается только конструкция: людям удалось объединиться и решить поставленную задачу, ответить на глобальные вызовы. Сейчас примерно то же самое происходит. Наконец, патриотизм – на данный момент фактически не найдешь людей, которых нельзя было бы назвать патриотами, хотя каждый придает этому собственный смысл. И патриотизм становится более деятельностным.
Факторы риска для гражданской нации
Все-таки есть риск в том, что гражданская нация укрепляется под влиянием внешних угроз. Это негативная мотивация. Позитивную пытались придумать, но пока безрезультатно – это на порядок сложнее. Сложно предсказать, к чему приведет текущая ситуация. Сможет ли негативная мотивация перерасти в позитивную? Смогут ли вызовы, лежащие в основе консолидации, смениться на цели? Не могу подобрать исторических примеров. Теоретически такая возможность существует, но организовать этот переход, сделать из минуса плюс должна некая группа с сильной мотивацией. То есть убедить сразу всех, что сейчас мы переходим с реакции на вызовы к целям, наверное, нельзя. Нужна определенная заинтересованная в этом группа, которая как паровоз сможет подтянуть всех остальных. Сколько времени на это есть? Неизвестно. Что это за группа? Тоже очень сложно сказать. Однако рано или поздно актуальная реакция начнет затухать, для объединения понадобятся новые основания.
📍Навигация по каналу Платформы
Добро пожаловать в канал ЦСП «Платформа»! Канал социологии, экспертных мнений и интеллектуальных трендов. Для удобства пользования и поиска всей необходимой информации мы сделали для Вас навигацию по хэштегам:
#исследования – все свежие исследования Платформы;
#БеседыНаПлатформе – проект по организации встреч аудиторий тг-каналов с экспертами в различных социальных областях;
#социология_повседневности – описание явлений жизненного мира;
#СоциологияAsIs – расширение знаний аудиторий о методах и концептах современной социологии;
#Диалоги – интервью с ведущими экспертами российского рынка;
#читая_другие_доклады – оценка мыслей и цифр докладов конкурентов;
#Рекомендует – наши полезные рекомендации по качественным тг-каналам и мероприятиям;
#НамРассказывают – отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп, которых нет в публичном доступе;
#ЭкспертизаРАСО – рубрика, нацеленная на анализ новых коммуникационных практик;
#СобытиеДня – авторские колонки и заметки по самым значимым событиям в России и мире;
#анонс_событий – анонс мероприятий, в которых принимает участие ЦСП «Платфлома»;
#эксперты_платформы – эксклюзивными авторские колонки экспертов Платформы;
#СверкаПозиций – опросы внутри нашего телеграмм-канала;
Добро пожаловать в канал ЦСП «Платформа»! Канал социологии, экспертных мнений и интеллектуальных трендов. Для удобства пользования и поиска всей необходимой информации мы сделали для Вас навигацию по хэштегам:
#исследования – все свежие исследования Платформы;
#БеседыНаПлатформе – проект по организации встреч аудиторий тг-каналов с экспертами в различных социальных областях;
#социология_повседневности – описание явлений жизненного мира;
#СоциологияAsIs – расширение знаний аудиторий о методах и концептах современной социологии;
#Диалоги – интервью с ведущими экспертами российского рынка;
#читая_другие_доклады – оценка мыслей и цифр докладов конкурентов;
#Рекомендует – наши полезные рекомендации по качественным тг-каналам и мероприятиям;
#НамРассказывают – отрывки из экспертных и глубинных интервью, фокус-групп, которых нет в публичном доступе;
#ЭкспертизаРАСО – рубрика, нацеленная на анализ новых коммуникационных практик;
#СобытиеДня – авторские колонки и заметки по самым значимым событиям в России и мире;
#анонс_событий – анонс мероприятий, в которых принимает участие ЦСП «Платфлома»;
#эксперты_платформы – эксклюзивными авторские колонки экспертов Платформы;
#СверкаПозиций – опросы внутри нашего телеграмм-канала;