«NFT – коллективная галлюцинация. Ну и что?» часть 1
Сейчас в англоязычных медиа пишут много годных разборов о том, что такое NFT. Я перевел для вас авторскую колонку из платной части журнала Wired, доступной по подписке. Она не объясняет технические нюансы NFT и почти не упоминает о деньгах. Она, скорее, о природе иллюзий и том, что новые галлюцинации ничуть не хуже старых, а даже лучше.
Автор колонки – Стивен Леви, один из самых заслуженных техножурналистов в мире. В середине 1980-х он писал о хакерах, в начале нулевых о шифропанках, в десятых написал лучшую книгу о раннем Google, а в 2020 – самую полную книгу об истории Facebook. В общем, за Леви стоит следить, если хотите разбираться в технологиях глубоко.
Недавно я с удивлением наблюдал за онлайн-аукционом, на котором два покупателя наперебой повышали ставки в погоне за кучкой битов. Они сражались за цифровой файл – ключ доступа к оригиналу песни электронного диджея Dj 3Lau (произносится как Блау, от имени Джаcтин Блау). Я был одним из тысяч наблюдателей, когда ставки взлетели до миллионов долларов – и каждый раз, когда ставку повышали, аукцион продлевали еще на три минуты. В конце концов победитель заплатил 3,666,666 американских долларов (или же их эквивалент в криптовалюте Ethereum, не ясно) за то, что 3Lau называет “первым токенизированным альбомом”. Покупатель №65 теперь обладает уникальным доступом к песне, которую другие однажды смогут услышать бесплатно.
Этот аукцион пришелся на период бурного расцвета невзаимозаменяемых токенов (non-fungible tokens, NFT). Если совсем просто, то NFT – это уникальные коды, которые привязывают их владельцев к цифровым работам (напримпер, музыкой, текстом, видео или визуальным искусством). Это способ владеть авторизованными версиями цифровых произведений, даже если их копии будут циркулировать свободно. Хотя все могут свободно смотреть видео с баскетбольными финтами звезд NBA, баскетбольная лига теперь продает NFT-версии таких 12-секундных роликов за шестизначные суммы. Зачем просто смотреть острые моменты баскетбольного матча, если можно ими владеть? Миллионы долларов тратятся на авторизованный мем-арт, например, простенькая анимация с котом ушла с молотка за полмиллиона долларов.
Арт-рынок сходит с ума от NFT. На аукционе Кристис продается цифровая работа художника Beeple, чьи картины выглядят, как если бы Люсьен Фрейд рисовал Покемонов. А сам Beeple, чье настоящее имя – Майк Винкельманн, называет свои работы “арт-говном”. Недавно его работу перепродали за $6,6 млн. Аукцион Кристис начался 25 февраля со ставки в $100, а за несколько дней до закрытия торгов 11 марта цена выросла до $3,5 млн. Beeple-мания [в итоге работа была продана за $69 млн – прим. переводчика]
Хотя может показаться, что NFT заполонили новости совершенно неожиданно, на самом деле этот феномен стал неизбежным еще в 1975 году. Именно тогда двое компьютерных ученых, Уитфилд Диффи и Марин Хеллман, совершили прорыв в сфере ключей шифрования – то есть заложили основу современной криптографии и сделали возможными безопасность и приватность в онлайн-мире. Их открытие также сделало криптографию творческим инструментом, с помощью которого ученые cмогли переносить механизмы и законы из реального мира в расцветающий цифровой мир. Одним из таких ученых инноваторов стал Дэвид Чаум – его идеи легли в основу цифровых денег.
#чнс_перевод
Продолжение в следующем посте ⬇️
Сейчас в англоязычных медиа пишут много годных разборов о том, что такое NFT. Я перевел для вас авторскую колонку из платной части журнала Wired, доступной по подписке. Она не объясняет технические нюансы NFT и почти не упоминает о деньгах. Она, скорее, о природе иллюзий и том, что новые галлюцинации ничуть не хуже старых, а даже лучше.
Автор колонки – Стивен Леви, один из самых заслуженных техножурналистов в мире. В середине 1980-х он писал о хакерах, в начале нулевых о шифропанках, в десятых написал лучшую книгу о раннем Google, а в 2020 – самую полную книгу об истории Facebook. В общем, за Леви стоит следить, если хотите разбираться в технологиях глубоко.
Недавно я с удивлением наблюдал за онлайн-аукционом, на котором два покупателя наперебой повышали ставки в погоне за кучкой битов. Они сражались за цифровой файл – ключ доступа к оригиналу песни электронного диджея Dj 3Lau (произносится как Блау, от имени Джаcтин Блау). Я был одним из тысяч наблюдателей, когда ставки взлетели до миллионов долларов – и каждый раз, когда ставку повышали, аукцион продлевали еще на три минуты. В конце концов победитель заплатил 3,666,666 американских долларов (или же их эквивалент в криптовалюте Ethereum, не ясно) за то, что 3Lau называет “первым токенизированным альбомом”. Покупатель №65 теперь обладает уникальным доступом к песне, которую другие однажды смогут услышать бесплатно.
Этот аукцион пришелся на период бурного расцвета невзаимозаменяемых токенов (non-fungible tokens, NFT). Если совсем просто, то NFT – это уникальные коды, которые привязывают их владельцев к цифровым работам (напримпер, музыкой, текстом, видео или визуальным искусством). Это способ владеть авторизованными версиями цифровых произведений, даже если их копии будут циркулировать свободно. Хотя все могут свободно смотреть видео с баскетбольными финтами звезд NBA, баскетбольная лига теперь продает NFT-версии таких 12-секундных роликов за шестизначные суммы. Зачем просто смотреть острые моменты баскетбольного матча, если можно ими владеть? Миллионы долларов тратятся на авторизованный мем-арт, например, простенькая анимация с котом ушла с молотка за полмиллиона долларов.
Арт-рынок сходит с ума от NFT. На аукционе Кристис продается цифровая работа художника Beeple, чьи картины выглядят, как если бы Люсьен Фрейд рисовал Покемонов. А сам Beeple, чье настоящее имя – Майк Винкельманн, называет свои работы “арт-говном”. Недавно его работу перепродали за $6,6 млн. Аукцион Кристис начался 25 февраля со ставки в $100, а за несколько дней до закрытия торгов 11 марта цена выросла до $3,5 млн. Beeple-мания [в итоге работа была продана за $69 млн – прим. переводчика]
Хотя может показаться, что NFT заполонили новости совершенно неожиданно, на самом деле этот феномен стал неизбежным еще в 1975 году. Именно тогда двое компьютерных ученых, Уитфилд Диффи и Марин Хеллман, совершили прорыв в сфере ключей шифрования – то есть заложили основу современной криптографии и сделали возможными безопасность и приватность в онлайн-мире. Их открытие также сделало криптографию творческим инструментом, с помощью которого ученые cмогли переносить механизмы и законы из реального мира в расцветающий цифровой мир. Одним из таких ученых инноваторов стал Дэвид Чаум – его идеи легли в основу цифровых денег.
#чнс_перевод
Продолжение в следующем посте ⬇️
«NFT – коллективная галлюцинация. Ну и что?» часть 2
Начало в предыдущем посте ⬆️
Чаумовские концепции криптовалют были просто обречены стать мейнстримом, особенно после их слияния с другой криптографической инновацией – блокчейном. И раз уж можно приписывать ценность уникальным цепочкам битов и использовать их, как деньги, то почему бы тогда не сделать ценными другие цепочки битов – например, произведения искусства, мелодии или баскетбольные финты? Коллекционирование блокчейн-ценностей открывает много возможностей. NFT-собственность будет давать особые привелегии. Например, покупка авторизованной лимитированной версии альбома даст вам возможность первому купить лучшие места на концерте.
Артистам, создающим NFT-искусство, откроются новые возможности для монетизации, которых не было раньше, когда они работали с холстами и перформансами. Они смогут продавать свои работы с условием, что будут получать процент от всех будущих перепродаж – и блокчейн автоматически заплатит им каждый раз, когда их работа перейдет к новому владельцу.
Сначала кажется, что это безумие – приписывать такую ценность цепочкам битов. Но вспомните, что деньги – тоже абстрактная концепция. Люди просто соглашаются делать вид, что у вещей под названием “доллар” или “евро” есть ценность. Даже бриллианты ценны, только если все согласны, что они ценные. А стоимость произведения искусства давно основывается на его провенансе и уникальности. Потрепанная копия “Великого Гэтсби” несет в себе то же содержание, что и первое издание, подписанное автором. Но оригинальная копия с подписью Фитцджеральда стоит целое состояние. На заметку авторам: NFT станут новыми автографами на книгах. А за отдельную плату покупатель, например, сможет получить уникальное посвящение.
По сути, NFT – это очередной виток эволюции наших креативных махинаций по превращению обыденных вещей в нечто очень ценное. Настоящей ценностью обладают только те предметы, которые помогут выжить если, к примеру, надолго пропадет электричество. То есть такие штуки, как батарейки для фонарика, молотки и носки.
Но подождите, скажете вы, разве это все не выдумки? Цифровой клип спортивного финта нельзя хранить, как бейсбольную карточку. А анимацию нельзя повесить в гостиной. Хотя бриллианты и ценны, только если мы все согласны, но, по крайней мере, они осязаемы. В бриллиант можно вцепиться потными ручонками, пока везущую вас в безопасность лодку несет по волнам. Многие люди станут спорить, что флэшка с правом собственности на видео Grimes и пару мемов с котами может принести такой же комфорт. Но эти же люди когда-то платили тысячи долларов за подписанную Анселем Адамсом фотографию, которая без подписи стоила бы в разы меньше. Все держится на спросе, и сейчас – бум спроса на NFT.
Не случайно дикая популярность NFT приходится на локдаун, когда значительная часть нашей жизни разворачивается в Zoom, Twitch, Clubhouse и Amazon Prime. Писатель Уильям Гибсон называл киберпространство – впоследствии ставшее интернетом – “согласованной галлюцинацией”. На практическом уровне цифровая реальность настолько же реальна, как и предмет, о который мы ушибли колено. NFT просто сливают эту иллюзию с нашей давнишней согласованной галлюцинацией о том, что нечто, лишенное внутренней стоимости, на самом деле ценно и подлежит обмену.
Наше принятие этих согласованных галлюцинаций давно вышло за все рамки. Даже когда мы где-то находимся, мы находимся где-то еще. Если не верите, попробуйте один день не прикасаться к телефону. Так почему не могут измениться наши понятия о том, что такое ценность? NFT, хоть и новое явление, просто еще раз доказывает, насколько глубоко мы уже погрузились в Матрицу.
#чнс_перевод
Начало в предыдущем посте ⬆️
Чаумовские концепции криптовалют были просто обречены стать мейнстримом, особенно после их слияния с другой криптографической инновацией – блокчейном. И раз уж можно приписывать ценность уникальным цепочкам битов и использовать их, как деньги, то почему бы тогда не сделать ценными другие цепочки битов – например, произведения искусства, мелодии или баскетбольные финты? Коллекционирование блокчейн-ценностей открывает много возможностей. NFT-собственность будет давать особые привелегии. Например, покупка авторизованной лимитированной версии альбома даст вам возможность первому купить лучшие места на концерте.
Артистам, создающим NFT-искусство, откроются новые возможности для монетизации, которых не было раньше, когда они работали с холстами и перформансами. Они смогут продавать свои работы с условием, что будут получать процент от всех будущих перепродаж – и блокчейн автоматически заплатит им каждый раз, когда их работа перейдет к новому владельцу.
Сначала кажется, что это безумие – приписывать такую ценность цепочкам битов. Но вспомните, что деньги – тоже абстрактная концепция. Люди просто соглашаются делать вид, что у вещей под названием “доллар” или “евро” есть ценность. Даже бриллианты ценны, только если все согласны, что они ценные. А стоимость произведения искусства давно основывается на его провенансе и уникальности. Потрепанная копия “Великого Гэтсби” несет в себе то же содержание, что и первое издание, подписанное автором. Но оригинальная копия с подписью Фитцджеральда стоит целое состояние. На заметку авторам: NFT станут новыми автографами на книгах. А за отдельную плату покупатель, например, сможет получить уникальное посвящение.
По сути, NFT – это очередной виток эволюции наших креативных махинаций по превращению обыденных вещей в нечто очень ценное. Настоящей ценностью обладают только те предметы, которые помогут выжить если, к примеру, надолго пропадет электричество. То есть такие штуки, как батарейки для фонарика, молотки и носки.
Но подождите, скажете вы, разве это все не выдумки? Цифровой клип спортивного финта нельзя хранить, как бейсбольную карточку. А анимацию нельзя повесить в гостиной. Хотя бриллианты и ценны, только если мы все согласны, но, по крайней мере, они осязаемы. В бриллиант можно вцепиться потными ручонками, пока везущую вас в безопасность лодку несет по волнам. Многие люди станут спорить, что флэшка с правом собственности на видео Grimes и пару мемов с котами может принести такой же комфорт. Но эти же люди когда-то платили тысячи долларов за подписанную Анселем Адамсом фотографию, которая без подписи стоила бы в разы меньше. Все держится на спросе, и сейчас – бум спроса на NFT.
Не случайно дикая популярность NFT приходится на локдаун, когда значительная часть нашей жизни разворачивается в Zoom, Twitch, Clubhouse и Amazon Prime. Писатель Уильям Гибсон называл киберпространство – впоследствии ставшее интернетом – “согласованной галлюцинацией”. На практическом уровне цифровая реальность настолько же реальна, как и предмет, о который мы ушибли колено. NFT просто сливают эту иллюзию с нашей давнишней согласованной галлюцинацией о том, что нечто, лишенное внутренней стоимости, на самом деле ценно и подлежит обмену.
Наше принятие этих согласованных галлюцинаций давно вышло за все рамки. Даже когда мы где-то находимся, мы находимся где-то еще. Если не верите, попробуйте один день не прикасаться к телефону. Так почему не могут измениться наши понятия о том, что такое ценность? NFT, хоть и новое явление, просто еще раз доказывает, насколько глубоко мы уже погрузились в Матрицу.
#чнс_перевод
В мире высоких технологий есть два главных игрока: Америка и Китай.
Я много писал о том, как складываются отношения американских техноолигархов с их правительством: влияние олигархов растет, и грань между технологическими и политическими элитами постепенно стирается.
Об отношениях между китайскими техноэлитами и их правительством известно гораздо меньше: например, недавно публично осадили самого известного на Западе китайского технопредпринимателя Джека Ма.
Чтобы понять, за счет чего Китаю удалось буквально за пару десятилетий стать цифровой сверхдержавой, надо разобраться в том, как устроена китайская политическая система. Поэтому я перевел для вас статью европейского аналитического центра Merics, который специализируется на изучении Китая. Тут много интересного про главный орган власти Поднебесной – Коммунистическую партию Китая.
«Мощный столетник: Коммунистической партии Китая исполняется сто лет» часть 1
Приближаясь к столетнему юбилею, Коммунистическая партия Китая (КПК) кажется сильной как никогда. Партийное государство под руководством Си Цзиньпина сравнительно хорошо справилось со сдерживанием пандемии коронавируса, что усилило доверие китайских граждан к их правительству. Десятилетиями китайская верхушка справлялась с проблемами и вызовами благодаря необычной комбинации политического контроля и планирования с одной стороны, и экономической гибкости и экспериментов – с другой.
Коммунистическая партия Китая (КПК) была основана в Шанхае 23 июля 1921 года. Но у нее найдется мало чего общего с сегодняшней КПК. Мао Цзэдун принимал активное участие в первом Съезде Партии, на котором объявили о борьбе против классовых различий, свержении буржуазии через революцию пролетариата и коллективизации производства. За этим последовали годы гражданской войны против правящей партии Гоминьдан, кампаний жестокой пропаганды и внутренних партийных чисток.
С тех пор как в 1978 году КПК начала вводить элементы рыночной экономики в Китае, коммунистические идеалы перестали играть ведущую роль, по крайней мере, в экономической политике КНР. Маркетизация стала фундаментом для превращения Китая в глобальную экономическую силу, которая сегодня стала играть ведущую роль в формировании будущего мирового порядка, политического и экономического.
Во время расцвета экономики в начале 1990-х и в первое десятилетие нового тысячелетия казалось, что КПК и ее социалистические идеалы отошли на задний план. Политика фокусировалась на расширении производительности «фабрики мира» и увеличении процветания и потребления. Но правление технократично-прагматичных лидеров вроде Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао закончилась, когда к власти в 2012 году пришел Си Цзиньпин.
Сегодня Си правит Партией и страной с помощью жесткого контроля. А КПК не только контролирует все государственные институты, но и постепенно превратилась в громадную и влиятельную корпорацию с интересами во всех сферах китайской экономики. Некоторые эксперты называют эту мощную экосистему «Корпорацией КПК» («CCP Inc.»)
Судьбу государственных предприятий – нефтяных и энергетических гигантов вроде Sinopec, Электросетевой корпорации или Банка Китая – определяют верхние эшелоны КПК. Под руководством Си партия все сильнее контролирует частный сектор. Случай Джэка Ма подчеркивает, что КПК Си Цзиньпина приемлет рыночный успех корпораций, только если они соблюдают линию партии: а основатель интернет-гиганта Alibaba впал в немилость потому, что его предприятия стали too big to fail.
Стремясь контролировать рыночные силы частного сектора, КПК устанавливает партийные ячейки в частных компаниях: в одном только 2018 году партийные ячейки появились в 73% из более чем 15 миллионов частных предприятий. Никто не мешает предпринимателям принимать независимые бизнес-решения, но только если они в целом соответствуют экономическим стратегиям партии.
#чнс_перевод
Продолжение в следующем посте ⬇️
Я много писал о том, как складываются отношения американских техноолигархов с их правительством: влияние олигархов растет, и грань между технологическими и политическими элитами постепенно стирается.
Об отношениях между китайскими техноэлитами и их правительством известно гораздо меньше: например, недавно публично осадили самого известного на Западе китайского технопредпринимателя Джека Ма.
Чтобы понять, за счет чего Китаю удалось буквально за пару десятилетий стать цифровой сверхдержавой, надо разобраться в том, как устроена китайская политическая система. Поэтому я перевел для вас статью европейского аналитического центра Merics, который специализируется на изучении Китая. Тут много интересного про главный орган власти Поднебесной – Коммунистическую партию Китая.
«Мощный столетник: Коммунистической партии Китая исполняется сто лет» часть 1
Приближаясь к столетнему юбилею, Коммунистическая партия Китая (КПК) кажется сильной как никогда. Партийное государство под руководством Си Цзиньпина сравнительно хорошо справилось со сдерживанием пандемии коронавируса, что усилило доверие китайских граждан к их правительству. Десятилетиями китайская верхушка справлялась с проблемами и вызовами благодаря необычной комбинации политического контроля и планирования с одной стороны, и экономической гибкости и экспериментов – с другой.
Коммунистическая партия Китая (КПК) была основана в Шанхае 23 июля 1921 года. Но у нее найдется мало чего общего с сегодняшней КПК. Мао Цзэдун принимал активное участие в первом Съезде Партии, на котором объявили о борьбе против классовых различий, свержении буржуазии через революцию пролетариата и коллективизации производства. За этим последовали годы гражданской войны против правящей партии Гоминьдан, кампаний жестокой пропаганды и внутренних партийных чисток.
С тех пор как в 1978 году КПК начала вводить элементы рыночной экономики в Китае, коммунистические идеалы перестали играть ведущую роль, по крайней мере, в экономической политике КНР. Маркетизация стала фундаментом для превращения Китая в глобальную экономическую силу, которая сегодня стала играть ведущую роль в формировании будущего мирового порядка, политического и экономического.
Во время расцвета экономики в начале 1990-х и в первое десятилетие нового тысячелетия казалось, что КПК и ее социалистические идеалы отошли на задний план. Политика фокусировалась на расширении производительности «фабрики мира» и увеличении процветания и потребления. Но правление технократично-прагматичных лидеров вроде Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао закончилась, когда к власти в 2012 году пришел Си Цзиньпин.
Сегодня Си правит Партией и страной с помощью жесткого контроля. А КПК не только контролирует все государственные институты, но и постепенно превратилась в громадную и влиятельную корпорацию с интересами во всех сферах китайской экономики. Некоторые эксперты называют эту мощную экосистему «Корпорацией КПК» («CCP Inc.»)
Судьбу государственных предприятий – нефтяных и энергетических гигантов вроде Sinopec, Электросетевой корпорации или Банка Китая – определяют верхние эшелоны КПК. Под руководством Си партия все сильнее контролирует частный сектор. Случай Джэка Ма подчеркивает, что КПК Си Цзиньпина приемлет рыночный успех корпораций, только если они соблюдают линию партии: а основатель интернет-гиганта Alibaba впал в немилость потому, что его предприятия стали too big to fail.
Стремясь контролировать рыночные силы частного сектора, КПК устанавливает партийные ячейки в частных компаниях: в одном только 2018 году партийные ячейки появились в 73% из более чем 15 миллионов частных предприятий. Никто не мешает предпринимателям принимать независимые бизнес-решения, но только если они в целом соответствуют экономическим стратегиям партии.
#чнс_перевод
Продолжение в следующем посте ⬇️
