​​Это - Михаль Зерновицки, 37-летняя феминистка, левая активистка, социалистка, а еще - ультра-ортодоксальная иудейка, которая собирается избираться в израильский парламент от партии “Авода”.

До того, как попробовать себя в большой политике, Махаль закончила религиозную школу для девочек, затем - Иерусалимский технологический колледж, единственное в стране высшее учебное заведение для ультра-религиозных, и 15 лет работала в хай-теке. Она замужем, воспитывает четырех детей и, как и положено в этой среде, носит скромную одежду и парик.

В юности Зерновицки задумалась о палестинской проблеме, что сформировало ее политические взгляды: “Меня стало беспокоить, что несколько миллионов палестинцев, живущих на подконтрольных нам территориях, не имеют никакого статуса. Так что для меня все началось с заботы о правах человека”. Она также состоит в нескольких общественных организациях, борющихся за права религиозных мужчин и женщин на рабочем месте, за право религиозных женщин избираться в Кнессет, и за включение детей из религиозных коммьюнити в систему государственного школьного образования.

Зерновицки считает себя частью более широкого тренда, когда в ультра-религиозном сообществе больше не голосуют автоматически за религиозные партии. В последние годы даже закрытые коммьюнити не могут удержать монополию на информацию - легкодоступный интернет и взаимодействие с представителями других слоев израильского общества формируют мировосприятие новых поколений. Впрочем, религиозных среда реагирует на эти изменения еще большими запретами. Эсти Шушан, лидер движения ультра-ортодоксальных женщин за право избираться в Кнессет, говорит, что религиозное сообщество в последнее время еще больше радикализируется. Женщины должны занимать последние ряды сидений в автобусе, ходить по “правильной” стороне тротуара, выглядеть скромно. Но и этого не достаточно. “Полное стирание женщин и девочек все увеличивается, - говорит Шушан. - Даже в религиозных комиксах для детей. Я читала их в детстве, и тогда в них были скромные, богобоязненные женские персонажи. Сегодня даже их нет”.

Эта радикализация - ответ на меняющееся изнутри религиозное сообщество. Но Михаль Зерновицки настроена оптимистично: “Важно понимать, что то, что происходит в ультра-ортодоксальном сообществе в последние годы - это ни много ни мало революция. Больше людей, чем кажется, хотят интегрироваться в израильское общество”

Движение “Братья-мусульмане” насчитывает миллионы последователей. Связанные с ним партии и группировки имеют реальную политическую силу в правительствах нескольких стран, в других считаются террористическими организациями. Рассказываю о первых десятилетиях существования “Братьев”, их структуре и о том, как союз школьного учителя и нескольких рабочих превратился в одно из самых массовых гражданских движений: https://telegra.ph/Bratya-musulmane-v-Egipte-01-24

​​Редкая, но неизменно популярная рубрика «Вестник поп-культуры» на этом канале - сегодня поговорим о ливанской группе Mashrou’ Leila, в чьих ироничных текстах гомосексуальная эротика смешивается с критикой власти.

Набравшая популярность на волне протестов 2011 года, группа, состоящая из бывших студентов Американского университета в Бейруте, стала известна по всему арабскому миру и за его пределами. В родном Ливане на их концерт приходил премьер-министр Саад Харири, в Египте несколько человек были арестованы за то, что во время выступления группы развернули радужный флаг, а в Иорданию их и вовсе не пустили - слишком провокационными многим кажутся и вокалист коллектива, открытый гей Хамед Синно, и темы, которые группа раскрывает в песнях и видеоклипах. Скажем, песня “Tayf/Ghost” посвящена одноимённому гей-клубу в Бейруте после полицейского рейда, когда многие посетители были арестованы. А видео на песню “Roman” прославляет интерсекциональный феминизм (и хиджабы, которые не сковывают движений):

«Видео осознанно играет на пересечении гендера и расы, изображая группу арабских и мусульманских женщин, одетых так, чтобы подчеркнуть их этническое происхождение, хотя обычно это используется западными медиа для того, чтобы их виктимизировать. Видео стремится пошатнуть привычный нарратив светского белого феминизма, который часто считается несовместимым с ближневосточным миром».

Одна из самых больших мечетей мира - Соборная мечеть аль-Фатих, Бахрейн.

​​Недавно была на дрэг-шоу в Тель-Авиве (конечно, в клубе Anna LouLou, о котором я уже писала). В Бейруте, оказывается, эта сцена тоже процветает - не в последнюю очередь благодаря знаменитому реалити-шоу “RuPaul Drag Race”, которое вдохновляет участников и организаторов. Одна из участниц, Sasha Velour, даже выступала в Бейруте в октябре прошлого года - шоу проходило в здании кинотеатра, чьи стены испещрены следами от пуль; это один из памятников гражданской войны, известный как “Яйцо”.

Все, конечно, не так просто. Вечеринки проходят под усиленной охраной, а название площадки часто не указывается в афише - его передают друг другу методом сарафанного радио. С точки зрения закона все тоже неоднозначно. “Здесь нет четких законов, - говорит одна из дрэг-див по имени Нарцисса в интервью The Washington Post. - Иногда государство смотрит в другую сторону, иногда - пялится прямо на нас». Клубы, в которых проходят подобные шоу, рискуют потерять лицензию. Организаторы должны быть в очень хороших отношениях с местной властью, чтобы быть уверенными, что полиция не нагрянет во время очередного перфоманса. Мест, которые могут считаться безопасными для ЛГБТ-коммьюнити, всего несколько.

Тем не менее, за последний год ливанская дрэг-сцена расцвела: вечеринки собирают множество участников и зрителей, а выступления сочетают голливудский шик с танцами живота, музыкальными номерами под арабскую музыку и шутками о ливанской политике.

И ещё про «Братьев-мусульман». В протестах 2011 года, которые привели к свержению Хосни Мубарака, организация поначалу не принимала никакого участия. У “Братьев” был какой-никакой официальный статус, они могли оперировать на территории Египта и не хотели рисковать этой относительной стабильностью. Движущей силой революции была светская молодежь - ей-то как раз нечего было терять.

Молодежное движение “6 апреля” поймало протестную волну - после президентских выборов, прошедших со всеми возможными нарушениями и в очередной раз приведших к победе восьмидесятидвухлетнего Хосни Мубарака, правившего страной уже тридцать лет, египтяне готовы были выйти на улицы. Организоваться помогли соцсети, недавняя революция в соседнем Тунисе добавила мотивации - на улицы Каира и других городов вышли миллионы, люди все прибывали в течение следующих дней, и всего через несколько недель эпоха Мубарака закончилась. Это был один из самых значимых позитивных моментов Арабской весны.

Что произошло потом? Поскольку группы молодежи не опирались ни на какие устойчивые социальные структуры, они не смогли взять на себя контроль за пост-революционной ситуацией в стране. Однако у “Братьев-мусульман” такие структуры были - они с тридцатых годов зарекомендовали себя как главных проводников социальных услуг, будь то денежная поддержка бедняков, религиозные школы или больницы. Их последователи и просто симпатизирующие насчитывали миллионы. Поэтому им удалось воплотить максимально привлекательный для себя сценарий - быстрые парламентские выборы уже в конце 2011, в которых “Братья-мусульмане” одержали победу в обоих турах, и президентские выборы через полгода после этого - и победа кандидата от “Братьев” Мухаммеда Мурси.

Эта история (которая в разных вариациях повторяется в протестных движениях по всему миру) учит нас простой истине: возможность мобилизовать массы и создать революционную ситуацию - важная часть протестного движения, но в полной мере воспользоваться изменениями и создать устойчивый новый порядок можно только опираясь на ранее созданные институты.

Об этом редко вспоминают, но когда-то беженцы из Восточной Европы спасались от войны на Ближнем Востоке. Рассказываю, как это было: https://telegra.ph/Evropejskie-bezhency-na-Blizhnem-Vostoke-zabytaya-istoriya-Vtoroj-mirovoj-01-31

​​40 лет назад, 1 февраля 1979 года, имам Хомейни вернулся в Тегеран после пятнадцатилетней ссылки, чтобы завершить революцию, которая бушевала в стране больше года, и создать Исламскую Республику Иран.

Осенью 1978 года, в разгар революции, французский философ Мишель Фуко отправился в Иран, чтобы самому увидеть вершащуюся историю. Перечитала, кажется, все, что он написал об Иране и революции, и рассказываю, в чем Фуко был прав, а в чем заблуждался:

“Сегодня ни один глава государства, ни один политический лидер, даже поддерживаемый всеми СМИ его страны, не может похвастаться такой степенью личной привязанности. Эта привязанность зиждется, видимо, на трех вещах. Хомейни - не там. Последние пятнадцать лет он живет в изгнании и не собирается возвращаться тех пор, пока не уйдет шах. Хомейни ничего не говорит; ничего кроме “нет” - нет шаху, нет режиму, нет зависимости. Наконец, Хомейни - не политик. Не будет никогда партии Хомейни, не будет правительства Хомейни. Хомейни - это просто фокус коллективной воли”.

Читать в Telegraph

Мескита, бывшая мечеть, а ныне католический храм в Кордове, Андалусия, Испания. Построенная на руинах церкви, Мескита в Средневековье была второй по величине мечетью в мире. Одно из великолепнейших сооружений эпохи Омейядов, мечеть несла в себе несколько нехарактерных для своего времени черт. Во-первых, она не была ориентирована на Мекку. Возможно, причина в более раннем фундаменте церкви, на котором она была построена, а возможно, дело в том, что мечеть специально обратили в сторону Дамаска - столицы Омейядов. Во-вторых, в отличие от других исламских сооружений эпохи, Мескита растёт не ввысь, в вширь, как бы реконструируя простые и широкие места для молитв (как правило, дворы обычных домов) первых мусульман.

После завоевания этой территории христианами в ходе Реконкисты в 1236 году, мечеть была переделана в католический храм. Похожая судьба ожидала и другие мечети и синагоги Испании.

Терроризмом сейчас называют все, что угодно. Некоторые исследователи даже выступают за то, чтобы отказаться от использования этого термина, таким пустым он стал. Только сегодня утром я читала новости о палестинском “террористе”, напавшем на солдата на КПП - у любого человека, хоть чуть-чуть погруженного в тему, такой заголовок вызывает вопросы.

Мировое сообщество немало копий сломало в попытках прийти к единому определению, хотя мало кто отрицает, что такое определение сильно упростило бы задачу взаимодействия государств и спецслужб в вопросах контр-терроризма. Сложностей несколько. Во-первых, стороны никак не могут согласиться, считать ли террористическими действия национальных освободительных движений - пресловутое “тот, кто для одних является террористом, для других - борец за свободу”. Сюда подпадают, теоретически, палестинцы. Но, например, Усама бин Ладен тоже считал себя борцом против западной оккупации. Во-вторых, не понятно, считать ли терроризмом действия государств, или террористами могут быть только отдельные люди или группы. Затем, могут ли быть террористами представители национальных вооруженных сил на службе? И так далее.

Одна из причин, почему так сложно прийти к единому определению терроризма, заключается в том, что за двести лет существования термина его значение поменялось. Если в 1798 году, когда слово появилось во Французском академическом словаре, оно означало “власть запугивания”, то сейчас это скорее “запугивание власти”: попытка устрашением повлиять на политические решения, а то и сменить режим.

В итоге определения терроризма разнятся не только от государства к государству. В США даже разные институты и агентства, занимающиеся вопросами терроризма и контр-терроризма (ФБР, ЦРУ, госдепартамент и др.), оперируют разными определениями.

Если и есть какие-то элементы определения терроризма, на которых сходятся все или почти все стороны, то это обязательное использование насилия, использование его против гражданских лиц и идеологическая/политическая мотивация такого насилия. Вот почему офицеры израильской армии, кстати, не считают палестинцев, нападающих на солдат, террористами. Для них существует другой термин - партизаны, то есть не-военные, борющиеся с военными.

Но СМИ редко есть дело до сложностей концептуализации. Слово “террорист” в заголовке преумножает просмотры, и его используют без лишней рефлексии. Речь не только об Израиле. Стивена Паддока, расстрелявшего толпу людей в Лс-Вегасе в 2017 году, называли террористом в социальных сетях и официальных СМИ - но его мотивы вряд ли были политическими, а потому под определение (какое бы из них мы не взяли) терроризма его действия не подпадают. Что не делает их, конечно, менее чудовищными.

“Видимо, единственное честное и глобально приемлемое определение терроризма - предельно субъективное: это насилие, которое я не поддерживаю” Джон Уитбек.