из разговоров Малой
==================
- мы – добры рыси! мы покупаем мясо, птицу на рынке – и потом едим, а сами никого не убиваем
[к концепции добра]

Толстой – Страхову, 12 ноября 1872 г., по прочтении его книги «Мир как целое» (1-е изд., 1872 г.) –
- «Вторая часть, насколько я могу судить, вся превосходна. <…>
Только два пятна я нашел в этом солнце, и все это Гегель. На 380 странице выписка из Гегеля, которая, может быть, прекрасна, но в кот<орой> я не понимаю, прочтя несколько раз, ни единого слова. Это моя судьба с Гегелем и на 451 стр., "Чистая мысль эфирна" и т.д. до точки. Я ничего не понимаю. Менее всего понимаю то, как с вашей ясностью может уживаться этот сумбур». –
- с Гегелем у Толстого была какая-то почти физиологическая несовместимость – так, Чичерин, бывший в конце 1850-х ближайшим другом Толстого, в написанных в самом начале 1890-х годов «Воспоминаниях» утверждал – соединяя наблюдения и беседы конца 1850-х с последующими поверхностными встречами – «О философии он не имел понятия. Он сам признавался мне, что пробовал читать Гегеля, но что для него была китайская грамота. Шопенгауэр, рекомендованный ему Фетом, был его единственной пищей»
==============================
Толстой имеет в виду следующие места:
(1) «<…> приведу здесь остроумное слово Гегеля, одну из тех удивительных его острот, в которых страшная резкость сарказма смягчается глубокомыслием самой насмешки.
“Тем, - говорит он, - которые убеждены в истине и достоверности реализма чувственных предметов, можно сказать, что они должны пройти сперва самую низшую школу мудрости, а именно древние элевзинские мистерии Цереры и Бахуса, и должны сперва проникнуть в таинство еды хлеба и питья вина; потому что тот, кто посвящен в эти тайны, не только начинает сомневаться в бытии чувственных вещей, но даже совершенно отчаивается в этом бытии и – отчасти сам производит в них их ничтожество, отчасти – видит, как они сами производят его. Впрочем, самые животные не лишены этой премудрости; оказывается даже, что они глубочайшим образом посвящены в нее, потому что не останавливаются перед бытием чувственных предметов, но, вполне сомневаясь в их реальности в полном убеждении в их ничтожестве, без всяких околичностей прямо хватают и пожирают их; да и вся природа, подобно им, празднует эти открытые мистерии, научающие нас тому, что есть истинного в чувственных вещах”» (цит. по переизданию: Страхов, 2007: 359).
(2) «Чистая мысль эфирна, по выражению Гегеля, то есть она легка, прозрачна и подвижна; она знает сама себя, свободно управляет сама собою; в ней нет никакого принуждения, потому что деятельность разума основана на полном самоопределении» (ib.: 412).

сколь глубокое благоразумие в формулировке
==========================
Страхов – Толстому, 8.I.1873, Мшатка –
- «Вы пишете, что из моей книги поняли меня; что это значит? Если не очень обидно, напишите».

Толстой – П.Д. Голохвастову, 9 или 10 апреля 1873 г. –
- «Чтение даровитых, но негармонических писателей (то же музыка, живопись) раздражает и как будто поощряет к работе и расширяет область; но это ошибочно; а чтение Гомера, Пушкина сжимает область и если возбуждает к работе, то безошибочно».

не знал, что знаменитое письмо Толстого Страхову от 23.III.1873 г. – то, которое часто цитируют в разговорах об «Анне Карениной», поскольку там он впервые говорит о начатом романе –
- это ликующее, счастливое письмо –
- не было отправлено, и вновь (а для корреспондента – впервые) Толстой написал Страхову только 7.IV.1873 г., где, после вводных замечаний и испрошения прощения за долгое молчание в ответ на большое письмо Страхова, к тому же больного, написанное карандашом (т.е. в постели) –
- говорит: «О себе, т.е. о самом настоящем себе, не буду писать, чтобы опять не не послать письмо <…>» -
- а то письмо сохранил для себя, как внезапно сказавшееся другому совсем свое
[и здесь уже можно подумать и о наших временах – где говорится, возможно, слишком многое –
- то есть говорится другому или другим – от того, что время между написанием и отправкой оказывается минимальным, нет той былой дистанции между написанным листком, надписанием адреса и отправкой его на почту – когда оно даже в большом барском доме несколько часов, а то и день-два будет ждать, пока его не отнесут]

а тем временем -
- выложили еще одну нашу с Владасом Повилайтисом лекцию по истории русской философии -
- на сей раз о русских шестидесятниках XIX столетия

нехрестоматийный Толстой
=======================
«<…> добро и зло суть только матерьялы, из которых образуется красота – т.е. то, что мы любим без причины, без пользы, без нужды. Поэтому, вместо понятия добра (понятия относительного) я прошу поставить понятие красоты. Все религии, имеющие задачею определить сущность жизни, имеют своей основой красоту – греки – плотскую, христиане – духовную. Подставить другую щеку, когда ударяют по одной, не умно, не добро, но бессмысленно и прекрасно, так же прекрасно, как и Зевс, бросающий стрелы с Олимпа. А пусть коснется рассудок того, что открыто только чувству красоты, пусть делает выводы логические из того, как должно жертвоприносить Зевсу, как служить, подражать ему, или как служить обедню и исповедоваться – и красоты нет больше и нет руководителя в хаосе добра и зла. – Вы говорите, что вы поймете меня, как бы нескладно я ни писал, так вот, не говорите этого вперед»
[Толстой – Страхову, 11.V.1873, Ясная Поляна]

в 1873 году, когда Толстой занимался переделкой «Войны и мира» - он в мучительном настроении, что совершенно очевидно по письмам к Страхову, меняясь в суждениях от письма к письму –
- то от отвращения к некогда им написанному –
- то уже в самом конце процесса подготовки 3-го издания – вдруг, в письме от 4.IX.1873 г.: «Делайте что хотите, именно в смысле уничтожения всего, что вам кажется лишним, противуречивым, неясным. Даю вам это полномочие и благодарю за предпринимаемый труд; но, признаю, жалею. Мне кажется (я, наверное, заблуждаюсь), что там нет ничего лишнего» -
- и здесь еще и другая, как мне кажется – очень устойчивая – черта Толстого, решительного редактора на стадии «до публикации», но затем, перейдя эту черту, практически не возвращающегося к уже опубликованному –
- независимо от того, насколько сам этим доволен или нет – для него сделанное оказывается именно сделанным, завершенным – уже прожитым и пережитым, к чему невозможно вернуться –
- и в итоге он решит в 1886 году просто все вернуть, как было в первых двух изданиях – не как удовлетворенность сделанным – а напротив, уже как полная отрешенность

и в том же письме к Страхову от 4.IX.1873 г. Толстой дает ту характеристику собеседника, которая обеспечила ему и столь длинную дружбу – и вообще его место в истории русской мысли –
- и вместе с тем объясняет вполне, отчего Страхов в принципе не мог стать тем властителем умов, «критиком» (в духе Белинского или Чернышевского), кем сам хотел быть и лишь потихоньку примирился с несбыточностью этой мечты –
- «приятнее думать и писать, зная, что есть человек, кот<орый> хочет понять не то, что ему нравится, а все то, что хочется выразить тому, кто выражает» -
- он истолковывал, старался понять мысль другого – а не использовать чужие произведения как образы, примеры или поводы для своего собственного –
- и это же со временем уже у Толстого вызовет раздражение с вопросом 1878 г. – а есть ли у него свое собственное, задушевное, есть ли то, ради чего все это делается –
- а раздражение и суровость – не от предположения отстуствия, а в стремлении напором побудить это сформулировать, прояснить для себя, в реакции наконец выплеснуть то, вокруг чего, ради чего все остальное –
- и ответ Страхова будет для Толстого не менее тяжелым – ведь Страхов как раз и ответ, без раздражения и в печали, что нет, нету – все лишь по привычки, по рутине жизни, день за днем –
- хотя в другой период тот же ответ мог бы ему и понравится, напротив, ведь в этом есть сродство с третьей смертью

прекрасное начало письма
=======================
Тургенев – Некрасову, нояб. (после 9-го) – дек. 1858, СПб –
- «Любезный Некрасов, я буду с тобой откровенен – а ты на меня не сердись»

и немного прекрасного
====================
из цикла "Америка в 1970-х годах", сделанного разными фотографами для проекта Documerica

Тургенев – Феоктистову, 29.XII.1851, СПб. –
- «Увы! против скуки не помогает даже безнравственность».

а вот и последняя серия первого сезона наших с Владасом Повилайтисом лекций по истории русской мысли в гостеприимном Доме Китобоя -
- так удачно в тот раз сошлось, что -
- о Достоевском

Тургенев – Феоктистову, 6.III.1853, с. Спасское –
- «Я не даром состарился, - я успокоился и теперь гораздо меньшего требую от жизни, гораздо большего от самого себя».