И как раз удивительные чеховские комические эффекты, чеховские комические ситуации возникают оттого, что приходит здоровый, сильный, полновесный человек и показывает нам, что, в сущности, происходит, и называет вещи своими именами.
Пожалуй, наиболее наглядный пример этого содержится в чеховском раннем, многими уже и забытом рассказе 1882 года «Который из трех?» с подзаголовком «Старая, но вечно новая история», в котором происходит простейшая и часто встречающаяся у Чехова ситуация: молодая, хорошенькая, со всем пылом юности описанная очаровательная девушка признается в склонности сначала одному, в надежде, что он возьмет ее замуж. А он некрасивый, у него узкий низкий лоб, вздернутый нос, редкая бороденка, которую он постоянно чешет, а когда надоедает ему чесать бороденку, он начинает чесать свое такое же уродливое жабо. Он признается ей в любви в лучших выражениях канцеляриста.
Но она ему говорит: «Я должна подумать. Дайте мне два дня, и я отвечу на ваши чувства, дорогой Иван Гаврилович». После этого она бежит через парк в беседку, где ждет ее маленький, толстый, потный немец с угреватым лицом, зато барон, бросается на шею этому барону.
Она: Ну что ж, как? Когда… свадьба?
Он: Ведь ты не выйдешь за бедного человека? Зачем же ты заставляешь меня жениться на бедной?
Она: Ты гадок! <…> Если я в тот вечер и поддалась тебе, то только потому, что <…> ты барон и богач!
Получив от него полный отказ, она бежит через улицу к тому, кого действительно любит. Это молодая красивая «первая скрипка» — красавец, атлетически сложенный, собирается спать. Она стучит к нему в окошко, кричит: «Я гадкая, противная, нехорошая… Я такая, которую нужно презирать, ненавидеть, бить…» — убегает домой и пишет Иван Гавриловичу письмо с согласием, после чего следует фраза, которая, собственно, и делает рассказ смешным:
И ровно в полночь дорогое пуховое одеяло, с вышивками и вензелями, уже грело спящее, изредка вздрагивающее тело молодой, хорошенькой, развратной гадины.
Одной этой гадины было бы уже довольно для комического эффекта, но для того, чтобы эффект был еще полновеснее, Иван Гаврилович в восторге читал письмо, а рядом сидели притихшие его родители, боявшиеся слово вставить, и только приговаривали: «Советника дочь, да и красавица. Одна только беда: фамилия у нее немецкая! Подумают люди, что ты на немке женился…»
Но прелесть, конечно, не в этом. Прелесть еще и в том, что тот мир пошлости, который Чехов нам рисует, удивительно совпадает с нашими собственными ощущениями, да и сами мы, в общем, пошловатые люди, что прекрасно сознаем. Чехов, пожалуй, единственный человек, кто вычленил, выцепил эту пошлость и приблизил ее к нашим глазам. Только благодаря Чехову мы понимаем, что такое пошлость в принципе.
Над этим термином думала вся мировая словесность, пытаясь объяснить, что же вкладывают русские в это таинственное слово. Оно практически никогда не переводится дословно. Слово «пошлость» мы нигде больше не найдем. Замечательно перевел его Набоков — posh last, то есть жажда блеска, жажда шика.
Синявский сказал, что пошлость омерзительна как попытка воспарить без достаточных на то оснований, но это опять-таки еще не весь охват явления.
Видимо, в основе пошлости лежит наше недоверие к субъекту действия, мы не верим, что этот человек может произносить эти слова.
И вот эта генеральная «поэтика недоверия», как определил впоследствии Александр Жолковский творческий метод Зощенко, она в Чехове явлена с какой-то исчерпывающей полнотой. Нет ничего пошлого в том, чтобы сказать: «Я люблю вас, Наденька» (рассказ «Шуточка»). Нет опять-таки ничего пошлого в том, чтобы сказать: «Лошади кушают овес и сено» («Учитель словесности») или «Малороссийский язык своей мягкостью и звучностью напоминает древнегреческий» («Человек в футляре»). Но те, кто это говорят, не вызывают ни малейшего доверия к своим словам.
Пожалуй, наиболее наглядный пример этого содержится в чеховском раннем, многими уже и забытом рассказе 1882 года «Который из трех?» с подзаголовком «Старая, но вечно новая история», в котором происходит простейшая и часто встречающаяся у Чехова ситуация: молодая, хорошенькая, со всем пылом юности описанная очаровательная девушка признается в склонности сначала одному, в надежде, что он возьмет ее замуж. А он некрасивый, у него узкий низкий лоб, вздернутый нос, редкая бороденка, которую он постоянно чешет, а когда надоедает ему чесать бороденку, он начинает чесать свое такое же уродливое жабо. Он признается ей в любви в лучших выражениях канцеляриста.
Но она ему говорит: «Я должна подумать. Дайте мне два дня, и я отвечу на ваши чувства, дорогой Иван Гаврилович». После этого она бежит через парк в беседку, где ждет ее маленький, толстый, потный немец с угреватым лицом, зато барон, бросается на шею этому барону.
Она: Ну что ж, как? Когда… свадьба?
Он: Ведь ты не выйдешь за бедного человека? Зачем же ты заставляешь меня жениться на бедной?
Она: Ты гадок! <…> Если я в тот вечер и поддалась тебе, то только потому, что <…> ты барон и богач!
Получив от него полный отказ, она бежит через улицу к тому, кого действительно любит. Это молодая красивая «первая скрипка» — красавец, атлетически сложенный, собирается спать. Она стучит к нему в окошко, кричит: «Я гадкая, противная, нехорошая… Я такая, которую нужно презирать, ненавидеть, бить…» — убегает домой и пишет Иван Гавриловичу письмо с согласием, после чего следует фраза, которая, собственно, и делает рассказ смешным:
И ровно в полночь дорогое пуховое одеяло, с вышивками и вензелями, уже грело спящее, изредка вздрагивающее тело молодой, хорошенькой, развратной гадины.
Одной этой гадины было бы уже довольно для комического эффекта, но для того, чтобы эффект был еще полновеснее, Иван Гаврилович в восторге читал письмо, а рядом сидели притихшие его родители, боявшиеся слово вставить, и только приговаривали: «Советника дочь, да и красавица. Одна только беда: фамилия у нее немецкая! Подумают люди, что ты на немке женился…»
Но прелесть, конечно, не в этом. Прелесть еще и в том, что тот мир пошлости, который Чехов нам рисует, удивительно совпадает с нашими собственными ощущениями, да и сами мы, в общем, пошловатые люди, что прекрасно сознаем. Чехов, пожалуй, единственный человек, кто вычленил, выцепил эту пошлость и приблизил ее к нашим глазам. Только благодаря Чехову мы понимаем, что такое пошлость в принципе.
Над этим термином думала вся мировая словесность, пытаясь объяснить, что же вкладывают русские в это таинственное слово. Оно практически никогда не переводится дословно. Слово «пошлость» мы нигде больше не найдем. Замечательно перевел его Набоков — posh last, то есть жажда блеска, жажда шика.
Синявский сказал, что пошлость омерзительна как попытка воспарить без достаточных на то оснований, но это опять-таки еще не весь охват явления.
Видимо, в основе пошлости лежит наше недоверие к субъекту действия, мы не верим, что этот человек может произносить эти слова.
И вот эта генеральная «поэтика недоверия», как определил впоследствии Александр Жолковский творческий метод Зощенко, она в Чехове явлена с какой-то исчерпывающей полнотой. Нет ничего пошлого в том, чтобы сказать: «Я люблю вас, Наденька» (рассказ «Шуточка»). Нет опять-таки ничего пошлого в том, чтобы сказать: «Лошади кушают овес и сено» («Учитель словесности») или «Малороссийский язык своей мягкостью и звучностью напоминает древнегреческий» («Человек в футляре»). Но те, кто это говорят, не вызывают ни малейшего доверия к своим словам.
Поэтика Чехова, если ее распространить до предела, выражалась бы очень просто: если ты такой умный, то почему ты такой гнусный? Практически все герои Чехова говорят и делают вещи, несопоставимые ни с их образом жизни, ни с их интеллектом, ни с их статусом. Мы им не верим.
Пошлость — это радикальное несоответствие между словом и поступком, между словом и фигурой говорящего. И вот именно от этого тяжелое гнетущее ощущение пошлости, которое исходит от всех решительно чеховских героев. И если мы вспомним, кто и что говорит у Чехова, то, конечно, на ум первым делом придет великая сцена из «Дома с мезонином», когда Белокуров долго жалуется на то, что его душит пессимизм. И наконец герой рассказа, пожалуй, один из очень немногих чеховских прямых узнаваемых автопортретов, с раздражением, потому что Белокуров все никак не уходит, а герою спать хочется, говорит: «Дело не в оптимизме или пессимизме, а в том, что у девяноста девяти из ста нет ума». Белокуров подумал, что это относится к нему, и ушел. И, в общем, правильно подумал.
Надо сказать, что и сам по себе типаж Белокурова относится к числу замечательных чеховских персонажей, которым очень часто, очень ошибочно приписываются авторские мысли. Ну, например, все зацитировали совершенно идиотскую фразу Белокурова о том, что воспитанный человек — это не тот, кто не пролил соуса, а тот, кто этого не заметил. Это чудовищная глупость. Воспитанный человек именно тот, кто не пролил соус прежде всего. Но этот соус навеки прилип к Белокурову, и навеки он этим соусом помечен. Вспомним его, вспомним соус, ему уже от этого никогда не отмыться.
Достаточно сложный вопрос о том, как обстоит дело у Чехова с моралью. Я думаю, что сам Чехов и тексты его достаточно полно описываются замечательной формулой Хармса в одном из дневников: «Я не люблю доброты, сострадания, азарта, морали, но я люблю восторг, ужас, надежду, самоуничижение».
Что касается морали, то мораль выдумали скучные люди, которые не чувствуют правил жизни. И они выдумали ее себе для того, чтобы говорить о ней вслух и чтобы укорять ею окружающих. И, собственно говоря, всё отношение Чехова к морали замечательно сформулировано в одном из двух стихотворений, которые он написал за свою жизнь, в басне с моралью:
Шли однажды через мостик
Жирные китайцы,
Впереди их, задрав хвостик,
Поспешали зайцы.
Тут китайцы закричали:
«Стой! Лови их! Ах, ах, ах!»
Зайцы выше хвост задрали
И попрятались в кустах.
Мораль сей басенки ясна:
Кто хочет зайцев кушать,
Тот, ежедневно встав от сна,
Папашу должен слушать.
Вот это полная картина отношений человека Чехова к морали. В общем, нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из его героев, любимых им героев, — слово «положительный» к ним неприменимо, они именно отрицательные, потому что дух отрицания переполняет их, — никто из этих героев не действует сообразно морали. Все они действуют сообразно тому странному, иррациональному в высшей степени, трудноописуемому музыкальному чувству, которое многие по ошибке принимают за религиозное.
Но чеховское понятие религиозности скорее эстетическое, нежели этическое, скорее связанное с понятием красоты, чем с понятием правды или морали. Вот это чувство в каждом его тексте неощутимо, а иногда и очень ощутимо присутствует. И только благодаря ему мы, может быть, и ощущаем это чтение как лекарственное, как спасительное.
Дмитрий Быков
Пошлость — это радикальное несоответствие между словом и поступком, между словом и фигурой говорящего. И вот именно от этого тяжелое гнетущее ощущение пошлости, которое исходит от всех решительно чеховских героев. И если мы вспомним, кто и что говорит у Чехова, то, конечно, на ум первым делом придет великая сцена из «Дома с мезонином», когда Белокуров долго жалуется на то, что его душит пессимизм. И наконец герой рассказа, пожалуй, один из очень немногих чеховских прямых узнаваемых автопортретов, с раздражением, потому что Белокуров все никак не уходит, а герою спать хочется, говорит: «Дело не в оптимизме или пессимизме, а в том, что у девяноста девяти из ста нет ума». Белокуров подумал, что это относится к нему, и ушел. И, в общем, правильно подумал.
Надо сказать, что и сам по себе типаж Белокурова относится к числу замечательных чеховских персонажей, которым очень часто, очень ошибочно приписываются авторские мысли. Ну, например, все зацитировали совершенно идиотскую фразу Белокурова о том, что воспитанный человек — это не тот, кто не пролил соуса, а тот, кто этого не заметил. Это чудовищная глупость. Воспитанный человек именно тот, кто не пролил соус прежде всего. Но этот соус навеки прилип к Белокурову, и навеки он этим соусом помечен. Вспомним его, вспомним соус, ему уже от этого никогда не отмыться.
Достаточно сложный вопрос о том, как обстоит дело у Чехова с моралью. Я думаю, что сам Чехов и тексты его достаточно полно описываются замечательной формулой Хармса в одном из дневников: «Я не люблю доброты, сострадания, азарта, морали, но я люблю восторг, ужас, надежду, самоуничижение».
Что касается морали, то мораль выдумали скучные люди, которые не чувствуют правил жизни. И они выдумали ее себе для того, чтобы говорить о ней вслух и чтобы укорять ею окружающих. И, собственно говоря, всё отношение Чехова к морали замечательно сформулировано в одном из двух стихотворений, которые он написал за свою жизнь, в басне с моралью:
Шли однажды через мостик
Жирные китайцы,
Впереди их, задрав хвостик,
Поспешали зайцы.
Тут китайцы закричали:
«Стой! Лови их! Ах, ах, ах!»
Зайцы выше хвост задрали
И попрятались в кустах.
Мораль сей басенки ясна:
Кто хочет зайцев кушать,
Тот, ежедневно встав от сна,
Папашу должен слушать.
Вот это полная картина отношений человека Чехова к морали. В общем, нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из его героев, любимых им героев, — слово «положительный» к ним неприменимо, они именно отрицательные, потому что дух отрицания переполняет их, — никто из этих героев не действует сообразно морали. Все они действуют сообразно тому странному, иррациональному в высшей степени, трудноописуемому музыкальному чувству, которое многие по ошибке принимают за религиозное.
Но чеховское понятие религиозности скорее эстетическое, нежели этическое, скорее связанное с понятием красоты, чем с понятием правды или морали. Вот это чувство в каждом его тексте неощутимо, а иногда и очень ощутимо присутствует. И только благодаря ему мы, может быть, и ощущаем это чтение как лекарственное, как спасительное.
Дмитрий Быков
Однажды Гоголя уговорили приехать к Чаадаеву — и Гоголь весь вечер притворялся там спящим
Дмитрий Николаевич Свербеев, дипломат, вспоминал:
Я помню, как ленивый и необщительный Гоголь, ещё до появления своих "Мертвых душ", приехал в одну среду вечером к Чаадаеву. Долго он на это не решался, сколько не уговаривали общие приятели... Наконец он приехал и, почти не обращая внимания на хозяина и гостей, уселся в углу на покойное кресло, закрыл глаза, начал дремать... Долго не мог забыть Чаадаев такого оригинального посещения.
Дмитрий Николаевич Свербеев, дипломат, вспоминал:
Я помню, как ленивый и необщительный Гоголь, ещё до появления своих "Мертвых душ", приехал в одну среду вечером к Чаадаеву. Долго он на это не решался, сколько не уговаривали общие приятели... Наконец он приехал и, почти не обращая внимания на хозяина и гостей, уселся в углу на покойное кресло, закрыл глаза, начал дремать... Долго не мог забыть Чаадаев такого оригинального посещения.
Владимир Высоцкий "ИНСТРУКТАЖ ПЕРЕД ПОЕЗДКОЙ ЗА РУБЕЖ".
Я вчера закончил ковку,
Я два плана залудил, -
И в загранкомандировку
От завода угодил.
Копоть, сажу смыл под душем,
Съел холодного язя, -
И инструкцию прослушал -
Что там можно, что нельзя.
Там у них пока что лучше
бытово, -
Так, чтоб я не отчебучил
не того,
Он мне дал прочесть брошюру -
как наказ,
Чтоб не вздумал жить там сдуру,
как у нас.
Говорил со мной, как с братом,
Про коварный зарубеж,
Про поездку к демократам
В польский город Будапешт:
"Там у них уклад особый -
Нам так сразу не понять, -
Ты уж их, браток, попробуй
Хоть немного уважать.
Будут с водкою дебаты -
отвечай:
"Нет, ребяты-демократы, -
только чай!"
От подарков их сурово
отвернись:
"У самих добра такого -
завались!"
Он сказал: "Живи в комфорте -
Экономь, но не дури, -
И гляди, не выкинь фортель -
С сухомятки не помри!
В этом чешском Будапеште -
уж такие времена -
Может скажут "пейте, ешьте",
Ну, а может - ни хрена".
Ох, я в Венгрии на рынок
похожу,
На немецких на румынок
погляжу!
Демократки, уверяли
кореша,
Не берут с советских граждан
ни гроша!
"Буржуазная зараза
Все же ходит по пятам -
Опасайся пуще глаза
Ты внебрачных связей там:
Там шпиёнки с крепким телом, -
Ты их в дверь - они в окно.
Говори, что с этим делом
Мы покончили давно.
Но могут действовать они
не прямиком,
Шасть в купе - и притвориться мужиком.:
А сама наложит тола
под корсет...
Проверяй, какого пола
твой сосед!"
Тут давай его пытать я:
"Опасаюсь- маху дам, -
Как проверить? - лезть под платье -
Так схлопочешь по мордам!"
Но инструктор - парень дока,
Деловой - попробуй срежь!
И опять пошла морока
про коварный зарубеж...
Популярно объясняю
для невежд:
Я к болгарам уезжаю -
в Будапешт.
"Если темы там возникнут -
сразу снять, -
Бить не нужно, а не вникнут -
разъяснять!"
Я ж по ихнему - ни слова, -
Ни в дугу и ни в тую!
Молот мне - так я любого
В своего перекую!
Но ведь я - не агитатор,
Я - потомственный кузнец...
Я к полякам в Улан-Батор
Не поеду наконец!
Сплю с женой, а мне не спится:
"Дусь, а Дусь!
Может, я без заграницы обойдусь?
Я ж не ихнего замесу,
я сбегу.
Я ж на ихнем - ни бельмеса,
ни гугу!"
Дуся дремлет, как ребенок,
Накрутивши бигуди, -
Отвечает мне спросонок:
"Знаешь, Коля, - не зуди!
Что ты, Коля, больно робок -
Я с тобою разведусь! -
Двадцать лет живем бок о бок -
И все время: "Дусь, Дусь..."
Обещал, - забыл ты нешто?
ну хорош! -
Что клеенку с Бангладеша
привезешь.
Сбереги там пару рупий -
не бузи, -
Мне хоть чё - хоть черта в ступе
привези!".
Я уснул, обняв супругу -
Дусю нежную мою, -
Снилось мне, что я кольчугу,
щит и меч себе кую.
Там у них другие мерки, -
не поймешь - съедят живьем, -
И все снились мне венгерки
с бородами и ружьем.
Снились Дусины клеенки
цвета беж
И нахальные шпионки
в Бангладеш.
Поживу я - воля божья -
у румын, -
Говорят - они с Поволжья,
как и мы!
Вот же женские замашки!
провожала - стала петь.
Отутюжила рубашки -
любо-дорого смотреть.
До свиданья, цех кузнечный,
аж до гвоздика родной.
До свиданья, план мой встречный, перевыполненный мной!
Пили мы - мне спирт в аорту
проникал, -
Я весь путь к аэропорту
проикал.
К трапу я, а сзади в спину -
будто лай:
"На кого ж ты нас покинул,
Николай!"
Я вчера закончил ковку,
Я два плана залудил, -
И в загранкомандировку
От завода угодил.
Копоть, сажу смыл под душем,
Съел холодного язя, -
И инструкцию прослушал -
Что там можно, что нельзя.
Там у них пока что лучше
бытово, -
Так, чтоб я не отчебучил
не того,
Он мне дал прочесть брошюру -
как наказ,
Чтоб не вздумал жить там сдуру,
как у нас.
Говорил со мной, как с братом,
Про коварный зарубеж,
Про поездку к демократам
В польский город Будапешт:
"Там у них уклад особый -
Нам так сразу не понять, -
Ты уж их, браток, попробуй
Хоть немного уважать.
Будут с водкою дебаты -
отвечай:
"Нет, ребяты-демократы, -
только чай!"
От подарков их сурово
отвернись:
"У самих добра такого -
завались!"
Он сказал: "Живи в комфорте -
Экономь, но не дури, -
И гляди, не выкинь фортель -
С сухомятки не помри!
В этом чешском Будапеште -
уж такие времена -
Может скажут "пейте, ешьте",
Ну, а может - ни хрена".
Ох, я в Венгрии на рынок
похожу,
На немецких на румынок
погляжу!
Демократки, уверяли
кореша,
Не берут с советских граждан
ни гроша!
"Буржуазная зараза
Все же ходит по пятам -
Опасайся пуще глаза
Ты внебрачных связей там:
Там шпиёнки с крепким телом, -
Ты их в дверь - они в окно.
Говори, что с этим делом
Мы покончили давно.
Но могут действовать они
не прямиком,
Шасть в купе - и притвориться мужиком.:
А сама наложит тола
под корсет...
Проверяй, какого пола
твой сосед!"
Тут давай его пытать я:
"Опасаюсь- маху дам, -
Как проверить? - лезть под платье -
Так схлопочешь по мордам!"
Но инструктор - парень дока,
Деловой - попробуй срежь!
И опять пошла морока
про коварный зарубеж...
Популярно объясняю
для невежд:
Я к болгарам уезжаю -
в Будапешт.
"Если темы там возникнут -
сразу снять, -
Бить не нужно, а не вникнут -
разъяснять!"
Я ж по ихнему - ни слова, -
Ни в дугу и ни в тую!
Молот мне - так я любого
В своего перекую!
Но ведь я - не агитатор,
Я - потомственный кузнец...
Я к полякам в Улан-Батор
Не поеду наконец!
Сплю с женой, а мне не спится:
"Дусь, а Дусь!
Может, я без заграницы обойдусь?
Я ж не ихнего замесу,
я сбегу.
Я ж на ихнем - ни бельмеса,
ни гугу!"
Дуся дремлет, как ребенок,
Накрутивши бигуди, -
Отвечает мне спросонок:
"Знаешь, Коля, - не зуди!
Что ты, Коля, больно робок -
Я с тобою разведусь! -
Двадцать лет живем бок о бок -
И все время: "Дусь, Дусь..."
Обещал, - забыл ты нешто?
ну хорош! -
Что клеенку с Бангладеша
привезешь.
Сбереги там пару рупий -
не бузи, -
Мне хоть чё - хоть черта в ступе
привези!".
Я уснул, обняв супругу -
Дусю нежную мою, -
Снилось мне, что я кольчугу,
щит и меч себе кую.
Там у них другие мерки, -
не поймешь - съедят живьем, -
И все снились мне венгерки
с бородами и ружьем.
Снились Дусины клеенки
цвета беж
И нахальные шпионки
в Бангладеш.
Поживу я - воля божья -
у румын, -
Говорят - они с Поволжья,
как и мы!
Вот же женские замашки!
провожала - стала петь.
Отутюжила рубашки -
любо-дорого смотреть.
До свиданья, цех кузнечный,
аж до гвоздика родной.
До свиданья, план мой встречный, перевыполненный мной!
Пили мы - мне спирт в аорту
проникал, -
Я весь путь к аэропорту
проикал.
К трапу я, а сзади в спину -
будто лай:
"На кого ж ты нас покинул,
Николай!"
Слава Шульц создала впечатляющую серию иллюстраций к повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море». Техника рисования маслом по фотобумаге, добавить к этому книжную графику и холодные цвета, от которых кровь в жилах стынет, – вот околоидеальный рецепт восхитительных иллюстраций.
9 книг, полных драматизма.
1. Эрих Мария Ремарк. Три товарища
Произведение по праву считается одним из самых пронзительных романов XX столетия. В нем рассказывается история любви двух очень разных, но одинаково потерянных людей. Их повсюду преследуют призраки прошлого и воспоминания о войне. Смерть пронизывает повествование, но несмотря на это, книга до краев наполнена любовью к жизни.
2. Джон Бойн. Мальчик в полосатой пижаме
9-летний мальчик находит себе хорошего, но странного друга, который почему-то вечно голоден, не приглашает к себе в гости да еще и живет за странной проволокой. Дети не понимают, что творится во взрослом жестоком мире, они просто в нем живут. Эта история любого заденет за живое и оставит после себя неизгладимое впечатление.
3. Аннабель Питчер. Моя сестра живет на каминной полке
В семье горе, но только Роджер не плачет, он уверен — когда-нибудь все наладится. Возможно, он сможет прославиться на всю страну, и тогда даже его сестра Роза снова станет счастливой — та, что живет на каминной полке.
4. Дженни Даунхэм. Пока я жива
Тессе Скотт всего 16 лет, но она знает, что впереди совсем немного времени, ведь девушка тяжело больна. Тесса составляет список безумных желаний, которые ей нужно исполнить до того, как она умрет. Это честный и смелый роман, после которого хочется наслаждаться каждым мгновением жизни, как последним.
5. Но и я. Дельфин де Виган
Лу — вундеркинд, она умеет и знает то, что ее сверстникам не дано уметь и знать, но при этом Лу лишена всех тех мелких радостей, которых в избытке у ее ровесников. Лу умна, наивна и открыта всему миру. Она любит бывать на вокзале и наблюдать за людскими эмоциями. Там-то она и встречает бродяжку Но, на несколько лет старше ее. Эти двое составляют странную пару, но они нашли друг друга, и кажется, что вместе им удастся выстоять перед странным и враждебным миром. Много ли мы знаем о тех, кто оказался на улице? И часто ли вглядываемся в их лица?..
6. Ангел для сестры. Джоди Пиколт
Анна не больна, но в свои тринадцать лет перенесла бесчисленное множество операций, переливаний, инъекций. И все для того, чтобы помочь сестре, больной лейкемией. Как сказали родители, для этого Анна и появилась на свет. Но какой могла бы стать ее жизнь, не будь она привязана к сестре?… Анна решилась на шаг, который для многих людей был бы слишком сложен, и подала в суд на родителей, присвоивших право распоряжаться ее телом.
7. Эрик-Эмманюэль Шмитт. Оскар и Розовая Дама
Мальчик по имени Оскар болен раком. Теперь больница — его дом, а няня Розовая Дама — вторая мама. Когда Оскар узнает, что жить ему осталось считанные дни, Розовая Дама предлагает поиграть в игру — считать каждый день за 10 лет. Так всего за 12 дней он успевает повзрослеть, влюбиться и даже состариться.
8. Маркус Зусак. Книжный вор
У маленькой Лизель тяжелая судьба — она живет в нацистской Германии, где ее отец, которого называют странным словом «коммунист», внезапно пропадает, а мать отдает ее и брата приемным родителям. По дороге Смерть забирает у Лизель брата. И вот тогда она находит книгу. Чтение становится ее отрадой, а напечатанные слова приобретают особую силу.
9. Анна Франк. Убежище. Дневник в письмах
Анна Франк умерла в концлагере, когда ей было 15 лет. Девушка вела дневник с 1942-го по 1944-й год. В дневнике описаны жизнь, чувства подростка и мечты о будущем — о профессии, о любви, о семейной жизни. Читать эту живую и до щемящего настоящую книгу очень тяжело, но нужно, чтобы никогда не забывать о самых черных страницах нашей истории.
1. Эрих Мария Ремарк. Три товарища
Произведение по праву считается одним из самых пронзительных романов XX столетия. В нем рассказывается история любви двух очень разных, но одинаково потерянных людей. Их повсюду преследуют призраки прошлого и воспоминания о войне. Смерть пронизывает повествование, но несмотря на это, книга до краев наполнена любовью к жизни.
2. Джон Бойн. Мальчик в полосатой пижаме
9-летний мальчик находит себе хорошего, но странного друга, который почему-то вечно голоден, не приглашает к себе в гости да еще и живет за странной проволокой. Дети не понимают, что творится во взрослом жестоком мире, они просто в нем живут. Эта история любого заденет за живое и оставит после себя неизгладимое впечатление.
3. Аннабель Питчер. Моя сестра живет на каминной полке
В семье горе, но только Роджер не плачет, он уверен — когда-нибудь все наладится. Возможно, он сможет прославиться на всю страну, и тогда даже его сестра Роза снова станет счастливой — та, что живет на каминной полке.
4. Дженни Даунхэм. Пока я жива
Тессе Скотт всего 16 лет, но она знает, что впереди совсем немного времени, ведь девушка тяжело больна. Тесса составляет список безумных желаний, которые ей нужно исполнить до того, как она умрет. Это честный и смелый роман, после которого хочется наслаждаться каждым мгновением жизни, как последним.
5. Но и я. Дельфин де Виган
Лу — вундеркинд, она умеет и знает то, что ее сверстникам не дано уметь и знать, но при этом Лу лишена всех тех мелких радостей, которых в избытке у ее ровесников. Лу умна, наивна и открыта всему миру. Она любит бывать на вокзале и наблюдать за людскими эмоциями. Там-то она и встречает бродяжку Но, на несколько лет старше ее. Эти двое составляют странную пару, но они нашли друг друга, и кажется, что вместе им удастся выстоять перед странным и враждебным миром. Много ли мы знаем о тех, кто оказался на улице? И часто ли вглядываемся в их лица?..
6. Ангел для сестры. Джоди Пиколт
Анна не больна, но в свои тринадцать лет перенесла бесчисленное множество операций, переливаний, инъекций. И все для того, чтобы помочь сестре, больной лейкемией. Как сказали родители, для этого Анна и появилась на свет. Но какой могла бы стать ее жизнь, не будь она привязана к сестре?… Анна решилась на шаг, который для многих людей был бы слишком сложен, и подала в суд на родителей, присвоивших право распоряжаться ее телом.
7. Эрик-Эмманюэль Шмитт. Оскар и Розовая Дама
Мальчик по имени Оскар болен раком. Теперь больница — его дом, а няня Розовая Дама — вторая мама. Когда Оскар узнает, что жить ему осталось считанные дни, Розовая Дама предлагает поиграть в игру — считать каждый день за 10 лет. Так всего за 12 дней он успевает повзрослеть, влюбиться и даже состариться.
8. Маркус Зусак. Книжный вор
У маленькой Лизель тяжелая судьба — она живет в нацистской Германии, где ее отец, которого называют странным словом «коммунист», внезапно пропадает, а мать отдает ее и брата приемным родителям. По дороге Смерть забирает у Лизель брата. И вот тогда она находит книгу. Чтение становится ее отрадой, а напечатанные слова приобретают особую силу.
9. Анна Франк. Убежище. Дневник в письмах
Анна Франк умерла в концлагере, когда ей было 15 лет. Девушка вела дневник с 1942-го по 1944-й год. В дневнике описаны жизнь, чувства подростка и мечты о будущем — о профессии, о любви, о семейной жизни. Читать эту живую и до щемящего настоящую книгу очень тяжело, но нужно, чтобы никогда не забывать о самых черных страницах нашей истории.
Ты снимаешь вечернее платье,
Стоя лицом к стене.
И я вижу свежие шрамы
На гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли
Или забыться во сне,
Где твои крылья,
Которые так нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Раньше у нас было время,
Теперь у нас есть дела —
Доказывать, что сильный жрет слабых,
Доказывать, что сажа бела.
Мы все потеряли что-то
На этой безумной войне.
Кстати, где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Я не спрашиваю, сколько у тебя денег,
Не спрашиваю сколько мужей.
Я вижу — ты боишься открытых окон
И верхних этажей.
И если завтра начнется пожар
И все здание будет в огне,
Мы погибнем без этих крыльев,
Которые нравились мне.
__________
Илья Кормильцев
Крылья
Песня группы «Наутилус Помпилиус»
Стоя лицом к стене.
И я вижу свежие шрамы
На гладкой, как бархат, спине.
Мне хочется плакать от боли
Или забыться во сне,
Где твои крылья,
Которые так нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Раньше у нас было время,
Теперь у нас есть дела —
Доказывать, что сильный жрет слабых,
Доказывать, что сажа бела.
Мы все потеряли что-то
На этой безумной войне.
Кстати, где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Где твои крылья,
Которые нравились мне?
Я не спрашиваю, сколько у тебя денег,
Не спрашиваю сколько мужей.
Я вижу — ты боишься открытых окон
И верхних этажей.
И если завтра начнется пожар
И все здание будет в огне,
Мы погибнем без этих крыльев,
Которые нравились мне.
__________
Илья Кормильцев
Крылья
Песня группы «Наутилус Помпилиус»
83 года назад, 12 марта 1940 года родился писатель-сатирик, драматург и сценарист Григорий Горин.
"Откровенно говоря, я не собирался быть юмористом. Я хотел стать врачом. Окончил медицинский институт, четыре года работал врачом «Скорой помощи». И вот тогда, изучая медицинскую литературу, я обратил внимание на то, что многие врачи указывают на смех как на лекарство удивительной силы. В справедливости этого я убедился на собственной практике. Был такой случай: меня вызвали к одной старушке, которая случайно вывихнула себе нижнюю челюсть. Зевнула сладко, челюсть отвисла. Бывает. Одним словом, ее дело — вывихнуть, мое — вставить. Приезжаю к ней домой, вижу: вся комната забита родственниками, соседями, сочувствующими. Посредине сидит моя бабушка, рот у нее открыт, в глазах — печаль. Я, естественно, волнуюсь. Вправление вывиха — операция сложная. А тут еще на меня глядят десятки глаз. Но я виду не подаю, что волнуюсь, а наоборот, очень так солидно и спокойно говорю: «Не волнуйтесь, бабушка, сейчас мы вас мигом вылечим». После этого сажаю бабушку к столу, пододвигаю себе стул...
Вот тут происходит нечто непредвиденное. Я сажусь мимо стула и со всей силой шлепаюсь на пол. По пути инстинктивно хватаюсь за скатерть, со стола на меня падают графин с водой и ваза с цветами.
Наступила зловещая тишина. Я лежу на полу, облитый водой, засыпанный цветами. И с ужасом понимаю, что моему врачебному авторитету пришел конец. И тут в тишине я слышу какой-то странный звук: хи-хи-хи!
Поднимаю глаза и вижу — это смеется моя старушка. Челюсть у нее сама вправилась и теперь лишь чуть подрагивает от смеха.
Тогда я встаю, спокойно отряхиваюсь и небрежно говорю собравшимся: «Ну вот и все!» А потом во врачебном журнале, в графе «проведенное лечение», я записал только одно слово — «рассмешил».
"Откровенно говоря, я не собирался быть юмористом. Я хотел стать врачом. Окончил медицинский институт, четыре года работал врачом «Скорой помощи». И вот тогда, изучая медицинскую литературу, я обратил внимание на то, что многие врачи указывают на смех как на лекарство удивительной силы. В справедливости этого я убедился на собственной практике. Был такой случай: меня вызвали к одной старушке, которая случайно вывихнула себе нижнюю челюсть. Зевнула сладко, челюсть отвисла. Бывает. Одним словом, ее дело — вывихнуть, мое — вставить. Приезжаю к ней домой, вижу: вся комната забита родственниками, соседями, сочувствующими. Посредине сидит моя бабушка, рот у нее открыт, в глазах — печаль. Я, естественно, волнуюсь. Вправление вывиха — операция сложная. А тут еще на меня глядят десятки глаз. Но я виду не подаю, что волнуюсь, а наоборот, очень так солидно и спокойно говорю: «Не волнуйтесь, бабушка, сейчас мы вас мигом вылечим». После этого сажаю бабушку к столу, пододвигаю себе стул...
Вот тут происходит нечто непредвиденное. Я сажусь мимо стула и со всей силой шлепаюсь на пол. По пути инстинктивно хватаюсь за скатерть, со стола на меня падают графин с водой и ваза с цветами.
Наступила зловещая тишина. Я лежу на полу, облитый водой, засыпанный цветами. И с ужасом понимаю, что моему врачебному авторитету пришел конец. И тут в тишине я слышу какой-то странный звук: хи-хи-хи!
Поднимаю глаза и вижу — это смеется моя старушка. Челюсть у нее сама вправилась и теперь лишь чуть подрагивает от смеха.
Тогда я встаю, спокойно отряхиваюсь и небрежно говорю собравшимся: «Ну вот и все!» А потом во врачебном журнале, в графе «проведенное лечение», я записал только одно слово — «рассмешил».
Однажды Чехова посетили три пышно одетые дамы, наполнив его комнату шумом шелковых юбок и запахом крепких духов, они чинно уселись против хозяина, притворились, будто бы их очень интересует политика, и - начали "ставить вопросы".
- Антон Павлович! А как вы думаете, чем кончится война?
Антон Павлович покашлял, подумал и мягко, тоном серьезным, ласковым ответил:
- Вероятно - миром...
- Ну, да, конечно! Но кто же победит? Греки или турки?
- Мне кажется - победят те, которые сильнее...
- А кто, по-вашему, сильнее? - наперебой спрашивали дамы.
- Те, которые лучше питаются и более образованны...
- Ах, как это остроумно! - воскликнула одна.
- А кого вы больше любите - греков или турок? - спросила другая.
Антон Павлович ласково посмотрел на нее и ответил с кроткой, любезной улыбкой:
- Я люблю - мармелад... а вы - любите?
- Очень! - оживленно воскликнула дама.
- Он такой ароматный! - солидно подтвердила другая.
И все три оживленно заговорили, обнаруживая по вопросу о мармеладе прекрасную эрудицию и тонкое знание предмета. Было очевидно - они очень довольны тем, что не нужно напрягать ума и притворяться серьезно заинтересованными турками и греками, о которых они до этой поры и не думали.
(Максим Горький. "Статьи о Чехове")
- Антон Павлович! А как вы думаете, чем кончится война?
Антон Павлович покашлял, подумал и мягко, тоном серьезным, ласковым ответил:
- Вероятно - миром...
- Ну, да, конечно! Но кто же победит? Греки или турки?
- Мне кажется - победят те, которые сильнее...
- А кто, по-вашему, сильнее? - наперебой спрашивали дамы.
- Те, которые лучше питаются и более образованны...
- Ах, как это остроумно! - воскликнула одна.
- А кого вы больше любите - греков или турок? - спросила другая.
Антон Павлович ласково посмотрел на нее и ответил с кроткой, любезной улыбкой:
- Я люблю - мармелад... а вы - любите?
- Очень! - оживленно воскликнула дама.
- Он такой ароматный! - солидно подтвердила другая.
И все три оживленно заговорили, обнаруживая по вопросу о мармеладе прекрасную эрудицию и тонкое знание предмета. Было очевидно - они очень довольны тем, что не нужно напрягать ума и притворяться серьезно заинтересованными турками и греками, о которых они до этой поры и не думали.
(Максим Горький. "Статьи о Чехове")
Как мне кажется, у нынешней тотальной безграмотности, которая сопровождается полным отсутствием критического мышления, есть одна важная причина – люди перестали читать большие тексты. Перестали их осмысливать, работать с ними и получать от них удовольствие.
И я не только научную литературу сейчас имею в виду. Я имею в виду любой большой текст в несколько сотен страниц – художественный, исторический, какой угодно развлекательный, научный, технический. Главное - большой. Большой текст сейчас вызывает затруднения просто благодаря своему размеру. Просто самим фактом своего существования.
Посудите сами – большая часть существующих сегодня форматов преподнесения информации не предполагает никакого анализа, никакой работы. Когда-то были блог-платформы, на которых люди писали тексты. Потом появился Фейсбук, который тоже быстро стал преимущественно текстовым форматом. И тексты на блог-платформах и в Фейсбуке принято называть лонгридами, потому что читать их долго – но это определение еще лет двадцать назад вызвало бы дикий смех у любого читающего человека. Потому что текст в Фейсбуке – это не лонгрид, друзья мои. Это авторская колонка.
Коротенькая заметка. Один лист формата А4.
Но даже это сейчас долго и много. Сейчас чем проще формат – тем лучше. Сначала был Инстаграм с его картинками, Твиттер с 140 символами, потом появился Тикток с 15 секундами. Объем информации, который нужно анализировать, стремительно сокращается. Никто не хочет работать с большими объемами. Никто не хочет помнить, что там было в начале. Быстро глянул, коротенько получил удовольствие, качнул эндорфинчиков – и дальше, к новой картинке.
И кто-то скажет – ок, это время такое, клиповое мышление и так далее. Но эта тенденция, на мой взгляд, ведет к очень плохим вещам. Потому что, как ни крути, до сих пор в основе любой информации, которая вам может пригодиться в жизни, лежит текст. Этот текст вам может преподноситься по-разному – в форме бумажной книги, в форме поста в Фейсбуке, в форме видео в Youtube – но в основе всегда текст. Текст – основа любой научной работы. Любого юридического документа. И почти любого творческого акта.
И когда ты теряешь навык работы с большим текстом, или никогда его не имел, ты автоматически отсекаешь себя от чудовищно большого объема очень нужной информации. А еще лишаешь себя очень важного навыка понимать вещи сложнее одной картинки или одного короткого видео. А этот навык называется очень просто – навык думать. Навык сопоставлять начало и конец. Навык следить за логической цепочкой. Лишаешься этого – и твоя способность думать сокращается до способности животного. Принял информацию – выдал реакцию, и все.
И это проблема, друзья. Большая проблема. Люди не умеют читать до конца. Стремительно теряют способность читать в принципе. Вы думаете, что когда в тексте написано «Я нахожусь в Алматы», а в комментариях человек спрашивает «Где вы находитесь?» - это смешно. И это действительно смешно. Но это еще и очень грустно, потому что человек не может прочитать даже такую примитивную вещь. И таких людей все больше.
Читайте большие тексты, друзья. Читайте романы. Читайте серьезные статьи. Читайте публицистику. Пытайтесь читать научную литературу в своей сфере. Будет трудно, и будет скучно – но вы получите огромное удовольствие, когда через эту информацию продеретесь. И вы поймете, что ничего в этом страшного нет. Что работа над большим текстом – это такой же навык, который отлично тренируется. Навык думать над чем-то самому.
А надо помнить, что все эти дикие современные теории, все это чипирование и прочий бред получили такую популярность именно потому, что огромное количество людей не хочет думать самостоятельно. И не хочет изучать источники самостоятельно, работать над ними, осмысливать их. Проще слушать лидеров, которые ничуть не более грамотны – но гораздо более убедительны.
Читайте большие тексты. И да будет вам счастье.
©️ Yerzhan Yessimkhanov
И я не только научную литературу сейчас имею в виду. Я имею в виду любой большой текст в несколько сотен страниц – художественный, исторический, какой угодно развлекательный, научный, технический. Главное - большой. Большой текст сейчас вызывает затруднения просто благодаря своему размеру. Просто самим фактом своего существования.
Посудите сами – большая часть существующих сегодня форматов преподнесения информации не предполагает никакого анализа, никакой работы. Когда-то были блог-платформы, на которых люди писали тексты. Потом появился Фейсбук, который тоже быстро стал преимущественно текстовым форматом. И тексты на блог-платформах и в Фейсбуке принято называть лонгридами, потому что читать их долго – но это определение еще лет двадцать назад вызвало бы дикий смех у любого читающего человека. Потому что текст в Фейсбуке – это не лонгрид, друзья мои. Это авторская колонка.
Коротенькая заметка. Один лист формата А4.
Но даже это сейчас долго и много. Сейчас чем проще формат – тем лучше. Сначала был Инстаграм с его картинками, Твиттер с 140 символами, потом появился Тикток с 15 секундами. Объем информации, который нужно анализировать, стремительно сокращается. Никто не хочет работать с большими объемами. Никто не хочет помнить, что там было в начале. Быстро глянул, коротенько получил удовольствие, качнул эндорфинчиков – и дальше, к новой картинке.
И кто-то скажет – ок, это время такое, клиповое мышление и так далее. Но эта тенденция, на мой взгляд, ведет к очень плохим вещам. Потому что, как ни крути, до сих пор в основе любой информации, которая вам может пригодиться в жизни, лежит текст. Этот текст вам может преподноситься по-разному – в форме бумажной книги, в форме поста в Фейсбуке, в форме видео в Youtube – но в основе всегда текст. Текст – основа любой научной работы. Любого юридического документа. И почти любого творческого акта.
И когда ты теряешь навык работы с большим текстом, или никогда его не имел, ты автоматически отсекаешь себя от чудовищно большого объема очень нужной информации. А еще лишаешь себя очень важного навыка понимать вещи сложнее одной картинки или одного короткого видео. А этот навык называется очень просто – навык думать. Навык сопоставлять начало и конец. Навык следить за логической цепочкой. Лишаешься этого – и твоя способность думать сокращается до способности животного. Принял информацию – выдал реакцию, и все.
И это проблема, друзья. Большая проблема. Люди не умеют читать до конца. Стремительно теряют способность читать в принципе. Вы думаете, что когда в тексте написано «Я нахожусь в Алматы», а в комментариях человек спрашивает «Где вы находитесь?» - это смешно. И это действительно смешно. Но это еще и очень грустно, потому что человек не может прочитать даже такую примитивную вещь. И таких людей все больше.
Читайте большие тексты, друзья. Читайте романы. Читайте серьезные статьи. Читайте публицистику. Пытайтесь читать научную литературу в своей сфере. Будет трудно, и будет скучно – но вы получите огромное удовольствие, когда через эту информацию продеретесь. И вы поймете, что ничего в этом страшного нет. Что работа над большим текстом – это такой же навык, который отлично тренируется. Навык думать над чем-то самому.
А надо помнить, что все эти дикие современные теории, все это чипирование и прочий бред получили такую популярность именно потому, что огромное количество людей не хочет думать самостоятельно. И не хочет изучать источники самостоятельно, работать над ними, осмысливать их. Проще слушать лидеров, которые ничуть не более грамотны – но гораздо более убедительны.
Читайте большие тексты. И да будет вам счастье.
©️ Yerzhan Yessimkhanov
Переводчик Олег Дорман рассказывал:
Я был учеником Семена Львовича Лунгина. Однажды мы сидели на кухне у него дома и писали сценарий. В это время зашла его жена — Лилиана Лунгина, та которая перевела со шведского Малыша и Карлсона и которая корпела над очередным переводом в комнате.
— Мальчики, — огорченно сказала она, — у меня там герой идет по аэропорту и держит в руке гамбургер. Я не знаю, что это такое.
— Похоже на макинтош, — сказал Лунгин, — плащ наверное какой-то.
— Хорошо, — обрадовалась Лилиана, — напишу, что он перекинул его через руку. Через несколько минут она снова вернулась и убитым голосом сообщила: — Он его съел.
Я был учеником Семена Львовича Лунгина. Однажды мы сидели на кухне у него дома и писали сценарий. В это время зашла его жена — Лилиана Лунгина, та которая перевела со шведского Малыша и Карлсона и которая корпела над очередным переводом в комнате.
— Мальчики, — огорченно сказала она, — у меня там герой идет по аэропорту и держит в руке гамбургер. Я не знаю, что это такое.
— Похоже на макинтош, — сказал Лунгин, — плащ наверное какой-то.
— Хорошо, — обрадовалась Лилиана, — напишу, что он перекинул его через руку. Через несколько минут она снова вернулась и убитым голосом сообщила: — Он его съел.
Серия плaкaтoв на тему бережнoгo oтношения к книгам, 1929 год.