...Умер один человек, один небольшой работник, индивидуально незаметный в блеске наших дней.

И, как это часто бывает, после смерти начались пышные разговоры: дескать, сгорел на своём посту, ах, кого мы потеряли, вот это был человек, какая жалость, друзья, что мы его лишились.
Ну, ясно, конечно, безусловно, при жизни ему ничего такого оригинального никто не говорил, и он, так сказать, отправился в дальний путь, сам того не подозревая, что он собой представляет в фантазии окружающих людей.

Конечно, если бы он не умер, то ещё неизвестно, как бы обернулась эта фантазия. Скорей всего, те же окружающие, как говорится, загнули бы ему салазки.

Но поскольку он безропотно умер, то вот оно так и получилось божественно.

С одной стороны, друзья, прелестно умирать, а с другой стороны — мерси, лучше не надо. Уж как-нибудь обойдёмся без вашей чувствительной благодарности.

Михаил Зощенко, "Последняя неприятность"

Работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду.

Вольтер

Евгений Замятин о знакомстве с Александром Блоком

1918 год. Маленькая редакционная комната.

Стук в дверь — и в комнате Блок. Нынешнее его, рыцарское лицо — и смешная, плоская американская кепка. И от кепки — мысль: два Блока — один настоящий, а другой — напяленный на этого настоящего, как плоская американская кепка. Лицо — усталое, потемневшее от какого-то сурового ветра, запертое на замок.

— Сейчас? (его ответ). Ну какое же писание. Выколачиваю деньги. Очень трудно...

И вдруг — сквозь металл, из-под забрала — улыбка, совсем детская, голубая:

— А я думал, что вы — непременно с бородой до сих пор, вроде земского доктора. А вы — англичанин... московский...

Это было мое знакомство с Блоком. Только этот короткий разговор, улыбка, кепка.

Всё в жизни бывает. Труднo бывает... Так труднo бывает, чтo глаза на лoб лезут. Нo убиваться, пoказывать слабoсть свoю — этo пoследнее делo. Плюнь на всё, держись, другoгo выхoда всё равнo нету.

Василий Шукшин, "Любавины"

А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.

Как ты любил? - ты пригубил
погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? - ты погубил,
но погубил так неумело.

Жестокость промаха... О, нет
тебе прощенья. Живо тело
и бродит, видит белый свет,
но тело мое опустело.

Работу малую висок
еще вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.

Белла Ахмадулина
1960 г.

Лучшее, что можно сделать с хорошим советом, это пропустить его мимо ушей. Он никогда не бывает полезен никому, кроме того, кто его дал.

Оскар Уайльд

Уважаемый Никита Сергеевич, я обращаюсь к Вам лично, ЦК КПСС и Советскому правительству. Из доклада т.Семичастного мне стало известно о том, что правительство «не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР».

Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой. Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее. Каковы бы ни были мои ошибки и заблуждения, я не мог себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании, которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе.

Осознав это, я поставил в известность Шведскую Академию о своем добровольном отказе от Нобелевской премии. Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры. Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу еще быть ей полезен.

Борис Пастернак
Из письма Никите Хрущёву
31 октября, 1958 г.

Незадолго до смерти Борис Пастернак напишет стихотворение
"Нобелевская премия".

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.

Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.

1959 г.

Хотя услуга нам при нужде дорога,
Но за нее не всяк умеет взяться:
Не дай Бог с дураком связаться!
Услужливый дурак опаснее врага.

И. А. Крылов, «Пустынник и медведь»

Из воспоминаний
В. И. Немировича-Данченко

Совсем между прочим.
Как-то А. П. Чехов сказал мне, что не читал «Преступление и наказание» Достоевского.

— Берегу это удовольствие к сорока годам.

Я спросил, когда ему уже было за сорок.

— Да, прочел, но большого впечатления не получил.

Чехов очень высоко ценил Мопассана. Пожалуй, выше всех французов.

Длинных объяснений, долгих споров не любил. Это была какая-то особенная черта. Слушал внимательно, часто из любезности, но часто и с интересом. Сам же молчал, молчал до тех пор, пока не находил определения своей мысли, короткого, меткого и исчерпывающего. Скажет, улыбнется своей широкой летучей улыбкой и опять замолчит.

В общении был любезен, без малейшей слащавости, прост, я сказал бы: внутренне изящен. Но и с холодком. Например, встречаясь и пожимая вам руку, произносил «как поживаете» мимоходом, не дожидаясь ответа.

Выпить в молодости любил; чем становился старше, тем меньше. Говорил, что пить водку аккуратно за обедом, за ужином не следует, а изредка выпить, хотя бы и много, не плохо. Но я никогда, ни на одном банкете или товарищеском вечере не видел его «распоясавшимся». Просто не могу себе представить его напившимся.

Успех у женщин, кажется, имел большой. Говорю «кажется», потому что болтать на эту тему не любили ни он, ни я. Сужу по долетевшим слухам…

Русская интеллигентная женщина ничем в мужчине не могла увлечься так беззаветно, как талантом.

Чаще других он встречался с Южиным и Ленским. Это были премьеры Малого театра. С Южиным он был на «ты».

Южин был один из крупнейших людей русского театрального мира. После Октябрьской революции стало ходячей поговоркой, что театральный мир держится на трех китах: Южине, Станиславском и Немировиче-Данченко.

Южин был тот, кто называется человеком широкой общественности. Как премьер лучшей в мире труппы, он нес сильный, большой репертуар. Он пошел на сцену наперекор желанию отца. Его настоящая фамилия была князь Сумбатов. Он оставил ее для своих драматических сочинений, а для сцены взял псевдоним Южин. Он был драматург со студенческих лет, его пьесы считались очень сценичными, игрались везде, много и всегда с успехом. Он участвовал во всевозможных театральных, литературных и общественных собраниях, обществах, комитетах. Был широко образован, начитан и с огромным интересом следил за новой литературой. Поддерживал обширные знакомства со «всей Москвой»; был членом всех больших клубов, создателем и пожизненным председателем любимого Москвой Литературно-художественного кружка. При всем этом был игрок, то есть вел постоянную крупную игру. Не было в Москве ни одного общественного сборища, в котором не было бы на одном из первых мест Сумбатова-Южина. Это был настоящий любимец Москвы.

Южин один из самых обаятельных русских актеров. По богатству обаяния с ним будут сравнивать со временем только Качалова.

Что-то ошибочное есть во всей концепции денег. Требуется всё больше и больше, чтобы купить всё меньше и меньше.

Уильям Берроуз

Те, кто врет о войне прошлой, приближают войну будущую.

Ничего грязнее, жестче, кровавее, натуралистичнее прошедшей войны на свете не было. Надо не героическую войну показывать, а пугать, ведь война отвратительна. Надо постоянно напоминать о ней людям, чтобы не забывали. Носом, как котят слепых тыкать в нагаженное место, в кровь, в гной, в слезы, иначе ничего от нашего брата не добьешься.

Сколько потеряли народу в войне-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощения за бездарно выигранную войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови.

Никакая фантазия, никакая книга, никакая кинолента, никакое полотно не передадут того ужаса, какой испытывают брошенные в реку, под огонь, в смерч, в дым, в смрад, в гибельное безумие, по сравнению с которым библейская геенна огненная выглядит детской сказкой со сказочной жутью, от которой можно закрыться тулупом, залезть за печную трубу, зажмуриться, зажать уши.

Виктор Астафьев

Не могу не удивляться, зачем Бог избрал такую гадину, как я, чтобы через нее говорить людям.

Лев Толстой
5 июля, 1909 г.

Ни одна собака в мире не считает обыкновенную преданность чем‑то необычным. Но люди придумали превозносить это чувство собаки как подвиг только потому, что не все они и не так уж часто обладают преданностью другу и верностью долгу настолько, чтобы это было корнем жизни, естественной основой самого существа, когда благородство души – само собой разумеющееся состояние.

Гавриил Троепольский
"Белый Бим Черное ухо".

Владиммр Высоцкий.

Песни для кинофильма "Зелёный фургон".

Песня инвалида.

Проскакали всю страну
Да пристали кони, буде!
Я во синем во Дону
Намочил ладони, люди.

Кровушка спеклася
В сапоге от ран, —
Разрезай, Настасья,
Да бросай в бурьян!

Во какой вояка,
И "Георгий" вот,
Но опять, однако,
Атаман зовёт.

Хватит брюхо набивать!
Бают, да и сам я бачу,
Что спешит из рвани рать
Волю забирать казачью.

Снова кровь прольётся?
Вот такая суть:
Воли из колодца
Им не зачерпнуть.

Плачут бабы звонко...
Ну! Чего ревём?!
Волюшка, Настёнка, —
Это ты да дом.

Вновь скакали по степу,
Разом все под атаманом,
То конями на толпу,
То — верёвкой, то — наганом.

Сколь крови ни льётся —
Пресный всё лиман.
Нет! Хочу с колодца,
Слышь-ка, атаман.

А ведерко бьётся
Вольно — вкривь и вкось...
Хлопцы, хлопцы, хлопцы,
Выудил, небось!

Есть у атамана зуй,
Ну а под зуем — кобыла...
Нет уж, Настенька, разуй,
Да часок чтоб тихо было.

Где, где речь геройска
Против басурман?
Как тебе без войска
Худо, атаман!

Справная обновка,
Век её постыль:
Это не винтовка,
Это мой костыль.

1980 г.

У них были очень странные отношения. Они годами не виделись; за исключением одного раза, не работали вместе. Кажется, у них не было точек соприкосновения. И, тем не менее, они были друзьями. Уже незадолго до конца его 39-летней жизни, на какой-то встрече со зрителями Далю пришла записка: «Олег Иванович, есть ли у Вас друзья? Кто они?» — «Друзей у меня нет, — ответил Даль. — То есть они у меня были — Влад Дворжецкий, Володя Высоцкий...» Потом помолчал, глядя по своей обычной мрачноватой манере последних лет внутрь себя, и добавил: «Я чувствую — они меня ждут».
Их последняя встреча состоялась 1 мая 1980 года. Даль приехал к Высоцкому домой, и тот читал ему свои последние стихи.
«На похоронах Высоцкого Олег сказал: «А теперь моя очередь», — вспоминает его вдова Е.Даль. По воспоминаниям многих людей, он часто повторял эту фразу.
Это стихотворение Олег Даль написал в январе 1981 года. А 3 марта 1981 года не стало и его самого.

В. Высоцкому, брату. Монино, январь 1981

Сейчас я вспоминаю...
Мы прощались... Навсегда...
Сейчас я понял... Понимаю...
Разорванность следа...
Начало мая...
Спотыкаюсь...
Слова, слова, слова.
Сорока бьёт хвостом.
Снег опадает, обнажая
Нагую холодность ветвей.
И вот последняя глава
Пахнула розовым кустом,
Тоску и лживость обещая,
И умерла в груди моей.
Покой-покой...
И одиночество, и злоба.
И плачу я во сне и просыпаюсь...
Обида — серебристый месяц.
Клеймённость — горя проба.
И снова каюсь. Каюсь. Каюсь,
Держа в руках разорванное сердце...

Николай Фоменко: Капля никотина убивает лошадь, а хомяка разрывает на куски.

Вера может двигать горы, она - колоссальная баба.

Я люблю тебя, жизнь, ну а ты меня - снова и снова.

Юноши и девушки, овладевайте друг другом.

Глупый пингвин робко прячет, умный смело достает.

Супружеский долг. Исполняется впервые.

Семеро одного козлят.

Унылая, пора.

Проходи, ложись, здравствуй.

На всякий ветряк найдется свой Дон Кихот.

На место пассеизма приходит актуализм. Люди этого склада забывают прошлое и не хотят знать будущего. Они хотят жить сейчас и для себя.

Они мужественны, энергичны, талантливы, но то, что они делают, они делают ради себя. Они тоже совершают подвиги, но ради собственной алчности, ищут высокого положения, чтобы насладиться своей властью, ибо для них реально только настоящее, под которым неизбежно понимается своё, личное. Когда процент людей этого склада в составе этноса увеличивается, то наследство, скопленное их жертвенными предками, быстро растрачивается...

Лев Гумилёв, "PASSIONARIUM. Теория пассионарности и этногенеза"

Алиса Порет, возлюбленная Даниила Хармса, о нетерпимости писателя к ошибкам

Однажды я сделала неверное ударение в каком-то слове, он вскочил, как ужаленный, бросился в прихожую и, вернувшись с записной книжкой в руках, сказал мне с упреком: «Что вы сделали — это ужасно: мне придется поставить вам минус: в этой книжке на вашей странице одни плюсы, а теперь — вот видите», — и он сделал черточку.

Я сидела, опустив голову, и горестно молчала, а Даниил Иванович перекладывал книжку то в карман, то на стол, а потом уже совсем другим голосом сказал: «Что же мне с вами делать? Я опять ставлю вам плюс, и знаете за что?» Я молча качнула головой, что не знаю. «Да за то, что ни одна женщина не удержалась и сказала бы: «Дайте мне посмотреть вашу книжечку, покажите мне мою страницу» и так далее.

«Даниил Иванович, — взмолилась я, — можно мне не ставить нового плюса, а перечеркнуть тот страшный минус маленькой вертикальной черточкой?»

— Ни за что, это невозможно, — сказал он, поставил крестик и вышел.

Меня, например, всюду приглашают в гости, везде кормят и поят, как генерала на свадьбе; сестра возмущается, что её всюду приглашают за то, что она сестра писателя.

Никто не хочет любить в нас обыкновенных людей. Отсюда следует, что если завтра мы в глазах добрых знакомых покажемся обыкновенными смертными, то нас перестанут любить, а будут только сожалеть. А это скверно. Скверно и то, что в нас любят такое, чего мы часто в себе сами не любим и не уважаем.

А.П. Чехов, из письма А.С. Суворину, 1888г.