Народный архитектор, действительный член РААСН, профессор Никита Явейн более 30 лет руководит архитектурным бюро «Студия 44», в котором были созданы проекты таких знаковых для Петербурга зданий, как Академия танца и Детский театр балета Бориса Эйфмана, Ладожский вокзал и еще десятки объектов самого разного назначения.
Мэтр архитектуры рассказал о том, что он думает о современном градостроительстве, реставрации исторических зданий и перспективах Северной столицы. Опубликуем частями по тегу #НикитаЯвейн
Никита Игоревич, ваше творчество пришлось на новейшее время в российской истории. Некоторые считают его «золотым», потому что за это время архитекторы получили доступ к большим средствам, возможность проектировать без оглядки на авторитеты, шанс очаровать заказчика своими идеями, использовать новые технологии и материалы. А что вы думаете по этому поводу?
— Это было время пошатнувшихся критериев и появления самозванцев, что свойственно любому переходному периоду. Это было время, когда вкус состоятельного заказчика, если понимать под ним общность людей с разными интересами и возможностями, только начал формироваться. А по-настоящему элитарные объекты создают элитарные заказчики.
Единственное положительное, что принесло архитекторам это тяжелое время, была возможность относительно быстрых социальных лифтов, какими бы они ни были. Многое решали личные связи, но не всегда мастерство. А ведь хорошая архитектура — это профессионализм архитектора.
Не грозит ли сегодня российским специалистам изолированность от мировой архитектуры?
— Конечно, грозит! Но изолированность и в каком-то смысле провинциализм присутствовали в девяностые годы и в начале двухтысячных даже в большей степени. Мы не можем соревноваться с западными студиями ни по рекламе, ни по финансовым возможностям, не можем привлекать такой же объем средств. В изолированности есть свои плюсы и минусы. Не секрет, что для многих субподряд от иностранного архитектора стал возможностью улучшить свою репутацию, хотя это было, мягко говоря, необъективно.
Подпишитесь на @dwellercity
Мэтр архитектуры рассказал о том, что он думает о современном градостроительстве, реставрации исторических зданий и перспективах Северной столицы. Опубликуем частями по тегу #НикитаЯвейн
Никита Игоревич, ваше творчество пришлось на новейшее время в российской истории. Некоторые считают его «золотым», потому что за это время архитекторы получили доступ к большим средствам, возможность проектировать без оглядки на авторитеты, шанс очаровать заказчика своими идеями, использовать новые технологии и материалы. А что вы думаете по этому поводу?
— Это было время пошатнувшихся критериев и появления самозванцев, что свойственно любому переходному периоду. Это было время, когда вкус состоятельного заказчика, если понимать под ним общность людей с разными интересами и возможностями, только начал формироваться. А по-настоящему элитарные объекты создают элитарные заказчики.
Единственное положительное, что принесло архитекторам это тяжелое время, была возможность относительно быстрых социальных лифтов, какими бы они ни были. Многое решали личные связи, но не всегда мастерство. А ведь хорошая архитектура — это профессионализм архитектора.
Не грозит ли сегодня российским специалистам изолированность от мировой архитектуры?
— Конечно, грозит! Но изолированность и в каком-то смысле провинциализм присутствовали в девяностые годы и в начале двухтысячных даже в большей степени. Мы не можем соревноваться с западными студиями ни по рекламе, ни по финансовым возможностям, не можем привлекать такой же объем средств. В изолированности есть свои плюсы и минусы. Не секрет, что для многих субподряд от иностранного архитектора стал возможностью улучшить свою репутацию, хотя это было, мягко говоря, необъективно.
Подпишитесь на @dwellercity
#НикитаЯвейн Какие черты несет архитектура Никиты Явейна и зодчих из «Студии 44»?
— Во-первых, я бы не отделял себя от архитекторов студии: в разных проектах у меня разная степень участия, а в некоторых меня нет. Впрочем, это не означает, что меня в проектах нет совсем или я один всем занимаюсь.
Что касается отличительных черт, то наши проекты в целом не похожи на другую архитектуру. Глядя на них, любой специалист, архитектор или критик, который «купается» в теме, сразу скажет, что проекты сделаны в «Студии 44», потому что в них есть что-то необычное, новое, иногда трудно понимаемое и не принимаемое. Возьмите, к примеру, музейный Центр промышленного прогресса в Выксе или жилой комплекс Imperial Club, спроектированный по петровскому генплану Леблона-Трезини, — до сих пор все плечами пожимают. Почему так получается? Наверно, мы думаем по-другому. Или просто думаем.
— Сейчас в Петербурге происходит смена исторического ландшафта: многие объекты, не имеющие охранного статуса, сносятся под жилое строительство. Нам, горожанам, следует относиться к этому как к неизбежности?
— В последнее время появилось подозрительно много спекуляций на тему сохранения разных по исторической значимости объектов. На самом деле нет российского города, в котором так мало зданий сносилось бы в историческом центре, как в Петербурге. В Москве сносов больше на порядок. Единственное, о чем стоит сожалеть всем нам, это утрата СКК. Вот это явное изменение ландшафта не в лучшую сторону.
Подпишитесь на @dwellercity
— Во-первых, я бы не отделял себя от архитекторов студии: в разных проектах у меня разная степень участия, а в некоторых меня нет. Впрочем, это не означает, что меня в проектах нет совсем или я один всем занимаюсь.
Что касается отличительных черт, то наши проекты в целом не похожи на другую архитектуру. Глядя на них, любой специалист, архитектор или критик, который «купается» в теме, сразу скажет, что проекты сделаны в «Студии 44», потому что в них есть что-то необычное, новое, иногда трудно понимаемое и не принимаемое. Возьмите, к примеру, музейный Центр промышленного прогресса в Выксе или жилой комплекс Imperial Club, спроектированный по петровскому генплану Леблона-Трезини, — до сих пор все плечами пожимают. Почему так получается? Наверно, мы думаем по-другому. Или просто думаем.
— Сейчас в Петербурге происходит смена исторического ландшафта: многие объекты, не имеющие охранного статуса, сносятся под жилое строительство. Нам, горожанам, следует относиться к этому как к неизбежности?
— В последнее время появилось подозрительно много спекуляций на тему сохранения разных по исторической значимости объектов. На самом деле нет российского города, в котором так мало зданий сносилось бы в историческом центре, как в Петербурге. В Москве сносов больше на порядок. Единственное, о чем стоит сожалеть всем нам, это утрата СКК. Вот это явное изменение ландшафта не в лучшую сторону.
Подпишитесь на @dwellercity
#НикитаЯвейн Что ждет архитектурные памятники города? Похоже, что они ветшают быстрее, чем до них доходят средства на реставрацию. Тот же Апраксин двор, по вашим словам, требует серьезных инвестиций в инженерию, которых нет.
— Да, увы, они рискуют не дождаться должного финансирования. Но при этом Петербург тратит на поддержание памятников больше, чем может, и даже больше, чем среднестатистический европейский город, но количество заброшенных исторических объектов все равно растет.
Проблема не в недостатке финансирования, а в другом: прежде, чем начинать реставрацию, для этой недвижимости надо найти собственника, иначе получится напрасная трата средств. У нас в свое время были отреставрированы памятники, и здания без владельцев продержались 3–5 лет, а потом все было растащено.
Но собственника отпугивают, во-первых, сложнейшие бюрократические процедуры, которые защищают памятник от неправомерных действий и вместе с тем отбивают охоту у будущего владельца заниматься объектом. Во-вторых, огромное количество разных ограничений и, самое главное, нестыковка законодательств. А уж вмешательство Следственного комитета, который теперь контролирует процессы вокруг спорных исторических зданий в Петербурге, окончательно спугнула инвесторов.
Получается, что мы не можем произвести полноценную реконструкцию, которая вернула бы памятник к жизни. Действующие нормативы позволяют сделать только капремонт, хотя даже с ним дом не доживет до давно назревшей корректировки морально устаревших норм. В результате все участники рынка спустились в «серую зону» и что-то делают на исторических объектах под видом капремонта и реконструкции, хотя по-хорошему малоценные постройки следовало бы сносить и заменять новыми. Этот законодательный тупик рано или поздно придется разруливать, потому что он гораздо опаснее для города, чем один-два сноса в год.
Подпишитесь на @dwellercity
— Да, увы, они рискуют не дождаться должного финансирования. Но при этом Петербург тратит на поддержание памятников больше, чем может, и даже больше, чем среднестатистический европейский город, но количество заброшенных исторических объектов все равно растет.
Проблема не в недостатке финансирования, а в другом: прежде, чем начинать реставрацию, для этой недвижимости надо найти собственника, иначе получится напрасная трата средств. У нас в свое время были отреставрированы памятники, и здания без владельцев продержались 3–5 лет, а потом все было растащено.
Но собственника отпугивают, во-первых, сложнейшие бюрократические процедуры, которые защищают памятник от неправомерных действий и вместе с тем отбивают охоту у будущего владельца заниматься объектом. Во-вторых, огромное количество разных ограничений и, самое главное, нестыковка законодательств. А уж вмешательство Следственного комитета, который теперь контролирует процессы вокруг спорных исторических зданий в Петербурге, окончательно спугнула инвесторов.
Получается, что мы не можем произвести полноценную реконструкцию, которая вернула бы памятник к жизни. Действующие нормативы позволяют сделать только капремонт, хотя даже с ним дом не доживет до давно назревшей корректировки морально устаревших норм. В результате все участники рынка спустились в «серую зону» и что-то делают на исторических объектах под видом капремонта и реконструкции, хотя по-хорошему малоценные постройки следовало бы сносить и заменять новыми. Этот законодательный тупик рано или поздно придется разруливать, потому что он гораздо опаснее для города, чем один-два сноса в год.
Подпишитесь на @dwellercity
#НикитаЯвейн Какие проекты, на ваш взгляд, были бы необходимы городу, чтобы создавать полноценное городское пространство и пойти ему на пользу?
— Сегодня практически прекращено строительство общественных зданий. Понятно, что город растет, надо развивать транспортную инфраструктуру, чтобы он не задохнулся. Однако и девелоперы не стремятся развивать общественные пространства даже в виде торгово-развлекательных центров. Кроме жилья, мало что строится, и это создает ощущение какого-то безвременья.
— В вашей проектной практике есть объекты самого разного назначения: культурного, научно-образовательного, спортивного, жилого. Какие из них хотелось бы отметить и почему?
— Наверное, Академию танца Бориса Эйфмана, реконструкцию Восточного крыла Главного штаба под экспозицию Эрмитажа, Ладожский вокзал. Вокзал считаю одной из сильнейших работ в архитектурном и технологическом плане. В проекте Академии особенно выделил бы первую очередь — это один из лучших наших проектов, который принес России первую победу на международном конкурсе архитектуры WAF.
Из реставрационных работ отмечу Александровский дворец — для нас это была сложная, мучительная работа, где решены не только многие реставрационные задачи, в том числе по воссозданию отделки и убранства помещений «из ничего», но также применены инженерные, конструктивные решения, авангардные не только для Петербурга или страны, но и для мировой архитектуры. Университетский кампус «Михайловская дача» — тоже во многом прорывная работа.
Из музейных проектов очень люблю томский Музей науки и техники — жаль, что его не построили.
Из жилья, безусловно, жилые комплексы на ул. Типанова и на Московском проспекте на месте комбината «Петмол». В последние годы архитекторы часто обсуждают, каким должно быть жилье в центре города, чтобы оно было и рентабельным, и масштабным, и отвечало бы петербургскому стилю. Вот эти объекты показывают, что такое для меня на сегодня петербургская архитектура, как мы ее понимаем и какой бы она могла быть.
Подпишитесь на @dwellercity
— Сегодня практически прекращено строительство общественных зданий. Понятно, что город растет, надо развивать транспортную инфраструктуру, чтобы он не задохнулся. Однако и девелоперы не стремятся развивать общественные пространства даже в виде торгово-развлекательных центров. Кроме жилья, мало что строится, и это создает ощущение какого-то безвременья.
— В вашей проектной практике есть объекты самого разного назначения: культурного, научно-образовательного, спортивного, жилого. Какие из них хотелось бы отметить и почему?
— Наверное, Академию танца Бориса Эйфмана, реконструкцию Восточного крыла Главного штаба под экспозицию Эрмитажа, Ладожский вокзал. Вокзал считаю одной из сильнейших работ в архитектурном и технологическом плане. В проекте Академии особенно выделил бы первую очередь — это один из лучших наших проектов, который принес России первую победу на международном конкурсе архитектуры WAF.
Из реставрационных работ отмечу Александровский дворец — для нас это была сложная, мучительная работа, где решены не только многие реставрационные задачи, в том числе по воссозданию отделки и убранства помещений «из ничего», но также применены инженерные, конструктивные решения, авангардные не только для Петербурга или страны, но и для мировой архитектуры. Университетский кампус «Михайловская дача» — тоже во многом прорывная работа.
Из музейных проектов очень люблю томский Музей науки и техники — жаль, что его не построили.
Из жилья, безусловно, жилые комплексы на ул. Типанова и на Московском проспекте на месте комбината «Петмол». В последние годы архитекторы часто обсуждают, каким должно быть жилье в центре города, чтобы оно было и рентабельным, и масштабным, и отвечало бы петербургскому стилю. Вот эти объекты показывают, что такое для меня на сегодня петербургская архитектура, как мы ее понимаем и какой бы она могла быть.
Подпишитесь на @dwellercity
#НикитаЯвейн Среди музейных объектов комплекс в Выксе выглядит очень необычно. Почему было предложено именно такое решение?
— Это музей металла, который строится на территории Верхневыксунского металлургического завода — одного из старейших в России. В проекте мы возвращаемся к первоистокам железа как архитектурного элемента. Получились три, как мы их называем, храма-периптера разной величины. Металл здесь работает на растяжение. Меня на этот образ вдохновил снесенный СКК, это своего рода дань памяти легендарному зданию.
В проекте предусмотрено применение легированной стали с добавками фосфора, меди и т. д. — аналога кортеновской стали. Такая сталь понемногу меняется, покрываясь окисной пленкой с бархатистой фактурой. Эта плотная пленка, препятствуя дальнейшему проникновению воды к металлу, делает сталь «вечной»: однажды покрывшись патиной, она навсегда сохраняет свой рыжеватый цвет и уже не нуждается в окраске или других видах коррозионной защиты. Пусть те, кто приедет на открытие музея, через пять лет увидят совсем другой образ, пусть это будет инсталляция во времени, которая станет продолжением истории местного металлургического производства.
— Ваши специалисты работают в Петербурге, Калининграде и в других городах. В чем разница в проектировании объектов в разных городах? Как культурный и архитектурный контекст каждого города влияет на проекты?
— Все города совершенно не похожи: в них различный архитектурный ландшафт и культурный контекст, решения принимают разные люди. Поэтому взаимоотношения с каждым городом тоже складываются по-разному. В Нижнем Новгороде нам комфортно, в Москве сложно, в Калининграде очень своеобразная атмосфера. Допускаю, что для кого-то из коллег все будет наоборот. Зависит ли диалог с городом от конкретного архитектора? Наверное, зависит.
Подпишитесь на @dwellercity
— Это музей металла, который строится на территории Верхневыксунского металлургического завода — одного из старейших в России. В проекте мы возвращаемся к первоистокам железа как архитектурного элемента. Получились три, как мы их называем, храма-периптера разной величины. Металл здесь работает на растяжение. Меня на этот образ вдохновил снесенный СКК, это своего рода дань памяти легендарному зданию.
В проекте предусмотрено применение легированной стали с добавками фосфора, меди и т. д. — аналога кортеновской стали. Такая сталь понемногу меняется, покрываясь окисной пленкой с бархатистой фактурой. Эта плотная пленка, препятствуя дальнейшему проникновению воды к металлу, делает сталь «вечной»: однажды покрывшись патиной, она навсегда сохраняет свой рыжеватый цвет и уже не нуждается в окраске или других видах коррозионной защиты. Пусть те, кто приедет на открытие музея, через пять лет увидят совсем другой образ, пусть это будет инсталляция во времени, которая станет продолжением истории местного металлургического производства.
— Ваши специалисты работают в Петербурге, Калининграде и в других городах. В чем разница в проектировании объектов в разных городах? Как культурный и архитектурный контекст каждого города влияет на проекты?
— Все города совершенно не похожи: в них различный архитектурный ландшафт и культурный контекст, решения принимают разные люди. Поэтому взаимоотношения с каждым городом тоже складываются по-разному. В Нижнем Новгороде нам комфортно, в Москве сложно, в Калининграде очень своеобразная атмосфера. Допускаю, что для кого-то из коллег все будет наоборот. Зависит ли диалог с городом от конкретного архитектора? Наверное, зависит.
Подпишитесь на @dwellercity
В 2022 году архитектурное бюро «Студия 44» провело ревизию своих работ, выделив наиболее значимые. За пять лет специалисты бюро под руководством Никиты Явейна подготовили рекордное количество проектов общественных пространств. Атомизация общества, связанная с пандемией коронавируса, и, как следствие, переосмысление вседоступных мест не изменила один из главных подходов «Студии 44» — связность среды обитания, подразумевающая проектирование городской ткани, наследующей своему окружению, но в то же время отвечающей современным потребностям городского сообщества. Об этом и некоторых своих проектах и беседовал основатель бюро Никита Явейн со своим братом Олегом.
Олег Явейн: Ещё совсем недавно все — и чем ближе к провинции, тем настойчивее — стремились освоить некую инновационную линию, которая идёт вперёд и в будущее. Существует ли она сегодня? Придерживаешься ли ты её?
Никита Явейн: Лет десять назад такая генеральная линия заявляла о себе весьма активно и прослеживалась достаточно чётко: что «носят», что «не носят» — а если ты «не носишь» то, что надо «носить», то ты уже какой-то немножко недоразвитый. Нынче всё сложнее. Крупные фигуры сегодня дрейфуют каждая в своём направлении, а не единым айсбергом, как это было в начале 2000-х. Простым смертным по-прежнему полагается быть в потоке, его пополнять — это обязательное условие.
Похоже, что бурный поток глобалистской архитектуры ослаб, стал дробиться на отдельные течения, я бы сказал, стили и даже субстили. Они довольно интересные и часто носят региональный характер. Я замечаю эту новую самобытность в архитектуре Чили, Индии, Колумбии, Мексики.
Пожалуй, из всех новейших трендов мне кажутся наиболее интересными и серьёзными поиски группы BIG, которая исследует тему трансформации геометрических тел, их как бы остановившегося движения в процессе преобразования одной формы в другую.
Олег Явейн: Но это уже давно делают! Берут прямоугольник или параллелепипед и начинают его трансформировать под воздействием ветра, графиков инсоляции и т. п.
Никита Явейн: Не совсем так. Дальше они забывают про солнце, воду, и проект начинает сам как-то видоизменяться, выявляя некие первичные функциональные схемы или ещё что-то глубинное. Происходит переход в постколхасовскую парадигму, когда в результате мы имеем уже не дом, а почти что живое существо: здесь — одна функция, там — другая, все эти субстанции перетекают одна в другую, зазоры и пустоты между ними показывают зрителю. Такие вещи мне очень близки, как и само направление.
#Архитектура #НикитаЯвейн Подпишитесь на @dwellercity
Олег Явейн: Ещё совсем недавно все — и чем ближе к провинции, тем настойчивее — стремились освоить некую инновационную линию, которая идёт вперёд и в будущее. Существует ли она сегодня? Придерживаешься ли ты её?
Никита Явейн: Лет десять назад такая генеральная линия заявляла о себе весьма активно и прослеживалась достаточно чётко: что «носят», что «не носят» — а если ты «не носишь» то, что надо «носить», то ты уже какой-то немножко недоразвитый. Нынче всё сложнее. Крупные фигуры сегодня дрейфуют каждая в своём направлении, а не единым айсбергом, как это было в начале 2000-х. Простым смертным по-прежнему полагается быть в потоке, его пополнять — это обязательное условие.
Похоже, что бурный поток глобалистской архитектуры ослаб, стал дробиться на отдельные течения, я бы сказал, стили и даже субстили. Они довольно интересные и часто носят региональный характер. Я замечаю эту новую самобытность в архитектуре Чили, Индии, Колумбии, Мексики.
Пожалуй, из всех новейших трендов мне кажутся наиболее интересными и серьёзными поиски группы BIG, которая исследует тему трансформации геометрических тел, их как бы остановившегося движения в процессе преобразования одной формы в другую.
Олег Явейн: Но это уже давно делают! Берут прямоугольник или параллелепипед и начинают его трансформировать под воздействием ветра, графиков инсоляции и т. п.
Никита Явейн: Не совсем так. Дальше они забывают про солнце, воду, и проект начинает сам как-то видоизменяться, выявляя некие первичные функциональные схемы или ещё что-то глубинное. Происходит переход в постколхасовскую парадигму, когда в результате мы имеем уже не дом, а почти что живое существо: здесь — одна функция, там — другая, все эти субстанции перетекают одна в другую, зазоры и пустоты между ними показывают зрителю. Такие вещи мне очень близки, как и само направление.
#Архитектура #НикитаЯвейн Подпишитесь на @dwellercity
#Архитектура #НикитаЯвейн Но давай лучше о том, что лично меня в последнее время занимает. Я всё чаще стал употреблять слово «выращивание». Сам не заметил, как года три назад это началось.
Олег Явейн: В каком смысле выращивание? Как у Салливана и Райта? Не композиция? Не компоновать из частей, а выращивать из какого-то там начала, куска?
Никита Явейн: Да, из нескольких начал. Такая вот мичуринская селекция: прививать что-то, скрещивать! Недавно мне захотелось выстроить внутреннюю логику наших проектов, которые мне показались наиболее ценными, и я с удивлением обнаружил, что их всех объединяет именно принцип выращивания, притом что они совершенно разные.
Начинали мы делать жилой комплекс на Васильевском острове. Сперва показалось, что ситуация непонятная, тяжёлая и даже безвыходная. Квартальчики маленькие, окружение разномастное, место ответственное. Тогда мы попытались вырастить застройку из неосуществлённых генпланов. Взяли планы Трезини — в этом месте у него была планировка, но не было домов. Взяли ту же парцелляцию, что была у него, разбили план, как и он, на улицы, на линии. Смотрим — у Трезини все фасады вдоль Невы длиной по 22 метра, хоть тресни, каждый домик. Разбили так же. Каждую секцию назвали домиком. Назвали домиком — сделали, как домик. Получились они все разной высоты, как в старом городе. Здесь нам на руку сыграли современные нормы инсоляции: при такой плотности застройки, если в одном месте делаешь выше, в другом нужно занижать.
Вот так потихоньку, потихоньку мы и вырастили город. Причём он как будто сам получился, то есть мы просто взяли трезиниевский план и практически его воссоздали. Чуть-чуть поменять пришлось: что-то расширить, что-то сузить, но ненамного. На Васильевском острове часто вот эти самые трезиниевские 22 метра в плане вырастали уже перед революцией в шестиэтажные дома, и ничего страшного. Мы свои тоже подняли: где до четырёх этажей, где до пяти, а подальше от Невы и до восьми. Получилась вот такая как бы естественно сложившаяся застройка. А дальше, исходя из принятых габаритов домов, мы вывели набор фасадных решений, практически создали их библиотеку: балконы; эркеры — круглые, прямоугольные, треугольные; разного размера вертикальные окна; карнизы и т. д. Сочетая рандомно эти элементы, слепили сорок четыре абсолютно разных дома, каждый со своим характерным лицом.
И получился в общем-то исторический город, притом что ничего исторического в его архитектуре нет. Исторический город, собранный из современных «камней».
Подпишитесь на @dwellercity
Олег Явейн: В каком смысле выращивание? Как у Салливана и Райта? Не композиция? Не компоновать из частей, а выращивать из какого-то там начала, куска?
Никита Явейн: Да, из нескольких начал. Такая вот мичуринская селекция: прививать что-то, скрещивать! Недавно мне захотелось выстроить внутреннюю логику наших проектов, которые мне показались наиболее ценными, и я с удивлением обнаружил, что их всех объединяет именно принцип выращивания, притом что они совершенно разные.
Начинали мы делать жилой комплекс на Васильевском острове. Сперва показалось, что ситуация непонятная, тяжёлая и даже безвыходная. Квартальчики маленькие, окружение разномастное, место ответственное. Тогда мы попытались вырастить застройку из неосуществлённых генпланов. Взяли планы Трезини — в этом месте у него была планировка, но не было домов. Взяли ту же парцелляцию, что была у него, разбили план, как и он, на улицы, на линии. Смотрим — у Трезини все фасады вдоль Невы длиной по 22 метра, хоть тресни, каждый домик. Разбили так же. Каждую секцию назвали домиком. Назвали домиком — сделали, как домик. Получились они все разной высоты, как в старом городе. Здесь нам на руку сыграли современные нормы инсоляции: при такой плотности застройки, если в одном месте делаешь выше, в другом нужно занижать.
Вот так потихоньку, потихоньку мы и вырастили город. Причём он как будто сам получился, то есть мы просто взяли трезиниевский план и практически его воссоздали. Чуть-чуть поменять пришлось: что-то расширить, что-то сузить, но ненамного. На Васильевском острове часто вот эти самые трезиниевские 22 метра в плане вырастали уже перед революцией в шестиэтажные дома, и ничего страшного. Мы свои тоже подняли: где до четырёх этажей, где до пяти, а подальше от Невы и до восьми. Получилась вот такая как бы естественно сложившаяся застройка. А дальше, исходя из принятых габаритов домов, мы вывели набор фасадных решений, практически создали их библиотеку: балконы; эркеры — круглые, прямоугольные, треугольные; разного размера вертикальные окна; карнизы и т. д. Сочетая рандомно эти элементы, слепили сорок четыре абсолютно разных дома, каждый со своим характерным лицом.
И получился в общем-то исторический город, притом что ничего исторического в его архитектуре нет. Исторический город, собранный из современных «камней».
Подпишитесь на @dwellercity
#Архитектура #НикитаЯвейн Олег Явейн: Вот это и есть твоё выращивание? Была история, была жизнь, которая создала город. Ты её реконструируешь и, по существу, придумываешь, выращивая заново, и весь интерес в том, что это серия действий, каждое из которых оказывается во взаимодействии с какими-то новыми условиями.
Никита Явейн: Понятно, что тут вмешалось ещё многое: установки заказчика, всяческие нормативы и регламенты, требования в части охраны визуальных бассейнов и прочее. Но в принципе все эти вещи были, как подмалёвки к тому каркасу, который возник из трезиниевского плана. Даже не просто из его плана, а из образа его градостроительного мышления.
Олег Явейн: Точнее, из твоего прочтения трезиниевской градостроительной мысли?
Никита Явейн: Да-да! Конечно-конечно! Но читали внимательно. И переосмысливали даже самые причудливые проекции его идей. Я имею в виду характерную уступчатую застройку на Васильевском острове, когда фасадная линия не вторит абрису набережной и реки, а идёт уступами. Такого больше не встретишь нигде. У Трезини небольшие уступы возникают, когда Нева чуть-чуть поворачивает, а в нашем случае, в той же координатной сетке, но на более крутом изгибе русла, лицевые фасады встают уже под углом 45° к набережной. В своё время планировочный замысел Трезини был воплощён в жизнь с прямолинейной рациональностью: владельческие участки нарезали ступенями, получились вот эти Г-образные дома, у которых один фасад — главный, а второй — не пойми какой. Но если тогда это было некоей странностью, единичным отклонением от правил, то у нас уже почти перешло в авангард, потому что в застройке образовались две треугольные площади.
Подпишитесь на @dwellercity
Никита Явейн: Понятно, что тут вмешалось ещё многое: установки заказчика, всяческие нормативы и регламенты, требования в части охраны визуальных бассейнов и прочее. Но в принципе все эти вещи были, как подмалёвки к тому каркасу, который возник из трезиниевского плана. Даже не просто из его плана, а из образа его градостроительного мышления.
Олег Явейн: Точнее, из твоего прочтения трезиниевской градостроительной мысли?
Никита Явейн: Да-да! Конечно-конечно! Но читали внимательно. И переосмысливали даже самые причудливые проекции его идей. Я имею в виду характерную уступчатую застройку на Васильевском острове, когда фасадная линия не вторит абрису набережной и реки, а идёт уступами. Такого больше не встретишь нигде. У Трезини небольшие уступы возникают, когда Нева чуть-чуть поворачивает, а в нашем случае, в той же координатной сетке, но на более крутом изгибе русла, лицевые фасады встают уже под углом 45° к набережной. В своё время планировочный замысел Трезини был воплощён в жизнь с прямолинейной рациональностью: владельческие участки нарезали ступенями, получились вот эти Г-образные дома, у которых один фасад — главный, а второй — не пойми какой. Но если тогда это было некоей странностью, единичным отклонением от правил, то у нас уже почти перешло в авангард, потому что в застройке образовались две треугольные площади.
Подпишитесь на @dwellercity
#Архитектура #НикитаЯвейн Олег Явейн: То есть главное в такой «выращенной» архитектуре — серия стадий проектирования, ассоциаций, трансформаций, наслоений. Чтобы понять этот дом, надо разобраться в том, как он задумывался. Это не дом, который ты можешь понять с первого взгляда. Если хочешь разобраться в такой архитектуре, ты должен разобраться в стадиях, влияниях, связях и их проектных преобразованиях.
Никита Явейн: Это уже отдельная песня. Плохо это или хорошо, я не знаю, но сегодня без пояснительной записки с эскизами и схемами вообще дом не понять: она часто интереснее, чем сам дом, и без неё проект просто не продашь.
Олег Явейн: В прошлом интервью ты говорил об идее конструирования здания, когда брался какой-то принцип, связка, функциональное разделение, и на этой основе возникало пространственное построение — оно же и конструкция, и функциональная единица, и эмблема. Так строились многие твои ранние проекты. Тот «конструктор» вроде остался сейчас, но это, конечно, совершенно другое. В чём разница между тем и этим? Тот ушёл?
Никита Явейн: Всё по-другому строится. Тогда был в той или иной мере разовый процесс. Существует понятие архитектурного приёма. Тогда изобретался приём, а теперь скорее изобретается метод — метод сращивания, склеивания, сопряжения. А там уж какие при этом приёмы получатся — дело второе. Ну, может быть, это произошло ещё из-за роста объёма заказов «Студии 44» и, соответственно, из-за разрастания коллектива. Я уже не вдаюсь во все детали. Вот и получается, что делаешь или пытаешься сделать какой-то концепт, выработать методику.
Подпишитесь на @dwellercity
Никита Явейн: Это уже отдельная песня. Плохо это или хорошо, я не знаю, но сегодня без пояснительной записки с эскизами и схемами вообще дом не понять: она часто интереснее, чем сам дом, и без неё проект просто не продашь.
Олег Явейн: В прошлом интервью ты говорил об идее конструирования здания, когда брался какой-то принцип, связка, функциональное разделение, и на этой основе возникало пространственное построение — оно же и конструкция, и функциональная единица, и эмблема. Так строились многие твои ранние проекты. Тот «конструктор» вроде остался сейчас, но это, конечно, совершенно другое. В чём разница между тем и этим? Тот ушёл?
Никита Явейн: Всё по-другому строится. Тогда был в той или иной мере разовый процесс. Существует понятие архитектурного приёма. Тогда изобретался приём, а теперь скорее изобретается метод — метод сращивания, склеивания, сопряжения. А там уж какие при этом приёмы получатся — дело второе. Ну, может быть, это произошло ещё из-за роста объёма заказов «Студии 44» и, соответственно, из-за разрастания коллектива. Я уже не вдаюсь во все детали. Вот и получается, что делаешь или пытаешься сделать какой-то концепт, выработать методику.
Подпишитесь на @dwellercity
#Архитектура #НикитаЯвейн Олег Явейн: Мой следующий вопрос об архитектурной теме или даже о новом направлении в архитектуре, которого раньше ни у тебя, ни в мастерской вообще не было в таком виде. Речь идёт о музейном комплексе «Центр промышленного прогресса» в городе Выксе. В Москве ко мне не раз подходили со словами: «Какую талантливую вещь Никита сделал!» Причём самое забавное, что дальше никто комментировать этот проект не хочет: нравится и всё. Такое у профессиональных архитекторов вообще-то редко бывает, а по отношению к работам «Студии 44» я с такой реакцией сталкиваюсь впервые.
Никита Явейн: Есть сегодня большое желание, что называется, «истоковые вещи» делать. И в этом смысле проект «Центра промышленного прогресса» для меня безусловно является этапным. Ты мне много рассказывал о связи архаики и современности, я не очень всё это слушал, но меня всегда волновали первичные материалы и конструкции; стена, разрываемая проёмом, — мне всегда всё это очень нравилось. И каменные дольмены… Мы специально ездили смотреть их там, в Бретани. Меня всегда удивляли эти огромные камни.
Второй момент, который меня поразил дважды, связан с нашим СКК — это висячее вытянутое «пузо» металлического диска перекрытия. Я помню, как стоял под ним, когда всё это строилось. Мне тогда показалось, что ещё не установлены конструкции, стабилизирующие этот перевёрнутый свод, и вся грандиозная прогибающаяся поверхность произвела огромное впечатление.
Вот всё это провисающее железо оставило очень сильное впечатление. И это воспоминание, которое долго оставалось смутным, вдруг очень сильно проявилось. Я тогда ещё подумал, что мы все в общем-то в куполах живём. А вот как жить в антикуполах или противокуполах? А потом я сказал себе:
«Слушай, но все палатки по этой же схеме сделаны, а цирки-шапито и всё прочее? Весь Катар сегодня такой. А ведь металлу вроде и присуще так жить — ему висеть надо. Он же становится сетчатым, ребристым и прочим потому, что его вынуждают работать как арку, а ему естественно работать на чистое растяжение и висеть просто отливкой».
Само собой, тут пошли проблемы: тебе любой специалист по конструкциям скажет, что ветер дунул, и этот лист начнёт ломать, что плоскость надо стабилизировать. И пошло-поехало… Ну, понятно, что кирпич, камень, потом бетон всё-таки дают распорную конструкцию, сжатую всё больше, и больше, и больше. Потом приходит железобетон, в котором и сжатие, и растяжение, но это уже конструктивная эклектика. А металл или разного рода тенты можно ли вот так вчистую растягивать? Если развивать эту логику дальше, то и с появлением тросов опять возникает масса сложностей, и тоже начинается конструктивная эклектика. А вот до эклектики, до тросов: можно ли просто металлический лист подвесить и чистое растяжение почувствовать?
Подпишитесь на @dwellercity
Никита Явейн: Есть сегодня большое желание, что называется, «истоковые вещи» делать. И в этом смысле проект «Центра промышленного прогресса» для меня безусловно является этапным. Ты мне много рассказывал о связи архаики и современности, я не очень всё это слушал, но меня всегда волновали первичные материалы и конструкции; стена, разрываемая проёмом, — мне всегда всё это очень нравилось. И каменные дольмены… Мы специально ездили смотреть их там, в Бретани. Меня всегда удивляли эти огромные камни.
Второй момент, который меня поразил дважды, связан с нашим СКК — это висячее вытянутое «пузо» металлического диска перекрытия. Я помню, как стоял под ним, когда всё это строилось. Мне тогда показалось, что ещё не установлены конструкции, стабилизирующие этот перевёрнутый свод, и вся грандиозная прогибающаяся поверхность произвела огромное впечатление.
Вот всё это провисающее железо оставило очень сильное впечатление. И это воспоминание, которое долго оставалось смутным, вдруг очень сильно проявилось. Я тогда ещё подумал, что мы все в общем-то в куполах живём. А вот как жить в антикуполах или противокуполах? А потом я сказал себе:
«Слушай, но все палатки по этой же схеме сделаны, а цирки-шапито и всё прочее? Весь Катар сегодня такой. А ведь металлу вроде и присуще так жить — ему висеть надо. Он же становится сетчатым, ребристым и прочим потому, что его вынуждают работать как арку, а ему естественно работать на чистое растяжение и висеть просто отливкой».
Само собой, тут пошли проблемы: тебе любой специалист по конструкциям скажет, что ветер дунул, и этот лист начнёт ломать, что плоскость надо стабилизировать. И пошло-поехало… Ну, понятно, что кирпич, камень, потом бетон всё-таки дают распорную конструкцию, сжатую всё больше, и больше, и больше. Потом приходит железобетон, в котором и сжатие, и растяжение, но это уже конструктивная эклектика. А металл или разного рода тенты можно ли вот так вчистую растягивать? Если развивать эту логику дальше, то и с появлением тросов опять возникает масса сложностей, и тоже начинается конструктивная эклектика. А вот до эклектики, до тросов: можно ли просто металлический лист подвесить и чистое растяжение почувствовать?
Подпишитесь на @dwellercity
#Архитектура #НикитаЯвейн В этом проекте есть ещё любопытные моменты. Во-первых, весь музей металла расположен в яме, ниже уровня земли. И мне показалось, что изобретатель металла, бог Гефест, коли он в уже в яме, должен быть не под куполом, а под чем-то растянутым, напряжённым, выдавленным, провисшим.
Потом мы вдруг открыли для себя сортамент продукции Выксунского металлургического завода, для которого и проектировали этот музей: там значился листовой прокат, самый разный металлический лист. И мы решили использовать его в нашем проекте.
Олег Явейн: Как я понял, никаких поверхностей двоякой кривизны у вас не предусмотрено.
Никита Явейн: Никаких этих ваших дамских штучек: просто лист. Если его подвесишь, он прогнётся. Листы просто раскатываются по направляющим и свариваются — вот и всё. В том же сортаменте — трубы любого диаметра, в том числе с добавками в металл, чтобы красиво ржавели. Здесь не могу не вспомнить нашего соавтора Сергея Падалко из архитектурной мастерской «Витрувий и сыновья», который привнёс в проект свою давнюю любовь к эстетике стареющего металла, — ему и принадлежит идея использования стали без какой-либо антикоррозионной обработки.
Мне подумалось, что, если все эти металлические изделия просто поставить и подвесить, то возникнут такие «периптеры»: три «храма» рядышком, посвящённые разным богам (так мы иногда называли их в ходе проектирования), или, если угодно, три колоннады, стены между которыми сложены из кирпича, полученного при разборке бывших заводских корпусов. Ведь и сам завод не единожды перестраивали по тому же принципу — из кирпичей XVIII, XIX, ХХ веков. Надо помнить, что Выкса — это место, куда в XVIII веке Анна Иоанновна вынесла всю металлургию из Москвы. При первом визите на площадку проектирования меня поразило, что там главный элемент контекста — это развалины двух домен, которые взорвались в XVIII и XIX веках. Эти домны остаются в экспозиции, как гигантские дольмены, высокие, оплавившиеся; кирпичи, железо и всё остальное в них уже перемешалось.
Ещё один архиважный факт: на выксунском заводе работал конструктором В. Г. Шухов. Музей задуман как часть индустриального центра «Шухов парк», на территорию которого уже переносят металлические конструкции Шухова, в том числе и его знаменитую водонапорную башню. Эти потрясающей красоты шедевры инженерной мысли составят ближайшее окружение будущего музея.
Подпишитесь на @dwellercity
Потом мы вдруг открыли для себя сортамент продукции Выксунского металлургического завода, для которого и проектировали этот музей: там значился листовой прокат, самый разный металлический лист. И мы решили использовать его в нашем проекте.
Олег Явейн: Как я понял, никаких поверхностей двоякой кривизны у вас не предусмотрено.
Никита Явейн: Никаких этих ваших дамских штучек: просто лист. Если его подвесишь, он прогнётся. Листы просто раскатываются по направляющим и свариваются — вот и всё. В том же сортаменте — трубы любого диаметра, в том числе с добавками в металл, чтобы красиво ржавели. Здесь не могу не вспомнить нашего соавтора Сергея Падалко из архитектурной мастерской «Витрувий и сыновья», который привнёс в проект свою давнюю любовь к эстетике стареющего металла, — ему и принадлежит идея использования стали без какой-либо антикоррозионной обработки.
Мне подумалось, что, если все эти металлические изделия просто поставить и подвесить, то возникнут такие «периптеры»: три «храма» рядышком, посвящённые разным богам (так мы иногда называли их в ходе проектирования), или, если угодно, три колоннады, стены между которыми сложены из кирпича, полученного при разборке бывших заводских корпусов. Ведь и сам завод не единожды перестраивали по тому же принципу — из кирпичей XVIII, XIX, ХХ веков. Надо помнить, что Выкса — это место, куда в XVIII веке Анна Иоанновна вынесла всю металлургию из Москвы. При первом визите на площадку проектирования меня поразило, что там главный элемент контекста — это развалины двух домен, которые взорвались в XVIII и XIX веках. Эти домны остаются в экспозиции, как гигантские дольмены, высокие, оплавившиеся; кирпичи, железо и всё остальное в них уже перемешалось.
Ещё один архиважный факт: на выксунском заводе работал конструктором В. Г. Шухов. Музей задуман как часть индустриального центра «Шухов парк», на территорию которого уже переносят металлические конструкции Шухова, в том числе и его знаменитую водонапорную башню. Эти потрясающей красоты шедевры инженерной мысли составят ближайшее окружение будущего музея.
Подпишитесь на @dwellercity
#Архитектура #НикитаЯвейн Понятно, что в таком контексте ты оказываешься в затруднительном положении: с одной стороны, для музея именно этого завода вроде бы надо выразительные металлоконструкции создавать. С другой стороны, на уровне Шухова такие конструкции сейчас не только не придумать, но и просто технически не сделать. Хотя бы потому, что качество исполнения, которое я увидел в конструкциях Шухова, нам недоступно — сейчас ни рук таких нет, ни той прецизионной точности сборки.
У Шухова были бригады, которые работали с ним по тридцать лет, — эти умельцы в совершенстве владели своим искусством.
Вот нам и подумалось, что принцип противохода в этой ситуации будет очень уместен. Шуховские и наши конструкции — абсолютно несопоставимые антиподы. У нас прокатные листы соединены сваркой в единое металлическое тело, у Шухова — точная ручная сборка на болтах из тонких металлических стержней. Мы придумали конструкцию-антипод, которая стелется, в то время как у Шухова всё взлетает.
Олег Явейн: Это довольно оригинальное отношение к наследию, причём уважительное. То есть вы сделали абсолютно новую вещь, о которой нельзя сказать, что она из истории выращена. Она сделана наоборот, но живёт только будучи контрастно-гармонически согласованной со своим историческим антиподом. Не случайно на многих изображениях, где ваши металлоконструкции представлены на фоне шуховских, между ними образуется удивительная гармоничная связность единого ансамбля. И здесь невольно вспоминается афоризм А. С. Никольского: «Многолетний диссонанс — архитектурный ансамбль».
Никита Явейн: Да, в сопоставлении с Шуховым спроектированное нами в Выксе, думаю, должно мощнее прозвучать. Тем более что ты через этот музей проходишь, а поскольку уровень земли выше первого этажа, значит, сквозь него спускаешься. Спускаешься через три обратные арки, своего рода ворота «Шухов парка», и всё время видишь шуховские вещи. Мне кажется, это правильно.
Наконец, самое важное и сложное: при разработке проекта и строительстве мы попытаемся сделать так, чтобы именно металл формировал непрерывное тело здания. Теплоизоляция, где необходимо, будет подвешена под железом, а снаружи — чистое железо, конструктивный остов. И никаких защитных красочных слоёв — вода течёт просто по железу, и оно само ржавеет потихонечку. При плавке железа в него немножко фосфора добавляют и чего-то ещё, так что на сотни лет хватит. Мы даже хотим всем конструкциям придать небольшой продольный наклон (он там сам получается), чтобы вода текла и текла. Я считаю, что в этом музее сам процесс ржавения здания — это перформанс. Вообще мы стремились достичь предельной выразительности простейших форм. На мой взгляд, это своего рода минимализм: есть прокатный металлический лист и трубы большого диаметра — и это всё.
Подпишитесь на @dwellercity
У Шухова были бригады, которые работали с ним по тридцать лет, — эти умельцы в совершенстве владели своим искусством.
Вот нам и подумалось, что принцип противохода в этой ситуации будет очень уместен. Шуховские и наши конструкции — абсолютно несопоставимые антиподы. У нас прокатные листы соединены сваркой в единое металлическое тело, у Шухова — точная ручная сборка на болтах из тонких металлических стержней. Мы придумали конструкцию-антипод, которая стелется, в то время как у Шухова всё взлетает.
Олег Явейн: Это довольно оригинальное отношение к наследию, причём уважительное. То есть вы сделали абсолютно новую вещь, о которой нельзя сказать, что она из истории выращена. Она сделана наоборот, но живёт только будучи контрастно-гармонически согласованной со своим историческим антиподом. Не случайно на многих изображениях, где ваши металлоконструкции представлены на фоне шуховских, между ними образуется удивительная гармоничная связность единого ансамбля. И здесь невольно вспоминается афоризм А. С. Никольского: «Многолетний диссонанс — архитектурный ансамбль».
Никита Явейн: Да, в сопоставлении с Шуховым спроектированное нами в Выксе, думаю, должно мощнее прозвучать. Тем более что ты через этот музей проходишь, а поскольку уровень земли выше первого этажа, значит, сквозь него спускаешься. Спускаешься через три обратные арки, своего рода ворота «Шухов парка», и всё время видишь шуховские вещи. Мне кажется, это правильно.
Наконец, самое важное и сложное: при разработке проекта и строительстве мы попытаемся сделать так, чтобы именно металл формировал непрерывное тело здания. Теплоизоляция, где необходимо, будет подвешена под железом, а снаружи — чистое железо, конструктивный остов. И никаких защитных красочных слоёв — вода течёт просто по железу, и оно само ржавеет потихонечку. При плавке железа в него немножко фосфора добавляют и чего-то ещё, так что на сотни лет хватит. Мы даже хотим всем конструкциям придать небольшой продольный наклон (он там сам получается), чтобы вода текла и текла. Я считаю, что в этом музее сам процесс ржавения здания — это перформанс. Вообще мы стремились достичь предельной выразительности простейших форм. На мой взгляд, это своего рода минимализм: есть прокатный металлический лист и трубы большого диаметра — и это всё.
Подпишитесь на @dwellercity
