Друзья все чаще спрашивают мое мнение о книге Митрохина про экономическую политику в СССР. Она меня слегка удивила. Вот цитата из предисловия: «Книга экономического публициста Дмитрия Травина “Очерки новейшей истории России. Книга первая: 1985 – 1999” вышла в 2010 году. Фактически она представляет собой попытку переписать “Гибель империи” Гайдара для массового читателя на основе фрагментов хаотично подобранной мемуарной литературы, анекдотов и нескольких случайных социологических опросов. <…> К сожалению, идея Травина “на пальцах объяснить”, как формировалась и к чему приводила советская экономическая политика, оборачивается примитивизацией и вульгаризацией рассмотренных вопросов, использованием набора штампов».
Вот, что удивительно. В книге Митрохина десятки ссылок на «Гибель империи» (он прекрасно ее популяризирует), а в моей – лишь две-три. Каждый факт или цитату я всегда подтверждаю ссылкой, но моя книга тематически мало пересекается с тем фундаментальным трудом Гайдара. Половина моей работы вообще посвящена не закату империи, а новой России, да к тому же политика меня интересовала больше, чем экономика. В проекте «Уроки 90-х» помимо моей книги есть прекрасная работа Леонида Лопатникова «От плана к рынку. Очерки новейшей экономической истории России». Вот она как раз об экономике. Но, судя по отсутствию ее в библиографии Митрохина, он с трудом Лопатникова не знаком. Кстати, именно Леонид Исидорович был научным редактором четвертого тома собрания сочинений Гайдара, в котором опубликована «Гибель империи». Именно он был глубочайшим знатоком этой книги.
И вот что еще удивительно. В самом конце предисловия Митрохин пишет: «Мне также необходимо поблагодарить представителей младшего поколения советских экономистов и первого поколения творцов экономики российской – Сергея Алексашенко, Евгения Гонтмахера, Альфреда Коха, Бориса Львина, Алексея Ситнина, Дмитрия Травина, Григория Явлинского, биографические беседы с которыми в 2018 – 2019 годах дали мне много “пищи для ума”». Теперь я оказался не вульгаризирующим публицистом, а экономистом и чуть ли не творцом экономики российской. Творцом я точно не являюсь, и даже как экономиста не ставлю себя в один ряд с Алексашенко, Гонтмахером или Кохом – реформаторами, познавшими на практике гораздо больше, чем мы с Митрохиным могли познать в теории. Но не могу понять, как я так «преобразился» под его пером?
Книгу Митрохина неспешно читаю. Когда дочитаю, проанализирую. Кажется, в ней есть интересный материал. Надеюсь, что, собирая его, автор был немного аккуратнее, чем в моем случае.
PS А вы пока почитайте мою книгу.
https://ru-90.ru/content/publikacii-travin-ocherki

Мы поговорили с Валерий Нечай о том, как разные общества относятся к памяти о важнейших преобразованиях в своей истории. Почему, например, не только у нас, но и в других странах больше ценят начальников и вояк, а не реформаторов. https://www.youtube.com/watch?v=fI55VreVQaA&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=55

С интересом и удивлением читаю телеграм Дмитрия Медведева. В последних текстах он все чаще обыгрывает слово «свиньи» применительно к врагам. Необычная, прямо скажем, терминология для крупного государственного деятеля большой страны. Я все пытался понять, что мне это напоминает, как вдруг при редактировании второй главы своей новой книги нашел соответствующую цитату. Иван Посошков – народный мыслитель XVII – XVIII веков: ««А люторы, я не вем, с коего разума называются евангеликами. Они живут скотски, а не евангельски, мясо ядят яко безсловесный скот, или яко безграмотная мордва. Им не то что таким высоким названием себя нарицати, но и человеками не весма пристойно им нарицати себя, но токмо прилично и свойственно нарицати себя свиньею, и житие свое нарицать свинским, а не евангельским».
«Люторы», то есть лютеране, встречались Посошкову, скорее всего, лишь в подмосковной немецкой слободе – той самой, куда бегал юный царь Петр, чтобы научиться западной культуре, чтобы перенять не только одежду, кухню и манеры, но – самое главное – чтобы научиться у них военному делу. Лютеране, приехавшие в Москву во второй половине XVIII столетия, были в основном специалистами по созданию эффективной армии. Причем отнюдь не теоретиками. Были среди них полковники и генералы, лично формировавшие для России полки нового строя, лично сражавшиеся в боях и снискавшие уважение Петра. В то время, как Посошков торговал водкой, сколачивал капиталец и писал свою «Книгу о скудости и богатстве» - экономический трактат, вызывающий нынче у специалистов лишь усмешку, немецкие евангелисты работали на русское государство.
Но наш народный мыслитель увидел в них лишь свиней, живущих по-скотски. Может, конечно, лютеранские купцы перешли ему однажды дорогу в бизнесе и с тех пор затаил Посошков на них злобу. Но, думается, скорее всего он был в своей ненависти бескорыстен. Он просто не принимал чужую культуру, считал свиньями всех, кто не похож на него самого и на его братьев по вере. Долго Петр выбивал палкой свинство из таких свиноборцев.

Добрался я, наконец, до свежеустановленного памятника Блоку. Грустная картина. Бронзового Александра Александровича почему-то сильно качнуло вперед. Идея, заложенная скульптором в это движение, не совсем ясна. Первое, что приходит в голову всякому, кто читал «Незнакомку»: in vino veritas. Блок возвращается домой на Пряжку из Озерков, где изрядно приложился к «влаге терпкой и таинственной», а потому идет нетвердым шагом с остекленевшими глазами так, как будто «перья страуса склоненные в его качаются мозгу».
Но на самом деле эта версия ошибочна по очень простой причине. Бронзовый Блок идет не к своей квартире, а от нее. Поэт мог, конечно, сбиться с пути, поскольку «все души его излучины пронзило терпкое вино», но если уж он не заплутал, топая от Озерков через Петроградскую и Васильевский, то вряд ли потерял ориентацию за один квартал от своего дома. Поэтому вероятнее другое: памятник движется в нужном направлении, но это совсем не Блок.
У нас на Пряжке есть две достопримечательности: квартира Блока и психбольница. Поскольку памятник одет в нечто, больше похожее на смирительную рубашку, чем на пальто или плащ (рук почти невидно), резонно предположить, что это сбежавший больной удаляется от лечебницы мимо квартиры Блока. На Александра Александровича он в общем-то и не похож. Во всяком случае, Любовь Дмитриевна в этом бронзовом бродяге супруга своего не признала бы.
Наконец, существует и третья версия. Дело в том, что в Петербурге есть странный памятник Доменико Трезини. Великий зодчий стоит у реки, глядя в небо: то ли звезды считает, то ли опасливо приглядывается к птичкам, имеющим обыкновение делать на памятники свои нехорошие дела. Так вот, Блок, упорно глядящий в землю – это полемический выпад его создателя против создателя бронзового Трезини. Мысль скульптора проста: истинный петербуржец должен зимой на прогулке все время глядеть под ноги, чтобы не навернуться (очень уж скользко). Трезини, глядящий в небо, далеко у нас не уйдет, а Блок доберется до дома даже подвыпив.

Не думал, что будет столько мнений по поводу моего ироничного высказывания о памятнике Блоку. Рад, что многим он нравится: не впустую, значит, будет стоять. Но вообще-то есть на эту тему не только ироничный, но и серьезный разговор.
Некоторые читатели со мной спорили, говоря, что нельзя же ставить таких истуканов, как Калашников с Примаковым в Москве. Искусство сильно изменилось со времен социалистического реализма, и потому надо следовать за переменами, а не тащить нас монументами в прошлое. Я с этим согласен. Все верно. Искусство меняется, и консерваторы, желающие штамповать поделки «времен очаковских и покоренья Крыма», выглядят нелепо даже если занимают высокие посты.
Меняется, впрочем, не только искусство, но и общество. Хорошо бы про это нам всем не забывать. В прошлом не было вопроса, зачем ставить памятники большим людям: их водружали в пропагандистских и просветительских целях. А зачем памятники ставят сегодня? Я не слышал убедительного ответа на этот вопрос.
Пропагандистские задачи хочет сохранить государство: Калашникова и Примакова поставили именно в качестве символов нынешнего политического курса. Но случай с Блоком иной. Государству нашему на великого поэта плевать. Это мы Блока любим, а не те, кто любят Примакова с Калашниковым. Может, здесь есть просветительские цели? Нет. Давно прошли времена, когда приехавший в Москву полуграмотный мужик шел мимо Пушкина и узнавал про «наше всё». Нынче для просвещения надо не памятник на краю города ставить, а работать с интернетом, стремясь заинтересовать молодежь великой русской культурой.
И вот выходит, что, выиграв конкурс на памятник, мастер просто самовыражется. Имеет право. Он Блока так видит и так чувствует. Насчет самовыражения полностью соглашусь. Я за свободу творчества. Не мое дело осуждать мастера, если его работа мне не нравится. Но это лишь в случае, когда речь идет об обычной скульптуре. А можно ли самовыражаться за счет Блока? В таких случаях надо быть предельно осторожным. Не семь, а семьсот семьдесят семь раз отмерить.

Мы с Валерием Нечаем начали особый цикл бесед в рамках наших "Особых историй". Берем одну важнейшую дату из столетия и смотрим, как связанное с ней событие повлияло на формирование современного мира. В этой беседе - XI век: Великая схизма, разделение Европы на католиков и православных. Верно ли, что это событие нас погубило? И верно ли противоположное мнение, что оно нас возвысило? https://www.youtube.com/watch?v=c8K37IyOX9w&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=57

Со стороны не всегда заметно, что в социальных науках «сотрудники» делятся на две группы. Первая – воспринимает науку, именно как науку: как возможность обнаруживать факты и делать на их основе выводы о том, как функционирует общество. Вторая – считает, что науки-то никакой на самом деле нет. Все факты сомнительны, выводы можно оспорить и это приводит к существованию множества противоречащих друг другу теорий, причем ни одну из них нельзя строго доказать. Представители второй группы не отказываются, конечно, от работы в науке, поскольку она приносит зарплату, но в их трудах чувствуется скептический настрой.
Сама по себе эта история неинтересна людям со стороны. Однако в определенной ситуации из нее проистекают важные последствия. Первая группа используют факты для анализа. Например, для анализа возможностей развития России. Сравниваются разные страны, исследуется ход модернизации, проясняются успехи и неудачи той или иной страны. Представители второй группы считают подобные усилия бессмысленными, поскольку мы ничего не знаем о прошлом. История каждой страны – не более, чем миф. Его можно выстроить так, или сяк, взяв за основу один набор «фактов» или заменив его на другой – тот, который больше нравится иным мифотворцам. А из этого вытекают важные практические выводы. Представители первой группы пытаются давать рекомендации по развитию страны на основе изученного ими мирового опыта. Представители второй группы считают, что мифы все равно для практического развития ничего дать не могут, а вот для формирования идеологии вполне пригодны. Для либерального промывания мозгов надо взять одну мифологию, а для патриотического – иную. Важно не ошибиться.
Сегодня у власти (или рядом с ней) находятся люди, проникшиеся идеями второй группы. И те изменения в организации науки, которые происходят в последнее время, связаны именно с этим. Для построения нужной идеологии они подбирают нужные мифы, а под эти мифы делают нужный набор «фактов». А тот, кто будет собирать иные факты, будет «иноагентом», поскольку с точки зрения начальства льет воду на мельницу иной идеологии.

Какое сильное культурное воздействие оказывала Украина на Московию во второй половине XVII века! И как мало в России об этом знают! Информация есть в научных книгах, однако она практически не популяризируется для широких масс.
В прошлом году помпезно отметили юбилей Петра, традиционно рассуждая про окно в Европу. Роль Петра и впрямь велика, но представления, будто он «прорубал окно в глухой стене», конечно, ошибочны. Еще при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче европейская культура потихоньку просачивалась в Москву благодаря украинским выпускникам Киево-Могилянской академии. Ее значение было столь велико, поскольку культурное влияние Запада тогда тормозилось Церковью, опасавшейся еретических взглядов «латинов и лютеров». Но совершенно остановить культурные заимствования с православной Украины она не могла. А в то же время на самой Украине жестких барьеров перед «латинами» не ставилось. Наиболее просвещенные монахи понимали, что следует перенимать знания католических университетов и иезуитских коллегий. Таким образом, когда в Москву приезжали украинцы, они «везли с собой» не просто православную культуру, а своеобразный синтез культур православной и католической.
В Средние века влияние Запада осуществлялось благодаря немецким, ганзейским купцам. Шло оно по Балтике через Новгород и Псков. Но дальше них оно фактически не проникало. Москва не готова была учиться. А вот в Новое время «культурные потоки» пошли с иной стороны: от Польши и Литвы через иезуитов в Киев, а оттуда уже непосредственно в Россию. Немцы, конечно, тоже влияли через Немецкую слободу в Москве, но они в основном приезжали армию строить. А украинцы несли книжные гуманитарные знания, новые веяния в иконописи и в архитектуре.
Я это все и раньше более-менее знал, но масштаб явления ощутил лишь сейчас при работе над второй главой своей новой книги, когда стал собирать информацию о том, каковы были механизмы западного влияния на модернизацию России в допетровский период. И, может, не задумался бы над этим столь серьезно, если бы украинский вопрос не стоял нынче особенно остро.

Сижу, пересматриваю «Мимино». Почти плачу. Как раз тот случай, когда «над вымыслом слезами обольюсь». Сегодня у нас не осталось иллюзий насчет дружбы народов и советского народа, как новой исторической общности (было такое понятие в «научном коммунизме»). Но Буба Кикабидзе и Фрунзик Мкртчян смогли сформировать миф, от которого не хочется отказываться, как никогда нам не хочется отказываться от красоты. Даже если она рушит мир, а не спасает.
Вахтанг Кикабидзе ушел. Он ушел в тот момент, когда в нашем мире творится страшное. А на фоне мифа, созданного великими артистами и великим режиссером Георгием Данелия, страшное становится еще страшнее. Потому что мы сравниваем нынешний день не с былой реальностью, а с идеалом. Разрыв становится больше и, соответственно, большей кажется пропасть, в которую мы летим.
И все же я смотрю «Мимино». Смотрю, плачу и мое представление о роли красоты в истории постепенно меняется.
В советское время миф о новой исторической общности сыграл с нами злую шутку. Вместо того, чтобы реально смотреть на мир и делать его удобным для всех, мы крепили идеологией нереальную конструкцию. А когда оказалось, что советская идеология ни на что не годится, стали вколачивать миф палками.
Но уже сегодня, когда говорят палки, а музы молчат, я смотрю «Мимино» иными глазами. Там больше нет советского мифа. Он уже неважен. Там есть человеческие отношения. Там есть не рассказ о прошлом, а рассказ о будущем. О том, какими мы когда-нибудь постараемся стать. Не мы, так наши дети. Наши внуки.
Нет ничего естественнее добрых человеческих отношений. Когда я читаю новости, мне кажется, будто это вымысел. Когда я смотрю на Бубу Кикабидзе – молодого, задорного, обаятельного – я верю, что это правда. Это правда, которая нам сегодня нужна. И потому, когда приходят черные мысли, я не буду перечитывать «Женитьбу Фигаро», а вновь пересмотрю «Мимино». Вновь «над вымыслом слезами обольюсь» и вновь поверю в то, что «красота спасет мир».

«вДудь» с Оскаром Кучерой – лучшая программа, из тех, что мне довелось видеть. Дело в том, что я не смотрю программы, в которых заранее знаю содержание. А здесь все было неясно. Откуда у гостя такой «одобрямс»? Кто он: циничный приспособленец, убежденный державник, тупой обыватель, или тайный сислиб из шоу-бизнеса? Причем лично Кучера меня, естественно, не интересует. Но хорошо сделанное глубинное интервью позволяет гораздо лучше количественных опросов понять, что в голове у основной массы населения.
Если смотреть внимательно, то обнаруживаются домашние заготовки, рассчитанные на широкую публику. Произнося их, артист раскрепощается, речь льется гладко и даже целиком выдуманные истории звучат так, что в них поверят миллионы. Но вот вдруг интервьюер сбивает гостя, и сразу видно, как тот начинает искать аргументы. Можно выделить десятки тем в этой трехчасовой беседе, но все аргументы четко сводятся в две группы. Первая – они сами плохие (американцы, европейцы, украинцы), второй – я не за власть, а за наших ребят, которые гибнут. Из множества аргументов, предложенных за последний год нашим официозом, уцелели, пожалуй, лишь эти два. И каждый человек из многомиллионного российского «одобрямса» напирает именно на них, поскольку идеальных государств не существует, а гибнущих людей жалко. Кроме аргументов «одобрямс» защищается еще и фактами, которые, скорее всего, не соответствуют действительности, но используются как очевидные.
Переубедить «одобрямса», пользующегося такими «аргументами и фактами», невозможно. Но можно понять его истинную позицию, если внимательно следить за беседой три часа. 1. Убежденной державности нет вообще. 2. Есть стихийный конформизм, связанный со страхом перед властью. 3. Конформизм прикрывается рациональными аргументами. 4. Поскольку человек хочет сам себя уважать, то со временем начинает в эти аргументы верить.
Многие из нас могли бы сами провести такое глубинное интервью с соседом. Важно лишь удержаться от двух вещей: 1. От желания назвать собеседника быдлом или ватником. 2. От стремления «втюхать» ему собственные взгляды вместо того, чтобы внимательно слушать, анализировать и задавать умные вопросы.

С полными животами и пустыми душами
Когда мы были молодыми, старая коммунистическая идеология выродилась, но власть была еще достаточно сильна, чтобы не пускать никакую новую идеологию на ее место, поэтому поколение семидесятников в СССР формировалось безыдейным. А поскольку к идеологии в школе и прочих пропагандистских структурах добавляли еще и мораль, поколение оказалось аморальным. Или, точнее, каждый сам стал искать для себя моральные нормы. Кто-то усвоил заповедь «Не убий», потому что выбрал мораль христианскую. Кто-то пришел к тому же, поскольку взял за образец современные европейские ценности. Но подобный самостоятельный выбор твердых моральных норм возможен лишь у зрелого, сформировавшегося человека, осознавшего, по крайней мере, их важность. В любом обществе такие люди количественно не доминируют. Осознать важность моральных норм не менее трудно, чем развить свой ум или сделать успешную карьеру.
А поскольку для карьеры лет 30 – 35 назад открылись невиданные возможности, моральный поиск совсем вышел из моды. Домашние библиотеки отправились к букинисту. Толстые журналы уступили место многочисленным желтым газетенкам. «Бабло побеждает зло» решило поколение семидесятников, и какое-то время казалось, будто так оно и есть. Исчезли фанатичные искатели «светлого будущего» с «товарищем маузером» в руке. Все бросились обустраивать свое личное светлое настоящее с квартирой, машиной, хорошим счетом в банке и отдыхом на курортах Турции. Возникло общество с полными животами, но пустыми душами.
Многие из тех, кому нынче от 50 до 70, морали не имеют. Не следует думать, будто это ужасные люди. Я не пытаюсь их заклеймить. Они часто хорошие сотрудники и прекрасные соседи. В ситуации, не требующей морального выбора, они могут быть даже образцом для подражания. Но в кризисной ситуации их ценности легко трансформируются под воздействием пропаганды или прямых требований начальства. Ничто внутри не сопротивляется этим требованиям. Ведь твердые моральные нормы представляют собой барьер, через который трудно переступить. Сердце болит, душа стонет, психосоматические расстройства развиваются. А если нет норм, «единственно правильный выбор» оказывается легким.

Не все так однозначно в крестовых походах😀. В нашей новой беседе с Валерием Нечаем я постарался проследить их связь с коммерческой революцией. https://www.youtube.com/watch?v=PfH5uR6jQQw&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=57

Однажды мы беседовали с приятелем о том, что пора мне перейти от публицистики к научной работе. И он, обрисовывая перспективу, сказал: «Как хорошо: посидишь за компьютером, попишешь, потом прогуляешься. Новые мысли придут – снова попишешь…» На самом деле, как показывает мой сорокалетний опыт, картина эта, скорее, относится к публицистике. Но, целиком уйдя в науку, я с этим образом жизни распростился. На самом деле три четверти рабочего времени, как минимум, уходит на чтение научной литературы. И это самая приятная часть процесса.
В начале работы над темой я просто испытываю эйфорию. Каждый день приносит новые знания. Чувствуешь, что живешь, а не прозябаешь. И я понимаю тех коллег, которые от чтения так никогда и не переходят к написанию собственных книг. «Скрести перышком» уже не так интересно. Однако, в какой-то момент при сборе фактов для работы наступает кризис. Точнее два. И оба приходят с разных сторон. Во-первых, в литературе попадается все меньше нового. Авторы повторяются, и при чтении нарастает скука. А бросить нельзя. Никогда не знаешь, где вдруг найдешь что-то очень важное. А, во-вторых, иногда обнаруживаешь такие факты, которые не вписываются в твою теорию. И начинается мучительный пересмотр представлений, которые тебе уже лет 10 представлялись вполне сложившимися. Порой, пересмотр граничит с отчаянием: а вдруг вся выстроенная годами конструкция рассыпется?
Но вот, наконец, начинаешь писать. Вначале очень приятно. Не так, конечно, как при чтении. Но все же испытываешь большое удовольствие, глядя, как возникает в компьютере твой собственный текст. Вот он растет, вот уже близок к объему книги, вот начинает превышать разумные пределы… Пора заканчивать. И в этот момент наступает самый мучительный этап. Из множества предварительных текстов, заметок, выписок надо собрать книгу, логично выстроенную и понятную читателю. Иногда полностью приходится менять структуру написанного ранее. Убирать обнаруженные вдруг повторы. Порой всю ночь не спишь, поскольку мозг продолжает обрабатывать незаконченный текст. В таком положении я как раз сейчас нахожусь.

Телеграм Медведева – ценный кладезь информации. Сегодня я, наконец, понял, на что делается расчет в отношениях с Украиной. «В случае затяжного конфликта, – пишет оптимистично настроенный Дмитрий Анатольевич, – в какой-то момент сложится новый военный альянс из тех стран, которых достали американцы и свора их кастрированных псов. Такое всегда происходило в истории человечества в ходе длительных войн. И тогда Штаты окончательно кинут старуху Европу и остатки несчастных украинцев, а мир снова придёт в равновесное состояние».
Понятно, что, когда речь идет об альянсе из тех стран, которых достали американцы, автор имеет в виду не объединение Ирака, Ирана, Афганистана, Сирии, Ливии, Северной Кореи и Венесуэлы, а о противостоянии США и Китая, перерастающем из торговой войны в кровопролитную. Есть только одна страна в мире, которая может настолько обеспокоить американцев, что им будет уже не до проведения своей европейской политики. Очень важно, что Медведев столь прозрачно намекнул на связанные с Китаем надежды. Это многое проясняет в современной российской внешней политике. Не в том, конечно, как сложатся дела в будущем. Этого никто знать не может. Но в том, как это будущее представляют в Кремле.
В принципе о том, что «разборки» между США и Китаем могут рано или поздно добром не кончиться, серьезные люди пишут, как минимум, со времен появления классической работы Самюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций» (1996 г.). В своей книге «Крутые горки XXI века» я, со своей стороны, попытался объяснить, почему такие апокалиптические перспективы не являются лишь фантастикой (два издания уже распродано, но на сайте издательства Европейского университета в Санкт-Петербурге есть возможность приобрести электронную версию). Но, честно признаюсь, я, конечно, не ожидал того, как страшно станут развиваться события в 2022 году. И не ожидал, что в высших политических кругах глобальный военный конфликт станут рассматривать не как один из возможных (но пока все же маловероятных) сценариев, а как картину, которая всегда возникает «в истории человечества в ходе длительных войн».

То ли в связи с увольнением Владимира Мау с поста ректора РАНХиГС, то ли в связи со статьей Гасана Гусейнова, пошел спор о роли сислибов в нашей пореформенной жизни и конкретно о значении созданных ими университетов. Как ни странно, мне эта полемика напоминает спор рыночников с этатистами.
Сторонники госрегулирования всегда критикуют сторонников саморегулирования, указывая на провалы рынка и на то, что мудрая политика благонамеренных бюрократов, сопровождаемая советами ученых, могла бы провалы ликвидировать. Теоретически это верно. Но государство точно также неидеально, как и рынок. Реальные бюрократы зачастую коррумпированы, в советники к ним пробиваются не лучшие, а наиболее ушлые ученые, и в целом госрегулирование на практике редко является мудрым. Особенно в такой политической системе, как наша. Рыночники пришли к идее саморегулирования не потому, что в облаках витают, а потому, что трезво оценивают намерения «благонамеренного деспота».
Наши энергичные борцы с сислибами оценивают их деятельность с позиций идеальной демократии, за которую, мол, следует бороться вместо того, чтобы создавать пронизанные конформизмом университеты в рамках авторитарных режимов. Спору нет, при демократии университеты лучше получаются. Но давайте с небес спустимся на землю. Каковы плоды борьбы за демократию в пореформенный период? Их нет вообще. Сегодня даже популярные два-три года назад разговоры о нашем «гибридном» режиме стихли. Трудно найти в нем гибридность. А вот университеты, которые худо-бедно давали приличное образование, в России есть. И тысячи студентов смогли его получить. Возможно, завтра университеты деградируют, однако судьба этих тысяч людей – не мелочь, которую можно бросить на алтарь борьбы за демократию, покрыв презрением сислибов, разменивавшихся на такие «мелочи». Мой сын окончил бакалавриат на факультете свободных наук и искусств СПбГУ, который существовал благодаря Алексею Кудрину. Магистратуру окончил в «Вышке», которую тогда возглавляли Ярослав Кузьминов и Евгений Ясин. РАНХиГС я лично знаю плохо, но люди, работавшие там, говорят, что Мау удалось создать хотя бы отдельные очаги реального образования. И это, на мой взгляд, немало.

Вот мой сегодняшний разговор с Валерий Нечай в рамках нашего миницикла о том, как важнейшие события далеких веков влияют на день нынешний. В этот раз взяли XIII век и поговорили о зарождении парламентаризма. Очень важная для меня тема. Она составит большую часть третий главы книги "Война и власть: русская ловушка", которую я сейчас заканчиваю https://www.youtube.com/watch?v=8VRZVMQapE8&list=PL_Py0ysjU3UyahjMJEw7TtZicVXNOXEhQ&index=58

Через четыре часа улетаю в Екатеринбург. Завтра (26.01.23) у меня в 19.00 лекция в Ельцин-центре "Мифы советской экономики". А послезавтра (27.01.23) в магазине "Пиотровский" (на территории все того же Ельцин-центра) в 19.00 презентация двух последних книг "Почему Россия отстала?" и "Как государство богатеет". Приходите. Автографы обещаю. https://yeltsin.ru/affair/dmitrij-travin-pochemu-rossiya-otstala/

Умом, конечно, все понимаешь и сопротивляешься унынию по мере сил. Но иногда вдруг такая тоска навалится. Есть в нашей жизни особо депрессивные места, где деградацию нельзя не заметить. Сейчас в Петербурге таким местом стал аэропорт. На этой неделе я улетал оттуда в Екатеринбург и возвращался обратно. Больше бывать мне в «Пулково» не хочется.
Не подумайте только, чего плохого про аэропорт, как таковой. Внешне все похоже на «старину»: кафе, магазины, приличная публика, устремляющаяся к самолетам. Но, кажется, еще вчера это было место, связывающее нас с миром. «Окно в Европу», если сказать высокопарно. И даже, отправляясь на восток, я ощущал в «Пулково» особый западный дух. Теперь же в моей голове все время крутилось словечко «стойло», и я никак не мог его оттуда выдавить. Мы загнаны в красивое и благоустроенное стойло с дорогим «овсом». Жрать можно по-прежнему, но скакать по степи уже не приходится. Набор рейсов, глядящих с табло, выглядит так же, как в СССР далеких времен, а не так, как выглядел еще вчера.
На милых сердцу европейских улицах Петербурга у меня нет пока щемящего чувства провала в прошлое. Но в «Пулково» оно вдруг нахлынуло. То, что было хотя бы относительным признаком успеха, стало сегодня очевидным свидетельством провала. Приходишь – и утыкаешься в «железный занавес». Даже тогда, когда летишь из старого советского крыла аэропорта в российский город не можешь не думать о том втором, не столь давно построенном крыле, где раньше кипела жизнь: Рим, Париж, Лондон, Берлин… Я нынче туда отправляться не планирую. Европа для меня в прошлом. Но «за державу обидно». За молодежь. За будущее России. За тех, кто хочет чувствовать ветер свободы, но принужден жрать сено в стойле.
Не знаю, смогу ли еще раз переступить порог «Пулково»? И даже не понимаю, стоит ли преодолевать в себе то мерзостное чувство, которое накрывает меня именно там. В Москву по делам съезжу «Сапсаном». А остальное…

Впервые покупал книгу иностранного агента. Даже в замечательном музее Невьянской иконы, который создал Евгений Ройзман, его книги продаются в специальной серой обложке, предназначенной, наверное, по замыслу охранителей, для отпугивания покупателей, но на деле привлекающей их внимание, поскольку иностранные агенты у нас в стране люди яркие и достойные. Даже когда вы уже приобрели книгу, на нее по нынешним российским нормам делают наклейку, напоминающую, что автор – иностранный агент. Вдруг читатель одумается и раскрывать подрывную литературу не станет? Я не одумался и прочел книгу Евгения Ройзмана «Про людей, зверей и птиц» уже в самолете по пути из Екатеринбурга домой. Отличная книга. Теперь займет достойное место в моей домашней библиотеке, тем более, что Евгений мне ее подписал на память. И еще сам провел нам с Дмитрием Головиным небольшую экскурсию по своему музею.
А затем я сам уже прошел по развернутой сейчас в Ельцин-центре выставке уральской живописи из коллекции Ройзмана. Там под каждой картиной вынужденно сделан специальный указатель на то, что представлена она иностранным агентом. Уральский пейзаж – от иностранного агента. Русские города – от иностранного агента. Антифашистская живопись времен Великой отечественной войны – от иностранного агента. Дико все это. К счастью, не требуют хотя бы заворачивать картины в оберточную бумагу и так представлять публике.
Даже на фоне других «иноагентств» случай Ройзмана поражает. Человек много лет собирает живопись своего родного края для того, чтобы сохранить культуру. Спас и собрал в одном месте невьянскую икону, которую без него, возможно, никто не спас бы. Тратил свои деньги, силы и время на поддержку того, чем Россия может гордиться. И именно такого человека записывают в иностранные агенты. Казалось бы, охранители должны понимать всю нелепость этой истории, но им, думается, на все плевать. В иноагенты сегодня обращает людей бюрократическая машина, которой надо выдавать список из нескольких человек каждую пятницу. Потребуют от этой машины врагами народа называть своих жертв – будут у нас враги народа.