Любопытным чтением, доложу я вам, оказался 500-страничный фолиант досточтимого Дэвида Грабера “Debt: The First 5,000 Years”, опубликованный в Нью-Йорке в 2011 году и с ходу названный “самой влиятельной книгой года” (радикальной, к тому же).
“Все мы большую часть времени ведём себя как истинные коммунисты. ... Все общественные системы, даже экономические — даже капитализм — построены на фундаменте реально существующего коммунизма,” — заключает автор, учёный-антрополог, преподающий в Университете Лондона.
По его мнению, практически каждый из нас автоматически переключается на коммунистический подход к делу (“от каждого по способностям, каждому по потребностям”), когда мы работаем над каким-либо общим проектом. Скажем, чиним протекающую водопроводную трубу и просим кого-то подать разводной ключ, не ожидая, что этот кто-то деловито поинтересуется, а что ему за это будет. Даже если все мы при этом работаем на #ExxonMobil, #BurgerKing или #GoldmanSachs.
Причиной тому — элементарная эффективность. Если вам действительно важно, чтобы какое-то дело было сделано, самый эффективный путь — очевидно, распределить задания по способностям и обеспечить людей тем, что им требуется, рассуждает Грабер.
Пожалуй, именно этой логике обязана одна из черт капитализма, которой капитализм обыкновенно стыдится: внутренние процессы большинства капиталистических компаний построены на совершенно коммунистических принципах. Они, правда, при этом не то чтобы слишком демократичны. “Чаще всего [корпорации] построены по армейскому принципу — как управленческие иерархии, в которых права и ответственность делегируются от вышестоящих нижестоящим”, напоминает Грабер.
Но чем больше задание требует импровизации, тем более демократичным становится взаимодействие. Это всегда понимают изобретатели, к этому часто приходят стартаперы, этот же принцип не так давно заново открыли для себя инженеры вычислительных машин.
Похоже, именно таким образом — переключаясь на методы грубого, но эффективного коммунизма — люди часто ведут себя в условиях серьёзных катастроф — будь то потоп, отключение энергоснабжения или экономический коллапс. В таких ситуациях, какими бы краткосрочными они ни были, иерархические и рыночные отношения становятся непозволительной роскошью.
Всякий, кто хотя бы раз пережил ЧС, наверняка обратил внимание на то, как незнакомые друг друг люди вдруг становятся сёстрами и братьями, и человеческое общество как будто рождается заново. Вот поэтому Дэвид Грабер настаивает на том, что речь не просто о коммунистическом взаимодействии. Он убеждён, что коммунизм есть основание всей человеческой склонности и способности устанавливать общественные связи. Он есть то, что делает возможным само существование общества.
“Все мы большую часть времени ведём себя как истинные коммунисты. ... Все общественные системы, даже экономические — даже капитализм — построены на фундаменте реально существующего коммунизма,” — заключает автор, учёный-антрополог, преподающий в Университете Лондона.
По его мнению, практически каждый из нас автоматически переключается на коммунистический подход к делу (“от каждого по способностям, каждому по потребностям”), когда мы работаем над каким-либо общим проектом. Скажем, чиним протекающую водопроводную трубу и просим кого-то подать разводной ключ, не ожидая, что этот кто-то деловито поинтересуется, а что ему за это будет. Даже если все мы при этом работаем на #ExxonMobil, #BurgerKing или #GoldmanSachs.
Причиной тому — элементарная эффективность. Если вам действительно важно, чтобы какое-то дело было сделано, самый эффективный путь — очевидно, распределить задания по способностям и обеспечить людей тем, что им требуется, рассуждает Грабер.
Пожалуй, именно этой логике обязана одна из черт капитализма, которой капитализм обыкновенно стыдится: внутренние процессы большинства капиталистических компаний построены на совершенно коммунистических принципах. Они, правда, при этом не то чтобы слишком демократичны. “Чаще всего [корпорации] построены по армейскому принципу — как управленческие иерархии, в которых права и ответственность делегируются от вышестоящих нижестоящим”, напоминает Грабер.
Но чем больше задание требует импровизации, тем более демократичным становится взаимодействие. Это всегда понимают изобретатели, к этому часто приходят стартаперы, этот же принцип не так давно заново открыли для себя инженеры вычислительных машин.
Похоже, именно таким образом — переключаясь на методы грубого, но эффективного коммунизма — люди часто ведут себя в условиях серьёзных катастроф — будь то потоп, отключение энергоснабжения или экономический коллапс. В таких ситуациях, какими бы краткосрочными они ни были, иерархические и рыночные отношения становятся непозволительной роскошью.
Всякий, кто хотя бы раз пережил ЧС, наверняка обратил внимание на то, как незнакомые друг друг люди вдруг становятся сёстрами и братьями, и человеческое общество как будто рождается заново. Вот поэтому Дэвид Грабер настаивает на том, что речь не просто о коммунистическом взаимодействии. Он убеждён, что коммунизм есть основание всей человеческой склонности и способности устанавливать общественные связи. Он есть то, что делает возможным само существование общества.