печальный скрип о счастье


дребезжит коробка передач, а может это крылья старого ангела, отправленного в Сибирь доживать и дорабатывать. под этот звук я смотрю в автобусное окно, и холмами скатывается саврасовская Русь куинджевскими оттенками. домики дряхлые, где помирают бабки. домики новые, где строится счастье. картошка, борщевик, гравий… и березы с кедровыми соснами, захватывающие полнодышащими здоровьем кронами голубеющее над прохудившимся колпачком автобуса небо.

эти деревья — стена, разделяющая меня от полноты воспоминаний. душа скворчонком изнывает в желании побежать вниз, искать картинки утраченного. вот соседка моей сказочной прабабки Люси Грейсман, что извечно напевала про шар голубой, гуляет со своими козами по кедрачу, перескакивая на усыпанные костяникой пригорки. Люся кричит ей, та ни черта не слышит, но резво отвечает, поднимая к небу скрюченную палку, подвязанную обрезком старой безрукавки начала пятидесях.

через мгновение мы все проваливаемся к лесному озеру, что как далекий храм в Киото живет жизнью бесконечного зеркала, а его почти кладбищенская тишина нарушается еле слышным, но всё меняющем всплеском дедовой удочки. дед почти неподвижен, худой как монах-аскет и кашляющий как постоялец сигарет «тройка». он всегда говорил мало, поэтому каждая фраза, вырвавшаяся из под его густых усов, перед этим прошедшая через сложное препятствие в виде доисторического кадыка, навсегда врезалась в меня укусом черного речного ротана. как-то дед сказал, что прочитывает по книге в ночь. тогда я понял, что ничего не понимаю в чтении.

русская женщина — уникальный планетарный продукт. я вырос в бабьем царстве. прекрасные мужчины всегда были, но работали, а мама, бабушки, их подруги и сестры, матери маминых приятельниц, тетки из пахнущей гематогеном поликлиники — все меня лепили из восприимчивой и свободолюбивой кудрявой глины. толка из него не будет, растет среди бабушек! — приговаривал всё съезжающий к земле ребенок военного тыла, грибник и шофёр-сказочник прадед. 

мои модницы-бабушки в кожаных куртках и красивых сапогах, вырванных из лап утроенных цен центрального рынка, где пахло дешевым шашлыком и слышалась неразборчивая цыганская ругань, красиво и легко летят по Ново-Соборной, неся в своих котомках не только кабачки и шоколадные конфеты, но и горести ХХ века, — вечно говоря про ужасы перестройки, путая её начало с концом семидесятых и конец с завершением девяностых.

каждое воспоминание о песнях бабушки, о её рассказах про далекую и всегда мифическую Бухару, уносят буйную голову в сказку, где подробности о сочной мягкости дыни до самой корки, полугодовой задержку зарплаты, ссылки за измену верности советской бедности, — кажутся органичными подробностями фабулы. а дед раскинувшись в тени яблони пьет самый горький чай, протягивая нежным таджикским акцентом Средняя Азия, надо скосить там под грушей, руку мой, пошло оно нахрен…

бабушка тогда уже вышла стирать на бетоне под зноем томского солнца ковер, или варить пельмени, чтоб везти их мне через весь город, или смотреть кино темным комариным вечером в забытой собственным создателем деревне, где лет двадцать назад от смерти Сталина семья её матери, играя со смертью в жмурки, копала по осени землянку.

из провинциальной дремоты автобус выныривает в город, живущий вкусом бесконечных кофеен, танцами интернациональных студентов и бессвязными криками родных милосердному сердцу алкашей. одна такая баба в блевотно серой кофте подсаживается ко мне и мямлит эй, очкарик, ты умный же, ну-ка скажи мне кто такой Фридрих Энгельс? а в том тополином, университетском, ссыльном, радищевском городе мой христиански милосердный и язычески праведный папа строил, реставрировал и возводил многое, чем сегодня для бурного развития пытается пользоваться город угрюм-реки. персидски красивая мама, умеющая ставить прискорбных националистов на место чувством юмора и достоинством молниеносного взгляда чёрных раскосых глаз русской женщины, на тонких ножках в ахматовском платье тащит домой маленькому мне книжки про Репина, Веласкеса и Рубенса.

воспоминания мелкой нерешительной птичкой пролетают над прохладой каменистого берега обского притока. я не вижу детства, но только знаю, что носится оно между редкими фиолетовыми цветами, спрятавшихся от оранжевых коров в просветах солнца. автобус тихо катит по городу. я почти про себя плачу. не радуясь, но и не стесняясь. токсичная маскулинность сегодня идёт нахуй.

#мояпроза #фотовпечатления #томск

Большая глина № 4: покидая Москву

горячим днём июля я вёл экскурсию по Москве, резко и плавно меняя ракурсы слушателей, сталкивая в городской истории нарышкинское барокко с современным искусством, лужсковкую модернизацию с екатерининскими перестановками. любимая мною Большая глина не входила в основной маршрут, но мы проходили мимо, и я довольно буднично, давно не относясь к этому милому и уже родному для Москвы объекту как к сенсации, стал рассказывать про художественный импульс и непреодолимое желание творить, присущее человеку с детства…

мимо проходил стильный дедуля в шортах и крикнул нам на всю набережную: это не творчество, это дерьмо!

улыбаясь, сразу цитирую своим слушателям Урса Фишера: искусство — это то, что вы в него вкладываете. если вы видите цветок, это цветок. если вы видите кусок дерьма, то это кусок дерьма.

и вот 28 июля 2025 года начался демонтаж скульптуры, которая ровно 4 года стояла перед Домом культуры «ГЭС-2» на спуске к Водоотводному каналу. на ее месте в августе появится новая художественная работа — ее название и автор будут раскрыты позже.

я был в восторге не только от художественного замысла скульптуры, но и от того резонанса, остро эстетического, который закрутил общественность. по Москве шли ожесточенные споры о том, насколько вписывается работа в окружающий ландшафт. спасибо Урсу Фишеру, ведь многие, полагаю, впервые задумались о том, насколько одни постройки вписываются в другие.

для меня в Большой глине есть что-то похожее на абстрактную живопись, или на джаз. творчество — это универсальный язык философского обобщения через уникальный художественный ход. нет смысла быть вторым Сезанном, говорит Марсель Дюшан. хорошо бы, чтоб у каждого было право стать не-вторым-Сезанном.

ждём новых скульптурных жестов от команды ГЭС-2!