Мой дед ушёл на фронт, когда ему было 38 лет, прошёл очень короткий курс бойца и в первом же бою, зимой под Ленинградом, почти погиб. Его среди множества погибших на поле так бы и приняли за погибшего, если бы поле не стал обходить медбрат из той же самой деревни. Деревня на сто человек, из неё один мой дел на весь Ленинградский фронт и один медбрат на весь миллионный фронт - но Бог устроил именно их встречу именно в ту минуту. Потому-то медбрат и спас деда, но хирург в госпитале сказал, что пальцы рук и ног отморожены, и надо бы их ампутировать.

Хирург сам послал запрос бабушке: отрезать пальцы деду или нет? Бабушка ответила, что не отрезать, он должен вернуться к нормальной жизни. Тогда хирург изменил приоритеты в порядке операций в госпитале в пользу деда и спас ему все пальцы, правда, соскоблив с них мясо до костей. Позже оно снова выросло примерно за несколько лет, и дед обрёл нормальные пальцы, хотя это сопровождалось тяжёлой походкой.

Собственно, только благодаря этим чудесным обстоятельствам спасения потом и родился я (хоть дед и умер за 15 лет до моего рождения). Если бы он замерз под Ленинградом, то меня бы не было.

Парадный расчёт участников СВО прошел под знамёнами боевых частей, освобождавших в годы Великой Отечественной войны Донецк, Запорожье, Николаев, Одессу.

Значение Победы 1945 года для России имеет, в сущности, два измерения:
1) геополитическое - защиту самого существования исторического Государства Российского в его естественных исторических границах;
2) ценностное и мировоззренческое - защиту типичного для русской цивилизации отвержения всяческих доктрин избранности и непогрешимости любых народов по крови в пользу принципа равенства народов и их представителей на службе общему Государству, а также защиту базовых традиционных ценностей (патриархального уклада, чувства ранга и иерархии, достоинства и труда и т.д.).

Нетрудно заметить, что для руководства атлантистского Запада победа 1945 года значила нечто прямо противоположное:
1) геополитически - завоевание значительной части Суши в Западной Европе и Восточной Азии силами Моря и их поглощение атлантистской финансовой системой (с дальнейшим прицелом на Россию);
2) ценностно и мировоззренчески - запрет традиционных многовековых ценностей в пользу всякого рода либерализма, феминизма, эгалитаризма, масонского секуляризма и проч., при сохранении очень жесткого расизма и доктрины избранности и непогрешимости для самих западных победителей (англичан, американцев, французов и сами знаете кого еще), чем и объясняются ужасные зверства и геноцидальные практики западных союзников как в отношении народов оккупированных стран Оси, так и в отношении народов их собственных колоний (достаточно вспомнить, что 8 мая 1945 г. - это не только День Победы для Франции, но и день геноцидальной резни десятков тысяч алжирцев французскими войсками). Конечно, на Западе всегда было достаточно честных голосов против всего этого, но руководили и управляли отнюдь не они.

Таким образом, налицо в сущности не одна, а две разные Победы с диаметрально противоположным содержанием. По сути, это сегодня и было отмечено в речи Президента на Параде.

Освобождение Прибалтики - неизбежная задача. Помните об этом всегда, каждый день. Действительно, там сейчас все признаки агонии и коллапса, хорошо знакомые по многим историческим примерам.

https://t.iss.one/russdiary/27842

В Америке очередной парад гнусностей и пробиваний дна представителями элиты. За один день буквально все уголовные дела против Трампа демократы сами развалили в суде - такова цена, за которую он продался демократам и конкретно компаниям ВПК. Одновременно демократы и республиканцы вместе блокировали попытку одинокой Марджори Грин начать импичмент против мерзавца Майка Джонсона. Короче, налицо полное слияние политической проститутки Трампа с дипстейтом демократов в экстазе общей глобалистской и милитаристской платформы: они сторговались за сходную цену.

Байден тем временем слегка пожурил и погрозил устно пальчиком Нетаньяху, не сделав при этом вообще ничего. Тем самым он топит себя всё глубже и безнадежнее.

Есть и хорошие новости. Почитал комментарии американцев из обычных вузов и школ, в них просыпаются здравые нравственные ценности вместе с ростом осведомленности о внешнем мире. Но они не вхожи в элиты, и когда это изменение скажется на реальных судьбах США, предугадать мы не беремся.

Пока республиканцы продолжают позориться до конца, яростно и публично отстаивая интересы иностранного государства против интересов самих США и тем самым напрочь перечеркивая свою же пропаганду для дураков о МАГА (на самом деле у них на уме только МИГА), мы займемся обещанным теоретическим циклом о Герберте Спенсере и внутреннем самоубийстве либерального обществознания.

Речь пойдет о книге Спенсера 1884 года, которая называется "A man versus the state". В русском переводе её неправильно назвали "Личность и государство", хотя ни о какой личности в книге вообще речи не идет от слова совсем. Это именно "человек, индивид против государства", и самым точным переводом a man здесь было бы das Man.

Итак, приступим. У нас обычно лишь по пересказам знают основоположников английского либерализма типа Смита (который, строго говоря, был далеко не так либерален, как думают), Бентама, Маколея, Милля и особенно Спенсера, а прочитать их самих не решаются. У нас обычно помнят схему молодого Спенсера о прогрессе как росте дифференциации общества, но не знаю, что он сделал в старости со своим учением. Поэтому обращение к труду "Человек против государства" имеет особый смысл именно сейчас, когда старый либерализм дошёл до последней точки в разложении всех идентичностей и впал в диалектическое самоотрицание.

Сначала небольшое предисловие в честь сегодняшнего крупного юбилея. Оно напрямую связано с происхождением либеральной социологии Спенсера и поможет войти в контекст обсуждаемых проблем.

ВЕЛИЧИЕ И ОШИБКИ ЛЮДОВИКА XV

250 лет назад умер один из величайших европейских монархов - Людовик XV. Его смерть ознаменовала вползание Запада в полосу глубочайших революций, поэтому характер и итоги почти 60-летнего правления этого короля заслуживают внимания. Людовик XV вступил на трон в 1715 г. пятилетним ребенком (в этом качестве его держал на руках Петр I), поэтому долгое время Франция находилась в руках вороватых и развратных регентов. Затем до 1743 г. основные функции управления принадлежали кардиналу Флёри, после смерти которого Людовик XV правил единолично, но при активном участии своих фавориток. Разврат и роскошь двора он возвёл в принцип, что год назад кинолюбители могли лицезреть в фильме "Жанна Дюбарри".

Внешняя политика Людовика XV определялась постоянными войнами против то Австрии и Испании, то Англии и Пруссии. По итогу этих войн с 1763 г. Франция потеряла Канаду, Индию, большинство карибских и африканских колоний, окончательно опустошила свой бюджет и уступила пальму первенства на морях Британии, за что будут пробовать отыграться Людовик XVI и Наполеон I.

Россия была недолгой союзницей Франции только в годы Семилетней войны, до и после этого Людовик XV проводил последовательно антироссийскую политику, сколачивая из Швеции, Польши и Турции "санитарный кордон" против нашей страны, не желая отдавать нам Крым и Новороссию. Собственно, в наши дни Париж продолжает ту же самую политику.

Финансовая дыра приводила к постоянным острым конфликтам Людовика XV с либеральной оппозицией - парламентами (так в старой Франции назывались судебные органы, определявшие правомерность законов). В 1771 г. королю наконец-то удалось разогнать их и установить абсолютную власть, но сразу же после его смерти в 1774 г. парламенты были восстановлены, что дало будущей революции необходимый мотор. Топливом для этого мотора стали идеи просветителей: несмотря на запрет "Энциклопедии" и неоднократные сожжения их сочинений, вольтерьянство и руссоизм неуклонно набирали силу среди образованной публики в 1750-60-е годы. Людовик XV прозевал формирование отлученного от власти, не имевшего опыта управления страной, радикально настроенного "малого народа" - революционной интеллигенции, которая уже через 15 лет после кончины сурового короля ввергнет Францию в бездну. Безусловно, далеко не все процессы в стране зависели от воли монарха, однако очень многие ошибки, которые только можно было сделать, Людовик XV сделал. Вместе с ним в могилу сходила целая эпоха относительно стабильного просвещенного абсолютизма. Недаром Томас Карлейль начинает свою "Историю французской революции" именно с дня смерти Людовика XV.

Для понимания причин 24.02.2022 и того что будет происходить дальше важно осознавать пять аксиом:

1. То, что в результате предательства 1991 года российские западные рубежи оказались усечены до границ времен Царя Иоанна III является случайной флуктуацией. Результаты 500 лет российской истории не могут быть перечёркнуты единичным актом предательства. Тридцати летнее неестественное состояние юго-западных границ было обусловлено лишь слабостью России. Любая окрепшая Россия будет стремиться к своим естественным границам, обеспечивающим стратегическую безопасность для своих наиболее населённых и экономически значимых регионов.

2. Россия никогда не смириться с существованием у её границ геополитического образования, находящегося в вассальной зависимости от противников России и использующего энергию обращённых в янычар некогда русских людей, так как это геополитическое образование представляет экзистенциальную угрозу существования России. То, что значительную часть людей на отторгнутых от России территориях удалось убедить в том, что можно безнаказанно «плевать в колодец из которого пьёшь» и реализовывать враждебную России политику на исторически российских землях, говорит лишь о низком уровне исторического образования на этих территориях, а также о высокой степени подверженности населения информационным манипуляциям.

3. Русские люди, проживающие на территории, называемой на современных картах «Украиной», живут на своей земле, на которой столетиями жили их предки. Это для понаехавших из Галиции янычар являются чужими: русский язык, вера, культура, православные храмы, памятники, традиции и победы. Янычары всё это запрещают, сносят и разрушают потому что всё это для них чужое. «Если вам мешают памятники, если вам мешает язык, если вам мешают праздники, если вам мешает история, если вам мешают названия городов и улиц, то это значит, что вы строите свое государство на чужой территории.». Русские, проживающие на «Украине» подвергаются этноциду.

4. По «Украине» сейчас не существует объективной социологии, позволяющей судить о количестве ментально русского населения и о степени пророссийских предпочтений. Также как нельзя было бы считать достоверной социологию Геббельса времён оккупации региона силами нацистской Германии. Почти всё русское на отторгнутых территориях находится в скрытом состоянии и либо избегает участия в социологических опросах, либо даёт ответы, позволяющие избежать внимания репрессивных структур. Точно можно утверждать, что русского в этом регионе осталось больше, чем это кажется при взгляде через призму антироссийских медиа.

5. Никто кроме нас и российского государства не позаботится о русских людях, живущих в отторгнутом от России регионе. Сколько их осталось в регионе никто не знает. 50%, 40%, 30% населения? А если по каким-то регионам осталось меньше? Что это меняет? Что нам с ними делать? Оставить их один на один с этноцидом и дожидаться пока последнего русского не обратят в янычара и врага России? Русское общество очень эмпатично и особенно в среде российской интеллигенции сильны настроения наподобие: «как мы можем кому-то что-то навязать если там не любят Россию?». Эта эмпатия к чужим не должна строиться на пренебрежении своими. О янычарах есть кому позаботиться, в отношении них есть вполне конкретные планы у их создателей. А вот о русских не позаботиться никто, никто кроме нас самих. А если у кого-то есть сложности с расстановкой приоритетов между защитой своих и учётом интересов чужих, те могут изучить передовой опыт на примере политики США, Франции, Израиля, Азербайджана и т.д.

Евгений Андрущенко

Итак, обратимся к анатомии либеральной социологии позднего Герберта Спенсера. Вообще открывать первоисточники даже в виде сочинений заядлых врагов полезно: только так, например, можно узнать, что Адам Смит выступал за социальное государство с сохранением крестьянства на земле, а три либеральных кумира Поппер, И. Берлин и Коген жестко грызлись друг с другом. Что же мы узнаем из весьма откровенной книги позднего Спенсера "Человек против государства"? Она носит гибридный характер: отстаивая некую идеальную модель "старого либерализма" (которая, по словам самого Спенсера, не была никогда воплощена в жизнь и неизвестно, будет ли вообще), он жестко критикует реальный окружавший его в конце XIX в. "новый либерализм" (прямым продолжением которого является современный мир XX-XXI вв.).

Главный тезис Спенсера сводится к тому, что либерализм был призван снять все законодательные запреты и ограничения на личные права, свободы и на экономическую деятельность, которые были при старом консервативном режиме, но вместо этого воцарилась железная тирания парламентов, штампующих тысячи намного более диктаторских и мелочных законов, регламентирующих каждый чих и вздох человека и при этом не достигающих своих заявленных благих целей. Книга переполнена сотнями, если не тысячами мелких конкретных примеров неудачных и несовершенных законов, которые портили больше, чем были призваны улучшить. Эти примеры нужны Спенсеру для того, чтобы критиковать парламентаризм изнутри него самого. Самое поразительное здесь то, что либерал Спенсер присоединяется к консервативному тезису о том, что "избрание парламента народом" есть совершенно негодный аргумент, никоим образом не оправдывающий тиранию парламента и не дающий ему права принимать какие угодно регламентирующие законы, касающиеся всех. Поразительно здесь то, что до сих пор западные и лимитрофные плутократии правят обычно именно путем парламентской тирании, не изменившейся в своей сути со времен Долгого парламента и якобинского Конвента.

Спенсер - не консерватор, потому что он твердый атеист и не верит в божественное происхождение никакой власти: ни традиционных монархий, ни буржуазных парламентов. В этом радикальном отрицании политической теологии он - безусловный либерал. Но именно поэтому он встает на сторону антилиберального лагеря в уничтожающей критике парламентаризма, доказывая, что раз парламенты не ниспосланы свыше Богом, то они и не имеют права ничего диктовать в отношении прав и свобод людей, в отношении их жилья, работы и проч., кроме тех случаев, когда люди сами сознательно на это подписались ("выборы в парламент" ни в коем случае не являются таким подписыванием). В этой связи Спенсер выдвигает некоторые интересные аргументы в области учения о государстве и праве, прежде всего, учения о естественном праве. Посмотрим на них.

Прежде всего, Спенсер отвергает мифы Локка и Руссо об общественном договоре как нелепую лапшу на уши и признаёт, что такого договора не было, а государство выросло из силовых захватов полномочий сильными вождями в первобытную эпоху. Ссылаясь на немецких правоведов, Спенсер признаёт концепцию естественного права в том смысле, что великое множество безгосударственных, "первобытных" народов планеты Земля знали и знают право и собственность на ресурсы и угодья. То есть государство позже надстраивается над ними (в т.ч. впервые дает функцию защиты и безопасности), но эти базовые права не являются чем-то присущим государственной (или уж тем более капиталистической, "торговой") стадии развития, они были изначально и до государства. Следовательно, государство не может отнять естественные права, ибо никаким "общественным договором" они не передавались ему.

Однако Спенсер отнюдь не анархист, он признаёт необходимость на "военной" и "торговой" стадиях развития (тут он эволюционист) наличия государства и армии, равно как и его обязанности не допускать смерти граждан от голода, однако ограничивает сферу регламентации во всём остальном. Многие либералы в силу своей глупости не видели различия между государством и акционерным обществом или добровольным союзом; Спенсер эту разницу прекрасно видит и подчеркивает, что в добровольные ассоциации типа кооператива, товарищества садоводов или клуба охотников человек входит ради конкретных целей и задач, и если руководство общества не решает их, то он свободно уходит. Государство же не есть корпорация в этом смысле: она пожизненна и принудительна для всех; однако цели государства - это оборона (уточним тут, что Спенсер был противником колониальных и завоевательных войн), безопасность от преступников и минимальное обеспечение жителей; как только руководство государства (даже если это хоть трижды выбранный парламент) начинает предписывать что-то иное, что гражданам не нравится, это нарушает естественное право, и граждане не должны подчиняться. Строго говоря, здесь имеется сходство с консерватизмом XIX века (в т.ч. русским от Карамзина и Пушкина до славянофилов), который утверждал всевластие государства в сфере политики при его невмешательстве в сферу быта, хотя линия допустимого там проводилась, конечно, по другой горизонтали, чем у либерала Спенсера.

Спенсера возмущает, что тысячи актов английского парламента оказались попросту вредными, их последствия - губительными; эти акты постоянно то отменялись, то предавались забвению. Он призывал прекратить этот законодательный конвейер и перед принятием любого закона проводить многолетнюю экспертизу руками не депутатов-политиканов, а экспертов. Забавно, что Спенсер сам не понимает в упор, что он, будучи либералом, тем самым упраздняет столп либерализма, пилит сук, на котором сидит. Его аргументация не просто самокритична, но самоубийственна. В лице Спенсера старый либерализм вынужденно прибег к ряду консервативных аргументов (конечно, непоследовательных и бессистемных) и высек себя, как унтер-офицерская вдова.

Спенсер, конечно, наследовал линии французских либералов-индивидуалистов типа Констана, которые после 1815 года стали порицать французскую революцию за ее тоталитарное вовлечение народа в политику по античному полисному образцу и предлагать альтернативу - либерализм невмешательства для гедонизма сытых буржуазных индивидов. Безусловно, в конце XIX в. в эпоху монополизации капитала такая чепуха уже не могла котироваться нигде, поэтому Спенсер кричал в пустоту и сам это отчасти понимал, когда писал, что "эпоха еще не созрела" для принятия его программы невмешательства государства в жизнь индивидов и неизвестно, когда она вообще созреет. Но поскольку при этом он был непробиваемым эволюционистом и верил, что прогресс всё равно наступит, у него наступал когнитивный диссонанс с объективной британской реальностью, данной ему в весьма болезненных ощущениях, когда посланные либеральнейшим парламентом чиновники начинали ходить по домам и жестко предписывать, какой толщины должен быть кирпич в домах и сколько квадратных метров в комнате. И это еще 1884 год, а уж какой вой будет стоять в Британии в 1911-1912 гг. в эпоху директивных реформ Ллойд-Джорджа, до которых Спенсер не доживет...

Здравые зёрна в спенсеровской критике тоталитарного, тиранического вмешательства "либеральных" парламентских правительств в быт граждан и его защите "естественного права" против руссоистских доктрин общественного договора тонули в нерелевантных аргументах старого либерализма, от которых Спенсер был не в силах отказаться. Для выхода из теоретического болота ему бы следовало сделать тот шаг, который напрашивался сам собой: признать божественное происхождение естественного права (то, что сделает на нескольких гениальных страницах К.С. Льюис в следующую эпоху). Это дало бы твердую почву и для мечты Спенсера о том, чтобы решения и законы принимали не выбранные абы как депутаты, а некие неизбираемые по сути эксперты, знатоки, специалисты (верный путь к тому самому сословному обществу, которое Спенсер как либерал продолжал категорически отвергать).

Увы, есть мыслители, вплотную подошедшие к очень важным вопросам, но прошитые предрассудками и неспособные выпрыгнуть из своих шаблонов. Еще один яркий пример из 1880-х годов, помимо Герберта Спенсера - это Арнольд Тойнби-старший (дядя Арнольда Дж. Тойнби), автор великолепной книги по истории промышленного переворота. Сколь гениальна сама эта книга, столь же нелеп вывод в ее конца. Тойнби-старший, будучи близок к социал-демократии, верно и глубоко вскрыл язвы индустриального капитализма и оплакал уничтоженное им аграрное общество, но отверг рецепты консервативных революционеров Карлейля, Рёскина и Морриса и возложил надежды на "демократизацию" и "выборы" рабочих советов, т.е. самым жалким образом капитулировал перед буржуазно-либеральной геокультурой (акт грехопадения, который потом будут делать многие левые, не исключая и самого Валлерстайна).

Вообще, надо признать, либеральные доктрины жестко ограничивают последовательные ходы мысли, приводят многих мыслителей к самоцензуре. Упираясь в некую стену, они вдруг перестают размышлять и начинают говорить заученными лозунгами. Будь то Милль, Спенсер или Тойнби-старший - многие прогорели на этом. Последовательной диалектической мысли, доводящей до ultima ratio, до nec plus ultra, мысли радикальной в этимологическом значении (radix - лат. корень, ср. рус. редис) они не в состоянии осилить и смертельно боятся тех (будь то Флоренский, Лосев, Хайдеггер или Эвола), кто осиливает ее.

Собственно, Спенсер начал бить тревогу по тому же вопросу, по которому бьет тревогу и Такер Карлсон: либерализм вместо обещанных индивидуальных свобод принёс жесточайшие запреты, регуляцию и тотальную безликую диктатуру. Однако оба либерала, Спенсер тогда и Карлсон 140 лет спустя, не смогли понять, что при отказе от религиозно обоснованных понятий естественного права и божественной власти монарха ничего другого, кроме тоталитаризма по Руссо (в измененной версии - тоталитарной власти парламента), и не могло получиться. Либерализм "развязывал" ограничения старого порядка, чтобы "навязать" в тысячу раз больше суровых ограничений и запретов не из-за каприза или произвола отдельных лиц, а в силу своей внутренней логики диалектического саморазвития. "Я начинаю с безграничной свободы и заключаю безграничным деспотизмом" - формула Шигалёва снова и снова будет воспроизводиться в истории, пока не будет отринута её исходная посылка.

Отрицание же исходной посылки старого либерализма о "безграничной свободе индивида" возможно лишь при ясном отличении индивида от личности. Но Спенсер в упор не видел и не понимал личности, у него везде только атомарный "a man", который есть не что иное, как ницшевские "последние люди" и хайдеггеровский "das Man". Поневоле здесь вспоминаются слова Карсавина, что сущим несчастьем для западной философии была попытка построить философию личности на слове persona, означающем дословно лишь маску, личину (и конкретно - этрусскую маску волка, как мы уже писали).