Forwarded from Меряфутурист (Merjafuturisti)
Венды и меряне, католики/протестанты и православные.
Сегодня с Илкой Вокшаем обсуждали кейс вендов в Германии. Как видно по скрину, сегодня в Вендланде происходят процессы схожие с нашими в Верхневолжье, выражающиеся в интересе части населения к своей племенной истории. Славянское прошлое, полабский язык, мифология, история, топонимия, реконструкция, все это становится популярным у региональной интеллигенции в Бранденбурге и Мекленбурге.
А что там с полабским языком, кстати? Известно, что полабский вымер в XVIII веке, но немецкий пастор из Люнебурга Х. Хенниг в XVIII веке успел написать немецко-полабский словарь по записям одного из последних носителей полабского — Я. Шульце, старосты славянской деревни Зютен.
Почему никто в начале XVIII века не записал мерянский, исчезнувший приблизительно в тоже время что и полабский? Перенесемся на пару столетий раньше. XV век. Симон Грюнау прусский хронист, немецкий монах-доминиканец, автор «Прусской хроники» первого всеобъемлющего сочинения по истории Пруссии, составляет прусско-немецкий словарь.
XV век. По-мерянски в то время говорят не только в Галиче-Мерьском и Костроме, но даже еще в округе Ростова и Шуи (В Суздале уже вряд-ли). Где «Мерянская хроника», где мерьско-руський словарь? Их нет и не могло быть по причине самой «системы». Первые этнографические записи появляются уже в Российской империи во второй четвери-середине XVIII века, а более-менее планомерное исследование этнографии «инородцев», да и самих «великороссов» начинается только в первой половине XIX века. Не напиши Мельников-Печерский, на минуточку, сотрудник царского МВД (!) искоренявший заволжское старообрядчество, «Очерки мордвы», быть может, мы ничего бы не знали про Пурьгине-паза, моляны, кардо-сярко.
Московское священство никогда не интересовалось ни историей, ни языками, ни этнографией «инородцев» и «новокрещенов» (т.е. «великороссов»). Пожалуй, единственный историк Мерянии из духовного сословия это костромской протоиерей Михаил Диев (1794—1866) много писавший об этнографии нашего края, в его трудах можно почерпнуть информацию и об мерянской истории Заволжья.
Возникает естественный вопрос – почему?
Вопрос риторический. Мне пришла мысль, что это может быть связано с эксклюзивностью московского православия и инклюзивностью католицизма. В этой схеме Рим, в рамках своего прозелитизма, компромиссно описывает и признает «туземное», а Москва, нет. В основе католицизма лежит греко-римская традиция, традиция Описания мира, его классификации, его встраивания в латинский духовный «пакс романа», его центр – идея, которую, в частности, мы можем видеть в «Золотой булле» 1356 года (одна из конституционных основ Священной Римской империи), в статье 31, прямо признающей Империю — многонациональным образованием с «различными народами, отличающимися обычаями, образом жизни и языком».
В основе московского христианства лежит чисто политическая технология византизма. С её первостепенной заботой не о душе народов и племён, а о социальном теле «великого государства», об упрочении его организации, призванная обслуживать освоение новых территорий и пополнение подданных (холопов) московского царя. Всё подчинено идее безраздельного владычества светской, персоналистской имперской власти. В этом смысле это не совсем христианская религия, особенно уже в развитый имперский период, начиная с Петра I, когда церковью начал управлять Святейший Правительствующий Синод, действующий от имени императора.
Католицизм же, и вместе с ним его отколовшаяся часть — протестантизм, наоборот, несут в себе идею универсальной власти Духа, заботы о душе народов и племён, распространяющуюся над всеми, в том числе светскими властителями.
#меряконцепты
Сегодня с Илкой Вокшаем обсуждали кейс вендов в Германии. Как видно по скрину, сегодня в Вендланде происходят процессы схожие с нашими в Верхневолжье, выражающиеся в интересе части населения к своей племенной истории. Славянское прошлое, полабский язык, мифология, история, топонимия, реконструкция, все это становится популярным у региональной интеллигенции в Бранденбурге и Мекленбурге.
А что там с полабским языком, кстати? Известно, что полабский вымер в XVIII веке, но немецкий пастор из Люнебурга Х. Хенниг в XVIII веке успел написать немецко-полабский словарь по записям одного из последних носителей полабского — Я. Шульце, старосты славянской деревни Зютен.
Почему никто в начале XVIII века не записал мерянский, исчезнувший приблизительно в тоже время что и полабский? Перенесемся на пару столетий раньше. XV век. Симон Грюнау прусский хронист, немецкий монах-доминиканец, автор «Прусской хроники» первого всеобъемлющего сочинения по истории Пруссии, составляет прусско-немецкий словарь.
XV век. По-мерянски в то время говорят не только в Галиче-Мерьском и Костроме, но даже еще в округе Ростова и Шуи (В Суздале уже вряд-ли). Где «Мерянская хроника», где мерьско-руський словарь? Их нет и не могло быть по причине самой «системы». Первые этнографические записи появляются уже в Российской империи во второй четвери-середине XVIII века, а более-менее планомерное исследование этнографии «инородцев», да и самих «великороссов» начинается только в первой половине XIX века. Не напиши Мельников-Печерский, на минуточку, сотрудник царского МВД (!) искоренявший заволжское старообрядчество, «Очерки мордвы», быть может, мы ничего бы не знали про Пурьгине-паза, моляны, кардо-сярко.
Московское священство никогда не интересовалось ни историей, ни языками, ни этнографией «инородцев» и «новокрещенов» (т.е. «великороссов»). Пожалуй, единственный историк Мерянии из духовного сословия это костромской протоиерей Михаил Диев (1794—1866) много писавший об этнографии нашего края, в его трудах можно почерпнуть информацию и об мерянской истории Заволжья.
Возникает естественный вопрос – почему?
Вопрос риторический. Мне пришла мысль, что это может быть связано с эксклюзивностью московского православия и инклюзивностью католицизма. В этой схеме Рим, в рамках своего прозелитизма, компромиссно описывает и признает «туземное», а Москва, нет. В основе католицизма лежит греко-римская традиция, традиция Описания мира, его классификации, его встраивания в латинский духовный «пакс романа», его центр – идея, которую, в частности, мы можем видеть в «Золотой булле» 1356 года (одна из конституционных основ Священной Римской империи), в статье 31, прямо признающей Империю — многонациональным образованием с «различными народами, отличающимися обычаями, образом жизни и языком».
В основе московского христианства лежит чисто политическая технология византизма. С её первостепенной заботой не о душе народов и племён, а о социальном теле «великого государства», об упрочении его организации, призванная обслуживать освоение новых территорий и пополнение подданных (холопов) московского царя. Всё подчинено идее безраздельного владычества светской, персоналистской имперской власти. В этом смысле это не совсем христианская религия, особенно уже в развитый имперский период, начиная с Петра I, когда церковью начал управлять Святейший Правительствующий Синод, действующий от имени императора.
Католицизм же, и вместе с ним его отколовшаяся часть — протестантизм, наоборот, несут в себе идею универсальной власти Духа, заботы о душе народов и племён, распространяющуюся над всеми, в том числе светскими властителями.
#меряконцепты
