В канун 75-летия Победы стоит поговорить о Георгиевской ленточке. Да, той самой, которую уже привычно начали нести по кочкам либералы. Вновь доказывают, что лента не того цвета, что ее не было, что и Власов вот тоже… Не будем погружаться в эти спекуляции, которые нам навязывают специально. Об аксиомах не спорят. Речь о другом. Вот, де, много ленточек, слишком много. Мода, дескать…
Во-первых, уж лучше такая мода, чем мода на белую удавку на лацкане или цветной ношеный носок с дырами для глаз, натянутый на голову. А во-вторых... Я знаю многих очень патриотичных, глубоко чувствующих нашу трагическую историю людей, которые в эти дни не надевают ленту. Просто потому, что они слишком хорошо знают и понимают то, что произошло в 1941-1945 годах, чего нам всем стоили эти годы. Эта ленточка ничего не может добавить к их чувствам. То есть сначала чувства, потом атрибутика (если понадобится).
Однако огромное количество людей сегодня приобщается к тем или иным событиям, прежде всего, через атрибутику. Сначала лента, а уже потом чувства. Священник Александр Ельчанинов описывал этот закон применительно к религиозной жизни (а наше отношение к Победе во многом религиозно). «Надо прибегать к известным словам, жестам, знакам (крестное знамение, поклоны, коленопреклонения) для того, чтобы возбуждать и поддерживать в себе религиозную настроенность. Но, скажут, чего стоит эта настроенность, если она является результатом искусственных и внешних приемов? Но телесные и психические процессы тесно связаны между собой и взаимно влияют друг на друга, и ничего унижающего духовную жизнь нет в том, что - не всякие, - а символические позы и жесты влияют на духовную жизнь: все наше тело в его формах и линиях не случайно и священные и символические выражения и жесты влекут за собой духовно высокие состояния в душе и духе». «Каким образом телесные состояния могут влиять на дух?, - поясняет он далее. - Нормально, что мотор приводит в движение колеса; но бывает, что вялый негодный мотор никак не может начать работать, пока не станешь толкать автомобиль и вертеть колеса».
Применяя это к описываемой ситуации, становится понятным, что много лент не может быть. Именно так, надев ленточку, огромное количество людей начинает «толкать автомобиль и вертеть колеса», внешняя атрибутика пробуждает сердце, заставляет задуматься, пойти дальше, в глубины истории и памяти. Невозможно подсчитать, сколько людей, довольно мало знающих о войне, придя с праздника домой, начали читать серьезные художественные книги, мемуары, по-новому смотреть старые фильмы «В бой идут они старики», «Освобождение», «Белорусский вокзал», пошли на выставки и в музеи. Но, без сомнения, таких людей много, которые переосмыслили что-то из того, что раньше казалось незначительным, не важным, не имеющим отношения непосредственно к ним.
В заключение необходимо сказать, что ленточка искренна. Ни один человек не наденет ее, если не хочет. Я обратил внимание – их никто не бросает на землю, в урны, а если кто-то роняет и не замечает, другие немедленно подбирают. А это значит, что пройдет еще немного времени и начнет забываться то, что ее начали носить совсем недавно. Следующее поколение уже будет уверено, что так было всегда. Также как сейчас большинство людей не догадывается, что песни «Нам нужна одна Победа», «На безымянной высоте», «Журавли» или «На братских могилах не ставят крестов» созданы лишь через 20-30 лет после Победы и поют их именно как песни времен войны.
Поэтому ее не много. Памяти не может быть много.
Во-первых, уж лучше такая мода, чем мода на белую удавку на лацкане или цветной ношеный носок с дырами для глаз, натянутый на голову. А во-вторых... Я знаю многих очень патриотичных, глубоко чувствующих нашу трагическую историю людей, которые в эти дни не надевают ленту. Просто потому, что они слишком хорошо знают и понимают то, что произошло в 1941-1945 годах, чего нам всем стоили эти годы. Эта ленточка ничего не может добавить к их чувствам. То есть сначала чувства, потом атрибутика (если понадобится).
Однако огромное количество людей сегодня приобщается к тем или иным событиям, прежде всего, через атрибутику. Сначала лента, а уже потом чувства. Священник Александр Ельчанинов описывал этот закон применительно к религиозной жизни (а наше отношение к Победе во многом религиозно). «Надо прибегать к известным словам, жестам, знакам (крестное знамение, поклоны, коленопреклонения) для того, чтобы возбуждать и поддерживать в себе религиозную настроенность. Но, скажут, чего стоит эта настроенность, если она является результатом искусственных и внешних приемов? Но телесные и психические процессы тесно связаны между собой и взаимно влияют друг на друга, и ничего унижающего духовную жизнь нет в том, что - не всякие, - а символические позы и жесты влияют на духовную жизнь: все наше тело в его формах и линиях не случайно и священные и символические выражения и жесты влекут за собой духовно высокие состояния в душе и духе». «Каким образом телесные состояния могут влиять на дух?, - поясняет он далее. - Нормально, что мотор приводит в движение колеса; но бывает, что вялый негодный мотор никак не может начать работать, пока не станешь толкать автомобиль и вертеть колеса».
Применяя это к описываемой ситуации, становится понятным, что много лент не может быть. Именно так, надев ленточку, огромное количество людей начинает «толкать автомобиль и вертеть колеса», внешняя атрибутика пробуждает сердце, заставляет задуматься, пойти дальше, в глубины истории и памяти. Невозможно подсчитать, сколько людей, довольно мало знающих о войне, придя с праздника домой, начали читать серьезные художественные книги, мемуары, по-новому смотреть старые фильмы «В бой идут они старики», «Освобождение», «Белорусский вокзал», пошли на выставки и в музеи. Но, без сомнения, таких людей много, которые переосмыслили что-то из того, что раньше казалось незначительным, не важным, не имеющим отношения непосредственно к ним.
В заключение необходимо сказать, что ленточка искренна. Ни один человек не наденет ее, если не хочет. Я обратил внимание – их никто не бросает на землю, в урны, а если кто-то роняет и не замечает, другие немедленно подбирают. А это значит, что пройдет еще немного времени и начнет забываться то, что ее начали носить совсем недавно. Следующее поколение уже будет уверено, что так было всегда. Также как сейчас большинство людей не догадывается, что песни «Нам нужна одна Победа», «На безымянной высоте», «Журавли» или «На братских могилах не ставят крестов» созданы лишь через 20-30 лет после Победы и поют их именно как песни времен войны.
Поэтому ее не много. Памяти не может быть много.
Марши эсэсовцев на Украине, переименование улиц в честь фашистов, снос памятников советским воинам в бывших советских республиках – процесс одичания братьев по разуму идет уже не первый год и начался он именно тогда, когда распался Союз. То есть только сила и авторитет старшего брата удерживали этих от скатывания в дикость и скотство.
Почему так произошло? В начале 1990-х не только все бывшие союзники, но и многие регионы России и их руководители в качестве единственного топлива для укрепления общественного и личного, кабинетного, суверенитета использовали обвинения в адрес Москвы. Денег нет – Москва не дает. Рожь не растет – Москва вытоптала. Если в кране нет воды – кто выпил и так понятно. Ревностные коммунисты быстро стали ревностными же демократами, сохранив при этом все особенности коммунистического образа мысли и действий. Так, премьер Эстонии Ансип, сносивший в Таллине «бронзового солдата», в 1989 году, будучи на других должностях, жестоко подавил студенческую демонстрацию, участники которой выступали ... за независимость Эстонии от СССР.
Потом времена изменились. В России навели порядок. Большинство стран СНГ, хлебнув независимости и свободы с сильным привкусом нищеты, войн и безысходности, потянулись назад, к России. Украина пошла по пути, который пять столетий назад уже пытался пройти Великий Новгород – «хоть тушкой, хоть чучелом, лишь бы за бугор». Лишь бы не с Россией. Чем это тогда кончилось – известно. Прибалтика, получив независимость, ни дня не держала этот «зарытый скупостью и бесполезный клад» у себя, а тут же бросилась, держа ее на вытянутых руках, в Европу, в НАТО. Начались претензии. Сносили памятники, вчиняли России иски, требовали Новосибирскую область «где эстонцы валили лес», судили «оккупантов» - ветеранов войны.
За всем этим гамом как-то забылось, как правительства Прибалтийских стран в обмен на золото, территории, имущество царской России сдавали Красной Армии на верную смерть белогвардейцев в 1919-1920-х годах. Как в результате вхождения в состав СССР та же Литва получила более тридцати процентов нынешней территории. Как ненавидели «свободную, независимую власть» рабочие, крестьяне, интеллигенция в 1930-е годы. Как после войны «оккупанты», вкладывая огромные средства, превращали Прибалтику из отсталого аграрного в передовой индустриальный регион. Известно, что до войны опять же Литва ввозила в качестве главного предмета импорта спички и кирпичи, а после стала страной высокоточного машиностроения, электроники и кораблестроения. Там же самыми популярными профессиями были печник и шорник, а во дни «господства оккупантов» - оператор высокоточного оборудования, нефтехимик и кинорежиссер… Примерно те же истории были и с Украиной.
…Европа поглядывала на Россию, посмеивалась, подбадривала своих михрюток, щелкала по железной дурацкой шапке: «Молись за меня, бедный Николка». Прибалтийцы и украинцы старались, науськивали хозяина «вели их зарезать», дразнили и дразнят Россию. И принимают западную милостыню. Но, как говорил мудрейший Ибн-Хаким: «Нет ни одного злого дела и нет ни одного доброго, которое не отразилось бы на последующих поколениях, независимо от того, когда и где оно совершено… Не бывает ничтожных малозначащих дел, ибо из совокупности малых причин возникают великие следствия».
Почему так произошло? В начале 1990-х не только все бывшие союзники, но и многие регионы России и их руководители в качестве единственного топлива для укрепления общественного и личного, кабинетного, суверенитета использовали обвинения в адрес Москвы. Денег нет – Москва не дает. Рожь не растет – Москва вытоптала. Если в кране нет воды – кто выпил и так понятно. Ревностные коммунисты быстро стали ревностными же демократами, сохранив при этом все особенности коммунистического образа мысли и действий. Так, премьер Эстонии Ансип, сносивший в Таллине «бронзового солдата», в 1989 году, будучи на других должностях, жестоко подавил студенческую демонстрацию, участники которой выступали ... за независимость Эстонии от СССР.
Потом времена изменились. В России навели порядок. Большинство стран СНГ, хлебнув независимости и свободы с сильным привкусом нищеты, войн и безысходности, потянулись назад, к России. Украина пошла по пути, который пять столетий назад уже пытался пройти Великий Новгород – «хоть тушкой, хоть чучелом, лишь бы за бугор». Лишь бы не с Россией. Чем это тогда кончилось – известно. Прибалтика, получив независимость, ни дня не держала этот «зарытый скупостью и бесполезный клад» у себя, а тут же бросилась, держа ее на вытянутых руках, в Европу, в НАТО. Начались претензии. Сносили памятники, вчиняли России иски, требовали Новосибирскую область «где эстонцы валили лес», судили «оккупантов» - ветеранов войны.
За всем этим гамом как-то забылось, как правительства Прибалтийских стран в обмен на золото, территории, имущество царской России сдавали Красной Армии на верную смерть белогвардейцев в 1919-1920-х годах. Как в результате вхождения в состав СССР та же Литва получила более тридцати процентов нынешней территории. Как ненавидели «свободную, независимую власть» рабочие, крестьяне, интеллигенция в 1930-е годы. Как после войны «оккупанты», вкладывая огромные средства, превращали Прибалтику из отсталого аграрного в передовой индустриальный регион. Известно, что до войны опять же Литва ввозила в качестве главного предмета импорта спички и кирпичи, а после стала страной высокоточного машиностроения, электроники и кораблестроения. Там же самыми популярными профессиями были печник и шорник, а во дни «господства оккупантов» - оператор высокоточного оборудования, нефтехимик и кинорежиссер… Примерно те же истории были и с Украиной.
…Европа поглядывала на Россию, посмеивалась, подбадривала своих михрюток, щелкала по железной дурацкой шапке: «Молись за меня, бедный Николка». Прибалтийцы и украинцы старались, науськивали хозяина «вели их зарезать», дразнили и дразнят Россию. И принимают западную милостыню. Но, как говорил мудрейший Ибн-Хаким: «Нет ни одного злого дела и нет ни одного доброго, которое не отразилось бы на последующих поколениях, независимо от того, когда и где оно совершено… Не бывает ничтожных малозначащих дел, ибо из совокупности малых причин возникают великие следствия».
Amnesty International переназначила Навального на должность «узника совести». Очень по деловому. Прежний срочный контракт закончен, договор пересмотрен, условия поставлены, выполнены – можно назначать опять.
А ведь «узник совести» это особая, не побоюсь этого слова, порода человека. Она либо есть, либо нет. «Узник совести» не может быть бывшим, как собака не может быть «бывшим сеттером». И всякие там организации не могут назначать «узниками» - они должны просто свидетельствовать, что такой –то человек узник совести. И все.
А раз можно давать, потом отнимать, потом опять давать (где гарантия, что вновь не отнимут), то это просто должность. Навальный назначен на должность узника совести. Потом уволен с должности. Потом опять назначен. А должность это возможности, права, оклад, наконец. Даром только птички в клетке поют, но не узники совести в тюрьме.
Сам текст заявления Amnesty тянет на уездную пулитцеровскую премию. Полный набор ужастиков – «ненависть», «пытки», «исчезновения», «широкомасштабные репрессии», «военные преступления в Сирии» (Сирия, внезапно возникшая в заявлении следом за Навальным, очевидно, воспринимается Amnesty как большой коллективный ближневосточный Навальный). Интересен пассаж про «широкомасштабные репрессии». Штрафик, удар дубинкой и возможность посидеть в автозаке и постримиться – ЭТО они называют репрессиями? Что тогда было в СССР в 1930-е годы? Может, лучше тогда разобраться с терминами?
Дальше Amnesty запуталась – ведь ее задача объявить человека «узником совести», который является узником, но уж никак не совести. Никаких своих взглядов он не менял, ни от чего не отказывался (а ведь именно за прошлые грехи его попятили из узников). Поэтому придуман тонкий ход – «мы не поддерживаем взглядов и даже местами осуждаем, не поддерживаем его политическую программу», но пустите к нему врача и признайте его права. Какие права? Какого врача – их там был уже десяток. Что признать? Как это связано с неподдержкой взглядов? «Кто на ком стоял? Потрудитесь выражать свои мысли яснее». Но все грамотно. И не поддержали и поддержали одновременно.
Дальше еще интереснее. Оказывается, Навальный «был заключен в тюрьму не за какое-либо известное преступление, а за требование права на равное участие в общественной жизни для себя и своих сторонников». Мне вообще то последние пару лет казалось, что у Навального не только есть права на равное участие, но даже гораздо больше прав, чем хотелось бы и чем положено – вспомним абсолютную вседозволенность пациента. Так что это точно не к нам.
А в заключение небольшой список предыдущих узников того, чего у них никогда не было. Ну так, просто для финальной точки.
«Правозащитник» Пономарев.
Шпион Пасько.
Миллиардер-оппозиционер Немцов.
Идиот Яшин.
Фашист Лимонов.
Шпана из Pussy Riot
Маргинал Лоскутов.
Урод-видеоблогер Соколовский.
Это не считая тех, кого признавали «узниками совести» просто списочно.
Кампания для Навального вполне подходящая.
А ведь «узник совести» это особая, не побоюсь этого слова, порода человека. Она либо есть, либо нет. «Узник совести» не может быть бывшим, как собака не может быть «бывшим сеттером». И всякие там организации не могут назначать «узниками» - они должны просто свидетельствовать, что такой –то человек узник совести. И все.
А раз можно давать, потом отнимать, потом опять давать (где гарантия, что вновь не отнимут), то это просто должность. Навальный назначен на должность узника совести. Потом уволен с должности. Потом опять назначен. А должность это возможности, права, оклад, наконец. Даром только птички в клетке поют, но не узники совести в тюрьме.
Сам текст заявления Amnesty тянет на уездную пулитцеровскую премию. Полный набор ужастиков – «ненависть», «пытки», «исчезновения», «широкомасштабные репрессии», «военные преступления в Сирии» (Сирия, внезапно возникшая в заявлении следом за Навальным, очевидно, воспринимается Amnesty как большой коллективный ближневосточный Навальный). Интересен пассаж про «широкомасштабные репрессии». Штрафик, удар дубинкой и возможность посидеть в автозаке и постримиться – ЭТО они называют репрессиями? Что тогда было в СССР в 1930-е годы? Может, лучше тогда разобраться с терминами?
Дальше Amnesty запуталась – ведь ее задача объявить человека «узником совести», который является узником, но уж никак не совести. Никаких своих взглядов он не менял, ни от чего не отказывался (а ведь именно за прошлые грехи его попятили из узников). Поэтому придуман тонкий ход – «мы не поддерживаем взглядов и даже местами осуждаем, не поддерживаем его политическую программу», но пустите к нему врача и признайте его права. Какие права? Какого врача – их там был уже десяток. Что признать? Как это связано с неподдержкой взглядов? «Кто на ком стоял? Потрудитесь выражать свои мысли яснее». Но все грамотно. И не поддержали и поддержали одновременно.
Дальше еще интереснее. Оказывается, Навальный «был заключен в тюрьму не за какое-либо известное преступление, а за требование права на равное участие в общественной жизни для себя и своих сторонников». Мне вообще то последние пару лет казалось, что у Навального не только есть права на равное участие, но даже гораздо больше прав, чем хотелось бы и чем положено – вспомним абсолютную вседозволенность пациента. Так что это точно не к нам.
А в заключение небольшой список предыдущих узников того, чего у них никогда не было. Ну так, просто для финальной точки.
«Правозащитник» Пономарев.
Шпион Пасько.
Миллиардер-оппозиционер Немцов.
Идиот Яшин.
Фашист Лимонов.
Шпана из Pussy Riot
Маргинал Лоскутов.
Урод-видеоблогер Соколовский.
Это не считая тех, кого признавали «узниками совести» просто списочно.
Кампания для Навального вполне подходящая.
В детстве мы с бабушкой отдыхали под Ленинградом. Неподалеку от железной дороги она снимала небольшой дачный скворечник, который стоял в уголке двора старого, солидного, может быть еще дореволюционного дома. По вечерам хозяева иногда приглашали нас попить с ними чаю. Однажды за чайным столом вместе с нами оказался человек со значком «водитель дороги жизни». Я знал о ней, хотя и учился в начальных классах, а поскольку по школьному интересовался войной и всем, что с ней связано (дома даже лежало несколько позеленевших гильз, каска и пара осколков), я, найдя момент, попросил его что-нибудь вспомнить. «Ты знаешь, - сказал он, словно считая меня человеком, уже достаточно слышавшим о «дороге жизни», - мы никогда не говорили «дорога жизни», потому что она называлась «дорогой смерти». Ехали, сняв двери, чтобы можно было успеть выскочить, если машина начнет уходить под лед. И самое страшное даже не то, что машина перед тобой проваливается и вместе с людьми уходит под воду, а тебе надо рвануть вправо или влево и успеть объехать полынью. Страшно, когда видишь, как фары еще светят из под воды». Он же рассказывал о том, что на берегу Ладожского озера неподалеку от «трассы» всю зиму стояла лошадь. Сани, которые она везла, провалились под воду, она пыталась их вытянуть – и застыла. Замерзла и стояла страшным памятником всем погибшим, вехой на «дороге смерти».
Хорошо, что он рассказал. Хорошо, что я это услышал. Этот рассказ перевернул многие мои представления о войне. Стало понятно, чем окрашен подвиг каждого человека в те годы, как дорого мы приобрели эту победу, как много мы должны тем, кто остался подо льдом «дороги смерти», в окопах и блиндажах, под развалинами домов. Причем понимание это было не рассудочное, не рациональное, а понимание сердцем, всеми чувствами, всем мироощущением. Хорошо, что я услышал. Но ведь я мог узнать и больше, если бы я мог записать. От руки. Или на пленку. Или снять на камеру. Я не сделал ни того, ни другого, ни третьего и он унес с собой все остальное, что видел и знал. А значит, кроме меня больше о том, что он знал, не расскажет никто.
Раньше, когда ветеранов было много, когда они были везде, мы думали, что так будет всегда. Что они бессмертны как тот подвиг, который они совершили, как память, которую они хранят. Но постепенно они уходят. И вот прорехи в рядах оказались уже очень заметны. Их фронта уже почти нет. И если его не укрепить собой, нами, если их не заменить, то, поскольку природа не терпит пустоты, в эти ряды встанут те, кому подвиг наших ветеранов давно уже колет глаза. Как вообще всякий подвиг, совершенный в России. Так же, как труса всегда уязвляет доблесть, а неудачника и нытика – оптимизм и успех.
Но как это сделать? Надеть их ордена? Форму? Взять в руки старый ППШ? Тогда мы станем похожи на опереточных казаков или киношных георгиевских кавалеров. Все по-другому. Нужно слушать их. Слышать их. Запоминать все то, что они говорят. Можно и хорошо запомнить и даже записать на бумажку. Но это будет не то. Потому что нельзя записать, запомнить и, главное, передать интонацию войны, интонацию ее повседневности. Интонацию, пропитанную памятью о тех товарищах, соседях ветерана, которые ушли, не простившись, сгинули в фронтовых вихрях, исчезли в братских могилах, лежат и сегодня где то в лесах и болотах.
Ее можно только снять. Потому что когда слушаешь, нужно видеть глаза. Нужно терпеливо переждать, когда сквозь эти глаза будет вновь проплакано горе вечной утраты, которое так сильно, что его не сотрет никакое время. Нужно уметь расспросить, чтобы узнать то, что не написано ни в одной книге. Нужно потом сохранить.
Именно мы - первое «послевоенное» поколение, потому что когда уйдет последний ветеран, именно мы будем рассказывать о войне. Рассказывать так, как мы услышали. Именно нас будут спрашивать. А это значит, что мы ответственны перед страной и перед историей. Историей войны, которая будет такой, какой мы ее запомним.
Нужно снимать их воспоминания. Их самих. И сохранять. Ещё есть время. Немного, но есть.
Хорошо, что он рассказал. Хорошо, что я это услышал. Этот рассказ перевернул многие мои представления о войне. Стало понятно, чем окрашен подвиг каждого человека в те годы, как дорого мы приобрели эту победу, как много мы должны тем, кто остался подо льдом «дороги смерти», в окопах и блиндажах, под развалинами домов. Причем понимание это было не рассудочное, не рациональное, а понимание сердцем, всеми чувствами, всем мироощущением. Хорошо, что я услышал. Но ведь я мог узнать и больше, если бы я мог записать. От руки. Или на пленку. Или снять на камеру. Я не сделал ни того, ни другого, ни третьего и он унес с собой все остальное, что видел и знал. А значит, кроме меня больше о том, что он знал, не расскажет никто.
Раньше, когда ветеранов было много, когда они были везде, мы думали, что так будет всегда. Что они бессмертны как тот подвиг, который они совершили, как память, которую они хранят. Но постепенно они уходят. И вот прорехи в рядах оказались уже очень заметны. Их фронта уже почти нет. И если его не укрепить собой, нами, если их не заменить, то, поскольку природа не терпит пустоты, в эти ряды встанут те, кому подвиг наших ветеранов давно уже колет глаза. Как вообще всякий подвиг, совершенный в России. Так же, как труса всегда уязвляет доблесть, а неудачника и нытика – оптимизм и успех.
Но как это сделать? Надеть их ордена? Форму? Взять в руки старый ППШ? Тогда мы станем похожи на опереточных казаков или киношных георгиевских кавалеров. Все по-другому. Нужно слушать их. Слышать их. Запоминать все то, что они говорят. Можно и хорошо запомнить и даже записать на бумажку. Но это будет не то. Потому что нельзя записать, запомнить и, главное, передать интонацию войны, интонацию ее повседневности. Интонацию, пропитанную памятью о тех товарищах, соседях ветерана, которые ушли, не простившись, сгинули в фронтовых вихрях, исчезли в братских могилах, лежат и сегодня где то в лесах и болотах.
Ее можно только снять. Потому что когда слушаешь, нужно видеть глаза. Нужно терпеливо переждать, когда сквозь эти глаза будет вновь проплакано горе вечной утраты, которое так сильно, что его не сотрет никакое время. Нужно уметь расспросить, чтобы узнать то, что не написано ни в одной книге. Нужно потом сохранить.
Именно мы - первое «послевоенное» поколение, потому что когда уйдет последний ветеран, именно мы будем рассказывать о войне. Рассказывать так, как мы услышали. Именно нас будут спрашивать. А это значит, что мы ответственны перед страной и перед историей. Историей войны, которая будет такой, какой мы ее запомним.
Нужно снимать их воспоминания. Их самих. И сохранять. Ещё есть время. Немного, но есть.
В дни празднования Великой Победы хочется напомнить о партизане, ветеране Василии Кононове. С ним в своё время власти Эстонии делами примерно то, что Навальный делал с ветераном Игнатом Артеменко. У обоих ветеранов много общего. Не только участие в войне. Игнат Артеменко лишний раз показал нам всем, кто такой Навальный на самом деле. Василий Кононов показал всем нам, к чему пришло европейское правосудие, которое считалось эталоном справедливости. Напомню - ЕСПЧ, по сути дела, признал его военным преступником и отменил предыдущее решение ЕСПЧ, когда ветеран был оправдан и получил компенсацию.
Иными словами, более 10 лет назад в Европе, впервые после 1945 года, начали осуждать тех, кто победил во Второй Мировой войне. Сначала «не заметили» фашизм в Прибалтике (поглядывая в сторону России). Потом согласились со сносом памятников погибшим (порицая Россию за сопротивление). Потом осудили Василия Кононова (наплевав на Россию). Сегодня уже открыто нет - нет, да и заговорят о новом Нюрнберге, только для России. Уже требуют извинений, компенсаций, поклонов, унижений.
Напомню, что у нас это все уже было. Россия в саморазоблачительном порыве такими недугами переболела в середине 1990-х. Тогда стремление угодить Западу и согласиться со своим униженным положением было столь велико, что главная военная прокуратура (в обход управления по реабилитации) 23 апреля 1996 года реабилитировала фашистского генарала фон Панвица как жертву политических репрессий. Подчиненные жертве отряды (по словам самой жертвы) «продвигаясь от Брест-Литовска до Курска уничтожили ряд сел и деревень, разрушали советские города, убили большое число советских граждан и так же грабили мирных советских людей... Вместе с Панвицем оказалось реабилитировано еще 2500 фашистов и их пособников.
Однако потом, к счастью, наступили другие времена. И Панвица вернули в разряд убийц и насильников. Но не у нас. Там ситуация все напряженнее. Границы, поставленные в Нюрнберге (государственные, политические, этические) все чаще стремятся стереть то одни, то другие. Свободный, толерантный мир никак не вмещается в них. А поскольку главным гарантом сохранения решений Нюрнберга сегодня остается Россия (как и главным пострадавшим от фашизма), то все эти решения, все молчание по поводу нацизма в Прибалтике и на Украине, все это обращено прежде всего к нам. Снесем или нет? Согласимся или нет? Это проверка на прочность нашего слова, нашей истории.
Победить победителей - это главная задача сегодня у многих европейских политиков. Посмотрите, как она будет решаться в эти дни.
Иными словами, более 10 лет назад в Европе, впервые после 1945 года, начали осуждать тех, кто победил во Второй Мировой войне. Сначала «не заметили» фашизм в Прибалтике (поглядывая в сторону России). Потом согласились со сносом памятников погибшим (порицая Россию за сопротивление). Потом осудили Василия Кононова (наплевав на Россию). Сегодня уже открыто нет - нет, да и заговорят о новом Нюрнберге, только для России. Уже требуют извинений, компенсаций, поклонов, унижений.
Напомню, что у нас это все уже было. Россия в саморазоблачительном порыве такими недугами переболела в середине 1990-х. Тогда стремление угодить Западу и согласиться со своим униженным положением было столь велико, что главная военная прокуратура (в обход управления по реабилитации) 23 апреля 1996 года реабилитировала фашистского генарала фон Панвица как жертву политических репрессий. Подчиненные жертве отряды (по словам самой жертвы) «продвигаясь от Брест-Литовска до Курска уничтожили ряд сел и деревень, разрушали советские города, убили большое число советских граждан и так же грабили мирных советских людей... Вместе с Панвицем оказалось реабилитировано еще 2500 фашистов и их пособников.
Однако потом, к счастью, наступили другие времена. И Панвица вернули в разряд убийц и насильников. Но не у нас. Там ситуация все напряженнее. Границы, поставленные в Нюрнберге (государственные, политические, этические) все чаще стремятся стереть то одни, то другие. Свободный, толерантный мир никак не вмещается в них. А поскольку главным гарантом сохранения решений Нюрнберга сегодня остается Россия (как и главным пострадавшим от фашизма), то все эти решения, все молчание по поводу нацизма в Прибалтике и на Украине, все это обращено прежде всего к нам. Снесем или нет? Согласимся или нет? Это проверка на прочность нашего слова, нашей истории.
Победить победителей - это главная задача сегодня у многих европейских политиков. Посмотрите, как она будет решаться в эти дни.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Прекрасное напоминание о том, что Победа у нас общая.
Даниил Гранин.
«Сегодня мне и выпить-то за Победу не с кем. Однополчан в живых не осталось, все ушли. Вот раньше собиралась замечательная компания, мои фронтовые друзья - инженер-полковник Дон Булыжкин, подполковник Лев Игнатов, комбат Павел Литвинов, Саша Ермолаев и я, капитан Гранин. Никого уже нет на этом свете, кроме меня. А раньше регулярно встречались, выпивали, пировали. Первую рюмку поднимали в память о павших в боях. Это святое! 9 мая 1945 года застало меня в Ленинграде. Я уже вернулся с фронта. Не передать словами, что испытал, услышав известие о капитуляции гитлеровской Германии. Феерическое чувство! Ликовали все, совершенно незнакомые люди обнимались, целовались, плакали. Я до поздней ночи гулял с женой по городу, эмоции били через край. Картина всенародного праздника со слезами на глазах повторилась и через год, и через два. Город был усеян местами сборов ветеранов разных частей. Первая ДНО - Дивизия народного ополчения, в которой служил я, встречалась на Марсовом поле. Сначала приходило много народу, но солдаты продолжали умирать от полученных на войне ран, нас становилось все меньше, меньше, и через несколько лет на Марсовом поле 9 мая начали собираться не только сражавшиеся в Первой ДНО, но и ополченцы из других дивизий. По сути, это была целая армия! И мы безошибочно узнавали друг друга. Даже не однополчан, а тех, кто тоже стрелял.
- В каком смысле?
- В прямом. Совершенно четко отделяли воевавших на переднем крае, ходивших в разведку за линию фронта и поднимавшихся по команде в штыковую атаку от второго эшелона - тыловиков, штабников, разных помпотехов, интендантов, особистов и прочих товарищей.
- Как вы распознавали "стрелков"?
- Сложно объяснить... Интуитивно чувствовали своих. Конечно, помогали нашивки о ранениях, которые тогда носили на гимнастерках: золотистая полоска - тяжелое, темно-красная - легкое. Хотя не только это, было еще нечто неуловимое. Может, во взгляде. Или в походке. Не хочу гадать, но факт: мы распознавали один другого и шли брататься».
«Сегодня мне и выпить-то за Победу не с кем. Однополчан в живых не осталось, все ушли. Вот раньше собиралась замечательная компания, мои фронтовые друзья - инженер-полковник Дон Булыжкин, подполковник Лев Игнатов, комбат Павел Литвинов, Саша Ермолаев и я, капитан Гранин. Никого уже нет на этом свете, кроме меня. А раньше регулярно встречались, выпивали, пировали. Первую рюмку поднимали в память о павших в боях. Это святое! 9 мая 1945 года застало меня в Ленинграде. Я уже вернулся с фронта. Не передать словами, что испытал, услышав известие о капитуляции гитлеровской Германии. Феерическое чувство! Ликовали все, совершенно незнакомые люди обнимались, целовались, плакали. Я до поздней ночи гулял с женой по городу, эмоции били через край. Картина всенародного праздника со слезами на глазах повторилась и через год, и через два. Город был усеян местами сборов ветеранов разных частей. Первая ДНО - Дивизия народного ополчения, в которой служил я, встречалась на Марсовом поле. Сначала приходило много народу, но солдаты продолжали умирать от полученных на войне ран, нас становилось все меньше, меньше, и через несколько лет на Марсовом поле 9 мая начали собираться не только сражавшиеся в Первой ДНО, но и ополченцы из других дивизий. По сути, это была целая армия! И мы безошибочно узнавали друг друга. Даже не однополчан, а тех, кто тоже стрелял.
- В каком смысле?
- В прямом. Совершенно четко отделяли воевавших на переднем крае, ходивших в разведку за линию фронта и поднимавшихся по команде в штыковую атаку от второго эшелона - тыловиков, штабников, разных помпотехов, интендантов, особистов и прочих товарищей.
- Как вы распознавали "стрелков"?
- Сложно объяснить... Интуитивно чувствовали своих. Конечно, помогали нашивки о ранениях, которые тогда носили на гимнастерках: золотистая полоска - тяжелое, темно-красная - легкое. Хотя не только это, было еще нечто неуловимое. Может, во взгляде. Или в походке. Не хочу гадать, но факт: мы распознавали один другого и шли брататься».
Forwarded from СОЛОВЬЁВ
⚡️⚡️⚡️
ВОЙНА ЗА ПОБЕДУ | ПОЧЕМУ ЛИБЕРАЛЫ ТАК НЕНАВИДЯТ ПОБЕДУ?
В 21 00 начнём специальный стрим на YouTube канале СоловьёвLive
Не пропустите!
https://youtu.be/J8qJGH6cEF8
ВОЙНА ЗА ПОБЕДУ | ПОЧЕМУ ЛИБЕРАЛЫ ТАК НЕНАВИДЯТ ПОБЕДУ?
В 21 00 начнём специальный стрим на YouTube канале СоловьёвLive
Не пропустите!
https://youtu.be/J8qJGH6cEF8
Завтра весь день в моем канале будет посвящён Великой Победе. Документы, фото, мнения и многое другое. Всех с наступающим праздником.
Настал день Победы.
Сегодня надо повнимательнее вглядываться в те памятные следы войны, которые полустерты, но еще видны. Постоять у Вечного огня, потрогать камни дома 10 по Моховой, разрубленного пополам немецкой бомбой осенью 1941, замедлить шаг у ДОТа в Ясенево, а, подходя к Манежной по праздничной Тверской, вспомнить, что дома справа и слева облицованы красным гранитом, из которого должен был быть сделан памятник победившему фашизму на месте уничтоженной Москвы.
Надо постараться ощутить тяжесть цены этой Победы. А для этого нужно просто вспомнить, что в битве за Берлин погибло несколько десятков тысяч человек. И постараться представить, что это такое - пройти четыре года войны, все пережить и везде выжить для того, чтобы быть убитым на ступенях Рейхстага за день, за час до Победы.
Находясь сегодня рядом с ветеранами, стоит подумать о том, что это люди совершенно особые. И их эта «особость» и коренное отличие от нас в том, что они ставили перед собой задачи, которые сегодня мы не решаемся даже вообразить. Они до винтика разбирали огромные заводы, грузили на платформы, перевозили их за тысячи километров, чтобы через полтора месяца завод опять начал работать. Они выигрывали битвы, они в блокадном Ленинграде писали научные книги и слушали симфонии, они готовы были умирать в 18 лет и гибнуть в последний день войны за полчаса до Победы. Они согласились с тем, что у них не было молодости со всеми ее радостями и прелестями, с тем, что сначала нужно победить, а потом восстановить страну. А уж потом жить для себя.
И они победили. Победили тех, кто казался непобедимым, победили, когда все было против них, когда у врага все было лучше, когда все было расписано и разложено по полочкам. У врага действительно все было лучше – техника, оружие, стратегия, тактика, выучка. Все, кроме людей. А мы победили. Победили именно потому, что наши люди воевали против заранее установленных правил. Воевали против планов, вопреки вражеской логике, согласно которой за колхозы, взорванные церкви, репрессированных соседей и родных, за бедность, за Сталина никто не пойдет воевать. Как можно? А они пошли. Пошли за Родину, которая для них была своей, родной и близкой, привычной и понятной. Пошли, потому что были выше личных счетов, колхозов и неурожаев. Потому что свою страну меряли не уровнем житейского спокойствия и безмятежности, а близостью к собственной душе, возможностью и дальше жить по-своему и разбираться со своими утеснителями тоже самим, без посторонней помощи. Немцы начали это понимать уже в первые недели войны. И самым страшным врагом для них были даже не пушки и танки, а неизвестный солдат, который продолжал стрелять в них в Брестской крепости спустя 10 месяцев после начала войны.
А ведь скоро наступит тот день Победы, который мы встретим без них. Совсем без них. Представьте, какой это будет странный и непривычный день. Они уйдут. Но, уходя, они оставят этот день нам. Вместе с фронтовыми треугольниками, орденами, медалями, фотографиями. И попросят хранить «дабы не престала память родителей наших и свеча бы не угасла». Мы, конечно, пообещаем и даже сами поверим в эти обещания. Но ведь проверить они не придут. И если мы не будем и дальше отмечать этот день, не будем помнить, радоваться и плакать, не будем слышать их голоса, значит, этот день станет иным. И наши дети будут думать, что так и нужно, так и было и должно быть. А наши внуки… Над этим стоит подумать.
С Днём Победы!
Сегодня надо повнимательнее вглядываться в те памятные следы войны, которые полустерты, но еще видны. Постоять у Вечного огня, потрогать камни дома 10 по Моховой, разрубленного пополам немецкой бомбой осенью 1941, замедлить шаг у ДОТа в Ясенево, а, подходя к Манежной по праздничной Тверской, вспомнить, что дома справа и слева облицованы красным гранитом, из которого должен был быть сделан памятник победившему фашизму на месте уничтоженной Москвы.
Надо постараться ощутить тяжесть цены этой Победы. А для этого нужно просто вспомнить, что в битве за Берлин погибло несколько десятков тысяч человек. И постараться представить, что это такое - пройти четыре года войны, все пережить и везде выжить для того, чтобы быть убитым на ступенях Рейхстага за день, за час до Победы.
Находясь сегодня рядом с ветеранами, стоит подумать о том, что это люди совершенно особые. И их эта «особость» и коренное отличие от нас в том, что они ставили перед собой задачи, которые сегодня мы не решаемся даже вообразить. Они до винтика разбирали огромные заводы, грузили на платформы, перевозили их за тысячи километров, чтобы через полтора месяца завод опять начал работать. Они выигрывали битвы, они в блокадном Ленинграде писали научные книги и слушали симфонии, они готовы были умирать в 18 лет и гибнуть в последний день войны за полчаса до Победы. Они согласились с тем, что у них не было молодости со всеми ее радостями и прелестями, с тем, что сначала нужно победить, а потом восстановить страну. А уж потом жить для себя.
И они победили. Победили тех, кто казался непобедимым, победили, когда все было против них, когда у врага все было лучше, когда все было расписано и разложено по полочкам. У врага действительно все было лучше – техника, оружие, стратегия, тактика, выучка. Все, кроме людей. А мы победили. Победили именно потому, что наши люди воевали против заранее установленных правил. Воевали против планов, вопреки вражеской логике, согласно которой за колхозы, взорванные церкви, репрессированных соседей и родных, за бедность, за Сталина никто не пойдет воевать. Как можно? А они пошли. Пошли за Родину, которая для них была своей, родной и близкой, привычной и понятной. Пошли, потому что были выше личных счетов, колхозов и неурожаев. Потому что свою страну меряли не уровнем житейского спокойствия и безмятежности, а близостью к собственной душе, возможностью и дальше жить по-своему и разбираться со своими утеснителями тоже самим, без посторонней помощи. Немцы начали это понимать уже в первые недели войны. И самым страшным врагом для них были даже не пушки и танки, а неизвестный солдат, который продолжал стрелять в них в Брестской крепости спустя 10 месяцев после начала войны.
А ведь скоро наступит тот день Победы, который мы встретим без них. Совсем без них. Представьте, какой это будет странный и непривычный день. Они уйдут. Но, уходя, они оставят этот день нам. Вместе с фронтовыми треугольниками, орденами, медалями, фотографиями. И попросят хранить «дабы не престала память родителей наших и свеча бы не угасла». Мы, конечно, пообещаем и даже сами поверим в эти обещания. Но ведь проверить они не придут. И если мы не будем и дальше отмечать этот день, не будем помнить, радоваться и плакать, не будем слышать их голоса, значит, этот день станет иным. И наши дети будут думать, что так и нужно, так и было и должно быть. А наши внуки… Над этим стоит подумать.
С Днём Победы!
Советское слово. Ежедневная газета советской военной администрации в Германии. Берлин. Карлсхорст.
Задачей газеты было бороться против проявлений фашистской идеологии в ней помещалась переписка с управлениями и отделами СВАГ (Советская военная администрация в Германии), управлениями СВА федеральных земель и провинций, комендатурами советских войсковых частей и подразделений по вопросам присылки материалов для печати и проверки фактов, изложенных в статьях и письмах, присланных в редакцию.
Советская военная администрация в Германии (СВАГ) — орган военной администрации, созданный 6 июня 1945 года и заменивший органы государственного управления в советской зоне оккупации Германии. СВАГ была отделена от оперативного командования войск и напрямую подчинялась Совету народных комиссаров. Штаб-квартира СВАГ размещалась в Карлсхорсте. Администрация осуществляла непосредственное управление советской зоной оккупации Германии с 1945 года вплоть до образования Германской Демократической Республики в 1949 году.
Задачей газеты было бороться против проявлений фашистской идеологии в ней помещалась переписка с управлениями и отделами СВАГ (Советская военная администрация в Германии), управлениями СВА федеральных земель и провинций, комендатурами советских войсковых частей и подразделений по вопросам присылки материалов для печати и проверки фактов, изложенных в статьях и письмах, присланных в редакцию.
Советская военная администрация в Германии (СВАГ) — орган военной администрации, созданный 6 июня 1945 года и заменивший органы государственного управления в советской зоне оккупации Германии. СВАГ была отделена от оперативного командования войск и напрямую подчинялась Совету народных комиссаров. Штаб-квартира СВАГ размещалась в Карлсхорсте. Администрация осуществляла непосредственное управление советской зоной оккупации Германии с 1945 года вплоть до образования Германской Демократической Республики в 1949 году.
Ежегодно на День Победы (и после него и до него) в среде «желудочно-половых космополитов» возникает тема изнасилованных советскими солдатами в Берлине немецких женщин. Как правило, разговор на эту тему идет эмоциональный, без фактов и логики. Давайте коснемся этой темы иначе – посмотрим, как это выглядит при обращении к фактам и мнениям.
Начнем с того, что сюжет о непременных изнасилованиях был вброшен еще в феврале 1945 года Гитлером, который говорил гауляйтерам: «То, что эта еврейская чума будет творить с нашими женщинами, детьми и мужчинами – самое ужасное из всего, что человеческий разум способен выдумать». Еще ранее Гитлер говорил о том, что поражение в войне означает гибель немецкого народа и, прежде всего, женщин.
Так что почва была подготовлена.
Когда советские войска приближались к Берлину весной 1945 года, многие немцы бежали, значительное количество кончало с собой, но были и такие, кто сознательно совершал провокации, подтверждая сразу же появившиеся слухи об «изнасилованиях». Так, крестьянин Брюндель и его тесть Кунц из деревни рядом с городом Брюэлем зверски убили свои семьи, после чего изувечили тела женщин и детей так, словно их изнасиловали и убили советские солдаты. Затем они бежали. В 1962 году это стало известно, убийц поймали, они сознались, что хотели свалить свое преступление на советские войска и были казнены по приговору суда. Таких случаев было немало.
Закончилась война. Но эта животрепещущая тема несколько десятилетий, как ни странно, практически не существует в общественном поле. Примечательно, что она была актуализирована и приобрела широкий размах только в 1992 году благодаря феминистке Хельке Зандер.
Стоит напомнить, что это было время, когда российская власть готова была каяться перед кем угодно и за что угодно.
Западная «наука» откликнулась на эту готовность немедленно и стала готовить общественное мнение. В указанном году Зандер сделала «исследование», в котором, что характерно, рассматривала только Берлин и только советских солдат, как виновников изнасилований. В основу работы она положила множество «воспоминаний» найденных ею «жертв» – можете себе представить, как точны воспоминания спустя почти 50 лет.
Но самое интересное состоит в том, что по подсчетам Зандер, в Берлине советскими солдатами было изнасиловано 2,9 млн женщин, в то время как все женское население Берлина в 1945 году составляло около 1,4 млн человек. Надо ли говорить о том, что это «исследование» до сих пор пользуется большой популярностью.
Еще одна подробность. Из всех западных исследований на эту тему почти исчезают американцы, англичане и французы. Хотя американские и французские войска, как пишет М.Гербхардт, «массово насиловали немок» (по ее подсчетам, число жертв приближается к миллиону), тем не менее «на сегодняшний день этот факт почти неизвестен». Надо же, какая странность.
Дальше больше: «В коллективной памяти гораздо более живы картины «братания»: женщины и девушки, клеившиеся к первому же попавшемуся американскому солдату ради сигареты или пары нейлоновых чулок, либо даже просто потому, что здоровые американцы были в их глазах привлекательнее, чем потрепанные войной немецкие мужчины. Говорили, что американцам понадобилось 6 лет, чтобы победить немецких солдат, а чтобы получить немецкую женщину, им нужен был один день и плитка шоколада». Неудивительно, что к 1946 году треть американских солдат страдала венерическими болезнями. Но и об этом тишина. Зато советские солдаты… и т.д.
И последнее. За изнасилования женщин противника как солдат, так и офицеров в Советской Армии расстреливали сразу же по выяснению обстоятельств. Если же расстрел не происходил сразу, то преступника ожидало пять лет лагерей. То есть оценка насилию, которое происходило, уже тогда давалась вполне определенная. И об этом нужно помнить, прежде чем повторять любимые навальнятами мантры.
Начнем с того, что сюжет о непременных изнасилованиях был вброшен еще в феврале 1945 года Гитлером, который говорил гауляйтерам: «То, что эта еврейская чума будет творить с нашими женщинами, детьми и мужчинами – самое ужасное из всего, что человеческий разум способен выдумать». Еще ранее Гитлер говорил о том, что поражение в войне означает гибель немецкого народа и, прежде всего, женщин.
Так что почва была подготовлена.
Когда советские войска приближались к Берлину весной 1945 года, многие немцы бежали, значительное количество кончало с собой, но были и такие, кто сознательно совершал провокации, подтверждая сразу же появившиеся слухи об «изнасилованиях». Так, крестьянин Брюндель и его тесть Кунц из деревни рядом с городом Брюэлем зверски убили свои семьи, после чего изувечили тела женщин и детей так, словно их изнасиловали и убили советские солдаты. Затем они бежали. В 1962 году это стало известно, убийц поймали, они сознались, что хотели свалить свое преступление на советские войска и были казнены по приговору суда. Таких случаев было немало.
Закончилась война. Но эта животрепещущая тема несколько десятилетий, как ни странно, практически не существует в общественном поле. Примечательно, что она была актуализирована и приобрела широкий размах только в 1992 году благодаря феминистке Хельке Зандер.
Стоит напомнить, что это было время, когда российская власть готова была каяться перед кем угодно и за что угодно.
Западная «наука» откликнулась на эту готовность немедленно и стала готовить общественное мнение. В указанном году Зандер сделала «исследование», в котором, что характерно, рассматривала только Берлин и только советских солдат, как виновников изнасилований. В основу работы она положила множество «воспоминаний» найденных ею «жертв» – можете себе представить, как точны воспоминания спустя почти 50 лет.
Но самое интересное состоит в том, что по подсчетам Зандер, в Берлине советскими солдатами было изнасиловано 2,9 млн женщин, в то время как все женское население Берлина в 1945 году составляло около 1,4 млн человек. Надо ли говорить о том, что это «исследование» до сих пор пользуется большой популярностью.
Еще одна подробность. Из всех западных исследований на эту тему почти исчезают американцы, англичане и французы. Хотя американские и французские войска, как пишет М.Гербхардт, «массово насиловали немок» (по ее подсчетам, число жертв приближается к миллиону), тем не менее «на сегодняшний день этот факт почти неизвестен». Надо же, какая странность.
Дальше больше: «В коллективной памяти гораздо более живы картины «братания»: женщины и девушки, клеившиеся к первому же попавшемуся американскому солдату ради сигареты или пары нейлоновых чулок, либо даже просто потому, что здоровые американцы были в их глазах привлекательнее, чем потрепанные войной немецкие мужчины. Говорили, что американцам понадобилось 6 лет, чтобы победить немецких солдат, а чтобы получить немецкую женщину, им нужен был один день и плитка шоколада». Неудивительно, что к 1946 году треть американских солдат страдала венерическими болезнями. Но и об этом тишина. Зато советские солдаты… и т.д.
И последнее. За изнасилования женщин противника как солдат, так и офицеров в Советской Армии расстреливали сразу же по выяснению обстоятельств. Если же расстрел не происходил сразу, то преступника ожидало пять лет лагерей. То есть оценка насилию, которое происходило, уже тогда давалась вполне определенная. И об этом нужно помнить, прежде чем повторять любимые навальнятами мантры.
Награды деда. Военврач. Подполковник. Ушёл на войну из Киева именно тогда, когда «Киев бомбили и нам обьявили, что началася война». Победу встретил в Праге. Ранения и контузии. Бабушка в 1920-х годах работала в Ташкенте с Лукой Войно-Ясенецким, в войну врач в эвакуации. Имела две медали.
С праздником вас! Как жаль, что очень о многом я не успел вас спросить.
С праздником вас! Как жаль, что очень о многом я не успел вас спросить.
Жуков, Монтгомери и Эйзенхауэр. Тост в честь награжденных.Берлин, 1945 год. После окончания войны было принято решение наградить орденом Победы военачальников союзных войск. Указом от 5 июня 1945 года «за выдающиеся успехи в проведении боевых операций большого масштаба, в результате которых была достигнута победа Объединённых наций над гитлеровской Германией» были награждены фельдмаршал Монтгомери и генерал Эйзенхауэр. Орден «Победа» с № 14 был вручен Монтгомери, № 13 — Эйзенхауэру. Также им были вручены ордена Суворова I степени.