«Как раз в это время Знайка увидел в стороне от дорожки космический сапог, который Пончик сбросил с ноги, когда бежал из пещеры в ракету.

– Друзья, мы на верном пути! – воскликнул Знайка, показывая сапог. – Наша находка доказывает, что Незнайка и Пончик проходили здесь. Не мог же сапог сам собою попасть сюда. Будем продолжать поиски.

Вскоре Тюбику удалось обнаружить второй космический сапожок Пончика.

– Второй сапог! – закричал Тюбик, размахивая найденным сапогом.
Знайка и все остальные поспешили к нему.

– Обе наши находки говорят о том, что скоро мы обнаружим и самого обладателя этих сапог, – сказал Знайка. – Вперёд, друзья!»

Несомненно.

У Пушкина - день рождения.

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.

Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.

— Вот счастье! вот права...

Сегодня день рождения Пушкина.

По этому случаю фрагмент из моего рассказа «Экскурсия»:

«- Начнем с того, что вы любите повторять, что я самый великий поэт, что я ваше всё – ах, какая глупая, нелепая фраза, - а сломали дом, где я родился, исковеркали дом, где жил после свадьбы, сожгли мою усадьбу, все здесь разорили и разграбили, а теперь говорите, что это все моё и удивляетесь, что я не узнаю. Но Бог с ними, с домами. У многих из нас нет ни дома, ни даже могилы – не это главное. Главное это ремесленное, языческое отношение и ко мне и к моей поэзии, отношение, которое у вас видно буквально во всем и с которого, собственно, все и началось. То есть все то, что и отняло у меня дом. Говоря «вас», я, разумеется, имею в виду не именно вас, мадам, а еще целую армию служак, что сделали любовь ко мне своей профессией. Именно на этой так называемой любви у вас стоит вся критика, вся наука, вся школа. Важно здесь то, что в этом отношении никогда не было, ни моего голоса, ни лица, ни шагов, ни привычек, ни слабостей ... одним словом, меня самого, а были только мои слова, зачастую сказанные вообще не вам.

Он выразительно посмотрел на Нину Васильевну и продолжал:

- Мало того, живой я был вам непонятен и даже противен. Именно поэтому вы меня высушили, покрыли лаком, насадили на булавку, превратили квартиру в гербарий и стали показывать всем, как энтомологи, уверяя, что я живой. Оглянитесь – здесь, в этом доме, который вы называете моим, во всех комнатах, у парадных дверей стоят грубые и брезгливые женщины, чтобы следить за обычными, не притворяющимися людьми. Везде веревочки, таблички, надписи - ни на один стул нельзя сесть, нельзя дотронуться не только до моих вещей, но даже до обычных дверных ручек, подоконников, занавесок. Любого посетителя непременно предупреждают, чтобы он говорил шепотом, как на погосте, а лучше, чтоб не говорил вовсе, словно от обычных, живых разговоров здесь могут выцвести гардины или покоробиться мебель. А тогда, при мне, здесь было так весело, легко, было столько народу. Я люблю шумную, суетливую, разноцветную жизнь, а вы захватили мой дом и превратили его в склеп, наполненный уездной скукой, где все молчат, зябнут, вздыхают, оглядываются, а женщины ходят на носках, чтобы не стучать каблуками.

- Господи! Что вы говорите? Что вы говорите? Вы с ума сошли!

- Правду! Истую правду! И я в здравом уме! – резко и зло крикнул Пушкин, но тотчас же побледнел, и продолжал горячо, стуча ладонью по столу:

- А эти ваши коллеги-литературоведы, эти бездарности, все эти Инны Николаевны да Валерии Сергеевичи, замы и замши, с какой-то мутной дрянью вместо лиц, рыщут от утра до ночи по статьям и книгам, чтобы в угоду вам изругать и разделать под орех еще одну статью или главу, в которой есть хоть что-то новое и талантливое. А всех этих мальчиков и девочек с чистыми глазами, с потрепанными книжками, в отличие от вас умеющих удивляться, которые ходят сюда, ко мне домой, а не в гости… За кого вы их держите? За декорацию, они у вас для мебели. Как только они приходят, вы и ваши тюремные смотрители следите за ними во все глаза, чтобы они не водили с собой идеи, ничего не трогали, ни к чему не прислонялись, ни на что не садились, ходили по указателям, а лучше бы их тут не было вовсе, чтобы от их взволнованного дыхания, от искреннего блеска глаз не тускнела позолота, которой вы так густо меня покрыли».

Ко дню рождения Пушкина…

Знаменитое четверостишие Пушкина из стихотворения "Памятник", известное всем со школьной скамьи, высеченное на постаменте памятника поэту на Пушкинской площади. Мало кто обращает внимание на то, что текст написан по новой орфографии, без "ятей" и "твёрдых знаков", в то время, как памятник установлен в 1880 году. Это отражение идеологической борьбы вокруг данного стихотворения Пушкина, борьбы, продолжавшейся почти 100 лет.

Первоначальный текст четверостишия выглядел именно так, как сейчас. Но В.Жуковский, разбиравший после смерти Пушкина его рукописи, боясь, что цензура в таком виде стихотворение не пропустит, сам стал цензором поэта. В результате четверостишие зазвучало так:

И долго буду тем народу я любезен,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что прелестью живой стихов я был полезен
И милость к падшим призывал

Первые две строчки этого четверостишия и были вырезаны на пьедестале памятника с правой стороны, что хорошо видно на фото.

Уже после революции М.Цветаева писала в одной из своих статей: «Несмытый и несмываемый позор. Вот с чего должны были начать большевики! С чем покончить! Но лже-строки красуются. Ложь царя, ставшая ныне ложью народа».

В 1937 году желание Цветаевой исполнилось. К 100 летию со дня смерти Пушкина старый текст срубили с постамента, поверхность отшлифовали, камень вокруг новых букв вырубили на глубину три миллиметра, что создало светло-серый фон для текста. Кроме того, вместо двустиший высекли четверостишья, а устаревшую грамматику заменили современной. Позже памятник покинул своё место на Тверском бульваре и переехал через улицу, где стоит и ныне на месте колокольни уничтоженного Страстного монастыря.