⚡️Сегодня день Воздушно Десантных Войск⚡️.

Несколько интересных подробностей.

⭕️2 августа 1930 года под Воронежем был выполнен первый десант, в котором участвовали 12 парашютистов-красноармейцев. С этого момента ВДВ и существуют.

⭕️Иногда аббревиатуру ВДВ шутливо расшифровывают как «Войска дяди Васи» в честь Василия Филипповича Маргелова — Героя Советского Союза, первого командующего Воздушно-десантными войсками, «десантника № 1», хотя когда он начинал службу, ВДВ ещё не было, а свой первый прыжок он совершил лишь в 40-летнем возрасте. Генерал-полковник (впоследствии генерал армии) Маргелов был командующим ВДВ в 1954-1959 и 1961-1979 годах и именно он по сути сделал десантные войска элитой вооружённых сил СССР. Именно при Маргелове ВДВ получили голубые береты и тельняшки.

⭕️Знаменитая эмблема ВДВ появилась в 1955 году, когда по инициативе Маргелова был объявлен конкурс на лучший эскиз. Большую их часть выполнили сами десантники, в итоге набралось более 10 тысяч работ. Победительницей стала Зинаида Бочарова, начальник чертёжного отдела штаба Воздушно-десантных войск.

⭕️Сделать тельняшку обязательным предметом обмундирования десантников Маргелов решил ещё в 1960-е годы. Этому воспротивился тогдашний главнокомандующий ВМФ адмирал Горшков, считавший, что тельняшка должна принадлежать только морякам. В конце концов был придуман компромисс - сейчас тельняшки ВДВ и ВМФ различаются по цвету — у десантника тельняшка бело-голубая, у моряка — бело-синяя. Официально тельняшка вошла в гардероб десантника в 1969 году, хотя к тому моменту уже больше 10 лет её выдавали новобранцу после первого совершённого прыжка.

⭕️Берет у десантников появился в 1967 году с подачи генерала Ивана Ивановича Лисова, заместителя Маргелова. Первоначально рассматривались три варианта цвета — зелёный (как защитный), малиновый (потому что в армиях ряда стран у десанта были приняты береты малинового или каштанового цвета) и голубой (как символ неба). Первый вариант был отброшен сразу, второй был рекомендован как элемент парадной формы, третий — для повседневного ношения. Впервые десантники надели береты (и тельняшки) на парад 7 ноября 1967 года, причём это были береты малинового цвета. Тогда же дебютировала и тельняшка. Год спустя войска ВДВ стали массово переходить на береты небесного цвета. Наконец приказом № 191 Министра Обороны СССР от 26 июля 1969 года голубой берет был утверждён как парадный головной убор для ВДВ.

⚡️С праздником причастных⚡️.

Хотелось бы ещё раз поговорить по поводу очень широко применяемого сегодня аргумента «патриотической» гопотой против своих противников «А ты почему не на фронте?" «А ты это из окопа говоришь/пишешь?»

Им кажется, что это вопрос, убивающий наповал и любая попытка ответить на него лишь усиливает ошеломляющий эффект и оставляет в бесспорном выигрыше вопрошающего.

Однако ответ на этот вопрос есть и не один (в том числе и ответ в форме вопроса) и этих ответов не нужно стесняться.

Начнём с того, что никому (особенно телеграмной патриогопоте) никто не давал права приставать к кому угодно с вопросами. На такого рода вопросы человек отвечает тем, кто имеет право их задавать. В данном случае это государство. Но государство (вот оказия) таких вопросов не задает в принципе – оно берет и призывает на фронт без лишних разговоров тех, кого считает нужным и тогда, когда это нужно.

И тут важно понимать некоторые детали.

У меня часто в эфирах бывают военные. Настоящие, а не «военные эксперты», коим несть числа в тылу. Среди этих военных и герои России типа Апти Алаутдинова и обычные добровольцы. И вот что интересно - никто из них и никогда на задавал подобный вопрос. Потому что они точно знают на него ответ. А он состоит в том, что полноценное функционирование страны в дни военных действий не менее важно. Страна должна получать хлеб, бензин, одежду, люди должны учиться и работать. Во времена Великой Отечественной ученики получали аттестаты, колхозники сеяли хлеб, в филармониях исполняли музыку Шостаковича, ученые (тот же Лихачев или Комарович) писали книги, писатели писали повести, режиссеры снимали фильмы. И никто не кричал: «Почему Лихачев и Шостакович не на фронте?». А почему не кричали? Потому что те, кто на фронте, понимали, что они воюют не только для того, чтобы разбить врага, но и для того, чтобы Шостакович мог писать музыку, учитель учить, а колхозник сеять. Говорят, Бернарду Шоу как то задали этот вопрос: «А почему ты не на фронте, не сражаешься за цивилизацию»? «А потому что я и есть цивилизация, за которую сражаются», - ответил он.

Таким образом, мы приходим к бесспорному выводу, что вопрос «почему не на фронте» задают именно те, кто сидит далеко от фронта, собирает деньги, строчит в телеграм и этим вполне исчерпывается лихорадочная жажда фронтовой деятельности. То есть задают этот вопрос именно те, кто не на фронте и, что самое главное, задают его дебилы, которые не понимают всего того, что описано выше.

Кстати, коли уж мы задаем вопросы… Вот вопрос: «Почему же они сами не подают пример?» Спросите и услышите: «Позовут – пойду».

Прекрасно.

То есть все их «патриотические» вопли, реляции, требование СМЕРШа, террора, виселиц, самого страшного возмездия врагу не способны вынести их в окоп. То есть все это должен сделать кто-то другой (пойти на фронт), а для них самих это возможно лишь по особому приглашению. «Зов Родины» хорошо слышен только когда он зовет в кассу или за указаниями к кураторам, так ведь? То есть когда страна зовет к защите Родины, но не называет твое имя, она зовет кого угодно, но не тебя. Помню, как споря с одним священником о сути миссионерской работы, я сказал «Апостол Павел говорил…» и привел цитату. И был восхищен ответом: «Но он же не вам это говорил». Так и здесь.

То есть вопрос «А почему ты не на фронте» всегда исходит от дебила, труса и проходимца. А, значит, ответ на него должен быть краток – указывается тремя словами направление и это указание сопровождается по возможности резкими словозаменительными движениями, которые «томов премногих тяжелей»…

После чего по реакции увидите, как точно вы ответили.

Исторический музей получил коллекцию редких предметов, связанную с российскими десантными войсками

Ко Дню ВДВ коллекционер и политолог Никита Томилин передал Историческому музею коллекцию, связанную с историей российских десантных войск, сообщает ТАСС.

«В фонды музея переданы учебник М. Забелина "Парашютное дело" (1934 год), фотографии парашютистов ВДВ Советской Армии, сделанные в 1960-е годы, редкий знак инструктора-парашютиста, офицерские погоны ВДВ СССР, нож строповый, редкая зимняя маска и оригинальное фото учений на аэродроме в Тушино 1949 года», говорится в сообщении.

Известный психиатр Чезаре Ломброзо встречался с Львом Толстым в 1897 году. Об этой встрече он оставил очень интересные и подробные воспоминания. Он вспоминал, как спорил с Толстым, задавал вопросы. Среди прочего, Ломброзо писал: «Я видел совершенную невозможность говорить с ним, не раздражая его, о некоторых предметах и особенно о том, что у меня больше всего лежало на сердце, — убеждать его, например, в справедливости теории «прирождённых преступников», которую он упрямо отрицал, хотя он, как и я, лично видел такие типы и описывал их. Но тут между нами возвышалась духовная стена, которая мешала нам понимать друг друга. Стена эта заключалась в его изумительном утверждении, что ни моя, ни прочие теории уголовного права не объяснили ещё, на чём человеческие общества основывают своё право наказывать преступника…. Он оставался глухим ко всем этим доводам, насупливал свои страшные брови, метал на меня грозные молнии из своих глубоко сидящих глаз».

Толстой, вспоминая встречу, был более лаконичен:

«15 августа 1897. Ясная Поляна.
Продолжаю работать. Подвигаюсь. Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок».

Пользуясь печальным случаем, хочу предупредить - никогда, ни при каких обстоятельствах и никого не просил и не прошу рекламировать мой канал, равно как не размещаю рекламу других каналов.

Прислали из какого - то канала.

Внук предателя, персонаж Чота Ржу, как говорил Саша Чёрный, «прекрасен и ясен, как дрозд».

«Не продаются…»

Ну - ну…

Литературный сюжет налицо:

Карандышев. А вот я взяток не беру.
Огудалова. Да вам их и не дает никто. Вот кабы вам давали, да вы не брали - это другое дело...

Возможно и не продаются. Только вот некоторые драпают в Штаты после начала СВО, потому что «режим хуже чем сталинский». Это, конечно, другое. Поэтому у подростка в затянувшемся пубертате Чота Ржу в горле ржаньё не застревает.

Ржёт, ржёт …

Кроме того, Чота Ржу простодушно полагает, что «продаться» - это сделать нечто сервильное, после чего получить на руки кожаный тяжёлый позвякивающий мешочек с золотыми дублонами. Насмотрелся подростковых фильмов про пиратов.

А вот сделать нечто сервильное,; подлизаться; гадить в угоду вышестоящим на других и получить за это ничего не значащее звание «члена ОП» от сомнительных субъектов из АП это другое. Это «заслуженная награда». Это «оценили». Это «заметили».

Теперь что касается «Сотникова». Чота Ржу книгу не читал, фильм тоже не смотрел. Иначе, возможно, запомнил бы, что Сотникова повесили именно потому, что не нашли на него выхода и подхода к нему.

Что не читал и не смотрел - неудивительно.

Если круглыми сутками читать только то, что за «вышепушкина» Прилепина наляпали негры Елены Шубиной, будешь писать только такие тексты.

Про тошнотворный набор банальностей в конце даже говорить не хочется. Когда я служил в армии, наш командир радовал нас на учениях откровениями «ночью видно значительно хуже чем днём» и «один дом тонет, два лома, как правило, тоже». Мы страшно хохотали.

Сейчас видеть это противно и гадко.

С любопытством наблюдаю возгонку национализма на всех уровнях. Причем национализма хохломского, плоского и размалеванного, как жостовский поднос. Причем ему уже почти никто не сопротивляется, напротив…

Здесь нужно понимать несколько принципиальных вещей. Национализм опасен для государства, а для такого государства как Россия, где живут сотни национальностей, он смертелен. Национализм всегда является в минуты слабости, это симптом стремления к упрощению и вульгаризации, показатель отсутствия серьезной стратегии.

Но тогда зачем он государству? Дело в том, что наше государство давно осознало опасность национализма и решило вопрос с ним просто - чтобы не выросло погромного опасного национализма, надо его перманентно имитировать. Тогда рано или поздно возникнет сообщество ручных, пиротехнических и ни на что серьезное не способных националистов. Именно поэтому кормили Баркашова и Поткина, закрывали глаза на Просвирнина, аккуратно поощряли «Память», разрешали «Русские марши», прощали националистический эпатаж политикам.

И вакцина национализма сработала – вместо погромов администраций националисты громили прилавки с помидорами, а вместо «правительство в отставку» кричали «Россия для русских». И власть и они сами точно знали, что это невозможно, а, стало быть, «кричи теперь, не кричи теперь – кирпичи теперь». Всем хорошо. То есть это был бунт сытого мещанства, даже внешне мажущегося под охотнорядских купчиков, завсегдатаев «Стрелен» и «Яров» - островские Мокии Парменычи да Василии Данилычи, бородки клинышком, косоворотки, серебряные часовые цепочки, «потрафляем, «таперича», «чтоб тебе повылазило», и полная разнузданность кабацких нравов и идолопоклонство». В качестве иллюстрации достаточно взглянуть на Холмогорова.

Так что это понятно. Но…

Национализм - идеология, которая открыто провозглашает неравенство. Причем неравенство по крови, то есть которое нельзя исправить. А поскольку национализм, как мы видели, есть обслуга власти, то он не отстраненно констатирует принадлежность тех или иных к «коренной» нации, а назначает их, приписывает к нации. Соответственно, можно получить «коренную национальность» в награду, а, значит, можно быть и развенчанным, изгнанным из нации.

Соответственным образом назначаются и виновные в бедах нации. Так, например, мне за последний год неоднократно приходилось слышать, что все, у кого фамилии на «ко» («ко» мне это тоже относится) суть тайные враги, а, следовательно, должны быть взяты на карандаш. Возражения и даже документы не принимаются, а любой сторонний защитник немедленно записывается в те же враги и всё.

Есть и еще одна серьезная проблема. Национализм кардинально противоречит христианству, ибо «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но всё и во всём — Христос» (Кол. 3:11). Иустин Философ говорил: «Христиане не отличаются от других людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют где-либо особых городов, не употребляют какого-либо необыкновенного наречия и ведут жизнь, ничем не отличную от других людей». Поэтому, как говорил отец Даниил Сысоев «национализм реально не способен к сплочению русских людей».

Однако все эти новоявленные Пуришкевичи непременно (и демонстративно) подчеркивают свою православность. И вот здесь возникает серьезная трудность – для преодоления фундаментального противоречия между национализмом и христианством на помощь призывается язычество, ибо последнее позволяет сохранить националистическую амбивалентную картину мира, обосновать разделение на чистых и нечистых.

Оязыченное «наше» православие рано или поздно противопоставляется «их» либеральному католицизму, а потом закономерно звучит: «Христос был славянином с Дона». Стихийный национализм требует стихийную же, природную религию, примитивную и вульгарную, но удобную и развеселую со скоморохами, идолами, пьяной дракой и погромом. Христианство, стремящееся к небу, насильно приземляют и всаживают, как идола, в целину. А дальше прямо по Хлебникову, незаметно, но все сильнее «Перун толкает разгневанно Христа».

Вещи очевидные.

Не стало Ирины Мирошниченко.

Посмотрите (пересмотрите) «Старый Новый год». В память.

Вечную.

Представим себе группу молодых, а также весьма зрелых людей. Они заурядны, бескультурны, не обладают никакими талантами, ничего не читают, но, тем не менее, много лет «самовыражаются» - пишут стихи, прозу и издают их как Бог на душу – небольшими книжечками, мизерными тиражами и примитивным оформлением. Ровно на те деньги, которых достаточно, чтобы доставить себе это неприхотливое удовольствие. Когда-то в легендарном книжном магазине «19 октября» целый стеллаж был занят такими непрезентабельными книжками на серой оберточной козьеножечной бумаге – современной поэзией и прозой, а некоторые авторы, получив на руки тираж, ставили автографы и пристраивались в публичном месте (часто – в подземном переходе) с табличкой «книга с автографом автора».

И вдруг случается история с Донбассом. Для них ровно по схеме, озвученной авангардистом Бойсом: «В следующем столетии у каждого будут свои 15 минут славы». И они понимают, что с минимальной затратой сил и времени можно именно сейчас достичь славы не в искусстве, а в политическом дискурсе, но подав это как победу в искусстве. Ситуация и старшие либеральные товарищи (у которых большинство из них было на подсосе), давно научившиеся извлекать деньги и лайки из политической конъюнктуры, подсказывают им способ завладеть вниманием СМИ: надо поменять критерии так, чтобы бездарность оказалась талантом. Эта формула обещала великие блага и она явилась основополагающим руководством ко всей деятельности новоявленных юных и уже несвежих, юзаных «творцов».

Все дальнейшее было естественно и неотвратимо. Нахрап, кумовство, агрессивное шпанистое бескультурье, дискредитация настоящих фронтовых поэтов и писателей («Полевому было очень легко» «Симонов ничего не создал»), нужные знакомства, плотный круг «своих», по которому гоняются хвалебные рецензии, восторги, репосты, лайки...

Предыдущие годы и весь либеральный опыт свидетельствовал в их пользу, что стихосложение дело с крайне размытыми профессиональными и эстетическими рамками, не говоря уже о том, что на все возражения был универсальный аргумент «Он на Донбассе бывает» и “Про Донбасс пишет». И любой сомневающийся в величии, любой критик сразу оказывался в оппозиции не слабому и заурядному стихотворцу, коих сегодня не сеют, не жнут - сами родятся, а ни много ни мало – героям Донбасса, всему патриотическому дискурсу.

Стремление быть замеченными, обласканными, признанными, желание околачиваться в приемных АП, на фуршетах, выставках и презентациях (то есть развиваться в инкубаторе, а не на воле) сколотило из них кружок, в котором ни один посторонний, то есть талантливый, не может существовать. Вместо того, чтобы учиться быть талантливыми, совершенствоваться, страдать и томиться над листом бумаги, они стали публично возводить бездарность в ранг гениальности, совершать подмену. Сочиняя плохие стихи, они заявляют о себе, как о новых Симоновых и Твардовских и выворачивают вверх дном критерии и правила, так чтобы эти стихи считались хорошими. Примерно так, как делал коллективный Бурлюк сто лет назад:

«Оязычи меня щедро, ляпач!..»

Ляпачи покровительственно оязычили тех, кому очень хочется сказать что-то, да нечего. Помогают издаваться, раскручивают. Но не идут новые Твардовские. Не идут и все тут.

Потому что плохо. Бездарно. Матерно - заборно. Суконно. Скучно. Примитивно (напоминаю – никто ничего не читал – некогда, надо стишки строчить). Потому что не Твардовские. Потому что сильно отдает уличной частушкой и подъездными куплетцами в духе «А когда помрешь ты, милый мой дедочек, а когда ж помрешь ты, сизый голубочек?», исполняемыми под раскленную гитару, уляпанную гдровскими переводными картинками с женскими лицами.

Но учиться они не торопятся. Напротив, открыто заявляют, что раз народ не читает их опусы, то это плохой народ, невежественный, некультурный, непатриотичный. Что надо бы заставить читать их стихи. То есть делают ровно то, что всегда делали якобы ненавидимые ими либералы.

Кстати, у либералов была ещё одна важная задача - не позволить появиться настоящей литературе. Талантливой и яркой.

У этих задача та же самая.

Посвящается всем, кто жизнерадостно смакует видео прилетов вражеских беспилотников на потеху неприятелю. Хайп, он же сиюминутный и «подписота» — явление проходящее. Понятно, что на патриотизме ножи нижегородских кузнецов не впаришь, проще засунуть совесть куда подальше и подарить врагу перемогу, променять интересы страны на лайки. СВО — это звездный час самозваных экспертов и военблогеров, рано или поздно оно закончится, а тухлый запах б..ядства не выветрится.

В эти дни в 1914 году началась и разгоралась Первая Мировая война – явление в ХХ веке особенное. Огромные массы людей безоговорочно поверили, что за техникой будущее, что она откроет всем невероятные перспективы и кардинально изменит жизнь к лучшему. Никто не подумал, что с ее помощью убивать других будет еще легче и привычнее, что она откроет и ворота концлагерей и двери крематориев.

Потому что мало кто понимал, что делать, как выйти из кризиса, подобного современному, а война всегда возможность все изменить кардинально, отчаянно рискнуть в надежде на то, что выход, которого никто не видит, появится сам, когда жертвы будут слишком велики. Тот самый Бог, что умер, не выдержит, воскреснет, сжалится и отворит волшебную дверцу, спрятанную за куском старого холста, на котором написано «Верден», «Ипр» и другие названия, и сегодня знакомые каждому европейцу с детства.

Рискнули. Тем самым открыли эпоху скептицизма, упадка духа, неверия в силу мысли и разума. Если Бог умер, то обращаться больше не к кому и надежда только на силу собственного интеллекта, мысли, слова. Но лучшие умы Европы, блестящие интеллектуалы, философы, художники слова и скульпторы образа, не смогли договориться и за них все решили солдаты. И за несколько десятилетий ХХ века убили больше людей, чем за всю историю человечества.

Поэтому победителей в той войне не было. Она была проиграна всеми. Никто не ликовал, облегчения не наступило, тяжелейшая операция не вылечила больного, а лишь ухудшила его положение, поставив под вопрос все ценности минувшего столетия и целесообразность наступившего. Это хорошо видно у Шпенглера, Вебера, Гуссерля, Хейзинги, Лессинга, Манна, Фромма, Камю, Ремарка и десятков других писателей, историков и философов, которые в тысячный раз задавали вопрос «Почему???», пытались понять, как стало возможно то, что произошло, как мы, «мудрецы и поэты, хранители тайны и веры», убили миллионы людей? Поскольку война не решила проблем, они немедленно вернулись после ее окончания, стремление к реваншу, в смеси с отчаянием и обидой стало тем зерном, из которого немедленно начала расти новая война, ставшая неизбежной еще за 30 лет до своего начала.

До сих пор в Европе Первая Мировая война считается более важным и значимым событием, нежели Вторая Мировая, ибо именно первая война сформировала духовный и политический климат большинства европейских стран. Первая Мировая война увековечена в сотнях памятников, мемориальных досок, в тысячах томов воспоминаний. У нас про Великую Отечественную говорят «в каждой семье есть участники войны», у них так говорят только про Первую Мировую. В западной археологии есть целое направление, изучающее и восстанавливающее событийные ряды и топографию Первой Мировой войны. Память о войне видна везде – на улицах, площадях, в семейных альбомах. России же с памятью о Первой Мировой войне не повезло. В годы, когда списать в небытие можно было сотни тысяч людей, тысячи храмов, сотни городов и сел была списана и Первая Мировая война. На десятки лет о ней забыли. Поэтому ничего ни у кого не болит.

А на Западе болит. И почувствовать ИХ боль, нет ничего лучше двух великих книг – Ремарка «На Западном фронте без перемен» и Хемингуэя «Прощай, оружие». «Допустим, что мы останемся в живых; но будем ли мы жить?», - рассуждает герой Ремарка. «Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает… Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки», - говорит Хэмингуэй. Стоит перечитать (или прочитать), думая в это время о войне.

Москва. 1937 год. Кузнецкий мост.

«Разгар репрессий».

Вспомните либеральное описание этого времени - пустые улицы, лица, искаженные страхом и ненавистью, нищета, выживание. Люди двигаются короткими перебежками - от ларька к подворотне, а мимо на «чёрных Марусях» носятся злобные нквдшники, хватают всех, кто ближе и тащат в подвалы Лубянки (благо, недалеко), где, хохоча, глумятся над жертвами, упиваясь безнаказанностью. Половина сидит - половина охраняет, трусость и сервильность пронизывают общество …

Посмотрите на этих людей, вглядитесь в лица.

Через четыре года они будут насмерть стоять против врага и остановят его. Эти самые «трусы» остановят. И будут перевозить заводы из одного конца страны в другой и находить в себе силы читать, слушать музыку, писать книги.

Они. Эти самые люди. Что идут сейчас, в 1937 году по Кузнецкому мосту.

Навальному дали 19 лет за создание экстремистского сообщества.

Мне очень жаль графомана Прилепина, который так жестоко лишается своих друзей. Он в отчаянии и пишет по поводу приговора, едва удерживая дрожь в руках:

«С середины 90-х годов мне выпала честь общаться с людьми, которые за так, то есть за бесплатно, ходили на митинги, взламывали колонны ОМОНа, садились в тюрьму и достойно сидели там, иногда очень долго.

Ситуация начала меняться в «нулевые». И я помню, что именно Навальный был первым камнем преткновения. Алексей — мой сотоварищ, я был бы счастлив называть его своим другом, но сейчас у него таких друзей выстроится очередь: многие хотят быть причастны к тому, что имеет вкус человеческого героизма, человеческой трагедии, человеческой истории. Так что сойдёмся на том, что у нас были с ним общие дела совершенно очевидного толка: нам не нравилась власть в России.

Опыт общения с Навальным всегда, неукоснительно убеждал меня в одном: это очень честный человек, который действительно думает то, что говорит, и живёт так, чтобы его жизнь соответствовала произносимому им. Потом, конечно, он был — извините за прошедшее время, но я действительно рассказываю о том, что было — итак, он был едва ли не единственным настоящим демократом из числа известных мне: никакого снобизма, открытость, порядочность, и отсутствие всех этих их, кажется, врождённых и неистребимых патологий: когда за каждым кустом мерещатся нацисты, а за поругание пресвятой толерантности тебя могут засунуть в мешок и утопить в собственной слюне.

Потом Навальный являл собой идеальный образец политика нового типа: русское лицо, европейские манеры, умение подать себя и держать себя. Понятно, что в открытой политической борьбе — с эфирами и дискуссиями — конкурентов у него и не было бы; ну, почти не было бы…. Он не звездил, он вёл себя скромно, хотя у нас звёздная болезнь у большинства начинается с куда меньшими исходными данными.

…И вот, имея такое о нём представление, я с какого-то времени в среде своих знакомых и даже друзей стал натыкаться на мнение о том, что Лёша — очень хи-итрый парень, что у него всё-о-о схвачено, что он — «проект».

Нет, я ни на мгновение не усомнился, как и прежде, в честности Навального — однако как-то понемногу сам стал говорить, что всё обойдётся, что срок, наверное, будет условный, что Навальный умело играет на конфликте интересов внутри Кремля, и шахматную партию свою видит, как минимум, на три хода вперёд — он политик, он это умеет. Так я говорил…

…и заигрался в это.

Потому что всё оказалось совсем иначе и куда проще.

Лёша чуть набычившись, трезво и с безупречным мужеством пошёл на таран. Что-то он там, быть может, просчитывал, на что-то, быть может, рассчитывал — но главный его расчёт всё равно был на себя: я обязан это делать — и я буду это делать, потому что кто если не я. Только так.

Но среди нас, Бог ты мой, почти никто уже не верит в такие мотивации! «Просто так не полезет никто!» — так звучит в бетоне выбитый закон нашего миропонимания. А если он лезет, унижая тем самым наше личное достоинство — значит, он ушлый. А оказалось так, что он — нормальный. Такой, какими все мы по мере возможностей должны были бы стать. Но не стали.

Но всё равно ужасно стыдно.
О, как мне хочется, чтоб и сегодня кто-нибудь из нас выбил этот цинизм: «Ну, пусть посидит… Всё не просто так…».

Есть Божий суд. И всякого, кто сейчас такое говорит, будут бить раскалённой железной линейкой по губам. Но есть ещё самые главные персонажи этой истории. Объяснившие нам, что перед законом все равны. Что сказать в ответ? Явись нам, Закон. Пусть они тоже ответят по Закону.
В ответ на пять лет Навальному они вполне могут получить пять тысяч пятьсот пятьдесят пять лет по совокупности совершённых дел. Кто-то в этом сомневается?»

Видите, как убивается Прилепин. Пожалуйста, посочувствуйте ему сегодня. Для него приговор Навальному большая личная утрата. Поддержите его. Дайте какую-никакую литературную премию что ли. Или маршала присвойте. Срочносбор объявите в пользу Прилепина. А то так и инфаркт схватить недолго.

В общем, поддержите. Не звери, чай.

⭕️УТРО Z на СоловьёвLIVE
"РОССИЯ ПРОВОДИТ СПЕЦОПЕРАЦИЮ НА УКРАИНЕ"

С 7.00 до 11.00

Сегодня в программе:

‼️ Обстановка «за лентой».
‼️Благочестивое воровство.
‼️ Электронное голосование.
‼️ Китай VS США.

И другое.

🎙в студии -

⚡️БОРИС ЯКЕМЕНКО⚡️.

В гостях:

⭕️Армен Гаспарян.

⭕️Дмитрий Журавлёв

⭕️Рафаэль Ордуханян

⭕️Юрий Тавровский

⭕️Александр Дудчак

⭕️Юрий Кнутов

📺Телеканал СоловьёвLIVE смотрите на бывших частотах Euronews, в Смарт ТВ, в приложениях Смотрим и Winkа, а также в телеграм https://t.iss.one/SolovievLive

Стал замечать у «патриотической» литературной гопоты аргумент в защиту своего мата - тот самый, который всегда использовала всякая мразь типа Быкова и прочих либеральных частушечников.

«А Пушкин тоже писал матерные стихи».

Метод не новый - не возвышаться до классиков, а унижать до себя, равняться с ними не в гениальности, а в пороках, «пускать в могилы гной собственного разложения» (с) – это методология всех деятелей «современного искусства». Но, пользуясь случаем, хотелось бы посмотреть внимательнее, что там на самом деле с матом и непристойностями у Пушкина.

Итак...

⁃ все, что считается у Пушкина «непристойным» – это т.н. «лицейская лирика», но знаменит он не ей.

⁃ у 97% лицейских стихотворений отсутствует автограф.

⁃ сам Пушкин, редактируя лицейскую лирику, решил, даже отредактировав, из 51 стихотворения не публиковать 34.

⁃ при жизни Пушкина ни одно из этих стихотворений опубликовано не было - все они появились в печати не раньше начала 1860-х годов и то за границей (в Лондоне и Берлине).

⁃ «Гаврилиада» впервые опубликована в Лондоне в 1861 году, а в России – только в 1908 году с соответствующим предисловием.

⁃ «Царь Никита и сорок его дочерей» - в почти полном виде опубликован только в приложении к четвертому ефремовскому изданию Пушкина 1903 года и напечатан был «в самом ограниченном количестве экземпляров». В полном же – только в академическом собрании 40-х годов ХХ века (через сто с лишним лет).

⁃ «Тень Баркова» приписывается Пушкину, но никто еще не доказал, что это Пушкин и поэтому она никогда не публиковалась в его собраниях. Кроме того, и Барков не публиковался около 150 лет, а ходил в рукописном виде, вследствие чего оброс таким количеством читательской отсебятины, что определить подлинность в наши дни невозможно.

Замечательно писал о таких как они пушкинист В.Непомнящий:

«Хочется, почтенные коллеги, плюнуть и, обнажив истинную свою дикую и хамскую сущность, ляпнуть со всей непросвещенностью: стыдно и мерзко, милостивые государи мои и государыни тоже, гнусно и подло выглядит аккуратное ваше типографское воспроизведение тех подлых (то есть, в точном словарном смысле, низких), по народному разумению, слов, которые, невозбранно у нас существуя и даже благоденствуя, никогда на опубликование даже и не посягали — и вовсе не из-за цензуры.

А из-за того, что сочинявшие эти “тексты” на потеху себе и охочим озорники, охальники и срамники, коих на святой Руси всегда было в достатке, отличались от некоторых из нас тем, что имели уважение к слову, в частности, просвещенные мои, печатному. Такова еще одна странная особенность культуры нашего Отечества: чувство священности слова.

То есть, конечно, они, эти похабники и сквернословы, сочиняя свои опусы, вряд ли предавались размышлениям о том, что слово, этот таинственный дар Божий человеку, стоит на самых высоких ступенях лестницы, которая называется иерархией ценностей, ибо Слово — это Бог, Слово — это то, что было в начале, что вочеловечившийся Бог Иисус Христос есть Бог Слово… Нет, скорее, это чувство иерархии, эта способность отличать высокое от низкого, подлого, это чувство границы между “можно” и “нельзя” — все это тайно гнездилось не столько в головах, сколько в их душах или, может быть, печенках; и вот потому-то они, хотя и тщились поколебать эту “ценностей незыблемую скалу”… , — однако же до последнего предела они отнюдь не доходили, а именно, не тщились и не дерзали похабное, оскорбляющее высокий чин человека слово ввести в норму и тем самым ликвидировать нелюбезную вам оппозицию “доступное — запретное”. Нет, они употребляли подлое слово и играли им именно как запретным и в силу его запретности; “в детской резвости” колебля “треножник”, они не посягали совсем ниспровергнуть его — изменить, а тем самым и отменить, ценностную архитектуру Творения».

И, наконец. Пушкин - Вяземскому. 1825 год:

«Толпа в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок как мы! Врёте, подлецы! Он мал и мерзок – не так, как вы – иначе».

Распишитесь в получении, гопники.