Сегодня мне в числе других пришла книжка «Поздняя латинская поэзия», и я сразу решил ознакомиться, а не класть на полку. Потому что античной литературы у меня до дури, но читать ее тянет не особо – удовольствие совсем не гарантировано плюс сотни куда более важных книг еще не прочитаны.

Начинается книга со стихов некоего Авсония (4й век нашей эры), крупного римского чиновника. Он составил сборник посвящений родственникам – живым и мертвым. Вполне классичные, благообразные (и лишь местами искренние) стихи – без накала. Матери, например, он пишет:

...Все совместились в тебе добродетели честной супруги —
И незапятнанный стыд, и трудолюбие рук,
5 И воспитанье детей, и верность законному браку;
Твердость твоя легка, строгость была весела.
Ныне на веки веков в объятиях мужниной тени
Смертное ложе лелей так же, как ложе любви.

Спокойно, сдержанно, вполне в римском духе. И тут наступает черед посвящения давным-давно умершей жене:

Дороги были мне все, о ком эти скорбные песни,
Но уносила их смерть, дав им проявить до конца;
Ныне же мне предстоит о ране, о горе, о муке
Молвить — о том, что унес рок молодую жену.
5 Дочь сенатской семьи, знатнейших преемница предков,
Ярче сияла она нравом, чем знатной родней.
Рано пришлось мне оплакать тебя — мы молоды были;
Шесть шестилетий с тех пор плачу, вдовец, по тебе.
Старость пришла, но не в силах она затуманить страданье:
10 Скорбь моя вечно свежа, словно явилась вчера.
Часто время приносит больным облегчение в муках —
А у меня моя боль глубже и глубже болит,
Ибо все более я одинок и все более мрачен,
Рву на себе седину и проклинаю вдовство.
15 Дом мой безмолвен и нем, и ложе мое не согрето,
Не с кем мне разделить радость мою и печаль.
Чью-нибудь добрую видеть жену мне больно, и больно
Видеть дурную: гляжу и вспоминаю тебя,
И тяжело, что дурная жена на тебя не похожа,
20 И тяжело, что с тобой добрая схожа жена.
Это не грусть о ненужном добре, о бесцельной забаве —
Это грустит молодой муж о жене молодой.
И весела, и скромна, и лицом хороша, и семейством,
Ты мне и счастье дала, и неизбывную боль.
25 Двадцать восемь прожив декабрей, ты покинула ближних,
Сына оставив и дочь в память о нашей любви.
Оба живы они и здоровы, и дом их обилен,—
Это печется о них бог по молитвам твоим.
Пусть они долго живут и пусть за костром погребальным
30 О благоденствии их тень моя скажет твоей.

Как-то сразу верится. Верится, что смерть жены он переживает по-настоящему. Что страдает до сих пор – потому что эти строки сильно выбиваются из общей массы вполне себе формальных, риторичных текстов.

И вот что подумалось. Возможно, сейчас любовная лирика ценилась бы куда дороже и читалась куда внимательнее, если бы общий настрой, общий тон поэзии был бы более сдержанным. А когда берешь сборник современных (в смысле, 19-21 веков) поэтов и видишь там сотни однотипных стихов с унылым вагиностраданием – эмпатия просыпается не очень-то.

В этом – вечный (хотя почти забытый) завет нашей матери-Античности: меньше эмоций, больше выдержки в словах и поступках. Тогда и гневные тирады, и слезы восторга, и заупокойные плачи звучат весомее. Поэты в Новое Время будто забыли дедовскую притчу про мальчика, который кричал «волки!».

Фрейдовская теория сублимации сексуальной энергии (через творчество) – одна из самых безумных научных гипотез. Путаются причина и следствие. Похожая история была с теорией Джеймса-Ланге, согласно которой «нам грустно, потому что мы плачем».

Во-первых, наоборот, это секс является сублимацией творчества. Я не имею ввиду собственно процесс удовлетворения потребности – в период активного творчества он является тем же, что еда и сон – нужен для нормализации биохимии. Но зависание на сексуальной тематике – многочасовые разглядывания деятельности голых и не слишком благочестивых людей, разгуливание воображения и прочее – не более чем прокрастинация.

Когда человек занят интересным и новым творческим делом – ему элементарно жалко времени на всякие там развратности. Просто потому что удовольствие несоизмеримо – только в деятельности ума мы можем найти подлинное счастье. Потому еще античные авторы ставили эвдемонию (блаженство) выше гедонии (наслаждения). Не по моральным соображениям, а из-за понимания большей прочности первого перед вторым.

Во втором случае, в период влюбленности сексуальная и творческая деятельность вообще сонаправлены, и ни о какой сублимации речи идти не может.

А в третьем случае, когда соответствующие железы реально бунтуют, творчество в принципе невозможно. Нереально сублимировать состояние, когда весь мир превращается в… ну пусть будет «в утробу».

Творчество, впрочем, может быть сублимацией некоторых эмоций и настроений (гнева, обиды, радости, страха), но, опять же, никак не желаний. Потому что желания кратковременны (хотя и периодичны), а вот эмоциональные состояния могут длиться годами.

Подлинное величие Фрейда – в открытии метода свободных ассоциаций. Все остальное у него – более-менее галиматья.

Слушаю «Науку удовольствия» психолога Пола Блума, профессора из Йеля. Пока что впечатления весьма позитивные. В первой главе он рассматривает сущность удовольствия, делая крайне любопытные философские замечания. По его мнению, усмотрение сущности – важнейшая философская операция – является нашей врожденной способностью. Даже дети обладает ею. Он приводит следующие примеры детского эссенциализма (представления о реальном существовании идей в вещах):

«Сьюзан Гелман начинает свою замечательную книгу “Сущность ребенка” историей о том, как в возрасте четырех-пяти лет она спросила маму, чем мальчики отличаются от девочек. Мама ответила: “У мальчиков есть пенисы, а у девочек — нет”. Сьюзан спросила недоверчиво: “И все?” Учитывая, что мальчики и девочки и одевались, и вели себя, и играли по-разному, она надеялась на ответ интереснее и глубже. Смысл этой истории — обозначение себя как ребенка-эссенциалиста, а это, в свою очередь, ведет к утверждению, что все дети — эссенциалисты <…>

Дети думают, что есть нечто внутреннее, невидимое, отличающее мальчиков от девочек. Этот эссенциализм может быть явно выражен. Одна девочка объяснила, почему мальчик скорее пойдет на рыбалку, чем будет пользоваться косметикой: “Потому что такой у мальчика инстинкт”. И семилетние дети склонны считать, что “у мальчиков другие внутренности, чем у девочек” и “потому что Господь сделал их такими” (биологическая и духовная суть). Только позднее дети начинают принимать объяснения культурного характера (вроде “нас так воспитали”).

Надо будет узнать, все ли в порядке с автором – не погнали ли его еще из Йеля за сексизм. Тем более, что чуть ниже он еще и реальность рас отстаивает.

"У нас нет полного представления об истоках эссенциализма. Но думаю, сегодня уже достаточно подтверждений того, что зачастую дело не в культурных особенностях. Это универсальная, свойственная всем людям черта <…>

Экспериментаторы доказали, что маленькие дети уверены: если устранить внутренности собаки (кровь и кости), это уже не будет собака, но если устранить ее внешние признаки — это все еще будет собака. И дети скорее дадут общее название вещам, у которых есть общие глубинные свойства (“то же самое внутри”), чем тем, у кого эти общие свойства — поверхностные (“живут в одном зоопарке и в одинаковых клетках”)."

Получается, что восхождение от явления к сущности является не произвольной операцией разума, обогащенного культурой, а имманентным, базовым свойством сознания – притом у большинства людей, а не только у особо одаренных.

Автор, правда, здесь может быть пристрастен – поскольку из способности восходить к сущности он выводит природу удовольствия.

"В картине важно, кто ее написал; в рассказе — правда это или вымысел; если речь идет о бифштексе, то для нас важно, из мяса какого животного он приготовлен; в сексе на нас серьезно влияют наши представления о том, каков на самом деле наш партнер. Эта теория удовольствия являет собой развитие одной из самых интересных идей в когнитивистике: люди естественным образом исходят из того, что все вещи в мире — и другие люди тоже — имеют незримую сущность, делающую их такими, какие они есть. это инстинктивная и универсальная установка. Мы по природе эссенциалисты."

Философам этот вывод должен быть вполне приятен: «Мы не разговорчики разговариваем – мы реализуем свою природу, как и все остальные люди. Просто мы это делаем лучше других.»

У Анри Гольбаха есть фрагмент, который следует выучить всем, кто рассуждает о политике.

«В стране, где свобода уничтожена произволом неограниченной власти, для большинства людей не существует ни отдыха, ни безопасности, ни счастья. Только общество, где царит свобода, может быть могущественным, и только там у людей есть отечество.

«Что же привязывает нас к отечеству,— спросит раб, чей разум вследствие унижений потерял способность размышлять,— не глупа ли любовь к земле, на которой мы родились?» Нет, это разумная любовь к самим себе, которая учит нас высоко ценить и любить правительство, охраняющее нас, законы, стоящие на страже неприкосновенности нашей личности и собственности, общество, труд которого составляет основу нашего благополучия. Только свобода может обеспечить гражданину эти преимущества, следовательно, без нее не может быть и отечества; любовь к своей стране всегда представляет собой не что иное, как любовь к самому себе.

Может ли раб испытывать нежность к проклятой земле, политой его горькими слезами, подчиненной бесчеловечным властителям, которые лишают ее обитателей всех благ, предназначенных им самой природой?

Деспотизм внушает отвращение, робость и малодушие, приниженность или неумное восхищение своим величием родившимся для рабства существам, которых гордость сделала бы лишь еще более несчастными. Тщетно было бы ожидать проявления энергии от этих униженных в собственных глазах людей: несчастный невольник, презираемый своими повелителями, кончает тем, что начинает презирать самого себя. Итак, там, где нет свободы, не может быть и родины.»

Больше века нам предлагают распрекрасный выбор: отказаться от Отечества ради свободы – или отказаться от свободы ради Отечества. Партия «свободы против родины» (условные «либералы») призывает отказаться от нашей национальной гордости и наших национальных интересов, разоружиться, самораспуститься, извиниться перед соседями и ждать, когда новые хозяева простят нас да пустят погреться в сени. Кто против – тот империалист, ватник и русопятый быдлан с капустой в бороде. «Рус, сдавайс!»

Но есть и другая партия (условные «патриоты») – которая говорит ровно обратное: свободы захотели, твари, жить нормально хотите – тогда вы предатели. Парламент, суды, рынок – этого народу не надо. Надо начальство любить, траншеи рыть да в танке гореть, а иначе ты либераст, безродный космополит и вообще еврей.

Все это разводка чистой воды – обе идеологические группировки прекрасно ладят друг с другом и лишь имитируют конфликт. Они предлагают ложную дихотомию – выбирать между родиной и свободой. Только свое государство может обеспечить свободу – а капитуляция, «покаяние» и прочие «отказы от имперских амбиций» есть ни что иное как отказ от свободы. Но и отказ от свободы ради «величия государства» - такое же безумие, ибо любой диктатор начинает и заканчивает тем, что грабит, мордует и геноцидит подвластный ему народ. Партия «охранителей» не желает говорить, что Отечество – это совокупность граждан, а не зона юрисдикции карательных органов. Вверяя государству свою судьбу и отказываясь от собственных прав, человек неизбежно отказывается от Отечества.

Выбирая между родиной и свободой, народ лишается и того, и другого, пока «патриоты» и «либералы», подмигивая друг другу, пьют шампанское в элитных борделях. Так что учим Гольбаха наизусть.

«Кризис культуры» [?]

Есть очевидный, но редко озвучиваемый (точнее, замалчиваемый) факт: искусство ХХ-ХХI веков бесконечно совершеннее, чем все то, что было до того. Я говорю и о литературе, и о живописи, и о музыке. Существуют разные причины того, почему об этом как бы не принято говорить. Наоборот, только и слышишь про декаданс и кризис искусства в ХХ веке.

Причины. Во-первых, искусство, появившееся после XIXго века (далее – современное искусство) еще не освоено. Не прочитано, не прослушано, не просмотрено. Хотя бы потому, что его невероятно много. Во-вторых, как следствие п.1, оно не отфильтровано, не отцежено, то есть не составлена иерархия главных шедевров столетия – и культурному человеку куда проще возвеличивать XIXй и более ранние века, чем осваивать современность.

Я уж молчу про новые жанры, которых ранее не было. Да, кино, комиксы, компьютерные игры появились недавно – сравнивать не с чем. Но возьмем аналог игрового (не-экшн) кино – театр. Классические пьесы вполне хороши – но только тем, что очень-очень просты. Появись «Ромео и Джульетта» или там «Ревизор» сейчас – получилось бы нормальное массовое кинцо. Первое – немного попереживать, второе –поржать (что-то вроде упрощенной версии «Домашнего ареста» (тоже не шедевра)).

Я не принижаю классическую литературу – она очень хороша: ясно написана и правильно организована (с точки зрения композиции). Но, за редким исключением, это просто отличное чтиво. Без негативного смысла слова - а только в том плане, что они отлично читаются. Были, конечно, и исключительные по глубине и сложности авторы. Достоевский, например. Это человек ХХго века – гений из гениев.

Сколько вообще было великих писателей за все время от Античности до конца XIXго – 10? 20? А до XVIII? А после счет великим писателям идет на сотни (просто большинство из них великими не считаются из-за повысившейся конкуренции).

По русской литературе это заметно в меньшей степени, потому что развитие нашей словесности было искусственно прервано большевистской оккупацией. А потому до сих пор толком не прочитаны ни Набоков, ни Платонов, ни Булгаков, ни Солженицын, не говоря уже о совсем современных гениях. Толстому и Достоевскому они явно не уступают, зато сильно опережают и Гоголя, и Тургенева, и Салтыкова-Щедрина. При всем огромном уважении к последним.

Но главное, что современная литература принципиально шире в плане тематики. Что там в предыдущие времена было с фантастикой, фэнтези, ужасами, утопиями и антиутопиями, не говоря уже о таких простых жанрах как детектив или приключенческий роман? Да, образцы всего этого были и ранее – но в каком количестве? Просто то, что раньше считалось большой литературой, сейчас сильно уступает авторам, которых не принято принимать всерьез. Конан Дойл первым поднял детектив на литературный уровень, но сколько отменных детективщиков пришло ему на смену? О сериалах уж молчу.

В поэзии – та же ситуация. Золотой век дал русской литературе двух величайших гениев и пяток весьма средних авторов (да, средних – ну кто из вас на досуге любить почитать Жуковского или Фета?). В ХХм же у нас было с десяток поэтов пушкинско-лермонтовской величины. Появись два века назад ни кому сейчас не известный Даниил Андреев, его бы сравнивали с Данте и Гёте – или их с ним. А нынче он знаком публике как автор безумной «Розы мира».

И так – везде.

Литературоведы и культурологи так увлеклись всеми этими постмодернами, деконструкциями, декадансами и прочим показным нигилизмом ХХго века, что не заметили огромнейший массив великого искусства, созданный на этом фоне.

Не вдаваясь в подробности того, должна ли живопись подражать или копировать натуру — я думаю, что нет, нет и еще раз нет, — следует в защиту великого Веласкеса сказать, что парадный придворный портрет — жанр, хм, специфический, отчасти халтурный, но главное другое — приводимая в пример уважаемыми Велецкими тетрадями работа (https://t.iss.one/velnotes/163) — это не Веласкес. Точнее, да, в Прадо имеется такая картина, указано авторство Веласкеса, но вообще-то конкретно этот конный портрет Изабеллы Бурбон был создан другим художником (Кардуччи, что ли), а Веласкеса лишь попросили его хоть как-то улучшить-переписать сколько возможно. Поэтому-то он такой кондовый. Лицо-то не перепишешь особо. Зато посмотрите на коня, платье, воротник плиссе!

​​А вот это настоящий Веласкес в припадке гениальности. Никакие молодые сербские художницы с пристани Савы (или какой у них там аналог Старого Арбата?) ни единого мазка не стоят. Великий художник 20 века Бэкон (без всякого сарказма великий, глыба, Голова!), по собственному честному признанию не умевший вообще рисовать, был заворожен этой работой, всю жизнь писал с нее римейки в своем стиле. Это, как говорят в определенных кругах, вышак.