УРБЕЧ
Пьетро Новелли, «Каин и Авель», XVII век Подписаться на УРБЕЧ
Время кровавых историй в стиле этно: многоженство, ревность, убийства и кровная вражда, растянувшаяся на десятилетия...
Как рассказывает наш старый знакомый из XIX века Гаджи-Мурад Амиров, в его родном селе жил мужчина по имени Саид, у которого были две жены. Сначала он жил с Айшей, которая родила ему сына и дочь. Потом он «соскучился» и взял вторую жену – Рукию. Он пытался чередовать житие с женами, но со временем, вероятно, из-за нескончаемых скандалов с Айшей, стал жить исключительно со второй. И тогда случилось страшное...
Однажды некто решил поднести Саиду мясо жертвенного барана, но по какой-то причине отнес его в дом Айши, с которой тот уже давно не жил. Узнав об этом, Рукия потребовала от Айши передать мясо ей. Между ними произошла драка. Разгневанный двоеженец взял палку и поколотил обоих. Тогда Айшат не выдержала и стала бранить Саида. Окорбленнный, он выхватил кинжал и убил ее одним ударом...
Саида изгнали из села и он вскоре умер. У него остались сыновья Али – от покойной Айши и Иса – от здравствующей Рукии. Обе они в свое время настроили детей друг против друга, ежедневно заряжая взаимной ненавистью с детства. И вот, когда они стали делить наследство отца, никто не захотел брать отцовскую лошадь, поскольку за нее надлежало нести повинность...
Когда Иса, наущаемый матерью, пришел к брату, чтобы поговорить, тот отказался его впускать. Тогда разгневанная Рукия пришла заступиться за сына, но в ходе ссоры Али ударил ее. После этого между братьями произошел кинжальный бой, в ходе которого Али был убит. Кончилось тем, что Ису изгнали из аула, а затем его застрелил родственник убитого Али. Рукию посадили на черного осла задом наперед, а потом, как пишет Амиров, «побили камнями».
Но и это не все. Очередной виток этого противостояния произошел через 35 лет. В тот день внуки двоеженца Саида, рождённые его дочерями от Рукии и Айши, участвовали в общественных работах на улицах аула. Внук Рукии, нечаянно приблизившись, стал копать землю рядом со внуком Айши, а тот, оскорбившись этим, взял и размозжил ему голову одним ударом лопаты...
– Родственники убитого с обнаженными кинжалами старались напасть на убийцу, а родственники последнего бросились защищать его, – пишет Амиров. – К счастью, нейтральных оказалось больше, и они разняли их. Вражда, которая существовала между женами и родившимися от них сыновьями Саида, перешла к его дочерям и детям последних...
Подписаться на УРБЕЧ
Как рассказывает наш старый знакомый из XIX века Гаджи-Мурад Амиров, в его родном селе жил мужчина по имени Саид, у которого были две жены. Сначала он жил с Айшей, которая родила ему сына и дочь. Потом он «соскучился» и взял вторую жену – Рукию. Он пытался чередовать житие с женами, но со временем, вероятно, из-за нескончаемых скандалов с Айшей, стал жить исключительно со второй. И тогда случилось страшное...
Однажды некто решил поднести Саиду мясо жертвенного барана, но по какой-то причине отнес его в дом Айши, с которой тот уже давно не жил. Узнав об этом, Рукия потребовала от Айши передать мясо ей. Между ними произошла драка. Разгневанный двоеженец взял палку и поколотил обоих. Тогда Айшат не выдержала и стала бранить Саида. Окорбленнный, он выхватил кинжал и убил ее одним ударом...
Саида изгнали из села и он вскоре умер. У него остались сыновья Али – от покойной Айши и Иса – от здравствующей Рукии. Обе они в свое время настроили детей друг против друга, ежедневно заряжая взаимной ненавистью с детства. И вот, когда они стали делить наследство отца, никто не захотел брать отцовскую лошадь, поскольку за нее надлежало нести повинность...
Когда Иса, наущаемый матерью, пришел к брату, чтобы поговорить, тот отказался его впускать. Тогда разгневанная Рукия пришла заступиться за сына, но в ходе ссоры Али ударил ее. После этого между братьями произошел кинжальный бой, в ходе которого Али был убит. Кончилось тем, что Ису изгнали из аула, а затем его застрелил родственник убитого Али. Рукию посадили на черного осла задом наперед, а потом, как пишет Амиров, «побили камнями».
Но и это не все. Очередной виток этого противостояния произошел через 35 лет. В тот день внуки двоеженца Саида, рождённые его дочерями от Рукии и Айши, участвовали в общественных работах на улицах аула. Внук Рукии, нечаянно приблизившись, стал копать землю рядом со внуком Айши, а тот, оскорбившись этим, взял и размозжил ему голову одним ударом лопаты...
– Родственники убитого с обнаженными кинжалами старались напасть на убийцу, а родственники последнего бросились защищать его, – пишет Амиров. – К счастью, нейтральных оказалось больше, и они разняли их. Вражда, которая существовала между женами и родившимися от них сыновьями Саида, перешла к его дочерям и детям последних...
Подписаться на УРБЕЧ
Романтическое название места с самым крупным скоплением горных озёр в Дагестане
Anonymous Quiz
21%
Долина поющих озёр
26%
Долина плачущих озёр
11%
Плато засыпающих озёр
42%
Плато голубых озёр
УРБЕЧ
Сын имама Шамиля Мухаммад-Шафи с супругой Биби-Марьям Апаковой Подписаться на УРБЕЧ
А знаете ли вы, что в Казани есть Дом Шамиля?
Вопреки расхожему мнению сам имам в нем никогда не жил. Двухэтажный особняк построил в 1863-м миллионер Ибрагим Апаков. А через 21 год его дочь Биби-Марьям вышла замуж за сына имама Шамиля – Мухаммад-Шафи. Отец передал этот дом ей в качестве свадебного подарка. Супруги проживали в нем до смерти Мухаммад-Шафи в 1906-м, после чего ставшая вдовой Биби-Марьям продала дом и переехала с детьми в Санкт-Петербург. Советской властью особняк был экспроприирован и использовался как жилой дом из нескольких квартир. Лишь в 80-е государство взяло его под свою охрану как памятник истории и архитектуры. Сегодня в здании располагается музей татарского поэта Габдуллы Тукая.
Подписаться на УРБЕЧ
Вопреки расхожему мнению сам имам в нем никогда не жил. Двухэтажный особняк построил в 1863-м миллионер Ибрагим Апаков. А через 21 год его дочь Биби-Марьям вышла замуж за сына имама Шамиля – Мухаммад-Шафи. Отец передал этот дом ей в качестве свадебного подарка. Супруги проживали в нем до смерти Мухаммад-Шафи в 1906-м, после чего ставшая вдовой Биби-Марьям продала дом и переехала с детьми в Санкт-Петербург. Советской властью особняк был экспроприирован и использовался как жилой дом из нескольких квартир. Лишь в 80-е государство взяло его под свою охрану как памятник истории и архитектуры. Сегодня в здании располагается музей татарского поэта Габдуллы Тукая.
Подписаться на УРБЕЧ
Forwarded from МолодЁжка
А знаете ли вы, уважаемые читатели, что 15 лет назад малой планете Солнечной системы 13046 было присвоено имя нашего земляка - выдающегося научного исследователя, кораблестроителя и мыслителя Шамиля Алиева?
Такая практика существует уже много лет: планеты получают имена знаменитых учёных - астрономов, физиков, конструкторов и других, в том числе и Нобелевских лауреатов.
Решение о присвоении имен малым планетам принимает Всемирный союз ученых. Тогда, в августе 2009 года, от имени российских ученых документ подписал вице-президент РАН, лауреат Нобелевской премии, академик Жорес Алферов.
Шамиль Гимбатович - уроженец села Тануси Хунзахского района. Выпускник Ленинградского кораблестроительного института. Доктор технических наук, профессор, почетный академик Российской Академии космонавтики.
Публикации о Шамиле Алиеве включены в 10-томную энциклопедию Российской академии наук (РАН, раздел «Корабли и суда») и в Российскую морскую энциклопедию.
Автор афоризма «Крыло — это дело всей моей жизни».
Читайте также на сайте «Молодежки»: Грандиозный праздник идей и козья тропа Шамиля Алиева.
Такая практика существует уже много лет: планеты получают имена знаменитых учёных - астрономов, физиков, конструкторов и других, в том числе и Нобелевских лауреатов.
Решение о присвоении имен малым планетам принимает Всемирный союз ученых. Тогда, в августе 2009 года, от имени российских ученых документ подписал вице-президент РАН, лауреат Нобелевской премии, академик Жорес Алферов.
Шамиль Гимбатович - уроженец села Тануси Хунзахского района. Выпускник Ленинградского кораблестроительного института. Доктор технических наук, профессор, почетный академик Российской Академии космонавтики.
Публикации о Шамиле Алиеве включены в 10-томную энциклопедию Российской академии наук (РАН, раздел «Корабли и суда») и в Российскую морскую энциклопедию.
Автор афоризма «Крыло — это дело всей моей жизни».
Читайте также на сайте «Молодежки»: Грандиозный праздник идей и козья тропа Шамиля Алиева.
– Влияние цивилизации однако уже значительно отразилось на горцах Дагестана, – писал Евгений Марков в знаменитых «Очерках Кавказа» в 1887 году. – Чем ближе к плоскости, к берегу моря, тем распущеннее и безнравственнее является горец. Туда уже проникли многие обычаи жизни, чуждые горам, наклонность к торговле и обману, привычки роскоши и безделья, страсть к кляузам и попойкам. Замечательно, что и преступления меняют свой характер по мере движения к ханствам, к плоскости. Открытые убийства и пораненья делаются реже, зато гораздо чаще повторяются разбои, воровство, тайные убийства, коварные обманы...
Подписаться на УРБЕЧ
Подписаться на УРБЕЧ
Forwarded from МолодЁжка
🍿 ШЛЕМ ДИДОЙСКОЙ ЖЕНЩИНЫ
Исследователи Майсарат Мусаева и Мадина Гимбатова в своей статье «Женский головной убор «чухта» и его разновидности у аварцев», опубликованной в журнале «Современные исследования социальных проблем», пишут: чухту носили женщины в горах и на равнине, однако наибольшей вариативностью отличалась чухта горянок, в частности аварок, у которых она всегда считалась наиболее информативным элементом костюмного комплекса.
В каждом аварском обществе был свой вид чухты, и чем выше в горы – тем сложнее, интереснее и оригинальнее она была.
«Пребывание в Западном Дагестане позволило нам констатировать, что в этом регионе, в котором проживают 15 народов аваро-андо-дидойской языковой группы, чухта отличается особой сложностью, обилием составных частей, многообразием форм и способов ношения, оригинальностью украшений и, главное, узнаваемостью», – отмечают авторы.
Один из этих оригинальных головных уборов, описываемых исследователями, – чепец в виде шлема, который носили дидойки.
⬇️
Исследователи Майсарат Мусаева и Мадина Гимбатова в своей статье «Женский головной убор «чухта» и его разновидности у аварцев», опубликованной в журнале «Современные исследования социальных проблем», пишут: чухту носили женщины в горах и на равнине, однако наибольшей вариативностью отличалась чухта горянок, в частности аварок, у которых она всегда считалась наиболее информативным элементом костюмного комплекса.
В каждом аварском обществе был свой вид чухты, и чем выше в горы – тем сложнее, интереснее и оригинальнее она была.
«Пребывание в Западном Дагестане позволило нам констатировать, что в этом регионе, в котором проживают 15 народов аваро-андо-дидойской языковой группы, чухта отличается особой сложностью, обилием составных частей, многообразием форм и способов ношения, оригинальностью украшений и, главное, узнаваемостью», – отмечают авторы.
Один из этих оригинальных головных уборов, описываемых исследователями, – чепец в виде шлема, который носили дидойки.
⬇️
Forwarded from МолодЁжка
Чепец-шлем – это не единственный вид чухты, который носили дидойки, но наиболее оригинальный. По описанию авторов, он состоял из плотно облегавшего голову кожаного чепца-шлема с пришитыми к нему кожаными лопастями, которые спускались по спине до пояса или вдоль щек до груди, матерчатого мешка, пришитого к чепцу, и куска полотна, также прикрепленного к чепцу.
«Кожаный чепец и лопасти украшали серебром и бляхами, а кусок полотна, как свидетельствуют те, кто в конце XIX и в самом начале ХХ века побывали у дидойцев, напоминал кумачовый плащ, т.к. он по длине доходил до нижнего края туникообразной рубахи и таким образом покрывал все тело женщины-дидойки», – пишут исследователи.
При этом дидойки – не единственные представительницы высокогорных обществ, чья чухта походила на шлем, и о них мы вам обязательно расскажем в следующих публикациях.
«Кожаный чепец и лопасти украшали серебром и бляхами, а кусок полотна, как свидетельствуют те, кто в конце XIX и в самом начале ХХ века побывали у дидойцев, напоминал кумачовый плащ, т.к. он по длине доходил до нижнего края туникообразной рубахи и таким образом покрывал все тело женщины-дидойки», – пишут исследователи.
При этом дидойки – не единственные представительницы высокогорных обществ, чья чухта походила на шлем, и о них мы вам обязательно расскажем в следующих публикациях.
Это сегодня явление невесты в банкетный зал носит однообразный характер: музыка, танцы, лепестки роз... А если обратиться в прошлое, то мы увидим целую палитру обычаев, без которых эта церемония раньше была немыслима.
Заглянем в аул Кубачи (ныне Дахадаевский район). Когда невесту провожали в семью жениха, на нее одевали браслет весом более ста граммов. И явись она без него, по аулу тут же расходился слух, что невеста «пришла с пустыми руками». А после свадьбы эти браслеты вместе со всем остальным богатством невеста носила сорок дней и не занималась тяжелой работой.
А невесту из селения Муги (ныне Акушинский район) ждала совершенно другая церемония: мать жениха выливала ей на голову ковш теплого топленого масла и желала безбедной жизни. Говорят, срабатывало.
В ряде лакских сел невеста, выходя из дома, выносила два чурека. Один оставляла за воротами, другой несла в дом мужа. Вместе с хлебом обязательно приносила и воду. А еще под ноги невесте при входе в дом жениха могли постелить овечью шкуру и кидали мелкие монеты. Это несло в себе вполне определенный смысл (шкура – символ изобилия, металл – оберег) и должно было принести новой семье счастье.
Лезгинскую невесту из дома выводил отец, дедушка, брат или дядя. Впереди нее несли зеркало и зажженную лампу – это были обереги и символы чистой жизни. Старались нести так, чтобы огонь не погас, что в глазах людей предрекало бы разлад в семье. Когда невеста переступала порог дома, мама жениха осыпала ее голову мукой – для бараката.
Подписаться на УРБЕЧ
Заглянем в аул Кубачи (ныне Дахадаевский район). Когда невесту провожали в семью жениха, на нее одевали браслет весом более ста граммов. И явись она без него, по аулу тут же расходился слух, что невеста «пришла с пустыми руками». А после свадьбы эти браслеты вместе со всем остальным богатством невеста носила сорок дней и не занималась тяжелой работой.
А невесту из селения Муги (ныне Акушинский район) ждала совершенно другая церемония: мать жениха выливала ей на голову ковш теплого топленого масла и желала безбедной жизни. Говорят, срабатывало.
В ряде лакских сел невеста, выходя из дома, выносила два чурека. Один оставляла за воротами, другой несла в дом мужа. Вместе с хлебом обязательно приносила и воду. А еще под ноги невесте при входе в дом жениха могли постелить овечью шкуру и кидали мелкие монеты. Это несло в себе вполне определенный смысл (шкура – символ изобилия, металл – оберег) и должно было принести новой семье счастье.
Лезгинскую невесту из дома выводил отец, дедушка, брат или дядя. Впереди нее несли зеркало и зажженную лампу – это были обереги и символы чистой жизни. Старались нести так, чтобы огонь не погас, что в глазах людей предрекало бы разлад в семье. Когда невеста переступала порог дома, мама жениха осыпала ее голову мукой – для бараката.
Подписаться на УРБЕЧ
А знаете ли вы, что во многих сёлах Дагестана не продают спиртное и сигареты?
Речь идёт о негласном запрете на торговлю алкогольной и табачной продукцией. «Мораторий» был установлен общественностью этих сёл в результате консенсуса. В основе запрета лежит религиозный мотив: мусульманам строго запрещено употреблять алкоголь и табак. Как правило, соблюдать «мораторий» никого принуждать не приходится, поскольку страх перед судом общественности бывает сильнее, чем желание получить прибыль от продажи этой продукции.
Так, в селе Батлух (Шамильский район) такой запрет появился на рубеже нулевых и 90-х. По словам собеседника «Урбеча», ещё в 80-е местные жители, употреблявшие алкоголь, могли свободно распивать спиртные напитки, отдыхая на берегу речки посреди села. В дальнейшем проповедническая деятельность местных духовных лидеров привела к установлению табу на курение и распивание алкоголя в публичных местах, а затем и к исчезновению этой продукции с прилавков местных магазинов.
Подписаться на УРБЕЧ
Речь идёт о негласном запрете на торговлю алкогольной и табачной продукцией. «Мораторий» был установлен общественностью этих сёл в результате консенсуса. В основе запрета лежит религиозный мотив: мусульманам строго запрещено употреблять алкоголь и табак. Как правило, соблюдать «мораторий» никого принуждать не приходится, поскольку страх перед судом общественности бывает сильнее, чем желание получить прибыль от продажи этой продукции.
Так, в селе Батлух (Шамильский район) такой запрет появился на рубеже нулевых и 90-х. По словам собеседника «Урбеча», ещё в 80-е местные жители, употреблявшие алкоголь, могли свободно распивать спиртные напитки, отдыхая на берегу речки посреди села. В дальнейшем проповедническая деятельность местных духовных лидеров привела к установлению табу на курение и распивание алкоголя в публичных местах, а затем и к исчезновению этой продукции с прилавков местных магазинов.
Подписаться на УРБЕЧ
Forwarded from МолодЁжка
О настоящих жертвах войны
Ноябрь 99-го. События в Ботлихе и Новолаке только-только завершились. И вот в Чечне новая война. Вторая. Я была на ней с самого начала и до конца. С сознанием, разделившим мир на них и на нас.
Я журналист, я старалась быть объективной даже в этой ситуации, но душу, конечно, переполняли обида, злость и ненависть.
Помню, как попали в перестрелку. Солдаты с одной стороны, боевики – с другой. А мы, журналисты, со стороны солдат, хватаемся за камеры и фотоаппараты. Потому что мы здесь были для этого. Для выполнения своего профессионального долга. Чтобы запечатлеть, рассказать, написать. Но тут одного солдата впереди ранили, а обстрел еще идет. Меньше секунды на размышление, я бросаю в кусты фотоаппарат и пробираюсь к солдату. Тащу его в кусты, пока в него снова не попали, успокаиваю, сама до смерти напуганная. Не знаю, жив ли он сейчас.
А потом был коридор, живой коридор в Серноводске для чеченских беженцев в Ингушетию. Женщины, старики, дети. Как-то подъехала автолавка с продуктами. И детям, выстроив их в ряд, давали по кусочку хлеба, намазанного маслом. Я решила, что будет хорошая фотография, навела объектив. И в этот момент мальчик толкнул пятилетнюю девочку, и у нее упал хлеб из рук на землю.
Она подняла бутерброд и, заплакав, стала протирать, очищать масло от грязи. Маленькая такая, стоит в слезах, голодная, с испачкавшимся куском хлеба, и собирается его есть.
И прямо в эту минуту у меня опустились руки. Онемели так, что не могла поднять фотоаппарат. Я стою, смотрю на нее, слезы текут у самой, и так больно. Так невыносимо больно.
Потом подхожу, обнимаю ее и продолжаю плакать. И с этими слезами, обнимая эту кроху, отпустила все обиды.
Может… Может, я была в этот момент просто слабой женщиной, уставшей от войны и крови. Может, мамой, соскучившейся по собственной дочери. Может, журналистом Эльмирой, стоящей в слезах благодарности перед бедной чеченской Маккой, сжимая в руках подаренные ею носки. Стоящей перед женщинами, которые готовы были забрать меня к себе домой, когда ночевать было негде, и которые, возможно, уже потеряли этот свой дом. И, возможно, больше, чем дом, – своих мужей, детей, свою жизнь. Я не знаю, кем именно была в тот момент. Знаю лишь, что эта малышка очистила мое сердце от ненависти.
Помню, на следующий день набрала пакеты сладостей, конфет и пошла к этим деткам. А федералы видят мое состояние и улыбаются: на чьей ты, мол, вообще, стороне? А дети – они ведь ничья не сторона. Они жертвы, беззащитные маленькие жертвы любых войн. Напуганные голодные крохи, взрослеющие на 10, 15 лет раньше. Ничья не сторона. Жертвы.
Эльмира Кожаева
Ноябрь 99-го. События в Ботлихе и Новолаке только-только завершились. И вот в Чечне новая война. Вторая. Я была на ней с самого начала и до конца. С сознанием, разделившим мир на них и на нас.
Я журналист, я старалась быть объективной даже в этой ситуации, но душу, конечно, переполняли обида, злость и ненависть.
Помню, как попали в перестрелку. Солдаты с одной стороны, боевики – с другой. А мы, журналисты, со стороны солдат, хватаемся за камеры и фотоаппараты. Потому что мы здесь были для этого. Для выполнения своего профессионального долга. Чтобы запечатлеть, рассказать, написать. Но тут одного солдата впереди ранили, а обстрел еще идет. Меньше секунды на размышление, я бросаю в кусты фотоаппарат и пробираюсь к солдату. Тащу его в кусты, пока в него снова не попали, успокаиваю, сама до смерти напуганная. Не знаю, жив ли он сейчас.
А потом был коридор, живой коридор в Серноводске для чеченских беженцев в Ингушетию. Женщины, старики, дети. Как-то подъехала автолавка с продуктами. И детям, выстроив их в ряд, давали по кусочку хлеба, намазанного маслом. Я решила, что будет хорошая фотография, навела объектив. И в этот момент мальчик толкнул пятилетнюю девочку, и у нее упал хлеб из рук на землю.
Она подняла бутерброд и, заплакав, стала протирать, очищать масло от грязи. Маленькая такая, стоит в слезах, голодная, с испачкавшимся куском хлеба, и собирается его есть.
И прямо в эту минуту у меня опустились руки. Онемели так, что не могла поднять фотоаппарат. Я стою, смотрю на нее, слезы текут у самой, и так больно. Так невыносимо больно.
Потом подхожу, обнимаю ее и продолжаю плакать. И с этими слезами, обнимая эту кроху, отпустила все обиды.
Может… Может, я была в этот момент просто слабой женщиной, уставшей от войны и крови. Может, мамой, соскучившейся по собственной дочери. Может, журналистом Эльмирой, стоящей в слезах благодарности перед бедной чеченской Маккой, сжимая в руках подаренные ею носки. Стоящей перед женщинами, которые готовы были забрать меня к себе домой, когда ночевать было негде, и которые, возможно, уже потеряли этот свой дом. И, возможно, больше, чем дом, – своих мужей, детей, свою жизнь. Я не знаю, кем именно была в тот момент. Знаю лишь, что эта малышка очистила мое сердце от ненависти.
Помню, на следующий день набрала пакеты сладостей, конфет и пошла к этим деткам. А федералы видят мое состояние и улыбаются: на чьей ты, мол, вообще, стороне? А дети – они ведь ничья не сторона. Они жертвы, беззащитные маленькие жертвы любых войн. Напуганные голодные крохи, взрослеющие на 10, 15 лет раньше. Ничья не сторона. Жертвы.
Эльмира Кожаева