Об этом дневнике Ч.2
Анализируя эти мотивации, понимаю: технически дневник стал простым и действенным инструментом от страха смерти: каждый вечер в коридорной кровати я прощалась с жизнью, а потом, засыпая, начинала думать над новым текстом. Это давало надежду на то, что я проснусь. А когда я просыпалась, то проносила через весь день ужасных новостей свою маленькую, но важную цель.
Уже на третий день войны я поняла, что переживаю по-настоящему экзистенциальный опыт и приняла решение о том, что возьму от этого опыта всё, что только могу добавить в свой разум и что способно вынести моё чувствилище. «Или это меня убьёт буквально – или сделает сильнее, другого не предлагать», — сердито сказала войне я. Поэтому к писанине стала относиться как к важной работе: не проводить ни дня в праздности, в панике, в отчаянии. И хотя были и тяжелые дни, но текст позволял мне сделать из комка переживаний специальную формулу уникального человеческого опыта. И я усердно паковала его в буквы.
Но есть и ещё один мотив: оглушительное бессилие помочь хоть кому-то, кто сталкивается со снарядами и пулями, ранениями и потерями, зрелищами взрывов и пожаров, кто потерял дома или наблюдал чужую гибель. Я выбрала надеяться на то, что найдётся читатели, которым вдруг окажется полезной какая-то запись, она придаст им сил, вдохновит на поступок — и так по цепочке мой импульс дойдёт до кого-то, кто оказался в беде. Я надеялась, что это окажется альтруистическим мотивом моей военной жизни — но в итоге надежда быть полезной другим стала тем, что держит меня саму на плаву и не даёт мне, с разрушенным взрывами прошлым и со скрытым в дыму пожаров будущим, потонуть в неизвестности настоящего.
Выходит, все эти сорок с хвостиком записей сделаны мною из эгоистических побуждений, но при этом, есть надежда, они полезны другим. В теории игр такая ситуация называется win-win. В отличие от zero sum game, которая подразумевает, что выигрыш одного непременно означает проигрыш второго, сценарий игры win-win позволяет найти такое решение ситуации, которое позволяет выиграть обеим сторонам и не оставить проигравших.
Но я всё ещё продолжаю думать над вопросом из предыдущего поста: что именно я должна делать согласно правилу «каждый должен быть там, где он или она максимально эффективны». А вы как ответили?
#обомне
Анализируя эти мотивации, понимаю: технически дневник стал простым и действенным инструментом от страха смерти: каждый вечер в коридорной кровати я прощалась с жизнью, а потом, засыпая, начинала думать над новым текстом. Это давало надежду на то, что я проснусь. А когда я просыпалась, то проносила через весь день ужасных новостей свою маленькую, но важную цель.
Уже на третий день войны я поняла, что переживаю по-настоящему экзистенциальный опыт и приняла решение о том, что возьму от этого опыта всё, что только могу добавить в свой разум и что способно вынести моё чувствилище. «Или это меня убьёт буквально – или сделает сильнее, другого не предлагать», — сердито сказала войне я. Поэтому к писанине стала относиться как к важной работе: не проводить ни дня в праздности, в панике, в отчаянии. И хотя были и тяжелые дни, но текст позволял мне сделать из комка переживаний специальную формулу уникального человеческого опыта. И я усердно паковала его в буквы.
Но есть и ещё один мотив: оглушительное бессилие помочь хоть кому-то, кто сталкивается со снарядами и пулями, ранениями и потерями, зрелищами взрывов и пожаров, кто потерял дома или наблюдал чужую гибель. Я выбрала надеяться на то, что найдётся читатели, которым вдруг окажется полезной какая-то запись, она придаст им сил, вдохновит на поступок — и так по цепочке мой импульс дойдёт до кого-то, кто оказался в беде. Я надеялась, что это окажется альтруистическим мотивом моей военной жизни — но в итоге надежда быть полезной другим стала тем, что держит меня саму на плаву и не даёт мне, с разрушенным взрывами прошлым и со скрытым в дыму пожаров будущим, потонуть в неизвестности настоящего.
Выходит, все эти сорок с хвостиком записей сделаны мною из эгоистических побуждений, но при этом, есть надежда, они полезны другим. В теории игр такая ситуация называется win-win. В отличие от zero sum game, которая подразумевает, что выигрыш одного непременно означает проигрыш второго, сценарий игры win-win позволяет найти такое решение ситуации, которое позволяет выиграть обеим сторонам и не оставить проигравших.
Но я всё ещё продолжаю думать над вопросом из предыдущего поста: что именно я должна делать согласно правилу «каждый должен быть там, где он или она максимально эффективны». А вы как ответили?
#обомне
Босхианский парад отчаяния Ч.1
День сорок пятый. Холодно. За 6,5 недель войны шутка о том, что нетипично зябкую весну в Киев привезли из Москвы вместе с военным наступлением, больше не смешит: слишком долго. Несмотря на холод, зацвели нежные, но храбрые вишни, они здесь повсюду.
И повсюду здесь — нежные храбрые люди. Впечатлительные писатели возят беженцев из оккупированных территорий и пересказывают их жуткие истории. Ранимые психологи консультируют суицидальных родителей покалеченных детей. Тревожные дизайнеры возят нуждающихся на своей машине. Не уверенные в себе гуманитарные учёные разбирают руины разрушенных домов. Депрессивные программисты колют дрова и таскают воду для эвакуированных семей. Волнующиеся женщины спешат в ещё не полностью разминированные недавно освобождённые деревни, чтобы привезти лекарства родителям. Все они и многие другие, часто тайно, мучаются своим бессилием: разрушения кажутся невероятно огромными — 70% города Чернигова разрушили военными действиями, например; вклад каждого — мизерным — знакомый в Бородянке нашел под машиной неразорвавшихся снаряд и не погиб.
Истории из сёл разные. Страшные, из которых самые лучшие — это пропажа без вести, которая даёт хотя бы немного надежды, а не самые лучшие весь мир уже посмотрел. Обыденные: перепись украденных из домов вещей. И смешные: русский солдат восхищается, что в украинском селе есть туалеты в домах. Но самое странное, что я слышала — о том, что пожилые люди, рождённые незадолго до и чуть после войны с нацисткой Германией, рассказывая о своём быте, совершенно органично начали называть пришлые войска «немцами». Не то что в каком-то идеологическом обсуждении, а просто: теперь есть «”те” немцы» и «”эти” немцы». Как будто машина времени сломалась и все аккуратно разложенные по полочками в ХХ веке мифологии перемешались в веке XXI.
Пытаюсь зафиксировать, что меня беспокоит в содержаниях коллективного бессознательного так сказать. Но на аналитику сегодня меня не хватило, и я написала страшную сказочку о четырёх всадниках психологического апокалипсиса. Их имена — Бессилие, Стыд, Ненависть и Экзистенциальная Вина. Я слышу, как эхом раздаётся в разных разговорах цоканье копыт их тяжело дышащих коней. И чувствую, что они могут настигнуть тех, кого не достали снаряды.
На худой серой старой кобыле — унылое Бессилие. Оно притаилось у входа в каждый дом в первый же день, когда мы проснулись от того, что наш сонный тёплый пододеяльный мир атаковали бомбы прямо с неба: не поймать, не отфутболить. Бессилие таскалось за всеми, кто тянул свои тюки и чемоданы, уезжая я в неизвестность — и оставалось с теми, кто уныло наблюдал за первыми из стремительно пустеющих домов. Бессилие будило нас по утрам, когда очередной дом недалеко разлетался от ракетной атаки и гнало ванную или в убежище. Оно сидело и сторожило метро и подвалы, где прятались испуганные люди. Бессилие спустило собак страха, загнав нас ими на хилую табуретку — для кого ею была эвакуация, для кого подвал, для кого оптимизм. А тех, кто устоял на табуретке, Бессилие стало поливать холодными слезами и пустило мышей скорби подгрызать ножки хилых табуреток.
[Продолжение в следующем посте]
#киев
День сорок пятый. Холодно. За 6,5 недель войны шутка о том, что нетипично зябкую весну в Киев привезли из Москвы вместе с военным наступлением, больше не смешит: слишком долго. Несмотря на холод, зацвели нежные, но храбрые вишни, они здесь повсюду.
И повсюду здесь — нежные храбрые люди. Впечатлительные писатели возят беженцев из оккупированных территорий и пересказывают их жуткие истории. Ранимые психологи консультируют суицидальных родителей покалеченных детей. Тревожные дизайнеры возят нуждающихся на своей машине. Не уверенные в себе гуманитарные учёные разбирают руины разрушенных домов. Депрессивные программисты колют дрова и таскают воду для эвакуированных семей. Волнующиеся женщины спешат в ещё не полностью разминированные недавно освобождённые деревни, чтобы привезти лекарства родителям. Все они и многие другие, часто тайно, мучаются своим бессилием: разрушения кажутся невероятно огромными — 70% города Чернигова разрушили военными действиями, например; вклад каждого — мизерным — знакомый в Бородянке нашел под машиной неразорвавшихся снаряд и не погиб.
Истории из сёл разные. Страшные, из которых самые лучшие — это пропажа без вести, которая даёт хотя бы немного надежды, а не самые лучшие весь мир уже посмотрел. Обыденные: перепись украденных из домов вещей. И смешные: русский солдат восхищается, что в украинском селе есть туалеты в домах. Но самое странное, что я слышала — о том, что пожилые люди, рождённые незадолго до и чуть после войны с нацисткой Германией, рассказывая о своём быте, совершенно органично начали называть пришлые войска «немцами». Не то что в каком-то идеологическом обсуждении, а просто: теперь есть «”те” немцы» и «”эти” немцы». Как будто машина времени сломалась и все аккуратно разложенные по полочками в ХХ веке мифологии перемешались в веке XXI.
Пытаюсь зафиксировать, что меня беспокоит в содержаниях коллективного бессознательного так сказать. Но на аналитику сегодня меня не хватило, и я написала страшную сказочку о четырёх всадниках психологического апокалипсиса. Их имена — Бессилие, Стыд, Ненависть и Экзистенциальная Вина. Я слышу, как эхом раздаётся в разных разговорах цоканье копыт их тяжело дышащих коней. И чувствую, что они могут настигнуть тех, кого не достали снаряды.
На худой серой старой кобыле — унылое Бессилие. Оно притаилось у входа в каждый дом в первый же день, когда мы проснулись от того, что наш сонный тёплый пододеяльный мир атаковали бомбы прямо с неба: не поймать, не отфутболить. Бессилие таскалось за всеми, кто тянул свои тюки и чемоданы, уезжая я в неизвестность — и оставалось с теми, кто уныло наблюдал за первыми из стремительно пустеющих домов. Бессилие будило нас по утрам, когда очередной дом недалеко разлетался от ракетной атаки и гнало ванную или в убежище. Оно сидело и сторожило метро и подвалы, где прятались испуганные люди. Бессилие спустило собак страха, загнав нас ими на хилую табуретку — для кого ею была эвакуация, для кого подвал, для кого оптимизм. А тех, кто устоял на табуретке, Бессилие стало поливать холодными слезами и пустило мышей скорби подгрызать ножки хилых табуреток.
[Продолжение в следующем посте]
#киев
Босхианский парад отчаяния Ч.2
Вторым появляется Стыд. Подобный древнегреческому великану Аргусу, он имеет множество глаз, от взгляда которых не скрыться. Его лошадь, дышит шепотом недовольной толпы. А в руках он несёт светильник осуждения. Каждому, попавшему в этот всевидящий луч, становится не по себе: кажется, что многие глаза смотрят на одного тебя, промокшего от слёз, покусанного страхом, подтачиваемого скорбью — и судит. Одним стыдно, что они успели уехать и спастись, другим — что остались живы там, где другие погибли. Стыдно за бессилие и за невозможность что-либо изменить. Стыдно за недостаточность усилий, стыдно за неправильные слова. Стыдно за профессию, которая не приспособлена к войне, и за знания, которые были полезны только в мирное время. Стыд шепчет, что стыдно быть безоружным и слишком чувствительным. И вслед за ним приходит услужливая Ненависть.
На раскалённой колеснице она въезжает в чёрных блестящих латах. На её повозке большими красными буквами написано «бесплатно». Ненависть раздаёт яд проклятий и стрелы оскорблений, факелы ярости и молоты мести. О ней я писала уже много, скажут только что подарки её вовсе не так просты, как кажутся. Её расчёт на то, что утомлённые бессилием и вымотанные стыдом сами загорятся от ярости, отравятся проклятиями, поранятся от оскорблений и в приступе гнева не справятся с молотами мести, которые вырвутся из ослабевших рук и разобьют те дома, что уцелели после обстрелов.
К тем, кто избежал обольщения ненавистью, тихой поступью выплывает на невидимом жеребце призракоподобная Экзистенциальная Вина — с мутными лунами печальных глаз, в длинных холодных пальцах она держит большое кривое зеркало. Каждый, кто смотрит в него, видит себя со стороны в схватках с Бессилием, Стыдом и Ненавистью жалким подобием человека. «Если бы ты был другим, — шепчет Вина. — Если бы ты был героем. Если бы ты смог свершить невозможное. Если бы ты не был трусом. Если бы ты был мудрым». С этими словами она горестно качает головой в сочувствии: но нет, ты не таков — и забирает остатки сил.
За этими четырьмя несётся целый карнавал босхианских существ: летят гремящие в лапах разными видами оружия человекоястребы, ползут извивающиеся змеи обвинения с мартышкиными хвостами, депрессивной вереницей тащатся синие суицидальные мысли с задыхающимися жабрами, мельтешат летучими мышами стали неопределённостей с говорящими на разных языках головами, а с острым кадыком на длинной худой шее, задирая колени ушам, ковыляет неурожай и голод. Только Смерти не хватает в этом отчаянном параде — она пока занята на востоке. Но от неё приходят довольно фривольные письма: она всегда оканчивает их словами «с надеждой на скорую встречу».
Но за 6,5 недель мы уже не дураки. Нас этом полчищу духовного жулья не обвести вокруг пальца и не запудрить голову своим унылым представлением. О том, как мы справляемся с этими пришлыми уродцами, напишу другую сказку.
#киев
Вторым появляется Стыд. Подобный древнегреческому великану Аргусу, он имеет множество глаз, от взгляда которых не скрыться. Его лошадь, дышит шепотом недовольной толпы. А в руках он несёт светильник осуждения. Каждому, попавшему в этот всевидящий луч, становится не по себе: кажется, что многие глаза смотрят на одного тебя, промокшего от слёз, покусанного страхом, подтачиваемого скорбью — и судит. Одним стыдно, что они успели уехать и спастись, другим — что остались живы там, где другие погибли. Стыдно за бессилие и за невозможность что-либо изменить. Стыдно за недостаточность усилий, стыдно за неправильные слова. Стыдно за профессию, которая не приспособлена к войне, и за знания, которые были полезны только в мирное время. Стыд шепчет, что стыдно быть безоружным и слишком чувствительным. И вслед за ним приходит услужливая Ненависть.
На раскалённой колеснице она въезжает в чёрных блестящих латах. На её повозке большими красными буквами написано «бесплатно». Ненависть раздаёт яд проклятий и стрелы оскорблений, факелы ярости и молоты мести. О ней я писала уже много, скажут только что подарки её вовсе не так просты, как кажутся. Её расчёт на то, что утомлённые бессилием и вымотанные стыдом сами загорятся от ярости, отравятся проклятиями, поранятся от оскорблений и в приступе гнева не справятся с молотами мести, которые вырвутся из ослабевших рук и разобьют те дома, что уцелели после обстрелов.
К тем, кто избежал обольщения ненавистью, тихой поступью выплывает на невидимом жеребце призракоподобная Экзистенциальная Вина — с мутными лунами печальных глаз, в длинных холодных пальцах она держит большое кривое зеркало. Каждый, кто смотрит в него, видит себя со стороны в схватках с Бессилием, Стыдом и Ненавистью жалким подобием человека. «Если бы ты был другим, — шепчет Вина. — Если бы ты был героем. Если бы ты смог свершить невозможное. Если бы ты не был трусом. Если бы ты был мудрым». С этими словами она горестно качает головой в сочувствии: но нет, ты не таков — и забирает остатки сил.
За этими четырьмя несётся целый карнавал босхианских существ: летят гремящие в лапах разными видами оружия человекоястребы, ползут извивающиеся змеи обвинения с мартышкиными хвостами, депрессивной вереницей тащатся синие суицидальные мысли с задыхающимися жабрами, мельтешат летучими мышами стали неопределённостей с говорящими на разных языках головами, а с острым кадыком на длинной худой шее, задирая колени ушам, ковыляет неурожай и голод. Только Смерти не хватает в этом отчаянном параде — она пока занята на востоке. Но от неё приходят довольно фривольные письма: она всегда оканчивает их словами «с надеждой на скорую встречу».
Но за 6,5 недель мы уже не дураки. Нас этом полчищу духовного жулья не обвести вокруг пальца и не запудрить голову своим унылым представлением. О том, как мы справляемся с этими пришлыми уродцами, напишу другую сказку.
#киев
Несоизмеримость страдания и бесстрашие доброты Ч.1
День сорок шестой. Накрапывает дождь. С самого утра прыгнули в наш бендеромобиль и поехали в гости к маме на другой конец города через блокпосты, ежи и баррикады. А вечером пили с соседом дедовскую самогонку из оккупированного села, извлеченную из погреба по случаю деоккупации от денацификаторов. Выпили немного: «за перемогу!», «за ЗСУ!» и «за мир». Остальное договорились оставить, чтобы отпраздновать конец войны — с надеждой.
В прошлом году я отрезала и прорастила черенок от большой монстеры. Это, если кто не знает, большое тропическое растение с огромными прорезными листьями. В прошлом году мы шутили, что она растёт такой большой, что кажется, будто она хочет выгнать нас из собственного дома. В этом году, когда меня спрашивали, почему я не уезжаю из Киева, я говорила: это мой дом, и вообще у меня тут монстера (и ещё 17 горшков с зелёными), куда я поеду?! Выходит, монстера таки не выгнала. А сегодня я впервые с начала войны поехала на другой конец города, чтобы повидать маму и подарить ей мою маленькую монстеру — как символ дома, который невозможно оставить. «Полтора месяца не виделись» — звучит не так уж долго. А вот «не вделись с начала войны» — как целая вечность.
Едем. Вот набережная, по которой я тысячу раз гуляла, знакомые мосты. И везде — противотанковые ежи, баррикады, кучи песка и поваленных брёвен. Город ощерился укреплениями. Как будто встретил доброго друга — а из него вдруг торчат иголки. А он вдруг — дикобраз. Или Росомаха с торчащими из пальцах лезвиями. Над Днепром невозмутимо вздымается мохнатый горб города-крепости, всё ещё лысо-коричневый, но уже начавший едва заметно зеленеть, и из его лесистых колючек торчат мирно блестящие купола Лавры и трепыхается большой жовто-блакитний флаг. Древние холмы дышат спокойно, и сердцебиение после первых ежей и блокпостов замедляется снова.
Над нами возвышается Батьківщина-мати — шестидесятиметрова вооружённая щитом и мечом стальная женщина с бронированными грудями, высокими скулами и напряженными густыми бровями. Раньше, в мирное время, эта посвященная Второй Мировой войне статуя казалась мне какой-то нелепо пафосной: ну чего она стоит такая напряжённая, не по-мирному мускулистая? Хмуро пялится куда-то вдаль, пока мы ходим под ней слушать птиц на Арсенальной, смотреть закат на Трухановом острове с видом на Подол или кататься на карусели с малыми на Почтовой площади. А теперь и хипстерские феечки узнают свои черты в Родине-мати. Когда твои 162 сантиметра роста ощущаются как 60 метров, когда пялишься хмуро в даль (как будто если сдвинуть брови, то волшебные леса на границах замкнутся непроходимей стеной), когда выращиваешь на хрупкой груди броню, которой собираешься закрыть птиц и их любителей, закаты и их наблюдателей, карусели с малыми и монстеры в горшках — закрыть своим несгибаемыми любовью и заботой.
Город-крепость Киев оказался в странном положении вместе со всеми его жителями: это политический эпицентр войны в Украине — но большинство из нас не увидели направленного нам в нос дула, а большинство выпущенных на город ракет, говорят, всё же были сбиты. Киевляне слышали и нюхали войну, но многие из нас не оказались в воронке разрушений, как многие другие. Нас не окружили и не дробили, как мучают Мариуполь; нас не разрушали ракетами, как рушили Харьков; нам не устроили блокаду, какую устроили Чернигову; нас не мордовали и мучали, как наши пригороды. В результате многие здесь — по мнению иностранцев, находящиеся в эпицентре войны — оказались только свидетелями катастроф других городов. «Только»! Я вовсе не хочу сказать, что чего-то здесь недостаточно: я абсолютно убеждена, что войны мало не бывает, и каждому, кто ухватил хоть маленькую её часть — не то что «достаточно», а слишком много! И всё же многим здесь повезло не чувствовать войны своей собственной обожженной кожей.
[Продолжение в следующем посте]
#киев #травкина_осознанность
День сорок шестой. Накрапывает дождь. С самого утра прыгнули в наш бендеромобиль и поехали в гости к маме на другой конец города через блокпосты, ежи и баррикады. А вечером пили с соседом дедовскую самогонку из оккупированного села, извлеченную из погреба по случаю деоккупации от денацификаторов. Выпили немного: «за перемогу!», «за ЗСУ!» и «за мир». Остальное договорились оставить, чтобы отпраздновать конец войны — с надеждой.
В прошлом году я отрезала и прорастила черенок от большой монстеры. Это, если кто не знает, большое тропическое растение с огромными прорезными листьями. В прошлом году мы шутили, что она растёт такой большой, что кажется, будто она хочет выгнать нас из собственного дома. В этом году, когда меня спрашивали, почему я не уезжаю из Киева, я говорила: это мой дом, и вообще у меня тут монстера (и ещё 17 горшков с зелёными), куда я поеду?! Выходит, монстера таки не выгнала. А сегодня я впервые с начала войны поехала на другой конец города, чтобы повидать маму и подарить ей мою маленькую монстеру — как символ дома, который невозможно оставить. «Полтора месяца не виделись» — звучит не так уж долго. А вот «не вделись с начала войны» — как целая вечность.
Едем. Вот набережная, по которой я тысячу раз гуляла, знакомые мосты. И везде — противотанковые ежи, баррикады, кучи песка и поваленных брёвен. Город ощерился укреплениями. Как будто встретил доброго друга — а из него вдруг торчат иголки. А он вдруг — дикобраз. Или Росомаха с торчащими из пальцах лезвиями. Над Днепром невозмутимо вздымается мохнатый горб города-крепости, всё ещё лысо-коричневый, но уже начавший едва заметно зеленеть, и из его лесистых колючек торчат мирно блестящие купола Лавры и трепыхается большой жовто-блакитний флаг. Древние холмы дышат спокойно, и сердцебиение после первых ежей и блокпостов замедляется снова.
Над нами возвышается Батьківщина-мати — шестидесятиметрова вооружённая щитом и мечом стальная женщина с бронированными грудями, высокими скулами и напряженными густыми бровями. Раньше, в мирное время, эта посвященная Второй Мировой войне статуя казалась мне какой-то нелепо пафосной: ну чего она стоит такая напряжённая, не по-мирному мускулистая? Хмуро пялится куда-то вдаль, пока мы ходим под ней слушать птиц на Арсенальной, смотреть закат на Трухановом острове с видом на Подол или кататься на карусели с малыми на Почтовой площади. А теперь и хипстерские феечки узнают свои черты в Родине-мати. Когда твои 162 сантиметра роста ощущаются как 60 метров, когда пялишься хмуро в даль (как будто если сдвинуть брови, то волшебные леса на границах замкнутся непроходимей стеной), когда выращиваешь на хрупкой груди броню, которой собираешься закрыть птиц и их любителей, закаты и их наблюдателей, карусели с малыми и монстеры в горшках — закрыть своим несгибаемыми любовью и заботой.
Город-крепость Киев оказался в странном положении вместе со всеми его жителями: это политический эпицентр войны в Украине — но большинство из нас не увидели направленного нам в нос дула, а большинство выпущенных на город ракет, говорят, всё же были сбиты. Киевляне слышали и нюхали войну, но многие из нас не оказались в воронке разрушений, как многие другие. Нас не окружили и не дробили, как мучают Мариуполь; нас не разрушали ракетами, как рушили Харьков; нам не устроили блокаду, какую устроили Чернигову; нас не мордовали и мучали, как наши пригороды. В результате многие здесь — по мнению иностранцев, находящиеся в эпицентре войны — оказались только свидетелями катастроф других городов. «Только»! Я вовсе не хочу сказать, что чего-то здесь недостаточно: я абсолютно убеждена, что войны мало не бывает, и каждому, кто ухватил хоть маленькую её часть — не то что «достаточно», а слишком много! И всё же многим здесь повезло не чувствовать войны своей собственной обожженной кожей.
[Продолжение в следующем посте]
#киев #травкина_осознанность
Несоизмеримость страдания Ч.2
Думаю, если объединить идеи «травмы свидетеля» и «вины выжившего», получится как раз то, что терзает людей на тех территориях, которые война лизнула огненным языком только по краю: с одной стороны, у нас есть опыт, который мы никогда не сможем разделить с теми, кто не был в войне; с другой — мы живы и даже в некоторой степени здоровы.
С первых дней я обдумываю идею «несоизмеримости» страдания. С самого того первого дня, когда уезжавшие из Киева друзья и подруги звонили заплаканными голосами, и до того дня, когда первые свидетельства мученических смертей стали просачиваться в сеть. 24 февраля на всех нас напала одна и та же война, но за шесть с половиной недель она разделила людей разной мерой страдания. Одни переживали, глядя новости, другие — прячась от ракет, третьи страдали в попытках вытащить близких из горячих зон, четвертых сбивало взрывной волной при попытке бежать, пятые стали свидетелями военных пыток, шестые знают их наощупь, седьмые похоронили всю свою семью… если каждому опыту этой войны присвоить цифру, получится новая Книга Чисел.
Невыразимый опыт страдания отделяет тех, кто пережил его, от тех, кому не понять. Я боюсь, что это станет местом разлома между нами, и потому мучительно ищу клей для этих трещин. Есть новости, которые я изучаю, как аналитик, наслаждаясь мрачным расследованием, составляя прогнозы разной оптимистичности и делая ставки на международных игроков. Но есть новости, которые я читаю, чтобы знать и видеть. Потому что мне кажется, что не разница страданий — но страх опыта другого разделит нас в будущем.
Я уже встречалась с этим страхом от людей, которые наблюдают за нашими бедами из других стран. Многие из них долго боялись писать мне или своим друзьям, родственникам, знакомым в Украине. Кто-то говорит, что не знает, что сказать: все слова кажутся глупыми, тщетными, наивными. Кто-то боится узнать страшные новости или что ему не ответят и всё будет ясно. Кто-то страшится, что его будут проклинать и поносить от боли и злости.
Многие думают, что дело в той самой несоразмерности страданий: мы пострадали слишком по-разному, и это делает нас чужими друг другу. Но я думаю, что корень здесь в страхе: мы боимся разделить страшный опыт с другими. Этот страх знаком всем, у кого была депрессия или другое сложное психическое состояние, кто пережил смерть близких или другую беду: не преувеличивай, всё будет хорошо, это пройдёт — люди стремятся скорее закрыть вопрос о страшном опыте.
«Не показывай на себе», говорят суеверные люди о болезнях и операциях. Не показывай на себе — говорит нам страх смерти, — ведь если ты смотришь в бездну, то и бездна тоже смотрит в тебя.
Поэтому я открываю нашу коллективную бездну и смотрю в неё.
Я погружаюсь в медитацию о смерти и страданиях, какой не было у меня с поры открытия буддийской практики Маранасати (на пали «maraṇasati» — «осознание смерти»), когда нужно медитировать на процессы смерти собственного тела. Я закрываю глаза. Мой дом взрывается, как ингредиенты для салата «Цезарь» в запущенном блендере. Я закрываю глаза. Мне в скулу упирается дуло — тёплое, потому что уже навострилось стрелять в лица. Я закрываю глаза и не чувствую ног: смерть от кровопотери похожа на сонливость от голода. Это я слышу крики наверху, сидя в подвале. Это я веду машину, в хрупкие бока которой расстреливают полный магазин. Это я слышу свист и потом навсегда — тишину. Это моё тело в куче пепла похоже на пластиковую куклу после пожара. «Смотри», — говорю я себе, потому что в чужих глазах ты увидишь то же, и ты не должна отводить глаза.
[Продолжение в следующем посте]
#киев #травкина_осознанность
Думаю, если объединить идеи «травмы свидетеля» и «вины выжившего», получится как раз то, что терзает людей на тех территориях, которые война лизнула огненным языком только по краю: с одной стороны, у нас есть опыт, который мы никогда не сможем разделить с теми, кто не был в войне; с другой — мы живы и даже в некоторой степени здоровы.
С первых дней я обдумываю идею «несоизмеримости» страдания. С самого того первого дня, когда уезжавшие из Киева друзья и подруги звонили заплаканными голосами, и до того дня, когда первые свидетельства мученических смертей стали просачиваться в сеть. 24 февраля на всех нас напала одна и та же война, но за шесть с половиной недель она разделила людей разной мерой страдания. Одни переживали, глядя новости, другие — прячась от ракет, третьи страдали в попытках вытащить близких из горячих зон, четвертых сбивало взрывной волной при попытке бежать, пятые стали свидетелями военных пыток, шестые знают их наощупь, седьмые похоронили всю свою семью… если каждому опыту этой войны присвоить цифру, получится новая Книга Чисел.
Невыразимый опыт страдания отделяет тех, кто пережил его, от тех, кому не понять. Я боюсь, что это станет местом разлома между нами, и потому мучительно ищу клей для этих трещин. Есть новости, которые я изучаю, как аналитик, наслаждаясь мрачным расследованием, составляя прогнозы разной оптимистичности и делая ставки на международных игроков. Но есть новости, которые я читаю, чтобы знать и видеть. Потому что мне кажется, что не разница страданий — но страх опыта другого разделит нас в будущем.
Я уже встречалась с этим страхом от людей, которые наблюдают за нашими бедами из других стран. Многие из них долго боялись писать мне или своим друзьям, родственникам, знакомым в Украине. Кто-то говорит, что не знает, что сказать: все слова кажутся глупыми, тщетными, наивными. Кто-то боится узнать страшные новости или что ему не ответят и всё будет ясно. Кто-то страшится, что его будут проклинать и поносить от боли и злости.
Многие думают, что дело в той самой несоразмерности страданий: мы пострадали слишком по-разному, и это делает нас чужими друг другу. Но я думаю, что корень здесь в страхе: мы боимся разделить страшный опыт с другими. Этот страх знаком всем, у кого была депрессия или другое сложное психическое состояние, кто пережил смерть близких или другую беду: не преувеличивай, всё будет хорошо, это пройдёт — люди стремятся скорее закрыть вопрос о страшном опыте.
«Не показывай на себе», говорят суеверные люди о болезнях и операциях. Не показывай на себе — говорит нам страх смерти, — ведь если ты смотришь в бездну, то и бездна тоже смотрит в тебя.
Поэтому я открываю нашу коллективную бездну и смотрю в неё.
Я погружаюсь в медитацию о смерти и страданиях, какой не было у меня с поры открытия буддийской практики Маранасати (на пали «maraṇasati» — «осознание смерти»), когда нужно медитировать на процессы смерти собственного тела. Я закрываю глаза. Мой дом взрывается, как ингредиенты для салата «Цезарь» в запущенном блендере. Я закрываю глаза. Мне в скулу упирается дуло — тёплое, потому что уже навострилось стрелять в лица. Я закрываю глаза и не чувствую ног: смерть от кровопотери похожа на сонливость от голода. Это я слышу крики наверху, сидя в подвале. Это я веду машину, в хрупкие бока которой расстреливают полный магазин. Это я слышу свист и потом навсегда — тишину. Это моё тело в куче пепла похоже на пластиковую куклу после пожара. «Смотри», — говорю я себе, потому что в чужих глазах ты увидишь то же, и ты не должна отводить глаза.
[Продолжение в следующем посте]
#киев #травкина_осознанность
Несоизмеримость страдания Ч.3
Несоизмеримо страдание тех, кто потерял близких, со страданием тех, кто потерял кошелёк. Но наши общечеловеческий навык — сострадать, то есть быть открытым к страданиям других и не пытаться захлопнуть страдающего, как страшный погреб, где водятся Бабайки. Нас разделяет невозможность разделить одно и то же страдание — но соединяет возможность разделить с другим внимание, человечность и близость.
Как остановить кровь из ран тех, кто поранен? Как убаюкать тех, кто вопит от боли? Как утешить тех, кто потерял всё? Оставшимся в живых не нужна наша ненависть: она не вернёт дома, не воскресит мёртвых, не принесёт утешения. Мы остались живыми не для того, чтобы продолжать ненависть, но чтобы лечить её кровавые плоды.
Смелость выжившего — не сделать свою жизнь хуже, чтобы сравняться в страданиях с теми, кого цапнула ржавыми челюстями война. Смелость выжившего — заново растопить принятием огонь жизни в тех очагах, которые потушили жестокостью. Мир вернётся — теми, кто может его вернуть. А мы должны возвращать к жизни тех людей, которые обезжизненными возвращаются к нам из лап войны.
У войны может быть какая угодно мерзкая харя, искаженная ненавистью. Но у мира должно быть только человеческое лицо. И оно должно быть бесстрашно добрым.
#травкина_осознанность
Несоизмеримо страдание тех, кто потерял близких, со страданием тех, кто потерял кошелёк. Но наши общечеловеческий навык — сострадать, то есть быть открытым к страданиям других и не пытаться захлопнуть страдающего, как страшный погреб, где водятся Бабайки. Нас разделяет невозможность разделить одно и то же страдание — но соединяет возможность разделить с другим внимание, человечность и близость.
Как остановить кровь из ран тех, кто поранен? Как убаюкать тех, кто вопит от боли? Как утешить тех, кто потерял всё? Оставшимся в живых не нужна наша ненависть: она не вернёт дома, не воскресит мёртвых, не принесёт утешения. Мы остались живыми не для того, чтобы продолжать ненависть, но чтобы лечить её кровавые плоды.
Смелость выжившего — не сделать свою жизнь хуже, чтобы сравняться в страданиях с теми, кого цапнула ржавыми челюстями война. Смелость выжившего — заново растопить принятием огонь жизни в тех очагах, которые потушили жестокостью. Мир вернётся — теми, кто может его вернуть. А мы должны возвращать к жизни тех людей, которые обезжизненными возвращаются к нам из лап войны.
У войны может быть какая угодно мерзкая харя, искаженная ненавистью. Но у мира должно быть только человеческое лицо. И оно должно быть бесстрашно добрым.
#травкина_осознанность
Юмор во время войны Ч.1
День сорок седьмой. Вчера снова спустился мрак и холод и ветер выл, как раненая собака. Дома холодно, как в конуре. На улице ветер как будто нарочно лезет в капюшон, за шиворот, норовит влезть в широкую штанину снизу — чего он прицепился? Ну чего ему надо? Сидел бы себе в облаках, делал бы там что-нибудь полезное для весны: тучи бы разгонял, помогал бы птицам вернуться в свои заброшенные на зиму дома. Нет, блин, надо лезть мне в душу. И так тошно. То тепло и лето, то снова зима и холодно: то выкладываешь из «тревожного чемоданчика» на случай ракетного обстрела шерстяные носки, колготки и свитер — то закладываешь обратно. Надоело всё это ужасно.
Из протеста записалась в парикмахерскую у дома. Это целая история — дойти в войну до парикмахерской. То всё закрылось. То вроде открылось, но боязно: прилетит в процессе ракета — а я такая в сушуаре сижу, как слон с Луны, ведь так и погибну. То думаешь: неловко заниматься подобными глупостями во времена масштабных трагедий. А то беспокоюсь: обновлю цвет, буду выглядеть, как клоун, а радоваться-то и нечему.
Все мелочи жизни на войне остались теми же. Но если приглядеться — как они изменились! Взять хотя бы конфеты. Ходили мы как-то с соседкой собирать солдатам пайки, так это же сплошная политика: то их производит компания, не захотевшая присоединиться к санкциям, то — своя, но вроде как тоже «не без зради»* [укр. «не без предательства»]. Даже с продавщицей советовались, как не расстроить ребят неверным символическим посылом! Сошлись на каких-то нейтральных, с черносливом. Целый консилиум для покупки конфет, а вы говорите, международная политика. Голову сломаешь.
Если и было ли что-то спасительное в череде этих военных дней, так это юмор. Конечно, необходимо чувствовать до последнего нервного окончания всю глубину происходящего с нами ужаса. Но возвышенные чувства часто не дают людям действовать: великая трагедия, черная печаль, тягучая скорбь и осознание гуманитарной катастрофы приковывают маленького наблюдателя к огромной бездне наблюдаемого. Тут не то что в парикмахерскую не сходишь, тут и унитаз не помоешь и ногти не пострижешь, просто ложись и вой. А у меня сегодня даже на вой сил нет. Поэтому просто познакомлю вас с некоторыми юмористическими мифологемами, которые парадоксальным образом родились в замесе этой кровавой войны и поддерживают мой дух не на уровне галактик и созвездий, а на уровне, где я — это «всего лишь я».
Петух из Бородянки
Несколько дней назад по интернету мемом разлетелась фотография разрушенного дома из села Бородянка — это одно из тех мест под Киевом, которые недавно были освобождены и теперь там расчищают завалы и считают трагические потери мирного населения. На фото — разрушенный дом, из которого взрывом вырвало целые комнатные блоки с первого по пятый этаж. На оставшейся стене висит подгоревший кухонный шкафчик над пропастью ракетной воронки. А на шкафчике стоит почерневшая вазочка в виде петуха керамиста Прокопа Бидасюка.
К этому фото обычно дают подпись «держимся», имея в виду невероятные чудеса психологической эквилибристики, которые нужны, чтобы сохранять себя в военное время. И действительно, к войне неприложимы мемы «держимся» мирного времени. Они, как правило, или изображают нечто жалостливое, или иронизируют над повышенной тревожностью без объективных причин. Их никак нельзя соотнести с нашими ощущениями.
Когда всё кругом реально рушится, когда на тебя направляют артиллерию и ракеты, когда твоей смерти хотят колонны военной техники, когда рушат твой город, твой дом, твою семью и здоровье. А потом стало тихо, ты пошёл покачался на детской качеле — и вроде держишься. Как тот петух из Бородянки: ещё чуть-чуть.
[продолжение в следующем посте]
#киев
День сорок седьмой. Вчера снова спустился мрак и холод и ветер выл, как раненая собака. Дома холодно, как в конуре. На улице ветер как будто нарочно лезет в капюшон, за шиворот, норовит влезть в широкую штанину снизу — чего он прицепился? Ну чего ему надо? Сидел бы себе в облаках, делал бы там что-нибудь полезное для весны: тучи бы разгонял, помогал бы птицам вернуться в свои заброшенные на зиму дома. Нет, блин, надо лезть мне в душу. И так тошно. То тепло и лето, то снова зима и холодно: то выкладываешь из «тревожного чемоданчика» на случай ракетного обстрела шерстяные носки, колготки и свитер — то закладываешь обратно. Надоело всё это ужасно.
Из протеста записалась в парикмахерскую у дома. Это целая история — дойти в войну до парикмахерской. То всё закрылось. То вроде открылось, но боязно: прилетит в процессе ракета — а я такая в сушуаре сижу, как слон с Луны, ведь так и погибну. То думаешь: неловко заниматься подобными глупостями во времена масштабных трагедий. А то беспокоюсь: обновлю цвет, буду выглядеть, как клоун, а радоваться-то и нечему.
Все мелочи жизни на войне остались теми же. Но если приглядеться — как они изменились! Взять хотя бы конфеты. Ходили мы как-то с соседкой собирать солдатам пайки, так это же сплошная политика: то их производит компания, не захотевшая присоединиться к санкциям, то — своя, но вроде как тоже «не без зради»* [укр. «не без предательства»]. Даже с продавщицей советовались, как не расстроить ребят неверным символическим посылом! Сошлись на каких-то нейтральных, с черносливом. Целый консилиум для покупки конфет, а вы говорите, международная политика. Голову сломаешь.
Если и было ли что-то спасительное в череде этих военных дней, так это юмор. Конечно, необходимо чувствовать до последнего нервного окончания всю глубину происходящего с нами ужаса. Но возвышенные чувства часто не дают людям действовать: великая трагедия, черная печаль, тягучая скорбь и осознание гуманитарной катастрофы приковывают маленького наблюдателя к огромной бездне наблюдаемого. Тут не то что в парикмахерскую не сходишь, тут и унитаз не помоешь и ногти не пострижешь, просто ложись и вой. А у меня сегодня даже на вой сил нет. Поэтому просто познакомлю вас с некоторыми юмористическими мифологемами, которые парадоксальным образом родились в замесе этой кровавой войны и поддерживают мой дух не на уровне галактик и созвездий, а на уровне, где я — это «всего лишь я».
Петух из Бородянки
Несколько дней назад по интернету мемом разлетелась фотография разрушенного дома из села Бородянка — это одно из тех мест под Киевом, которые недавно были освобождены и теперь там расчищают завалы и считают трагические потери мирного населения. На фото — разрушенный дом, из которого взрывом вырвало целые комнатные блоки с первого по пятый этаж. На оставшейся стене висит подгоревший кухонный шкафчик над пропастью ракетной воронки. А на шкафчике стоит почерневшая вазочка в виде петуха керамиста Прокопа Бидасюка.
К этому фото обычно дают подпись «держимся», имея в виду невероятные чудеса психологической эквилибристики, которые нужны, чтобы сохранять себя в военное время. И действительно, к войне неприложимы мемы «держимся» мирного времени. Они, как правило, или изображают нечто жалостливое, или иронизируют над повышенной тревожностью без объективных причин. Их никак нельзя соотнести с нашими ощущениями.
Когда всё кругом реально рушится, когда на тебя направляют артиллерию и ракеты, когда твоей смерти хотят колонны военной техники, когда рушат твой город, твой дом, твою семью и здоровье. А потом стало тихо, ты пошёл покачался на детской качеле — и вроде держишься. Как тот петух из Бородянки: ещё чуть-чуть.
[продолжение в следующем посте]
#киев
Юмор во время войны Ч.2
Банка солений
Банка солений стала символом украинского гражданского протеста против войны в первую неделю, когда в сети появилась легенда об обычной жительнице многоквартирного дома, которая сбила разведывательный дрон, пульнув в него банку с маринованными помидорами (в некоторых версиях — с огурцами). Совершенно не важно, правда ли эта и была ли такая женщина (а может быть, их было и вовсе много).
Во-первых, эта байка тесную связь городских жителей с селом, которая может быть непонятна соседним странам. Здесь многие горожане не просто родом из села, они наполовину живут в селах или имеют в селах части семьи и ездят на работу в город, преспокойно живя в комфортабельной хате в области. Отсюда же — любовь к огородам и к «закруткам», консервации всех мастей. Отсюда же в урожайное летне-весенне время — спонтанный рынок овощей и фруктов на каждом углу от бабусь и дедусь.
Во-вторых, для меня эта легенда о победе мирного трудолюбивого человека над тяготами войны и вражды. Ведь банка солений — это результат упорного труда целого сезона. В ней любовь к земле и жизни, хозяйственность, и вкус к хорошей домашней закуске. Дрон, сбитый мамусиными помидорчиками — это же сказка о победе любви и процветания! Думаю, поэтому она так запала всем в душу.
Посевная
Посевная кампания — это ежегодная работа фермеров по посеву будущих урожаев, которые кормят не только украинцев, но и продаются на экспорт. Частные хозяйства в ней тоже участвуют — именно оттуда берутся и бесконечные батареи солений, и рыночек на каждом углу спального района летом-осенью. Мемы про важность засевания полей чаще всего изображают бабусю, которая граблями гонит вражеский танк со словами «геть, я грядку засієла», или стоящих попой кверху фермеров, которые суют в землю зерна, пока над ними летят снаряды. Ещё есть более соверменный вариант мема, на котором война в образе Кинг-Конга дерется с чумой в образе Годзиллы, но их побеждает посiвна в виде Догге (милая собака породы сиба-ину).
Это тоже отражает мирный характер обыденной украинской жизни с большим вниманием к работе. Да и в целом с любовью к еде. Кто не был в Украине, не поймёт, что такое «отечественный сыр Бри», почему магазинные куриные яйца це смiшно, а фастфуд — это не Макдоналдс, а Пузата-Хата с варениками, галушками, пампушками и борщом. «Сеять, а не воевать!» — лучший лозунг для этой весны (и любой).
«Боевой» трактор
Главная украинская мифологема о войне для меня — это сельские трактористы, угоняющие вражеский танк. Он основан на реальных случаях, но в мемах тракторы угоняли уже и корабли в море и самолеты в воздухе. Это символ народного героизма, звучащий в унисон с «боевой банкой солений». Тракторист создан для посевной, как птица для полёта. Но когда приходит война — он совершает геройство, не превращаясь в военного, а оставаясь трактористом. Мы не выбирали воевать и не хотели войны.
Как я говорила, все эти полтора месяца мы наблюдаем за геройствами людей, которые не выбирали становиться героями. От водительницы трамвая в Дарницком районе, которая почти каждый божий день ездила туда-сюда и под звуки ПВО, и под гром «Градов», и под очереди пулеметов — до женщины из Чернигова, которая звонила в службу контроля с жалобой на повышенную цену на хлеб в то самое время, когда город рушили арт-обстрелами и ракетами. Всё это люди, которые стараются быть полезными и делать свою работу. Они мирные герои войны, такой вот парадокс.
Я мечтаю о том, чтобы вместо войн лидеры государств соревновались в том, у кого тыквы больше выросли или кто построил больше дорог в своей стране. У меня даже была такая идея: если хочешь завоевать народ чужой страны — приходи строить дороги для него, а не воюй. Всё это олицетворяет для меня миф о боевом тракторе.
[продолжение в следующем посте]
#киев
Банка солений
Банка солений стала символом украинского гражданского протеста против войны в первую неделю, когда в сети появилась легенда об обычной жительнице многоквартирного дома, которая сбила разведывательный дрон, пульнув в него банку с маринованными помидорами (в некоторых версиях — с огурцами). Совершенно не важно, правда ли эта и была ли такая женщина (а может быть, их было и вовсе много).
Во-первых, эта байка тесную связь городских жителей с селом, которая может быть непонятна соседним странам. Здесь многие горожане не просто родом из села, они наполовину живут в селах или имеют в селах части семьи и ездят на работу в город, преспокойно живя в комфортабельной хате в области. Отсюда же — любовь к огородам и к «закруткам», консервации всех мастей. Отсюда же в урожайное летне-весенне время — спонтанный рынок овощей и фруктов на каждом углу от бабусь и дедусь.
Во-вторых, для меня эта легенда о победе мирного трудолюбивого человека над тяготами войны и вражды. Ведь банка солений — это результат упорного труда целого сезона. В ней любовь к земле и жизни, хозяйственность, и вкус к хорошей домашней закуске. Дрон, сбитый мамусиными помидорчиками — это же сказка о победе любви и процветания! Думаю, поэтому она так запала всем в душу.
Посевная
Посевная кампания — это ежегодная работа фермеров по посеву будущих урожаев, которые кормят не только украинцев, но и продаются на экспорт. Частные хозяйства в ней тоже участвуют — именно оттуда берутся и бесконечные батареи солений, и рыночек на каждом углу спального района летом-осенью. Мемы про важность засевания полей чаще всего изображают бабусю, которая граблями гонит вражеский танк со словами «геть, я грядку засієла», или стоящих попой кверху фермеров, которые суют в землю зерна, пока над ними летят снаряды. Ещё есть более соверменный вариант мема, на котором война в образе Кинг-Конга дерется с чумой в образе Годзиллы, но их побеждает посiвна в виде Догге (милая собака породы сиба-ину).
Это тоже отражает мирный характер обыденной украинской жизни с большим вниманием к работе. Да и в целом с любовью к еде. Кто не был в Украине, не поймёт, что такое «отечественный сыр Бри», почему магазинные куриные яйца це смiшно, а фастфуд — это не Макдоналдс, а Пузата-Хата с варениками, галушками, пампушками и борщом. «Сеять, а не воевать!» — лучший лозунг для этой весны (и любой).
«Боевой» трактор
Главная украинская мифологема о войне для меня — это сельские трактористы, угоняющие вражеский танк. Он основан на реальных случаях, но в мемах тракторы угоняли уже и корабли в море и самолеты в воздухе. Это символ народного героизма, звучащий в унисон с «боевой банкой солений». Тракторист создан для посевной, как птица для полёта. Но когда приходит война — он совершает геройство, не превращаясь в военного, а оставаясь трактористом. Мы не выбирали воевать и не хотели войны.
Как я говорила, все эти полтора месяца мы наблюдаем за геройствами людей, которые не выбирали становиться героями. От водительницы трамвая в Дарницком районе, которая почти каждый божий день ездила туда-сюда и под звуки ПВО, и под гром «Градов», и под очереди пулеметов — до женщины из Чернигова, которая звонила в службу контроля с жалобой на повышенную цену на хлеб в то самое время, когда город рушили арт-обстрелами и ракетами. Всё это люди, которые стараются быть полезными и делать свою работу. Они мирные герои войны, такой вот парадокс.
Я мечтаю о том, чтобы вместо войн лидеры государств соревновались в том, у кого тыквы больше выросли или кто построил больше дорог в своей стране. У меня даже была такая идея: если хочешь завоевать народ чужой страны — приходи строить дороги для него, а не воюй. Всё это олицетворяет для меня миф о боевом тракторе.
[продолжение в следующем посте]
#киев
Юмор во время войны Ч.3
В эти полтора месяца я шучу надо всем, до чего могу дотянуться. Честно говоря, это совсем не так и много: даже я со своим по-настоящему черным чувством юмора всё больше скорблю и печалюсь. Но если у вас рождаются шутки — как шутки над войной в целом, так и сатира над теми, кто несёт зло и разрушения, и даже «юмор висельника» о ваших собственных болючих потерях — не бойтесь и не стесняйтесь его. Это защитная реакция психики: смех помогает найти формулу, которая временно снимает психическое напряжение смехом. Смех преуменьшает страх, горе, потерю. Если вам от этого преуменьшения становится легче — смейтесь и шутите.
Но нужно помнить, что шутить можно не со всеми. У всех разная степень чувствительности и разные особенности чувства юмора. Кого-то жестокие шутки взбодрят, а кого-то оскорбят и ужаснут (поэтому я собрала самые добрые военные мемы для примера). Это тоже нормально. Всегда можно поискать мемы в одиночестве, чтобы никого не обидеть.
Я пока не написала продолжение сказки о четырех всадниках апокалипсиса. Но керамический петух, банка с помидорками, посевная и трактор точно будут участвовать в противостоянии им!
#киев
В эти полтора месяца я шучу надо всем, до чего могу дотянуться. Честно говоря, это совсем не так и много: даже я со своим по-настоящему черным чувством юмора всё больше скорблю и печалюсь. Но если у вас рождаются шутки — как шутки над войной в целом, так и сатира над теми, кто несёт зло и разрушения, и даже «юмор висельника» о ваших собственных болючих потерях — не бойтесь и не стесняйтесь его. Это защитная реакция психики: смех помогает найти формулу, которая временно снимает психическое напряжение смехом. Смех преуменьшает страх, горе, потерю. Если вам от этого преуменьшения становится легче — смейтесь и шутите.
Но нужно помнить, что шутить можно не со всеми. У всех разная степень чувствительности и разные особенности чувства юмора. Кого-то жестокие шутки взбодрят, а кого-то оскорбят и ужаснут (поэтому я собрала самые добрые военные мемы для примера). Это тоже нормально. Всегда можно поискать мемы в одиночестве, чтобы никого не обидеть.
Я пока не написала продолжение сказки о четырех всадниках апокалипсиса. Но керамический петух, банка с помидорками, посевная и трактор точно будут участвовать в противостоянии им!
#киев
Что делать-то Ч.1
День сорок восьмой. Сидела в районной парикмахерской, всё как везде: новости, разговоры только о войне (не считая инструкций по стрижке) и о близких, конечно. Радостно рассказывают о тех, кто спасся, выехав из оккупированных территорий. О тех, кто не спасся, молчат всей парикмахерской, а что тут скажешь? Люди гибнут каждый день, каждый день кто-то теряет близких. Зачем? Всей парикмахерской ищут ответ, не могут найти и снова молчат. Что тут скажешь. Снова холодно.
Думаю, как объяснить про войну просто. Это только кажется, что все понимают. Нет, конечно. Мы все видели войну в кино, где всё довольно чистенько. Или где супергерои рушат целые многоэтажки — и это ничего страшного, просто декорация. Я вот лично плохо понимала, что такое война, и могла проскочить мимо мысли о ней, идущей «где-то там», с лёгкостью неопытного невежды. Даже и сейчас, находясь всего лишь на одном из периферических кругов войны, не могу сказать, что знаю, что она такое, на все 100%. Но и тот небольшой процент, что я прочувствовала, — вовсе не обязательный опыт, по-моему (хотя в наших силах постараться найти в нём смысл для себя).
Мы все переживаем горе (хотя все по-разному). Меня поймут те, кто внезапно терял близкого человека: война — это как если бы он умирал каждый день внезапно и как-то по-новому. Сегодня снаряд, завтра от голода, послезавтра в процессе пыток, через день от осколков, на следующий день от прилетевшей в дом ракеты, еще через день — задавило танком, на следующий день сгорел в машине, ещё день — и его расстреляли. И так сорок восемь дней, каждый день. Война — это непрекращающаяся гибель.
Когда умирает близкий, принято хоронить его на третий день, девять дней выть от боли, сорок — вспоминать его и плакать, а потом начинать потихоньку пытаться жить без него. Здесь никак не может завершиться гибель, чтобы можно было отгоревать, попрощаться, похоронить и пожалеть себя. Война — это непрекращающаяся растянутая во времени пытка всех и чудовищными смертями — и ожиданием смерти. Этой пытке подвержены 44 миллиона людей одновременно. 11 миллионов людей покинуло свои дома, многие из которых разрушены вместе со всем нажитым — это как если бы жителей огромного мегаполиса просто взяли и выгнали из своих домов.
Войны не должно быть, я в этом убеждена. Но что делать с этим убеждением во время войны — непонятно. Она есть и её совсем не волнует, что я думаю. Остаётся только планировать.
План такой:
⁃ остаться в живых
⁃ запомнить, что войны не должно быть
⁃ использовать полученный опыт как материал для работы
⁃ шаг за шагом продвигать идею о том, что войн и насилия не должно быть (от личной коммуникации и до способа решения проблем)
⁃ добиться того, чтобы война стала возмутительной идеей. Чтобы войне не могло быть никакого оправдания. Нет — и всё. Чтобы любого человека, который даже заикнулся о войне, военной операции, военной помощи своим воображаемым друзьям, военной борьбе с воображаемыми своими врагами — чтобы его крепко завернули в плотное одеяло и отвезли в лес в тишине и без связи с миром смотреть на сосны, пока он не станет миролюбивым, как сосна. Ну или пусть живёт среди сосен насовсем и воюет с комарами по вечерам.
[Продолжение в следующем посте]
#киев
День сорок восьмой. Сидела в районной парикмахерской, всё как везде: новости, разговоры только о войне (не считая инструкций по стрижке) и о близких, конечно. Радостно рассказывают о тех, кто спасся, выехав из оккупированных территорий. О тех, кто не спасся, молчат всей парикмахерской, а что тут скажешь? Люди гибнут каждый день, каждый день кто-то теряет близких. Зачем? Всей парикмахерской ищут ответ, не могут найти и снова молчат. Что тут скажешь. Снова холодно.
Думаю, как объяснить про войну просто. Это только кажется, что все понимают. Нет, конечно. Мы все видели войну в кино, где всё довольно чистенько. Или где супергерои рушат целые многоэтажки — и это ничего страшного, просто декорация. Я вот лично плохо понимала, что такое война, и могла проскочить мимо мысли о ней, идущей «где-то там», с лёгкостью неопытного невежды. Даже и сейчас, находясь всего лишь на одном из периферических кругов войны, не могу сказать, что знаю, что она такое, на все 100%. Но и тот небольшой процент, что я прочувствовала, — вовсе не обязательный опыт, по-моему (хотя в наших силах постараться найти в нём смысл для себя).
Мы все переживаем горе (хотя все по-разному). Меня поймут те, кто внезапно терял близкого человека: война — это как если бы он умирал каждый день внезапно и как-то по-новому. Сегодня снаряд, завтра от голода, послезавтра в процессе пыток, через день от осколков, на следующий день от прилетевшей в дом ракеты, еще через день — задавило танком, на следующий день сгорел в машине, ещё день — и его расстреляли. И так сорок восемь дней, каждый день. Война — это непрекращающаяся гибель.
Когда умирает близкий, принято хоронить его на третий день, девять дней выть от боли, сорок — вспоминать его и плакать, а потом начинать потихоньку пытаться жить без него. Здесь никак не может завершиться гибель, чтобы можно было отгоревать, попрощаться, похоронить и пожалеть себя. Война — это непрекращающаяся растянутая во времени пытка всех и чудовищными смертями — и ожиданием смерти. Этой пытке подвержены 44 миллиона людей одновременно. 11 миллионов людей покинуло свои дома, многие из которых разрушены вместе со всем нажитым — это как если бы жителей огромного мегаполиса просто взяли и выгнали из своих домов.
Войны не должно быть, я в этом убеждена. Но что делать с этим убеждением во время войны — непонятно. Она есть и её совсем не волнует, что я думаю. Остаётся только планировать.
План такой:
⁃ остаться в живых
⁃ запомнить, что войны не должно быть
⁃ использовать полученный опыт как материал для работы
⁃ шаг за шагом продвигать идею о том, что войн и насилия не должно быть (от личной коммуникации и до способа решения проблем)
⁃ добиться того, чтобы война стала возмутительной идеей. Чтобы войне не могло быть никакого оправдания. Нет — и всё. Чтобы любого человека, который даже заикнулся о войне, военной операции, военной помощи своим воображаемым друзьям, военной борьбе с воображаемыми своими врагами — чтобы его крепко завернули в плотное одеяло и отвезли в лес в тишине и без связи с миром смотреть на сосны, пока он не станет миролюбивым, как сосна. Ну или пусть живёт среди сосен насовсем и воюет с комарами по вечерам.
[Продолжение в следующем посте]
#киев
Что делать-то Ч.2
После поста «Как теперь жить?» было много сообщений и комментариев от людей, живущих не в Украине, с вопросом: ну так как же конкретно? Было выдвинуто и множество личных ответов на такой вопрос. Попробую суммировать.
Очевидно, что если вы поняли из-за этой войны что-то новое — в свете этого нового открытия нужно пересмотреть всю свою жизнь и деятельность.
Если даже вы ещё не сформулировали своё понимание, попробуйте такое упражнение. Посмотрите на всё, что вы говорите и делаете, и задайте каждому слову и занятию вопрос: это приближает к войне или к миру? это способствует вражде или сотрудничеству? Если слова и занятия оказались «нейтральными», подумайте, как можно пересмотреть процесс так, чтобы вложение было всё-таки в сторону ненасилия и сотрудничества. Сейчас у нас есть вполне конкретная война, вокруг которой мы можем выстроить рассуждение так, чтобы оно было не слишком абстрактным. Конкретные примеры всегда проще для восприятия, чем космического уровня миссии. Примеры ответов, которые мне приходили (в моём обобщении):
⁃ Распространять идеи ННО (ненасильственного общения).
⁃ Воспитывать своих детей или чужих, если вы воспитатель или няня, в идеях честности, помощи ближнему, ненасильственного решения проблем с помощью диалога.
⁃ Посвящать свои исследования тем проблемам, которые вы видите как действующие силы случившееся катастрофы: от изучения работы пропаганды и методов борьбы с ней до психологии насилия.
⁃ Информировать о том, что происходит, тех, кто плохо ориентируется в реальности: не можете переубедить в чём-то — просто рассказывайте, что здесь происходит. Отсылки к реальным историям людей рано или поздно накопятся и сформируют представление о реальности, которую пытаются скрыть.
⁃ Читать лекции об истории антивоенного искусства и истории пацифизма.
⁃ Вышивать, рисовать и сочинять стихи со словом «мир».
Прострочите идеей мира и отказа от насилия ткань своей жизни. Но не с целью «не оказаться неправым». Всё это должно в итоге кому-то помочь: попробуйте простроить план, как ваше дело может привести к изменениям в мире хотя бы в масштабах одного человека. Нет смысла распространять идеи ненасильственного общения там, где все и так любят Маршалла Розенберга — это нужно там, где люди решают конфликты без уважения к потребностям друг друга. Нет смысла втирать за антивоенное искусство тем, кто и так против войны — это поможет тем, кто не сформировал свою позицию или ещё очень юн. «Мирная» вышивка не повлияет на либеральных галеристов — но может заставить задуматься модниц, которые её купили. Нужно быть очень внимательным к тому, является ли ваша деятельность полезной кому-то — или это «virtue signaling», направленный только на создание вашего имиджа среди «своих». (О том, как «распространение позитива» превращает идею осознанности в практику невежественности, уже писала).
Ну и конечно, всегда нужна любая помощь, которую вы можете себе вообразить, людям, которые сейчас находятся в трудной ситуации или пережили её. И она будет нужна ещё долго. Про помощь деньгами украинским волонтерам всё понятно, про возможность персонально помочь беженцам — тоже не мне вам рассказывать.
В ближайшие 10 лет проблема терапии комплексного посттравматического стрессового расстройства детей, гражданских взрослых и военных будет настолько острой, а специалистов по этой теме настолько мало, что если вы помогающий специалист и решите посвятить ближайшие несколько лет обучению в этом направлении, чтобы потом помогать здесь — я уверена, вы не «опоздаете».
Если вы уже принадлежите к профессиональному сообществу по этой теме — оказывайте специалистам из Украины помощь в повышении квалификации: рядовому психотерапевту неимоверно сложно справляться с клиентами, у которых в анамнезе одновременно утрата близкого, ранение и опыт сексуализированного насилия — а таких людей очень много. После окончания войны привозить сюда европейских спецов по работе с травмой — must.
[Продолжение в следующем посте]
#киев
После поста «Как теперь жить?» было много сообщений и комментариев от людей, живущих не в Украине, с вопросом: ну так как же конкретно? Было выдвинуто и множество личных ответов на такой вопрос. Попробую суммировать.
Очевидно, что если вы поняли из-за этой войны что-то новое — в свете этого нового открытия нужно пересмотреть всю свою жизнь и деятельность.
Если даже вы ещё не сформулировали своё понимание, попробуйте такое упражнение. Посмотрите на всё, что вы говорите и делаете, и задайте каждому слову и занятию вопрос: это приближает к войне или к миру? это способствует вражде или сотрудничеству? Если слова и занятия оказались «нейтральными», подумайте, как можно пересмотреть процесс так, чтобы вложение было всё-таки в сторону ненасилия и сотрудничества. Сейчас у нас есть вполне конкретная война, вокруг которой мы можем выстроить рассуждение так, чтобы оно было не слишком абстрактным. Конкретные примеры всегда проще для восприятия, чем космического уровня миссии. Примеры ответов, которые мне приходили (в моём обобщении):
⁃ Распространять идеи ННО (ненасильственного общения).
⁃ Воспитывать своих детей или чужих, если вы воспитатель или няня, в идеях честности, помощи ближнему, ненасильственного решения проблем с помощью диалога.
⁃ Посвящать свои исследования тем проблемам, которые вы видите как действующие силы случившееся катастрофы: от изучения работы пропаганды и методов борьбы с ней до психологии насилия.
⁃ Информировать о том, что происходит, тех, кто плохо ориентируется в реальности: не можете переубедить в чём-то — просто рассказывайте, что здесь происходит. Отсылки к реальным историям людей рано или поздно накопятся и сформируют представление о реальности, которую пытаются скрыть.
⁃ Читать лекции об истории антивоенного искусства и истории пацифизма.
⁃ Вышивать, рисовать и сочинять стихи со словом «мир».
Прострочите идеей мира и отказа от насилия ткань своей жизни. Но не с целью «не оказаться неправым». Всё это должно в итоге кому-то помочь: попробуйте простроить план, как ваше дело может привести к изменениям в мире хотя бы в масштабах одного человека. Нет смысла распространять идеи ненасильственного общения там, где все и так любят Маршалла Розенберга — это нужно там, где люди решают конфликты без уважения к потребностям друг друга. Нет смысла втирать за антивоенное искусство тем, кто и так против войны — это поможет тем, кто не сформировал свою позицию или ещё очень юн. «Мирная» вышивка не повлияет на либеральных галеристов — но может заставить задуматься модниц, которые её купили. Нужно быть очень внимательным к тому, является ли ваша деятельность полезной кому-то — или это «virtue signaling», направленный только на создание вашего имиджа среди «своих». (О том, как «распространение позитива» превращает идею осознанности в практику невежественности, уже писала).
Ну и конечно, всегда нужна любая помощь, которую вы можете себе вообразить, людям, которые сейчас находятся в трудной ситуации или пережили её. И она будет нужна ещё долго. Про помощь деньгами украинским волонтерам всё понятно, про возможность персонально помочь беженцам — тоже не мне вам рассказывать.
В ближайшие 10 лет проблема терапии комплексного посттравматического стрессового расстройства детей, гражданских взрослых и военных будет настолько острой, а специалистов по этой теме настолько мало, что если вы помогающий специалист и решите посвятить ближайшие несколько лет обучению в этом направлении, чтобы потом помогать здесь — я уверена, вы не «опоздаете».
Если вы уже принадлежите к профессиональному сообществу по этой теме — оказывайте специалистам из Украины помощь в повышении квалификации: рядовому психотерапевту неимоверно сложно справляться с клиентами, у которых в анамнезе одновременно утрата близкого, ранение и опыт сексуализированного насилия — а таких людей очень много. После окончания войны привозить сюда европейских спецов по работе с травмой — must.
[Продолжение в следующем посте]
#киев
Что делать-то Ч.3
Если у вас совсем нет идей — помогайте тем, кто уже помогает сам: донатом или информационной поддержкой. Репостите местных артистов, которые пытаются осмыслить свой военный опыт картинками. Да, капля в море. Но море состоит из капель. Не робей, капля! В общем, направление мысли такое.
Разумеется, всегда остаётся безмерно важным писать/звонить всем вашим украинским друзьям и родственникам, спрашивать «как ты?» и предлагать любую помощь, которую только можно оказать. Иногда помочь никак нельзя, но сообщения о том, что вы помните, беспокоитесь, что вы мысленно с нами, что вы против войны и в ужасе о того, что она происходит и ничего не можете сделать — это моральная поддержка, и это тоже помощь. Знаете, немного легче от того, что охота за твоей жизнью — это долбанутая прихоть люминиевых дедов с воспалением конспирологии, но те, кого ты знаешь, поддерживают тебя, любят и вообще. Нарисуйте своего друга, расскажите в соцсети его историю и скажите, что восхищаетесь его мужеством.
Многие люди начинали мне свои сообщения со слов «я долго боялась написать». Прекращайте бояться. Страх сковывает. Поддерживайте живых людей, а не идеи одержимых войной некромантов. Любовь и забота не только помогают другим — они придают вашей жизни смысл.
Да, есть риск, что вам ответят что-то гадкое. Но, во-первых, он в любой коммуникации есть. А во-вторых, у людей есть такое свойство: мы орём и материмся когда нам больно. И знаете что? Вы взрослые, и вы способны выдержать негативные эмоции другого человека. Правда-правда. Недобрый ответ вас точно не убьёт, это же не ракета.
А вот страх и муки совести съедают душу. Пересмотреть свою жизнь через призму того безобразия, что сейчас происходит, и постараться сделать хоть небольшой добрый к другому поступок — может быть, и не залог вечной жизни, но залог живости души до последнего вашего дня.
#киев
Если у вас совсем нет идей — помогайте тем, кто уже помогает сам: донатом или информационной поддержкой. Репостите местных артистов, которые пытаются осмыслить свой военный опыт картинками. Да, капля в море. Но море состоит из капель. Не робей, капля! В общем, направление мысли такое.
Разумеется, всегда остаётся безмерно важным писать/звонить всем вашим украинским друзьям и родственникам, спрашивать «как ты?» и предлагать любую помощь, которую только можно оказать. Иногда помочь никак нельзя, но сообщения о том, что вы помните, беспокоитесь, что вы мысленно с нами, что вы против войны и в ужасе о того, что она происходит и ничего не можете сделать — это моральная поддержка, и это тоже помощь. Знаете, немного легче от того, что охота за твоей жизнью — это долбанутая прихоть люминиевых дедов с воспалением конспирологии, но те, кого ты знаешь, поддерживают тебя, любят и вообще. Нарисуйте своего друга, расскажите в соцсети его историю и скажите, что восхищаетесь его мужеством.
Многие люди начинали мне свои сообщения со слов «я долго боялась написать». Прекращайте бояться. Страх сковывает. Поддерживайте живых людей, а не идеи одержимых войной некромантов. Любовь и забота не только помогают другим — они придают вашей жизни смысл.
Да, есть риск, что вам ответят что-то гадкое. Но, во-первых, он в любой коммуникации есть. А во-вторых, у людей есть такое свойство: мы орём и материмся когда нам больно. И знаете что? Вы взрослые, и вы способны выдержать негативные эмоции другого человека. Правда-правда. Недобрый ответ вас точно не убьёт, это же не ракета.
А вот страх и муки совести съедают душу. Пересмотреть свою жизнь через призму того безобразия, что сейчас происходит, и постараться сделать хоть небольшой добрый к другому поступок — может быть, и не залог вечной жизни, но залог живости души до последнего вашего дня.
#киев
Телевизор VS Сострадание 1: фантастика
День сорок девятый. Сегодня снова очень холодно. Ветер рвёт подоконники, но грохот железа не похож на взрывы, и потому не трогает меня. На вопрос «как дела?» я всё чаще начинаю отвечать просто: «война». Что таить? Все мои мысли, разговоры и исследования теперь только о войне. Я уже поняла, что никакого «возвращения к нормальной жизни» не будет. Моё «нормально» — теперь война. Возвращение невозможно. Наша ежедневность — это война. Мои дела — война. Моя жизнь — война. Всё война. Как вам такая «новая нормальность»?
Ровно семь недель русские воюют с украинцами, десятки тысяч людей уже погибли в этой войне — но всех ещё не посчитали, так как война не окончена. Бомбят город с удивительно благозвучным названием: Мир-го-род. Снова обстреливают Харьков, рушатся и горят дома. Мне иногда писали читатели Харькова: где вы сейчас? уехали? остаётесь? вдруг не ответят… 44 дня Мариуполь ровняют с землёй вместе с домами и жителями. В моем районе в Киеве восемь раз за первые четыре недели падали с неба русские орудия войны различных наименований. Городка Волновахи буквально больше нет — поле руин, и всё. А сколько ещё сёл с хатами, городами, курицами вытоптано гусеницами танков?
«Ровно семь недель русские воюют с украинцами, десятки тысяч людей уже погибли в этой войне». Пялюсь в экран. Звучит, как аннотация к дешевенькой социальной фантастике! Сначала я не верила, что будет война: звучит, как фантастика. Потом — не верила, что она началась. Даже не верила, что это правда война, пока на нас чуть не упал сбитый самолёт (он упал дальше перед домом нашего друга: обломок самолёта и каша из пилота, мы видели).
Я вспоминаю, как в 2000 году проводила всё лето у дяди в загородном доме, присматривая за его годовалым сыном, моим братом. На втором этаже над лакированной деревянной лестницей высились полные книжные шкафы, и я книгу за книгой поглощала всё, что попадалось под руку, юркнув в глубокое тёмно-зелёное бархатное кресло с высокой спинкой под сгибающимися веером листьями большой пальмы в плетеной кадке. Утопая в кресле, я исчезала в историях пришельцев, космических государств и антиутопий в альтернативных мирах. Там обязательно была какая-то особая искажающая правду пропаганда, вооруженные диктаторы, марши несправедливых карателей и уничтожаемая общность, которая считается захватчиками низшей, но на деле обладающая чувствами, разумом и культурой. Все антиутопии такого рода обычно вызывают осуждение тиранов и несправедливых войн и сочувствие к мирным жителям и помогающим друг другу преследуемым героям. Может быть, не все их читали в детстве?
Кто бы мог подумать, что через двадцать лет я буду одним из побочных персонажей такой антиутопии — с всесильной пропагандой, молчаливым (или кровожадным?) большинством, военным вторжением и жестоким уничтожением мирных жителей и их домов! Но к 33 году жизни ясно, что всё, что только можно вообразить, может стать правдой.
[Продолжение в следующем посте]
#киев
День сорок девятый. Сегодня снова очень холодно. Ветер рвёт подоконники, но грохот железа не похож на взрывы, и потому не трогает меня. На вопрос «как дела?» я всё чаще начинаю отвечать просто: «война». Что таить? Все мои мысли, разговоры и исследования теперь только о войне. Я уже поняла, что никакого «возвращения к нормальной жизни» не будет. Моё «нормально» — теперь война. Возвращение невозможно. Наша ежедневность — это война. Мои дела — война. Моя жизнь — война. Всё война. Как вам такая «новая нормальность»?
Ровно семь недель русские воюют с украинцами, десятки тысяч людей уже погибли в этой войне — но всех ещё не посчитали, так как война не окончена. Бомбят город с удивительно благозвучным названием: Мир-го-род. Снова обстреливают Харьков, рушатся и горят дома. Мне иногда писали читатели Харькова: где вы сейчас? уехали? остаётесь? вдруг не ответят… 44 дня Мариуполь ровняют с землёй вместе с домами и жителями. В моем районе в Киеве восемь раз за первые четыре недели падали с неба русские орудия войны различных наименований. Городка Волновахи буквально больше нет — поле руин, и всё. А сколько ещё сёл с хатами, городами, курицами вытоптано гусеницами танков?
«Ровно семь недель русские воюют с украинцами, десятки тысяч людей уже погибли в этой войне». Пялюсь в экран. Звучит, как аннотация к дешевенькой социальной фантастике! Сначала я не верила, что будет война: звучит, как фантастика. Потом — не верила, что она началась. Даже не верила, что это правда война, пока на нас чуть не упал сбитый самолёт (он упал дальше перед домом нашего друга: обломок самолёта и каша из пилота, мы видели).
Я вспоминаю, как в 2000 году проводила всё лето у дяди в загородном доме, присматривая за его годовалым сыном, моим братом. На втором этаже над лакированной деревянной лестницей высились полные книжные шкафы, и я книгу за книгой поглощала всё, что попадалось под руку, юркнув в глубокое тёмно-зелёное бархатное кресло с высокой спинкой под сгибающимися веером листьями большой пальмы в плетеной кадке. Утопая в кресле, я исчезала в историях пришельцев, космических государств и антиутопий в альтернативных мирах. Там обязательно была какая-то особая искажающая правду пропаганда, вооруженные диктаторы, марши несправедливых карателей и уничтожаемая общность, которая считается захватчиками низшей, но на деле обладающая чувствами, разумом и культурой. Все антиутопии такого рода обычно вызывают осуждение тиранов и несправедливых войн и сочувствие к мирным жителям и помогающим друг другу преследуемым героям. Может быть, не все их читали в детстве?
Кто бы мог подумать, что через двадцать лет я буду одним из побочных персонажей такой антиутопии — с всесильной пропагандой, молчаливым (или кровожадным?) большинством, военным вторжением и жестоким уничтожением мирных жителей и их домов! Но к 33 году жизни ясно, что всё, что только можно вообразить, может стать правдой.
[Продолжение в следующем посте]
#киев
Телевизор VS Сострадание 2: переубеждать ли?
Сегодня думаю о тех, кто в России: об осуждающих войны, которые боятся; о сомневающихся, которые тонут в выяснениях. Не очень думаю о тех, кто поддерживает войну с кровожадностью и желанием видеть наши мертвые головы на штыках своих офицеров, марширующих на параде — таких, мне кажется, мало. Больше тех, кто в принципе не может отличить нос от пальца и вечно поддерживают какую-то ерунду, не осознавая до конца, что происходит, предпочитая бездумную жизнь. Думаю о тех, кто пишет мне «я не могу говорить со своим папой/мамой/бабушкой/дедушкой — мы поссорились, мы больше не общаемся, потому что я не могу их переубедить». Может быть, переубеждать их и не нужно, нужно что-то другое?
Когда мы с вами говорим «переубедить», то подразумеваем сложный процесс воспитания критического мышления, умения работать с источниками и разбираться в особенностях работы медиа и тонкостях международной политики. Для всего этого уже поздно (хотя в целом никогда не поздно). Чтобы получить такого рода образованность, нужно стараться и хотеть её получить.
А когда пропаганда говорит «убедить» — она имеет в виду «вбить в голову», минуя критическое мышление. Как она этого добивается? Простотой сообщений. Большим количеством бомбардировок простыми сообщениями. Ну и конечно, отсутствием альтернатив. Потребляющий пропаганду не думает — он как бы уже знает нечто (как в школе, помню, учительница в ответ на мою заминку «я думаю», сказала: надо не думать, надо знать — и совершенно не поняла, почему я считаю наоборот). Откуда знает? Хм, ну это же очевидно, интуиции, догадался, все так говорят, всем известно, так сказали — choose your weapon. На самом деле здесь работают не размышления, а «эффект шедевра»: мы склонны считать более гениальным художником того, картины которого видим чаще других, мы склонны считать правильным мнение, которое слышим часто.
[Продолжение в следующем посте]
#травкина_осознанность
Сегодня думаю о тех, кто в России: об осуждающих войны, которые боятся; о сомневающихся, которые тонут в выяснениях. Не очень думаю о тех, кто поддерживает войну с кровожадностью и желанием видеть наши мертвые головы на штыках своих офицеров, марширующих на параде — таких, мне кажется, мало. Больше тех, кто в принципе не может отличить нос от пальца и вечно поддерживают какую-то ерунду, не осознавая до конца, что происходит, предпочитая бездумную жизнь. Думаю о тех, кто пишет мне «я не могу говорить со своим папой/мамой/бабушкой/дедушкой — мы поссорились, мы больше не общаемся, потому что я не могу их переубедить». Может быть, переубеждать их и не нужно, нужно что-то другое?
Когда мы с вами говорим «переубедить», то подразумеваем сложный процесс воспитания критического мышления, умения работать с источниками и разбираться в особенностях работы медиа и тонкостях международной политики. Для всего этого уже поздно (хотя в целом никогда не поздно). Чтобы получить такого рода образованность, нужно стараться и хотеть её получить.
А когда пропаганда говорит «убедить» — она имеет в виду «вбить в голову», минуя критическое мышление. Как она этого добивается? Простотой сообщений. Большим количеством бомбардировок простыми сообщениями. Ну и конечно, отсутствием альтернатив. Потребляющий пропаганду не думает — он как бы уже знает нечто (как в школе, помню, учительница в ответ на мою заминку «я думаю», сказала: надо не думать, надо знать — и совершенно не поняла, почему я считаю наоборот). Откуда знает? Хм, ну это же очевидно, интуиции, догадался, все так говорят, всем известно, так сказали — choose your weapon. На самом деле здесь работают не размышления, а «эффект шедевра»: мы склонны считать более гениальным художником того, картины которого видим чаще других, мы склонны считать правильным мнение, которое слышим часто.
[Продолжение в следующем посте]
#травкина_осознанность
Телевизор VS Сострадание 3: общая реальность и эмпатия
Однажды в начале войны кто-то сказал: я бы хотел, чтобы каждый раз, когда у нас падают бомбы, у всех россиян начинал звенеть тревогой смартфон — просто чтобы они знали, как часто здесь мы подвергаемся опасности и боимся смерти. Это хорошая идея, но вовсе не про наказание — а про разделение общей реальности. Именно этого не хватает тем, кто насмотрелись телевизора. Но я смею предположить, что раз у них есть дети или внуки гуманисты рядом, то может быть, с их способностью сочувствовать реальным людям, а не концепциям всё-таки не всё кончено(?).
Из всех этих размышлений у меня родилась простая идея для тех, кто всё ещё общается со своими родственниками, которые отрицают и сомневаются. Не спорьте с ними, не переубеждайте их, не пускайтесь в исторические аналогии. Это — концепции, бездушная ловушка для нетренированного ума. Просто присылайте им новости о взрывах, обстрелах, фотографии, видео, рассказывайте истории реальных людей, интервью с волонтерами, с журналистами. Ой, смотри, что произошло в Украине! Ой, вот опять русская ракета упала в украинский дом. Смотри, этот человек помогает жертвам бомбёжек. Конечно, вы не можете заставить их всё читать и смотреть. Но в потоке шума вы хотя бы можете создать тоненький писк правды — сигнал.
То же самое и о поведении в соцсетях. Проблема в огромном потоке информации, которая ничего не доносит и ничего не меняет, это — шум. Создавать сигнал страшно, понимаю, у всех свои основания бояться. Поэтому мне кажется самым разумным и хитрым делиться блогами обычных людей из Украины, которые рассказывают о реальности войны. Главное-то тут что? Не свою позицию выразить — а сделать так, чтобы украинцы, рассказывающие правду, становились более видимыми. Вы можете взять вообще довоенный пост и перепостить его с подписью о том, что вот классный чувак, у которого в блоге стоит почитать последние посты о сегодняшней ситуации. Если истории людей, которые живут здесь, узнают как можно больше ваших друзей — это отличный и безопасный вклад в усиление голоса пострадавших в вашем инфопространстве. Это важный вклад в объединение наших реальностей.
Я думаю, если обеспечить регулярный приток образа реальности, которая у нас здесь есть, она со временем поселится в психике отрицающих или сомневающихся людей, как альтернатива. Причем поселится не на концептуальном уровне, а на эмоциональном и висцеральном — что гораздо глубже, чем холодные игры интеллекта. Я не думаю, что работа с концепциями может быть достаточно оперативной, чтобы что-то изменить прямо сейчас. Но в какой-то момент, когда посеянная так эмоциональная, образная, висцеральная реальность прорастет в психике большого количества людей — может быть, они смогут осознать, что происходит в реальности, а не в мире паранойяльного бреда пропаганды.
Важно понимать о том, что в таком процессе важно эмоциональное поощрение. Если в разговоре с вами такой человек проявит однажды признаки какого-то сожаления, сочувствия, возмущения, осуждения — пусть со своими какими-то объяснениями, с которыми вы не согласны — его нужно поощрить теплом, согласием, хорошей оценкой его нравственных качеств, а не выкриком «Ага! Значит, ты признаешь, что всё это была ложь!». Так мы воспитываем нравственность в детях: поощряем их добрые поступки — ведь всем хочется прежде всего быть хорошими и чтобы их любили. Конечно победой человечности будет, если они признают эту реальность и согласятся с тем, что война — это ужасно, особенно в таких масштабах. Но сначала к ним должна вернуться способность эмпатировать другим живым существам и их страданиям. А без вашей эмпатии друг к другу это невозможно.
[Продолжение в следующем посте]
#травкина_осознанность #травкина_отношения
Однажды в начале войны кто-то сказал: я бы хотел, чтобы каждый раз, когда у нас падают бомбы, у всех россиян начинал звенеть тревогой смартфон — просто чтобы они знали, как часто здесь мы подвергаемся опасности и боимся смерти. Это хорошая идея, но вовсе не про наказание — а про разделение общей реальности. Именно этого не хватает тем, кто насмотрелись телевизора. Но я смею предположить, что раз у них есть дети или внуки гуманисты рядом, то может быть, с их способностью сочувствовать реальным людям, а не концепциям всё-таки не всё кончено(?).
Из всех этих размышлений у меня родилась простая идея для тех, кто всё ещё общается со своими родственниками, которые отрицают и сомневаются. Не спорьте с ними, не переубеждайте их, не пускайтесь в исторические аналогии. Это — концепции, бездушная ловушка для нетренированного ума. Просто присылайте им новости о взрывах, обстрелах, фотографии, видео, рассказывайте истории реальных людей, интервью с волонтерами, с журналистами. Ой, смотри, что произошло в Украине! Ой, вот опять русская ракета упала в украинский дом. Смотри, этот человек помогает жертвам бомбёжек. Конечно, вы не можете заставить их всё читать и смотреть. Но в потоке шума вы хотя бы можете создать тоненький писк правды — сигнал.
То же самое и о поведении в соцсетях. Проблема в огромном потоке информации, которая ничего не доносит и ничего не меняет, это — шум. Создавать сигнал страшно, понимаю, у всех свои основания бояться. Поэтому мне кажется самым разумным и хитрым делиться блогами обычных людей из Украины, которые рассказывают о реальности войны. Главное-то тут что? Не свою позицию выразить — а сделать так, чтобы украинцы, рассказывающие правду, становились более видимыми. Вы можете взять вообще довоенный пост и перепостить его с подписью о том, что вот классный чувак, у которого в блоге стоит почитать последние посты о сегодняшней ситуации. Если истории людей, которые живут здесь, узнают как можно больше ваших друзей — это отличный и безопасный вклад в усиление голоса пострадавших в вашем инфопространстве. Это важный вклад в объединение наших реальностей.
Я думаю, если обеспечить регулярный приток образа реальности, которая у нас здесь есть, она со временем поселится в психике отрицающих или сомневающихся людей, как альтернатива. Причем поселится не на концептуальном уровне, а на эмоциональном и висцеральном — что гораздо глубже, чем холодные игры интеллекта. Я не думаю, что работа с концепциями может быть достаточно оперативной, чтобы что-то изменить прямо сейчас. Но в какой-то момент, когда посеянная так эмоциональная, образная, висцеральная реальность прорастет в психике большого количества людей — может быть, они смогут осознать, что происходит в реальности, а не в мире паранойяльного бреда пропаганды.
Важно понимать о том, что в таком процессе важно эмоциональное поощрение. Если в разговоре с вами такой человек проявит однажды признаки какого-то сожаления, сочувствия, возмущения, осуждения — пусть со своими какими-то объяснениями, с которыми вы не согласны — его нужно поощрить теплом, согласием, хорошей оценкой его нравственных качеств, а не выкриком «Ага! Значит, ты признаешь, что всё это была ложь!». Так мы воспитываем нравственность в детях: поощряем их добрые поступки — ведь всем хочется прежде всего быть хорошими и чтобы их любили. Конечно победой человечности будет, если они признают эту реальность и согласятся с тем, что война — это ужасно, особенно в таких масштабах. Но сначала к ним должна вернуться способность эмпатировать другим живым существам и их страданиям. А без вашей эмпатии друг к другу это невозможно.
[Продолжение в следующем посте]
#травкина_осознанность #травкина_отношения
Телевизор VS Сострадание 4: человечность важнее мнений
Война России в Украине — это уже свершившаяся, не отменяемая трагедия для обеих стран. Эта трагедия не исчезнет больше никогда, даже когда война будет окончена. Ничто не будет «как прежде», если вы только не бесчувственный чурбан или человек с эмоциональным интеллектом уровнем богомола. Плоды этой трагедии в будущем окажутся ещё горше её цветов, которые распускаются для нас пламенем взрывов. Будут десятки тысяч похорон, вёдра слёз и вой матерей хуже сегодняшнего ветра. Будет отвращение и ненависть одних. Будет вина и унижение других и озлобление третьих. Опустошение. Годы ночных кошмаров и панических атак. Растянутый на тысячи тысячи километров траур и горе.
Вкушать такие плоды и не отравиться окончательно смогут только люди с прозревшей совестью, которые отставят в сторону политические рассуждения и скажут: война (была) ужасна, её не должно (было) быть, всё моё существо против. Может показаться, что путь к этому идет через политические споры и критическое мышление, но мне кажется, что не всегда. Путь к этому также может идти мимо всех политических споров через сострадание к другим живым существам.
Мы все люди, мы все боимся боли и смерти, все хотим счастья для наших близких. Это — наша общая духовная земля. Чем больше людей получат гражданство этой земли духовной, тем вероятнее, что мы сможем рано или поздно очистить нашу землю от зарослей ядовитого сорняка зла, которые развели здесь захаванные алчностью, страхом, жаждой власти и гордыней слепцы, глупцы и лжецы.
#травкина_осознанность #травкина_отношения
Война России в Украине — это уже свершившаяся, не отменяемая трагедия для обеих стран. Эта трагедия не исчезнет больше никогда, даже когда война будет окончена. Ничто не будет «как прежде», если вы только не бесчувственный чурбан или человек с эмоциональным интеллектом уровнем богомола. Плоды этой трагедии в будущем окажутся ещё горше её цветов, которые распускаются для нас пламенем взрывов. Будут десятки тысяч похорон, вёдра слёз и вой матерей хуже сегодняшнего ветра. Будет отвращение и ненависть одних. Будет вина и унижение других и озлобление третьих. Опустошение. Годы ночных кошмаров и панических атак. Растянутый на тысячи тысячи километров траур и горе.
Вкушать такие плоды и не отравиться окончательно смогут только люди с прозревшей совестью, которые отставят в сторону политические рассуждения и скажут: война (была) ужасна, её не должно (было) быть, всё моё существо против. Может показаться, что путь к этому идет через политические споры и критическое мышление, но мне кажется, что не всегда. Путь к этому также может идти мимо всех политических споров через сострадание к другим живым существам.
Мы все люди, мы все боимся боли и смерти, все хотим счастья для наших близких. Это — наша общая духовная земля. Чем больше людей получат гражданство этой земли духовной, тем вероятнее, что мы сможем рано или поздно очистить нашу землю от зарослей ядовитого сорняка зла, которые развели здесь захаванные алчностью, страхом, жаждой власти и гордыней слепцы, глупцы и лжецы.
#травкина_осознанность #травкина_отношения
50 дней войны: детство
День пятидесятый. Война длится 50 дней — это 1200 часов. Если вычесть из этого ежедневный восьмичасовой ночной сон, получится 800 часов. Половину из этого времени, а то и больше, я потратила на изучение военной стратегии, экономической аналитики, международных выступлений лидеров многих стран на трёх языках. Это как если бы я в течение пяти лет ходила на пары по международным отношениям два раза в неделю. За это же дадут сертификат? Мы тут шутим так: война могла бы быть очень интересным опытом, если бы не война.
Когда воздушная тревога прекратилась, мы вывалились на улицу. Наконец солнце греет, чувствую себя на улице в жёлтой куртке пирожком, на котором запекается яичный белок с вкусным блеском. Ветер дует со всех сторон сразу, и как только я открываю рот, в нём оказывается или песок или мои собственные размётанные волосы. Я давлюсь новостями о войне: ну сколько ракет ещё можно силой впихнуть мне в горло? Меня тошнит.
А в Киеве тем временем начинается самый красивый период, на мой вкус: распушаются белой пеной кусты вишень на фоне ядрёно-голубого моря неба; и если забраться в них, то голову кружит сладкий запах первых цветов и гул слетевшихся пчёл и шмелей. Кусты сирени выпустили конусы фиолетовых завязей, похожих на связки яйцеклеток рыбы. Выскочили на лысых ветках каштана закрытые зелёные куколки бутонов — там потом будет парашют листа и белые (или редко — розовые) цветущие свечки. Бледно-зелёные, как жасминовые свечи, по землям Украины разбросаны тела солдат. Если всё ещё долго не закончится и их всех не заберут, то этих на полях вырастет трава и будет шуршать над ними невозмутимой вечностью.
Когда я думаю о конце войны, я не думаю о голубях и детках в белых платьях, своей работе или путешествиях. Я думаю о толпах воющих по обе стороны границы женщинах, которые бесконечной черной массой шествуют по земле, оплакивая своих близких. Столько горя! Низачем.
Пока ждала круассан, видела высокого плечистого молодого мужчину с бородкой в подчеркивающей рельефные мышцы серой водолазке. Он стоял, задумчиво глядя куда-то в пустоту, и прижимался губами к лобику своего крошечного младенчика, которого прижимал к груди обеими руками. Он был так занят своим пребыванием, что я без стеснения рассматривала его лицо: кустистые брови «домиком», складки на лбу от какого-то застывшего недоумения, которое, может быть, и запустило процесс размышлений, и большие распахнутые внутрь его психики прозрачные глаза. Несколько минут он так слегка покачивался, не отрывая губ от своего ребенка, пока не пришла мать и они не начали собираться уходить. Интересно, как влияет на отношение людей к войне наличие маленьких детей и прочной любовной связи с ними?
Женщины, когда у них рождается ребенок, испытывают сильное влияние окситоцина — гормона привязанности (особенно его стимулируют естественные роды и кормление грудью). Это делает более спокойными, стрессоустойчивыми и заставляют чувствовать привязанность к младенцу (конечно, так работает не у всех, есть множество индивидуальных вариаций). Но у мужчин изменение гормонального фона само по себе не возникает: только если отец проводит в физическом контакте с ребенком много времени (хотя бы пару часов в день) регулярно на протяжении первых шести месяцев младенца, это влияет на его организм. Вовлечённые отцы, во-первых, тоже становятся более стрессоустойчивыми и тепло привязанными к младенцу за счет окситоцина; а во-вторых, у них снижается средний уровень тестостерона, делая их, по сути, мягче и более готовыми к сотрудничеству. Родилась идея: подсовывайте мужчинам младенцев — тогда они будут меньше пыжиться и воевать!
#киев #травкина_мозг #обомне
День пятидесятый. Война длится 50 дней — это 1200 часов. Если вычесть из этого ежедневный восьмичасовой ночной сон, получится 800 часов. Половину из этого времени, а то и больше, я потратила на изучение военной стратегии, экономической аналитики, международных выступлений лидеров многих стран на трёх языках. Это как если бы я в течение пяти лет ходила на пары по международным отношениям два раза в неделю. За это же дадут сертификат? Мы тут шутим так: война могла бы быть очень интересным опытом, если бы не война.
Когда воздушная тревога прекратилась, мы вывалились на улицу. Наконец солнце греет, чувствую себя на улице в жёлтой куртке пирожком, на котором запекается яичный белок с вкусным блеском. Ветер дует со всех сторон сразу, и как только я открываю рот, в нём оказывается или песок или мои собственные размётанные волосы. Я давлюсь новостями о войне: ну сколько ракет ещё можно силой впихнуть мне в горло? Меня тошнит.
А в Киеве тем временем начинается самый красивый период, на мой вкус: распушаются белой пеной кусты вишень на фоне ядрёно-голубого моря неба; и если забраться в них, то голову кружит сладкий запах первых цветов и гул слетевшихся пчёл и шмелей. Кусты сирени выпустили конусы фиолетовых завязей, похожих на связки яйцеклеток рыбы. Выскочили на лысых ветках каштана закрытые зелёные куколки бутонов — там потом будет парашют листа и белые (или редко — розовые) цветущие свечки. Бледно-зелёные, как жасминовые свечи, по землям Украины разбросаны тела солдат. Если всё ещё долго не закончится и их всех не заберут, то этих на полях вырастет трава и будет шуршать над ними невозмутимой вечностью.
Когда я думаю о конце войны, я не думаю о голубях и детках в белых платьях, своей работе или путешествиях. Я думаю о толпах воющих по обе стороны границы женщинах, которые бесконечной черной массой шествуют по земле, оплакивая своих близких. Столько горя! Низачем.
Пока ждала круассан, видела высокого плечистого молодого мужчину с бородкой в подчеркивающей рельефные мышцы серой водолазке. Он стоял, задумчиво глядя куда-то в пустоту, и прижимался губами к лобику своего крошечного младенчика, которого прижимал к груди обеими руками. Он был так занят своим пребыванием, что я без стеснения рассматривала его лицо: кустистые брови «домиком», складки на лбу от какого-то застывшего недоумения, которое, может быть, и запустило процесс размышлений, и большие распахнутые внутрь его психики прозрачные глаза. Несколько минут он так слегка покачивался, не отрывая губ от своего ребенка, пока не пришла мать и они не начали собираться уходить. Интересно, как влияет на отношение людей к войне наличие маленьких детей и прочной любовной связи с ними?
Женщины, когда у них рождается ребенок, испытывают сильное влияние окситоцина — гормона привязанности (особенно его стимулируют естественные роды и кормление грудью). Это делает более спокойными, стрессоустойчивыми и заставляют чувствовать привязанность к младенцу (конечно, так работает не у всех, есть множество индивидуальных вариаций). Но у мужчин изменение гормонального фона само по себе не возникает: только если отец проводит в физическом контакте с ребенком много времени (хотя бы пару часов в день) регулярно на протяжении первых шести месяцев младенца, это влияет на его организм. Вовлечённые отцы, во-первых, тоже становятся более стрессоустойчивыми и тепло привязанными к младенцу за счет окситоцина; а во-вторых, у них снижается средний уровень тестостерона, делая их, по сути, мягче и более готовыми к сотрудничеству. Родилась идея: подсовывайте мужчинам младенцев — тогда они будут меньше пыжиться и воевать!
#киев #травкина_мозг #обомне
50 дней войны: испытание веры в закон
Полсотни дней войны. Белёсая луна на розовом небе похожа на забытый ребёнком на тарелке легко обсосанный мятный леденец. На мою руку садится комар. Работает воздушная тревога.
Помню, как я приехала в деревню в какой-то своей прабабке. Воспитанная по методике Гиппенрейтер — активное слушание, проговаривание эмоций, решение конфликтов только за «столом переговоров», я уже в четыре года была самостоятельная и свободолюбивая. Что-то там я её не послушала: смотрела, как папа на крыше поднимает черепицу, не отошла от греха подальше, как она попросила. Она долго гонялась за мной по двору с пучком свежей крапивы, а потом исхлестала меня ключами жалами по ногам. Я сидела в комнате, в исступлении расчесывая зудящие от потока слез бедра и переживала то, что сейчас назвала бы унижением.
Это не было так уж больно: если бы я искололась крапивой сама, это не было бы такой бедой. Как оскорбление я переживала нарушение целостности своей личности, эту авторитарную попытку силовым образом изменить мою волю где-либо стоять — и последующее насилие над моим телом, совершенное только по той причине, что она была больше и сильнее. Таких эпизодов в моем детстве было очень мало, поэтому я запомнила их все. Каждый из них глубоко возмущал меня и не вызывал страха, потому что мои «значимые взрослые» всегда решали разногласия со мной уважительным способом, и я знала, что происходящее насилие — это не норма. Становясь старше, я говорила «со мной так нельзя», а затем — «вы не имеете права». И уже не стоящие за мной значимые взрослые придавали мне сил, а ощущение, что есть некий закон, который не могут, боятся нарушить взрослые — и который меня защищает.
Война — это предельное нарушение человеческих законов. Я долго думала, как сформулировать, как правильно назвать базовую эмоциональную реакцию, которую я чувствую на протяжение всей войны. Страх приходит и уходит, гнев приходит и уходит. Но возмущение остаётся. Потому что все мы знаем, что совершается преступление. Все мы знаем, что «с нами так нельзя» и «вы не имеете права». Но нет ничего, что обеспечивает это «нельзя» и наши «права»: только выдуманные обществом законы, которые соблюдает большинство. Запрет на убийство, табу на причинение вреда детям — всё оказывается всего лишь «общественным договором», подкрепленным почти что религиозной верой в то, что «нельзя совершать грех». И когда приходит плевавший на Бога грешник, на него не оказывается управы, и гром не поражает его, и кусты безмолвствуют и не возгораются. Это тяжелое испытание веры в какой-либо закон.
А ещё прилетели аисты. Они вьют гнезда.
#киев
Полсотни дней войны. Белёсая луна на розовом небе похожа на забытый ребёнком на тарелке легко обсосанный мятный леденец. На мою руку садится комар. Работает воздушная тревога.
Помню, как я приехала в деревню в какой-то своей прабабке. Воспитанная по методике Гиппенрейтер — активное слушание, проговаривание эмоций, решение конфликтов только за «столом переговоров», я уже в четыре года была самостоятельная и свободолюбивая. Что-то там я её не послушала: смотрела, как папа на крыше поднимает черепицу, не отошла от греха подальше, как она попросила. Она долго гонялась за мной по двору с пучком свежей крапивы, а потом исхлестала меня ключами жалами по ногам. Я сидела в комнате, в исступлении расчесывая зудящие от потока слез бедра и переживала то, что сейчас назвала бы унижением.
Это не было так уж больно: если бы я искололась крапивой сама, это не было бы такой бедой. Как оскорбление я переживала нарушение целостности своей личности, эту авторитарную попытку силовым образом изменить мою волю где-либо стоять — и последующее насилие над моим телом, совершенное только по той причине, что она была больше и сильнее. Таких эпизодов в моем детстве было очень мало, поэтому я запомнила их все. Каждый из них глубоко возмущал меня и не вызывал страха, потому что мои «значимые взрослые» всегда решали разногласия со мной уважительным способом, и я знала, что происходящее насилие — это не норма. Становясь старше, я говорила «со мной так нельзя», а затем — «вы не имеете права». И уже не стоящие за мной значимые взрослые придавали мне сил, а ощущение, что есть некий закон, который не могут, боятся нарушить взрослые — и который меня защищает.
Война — это предельное нарушение человеческих законов. Я долго думала, как сформулировать, как правильно назвать базовую эмоциональную реакцию, которую я чувствую на протяжение всей войны. Страх приходит и уходит, гнев приходит и уходит. Но возмущение остаётся. Потому что все мы знаем, что совершается преступление. Все мы знаем, что «с нами так нельзя» и «вы не имеете права». Но нет ничего, что обеспечивает это «нельзя» и наши «права»: только выдуманные обществом законы, которые соблюдает большинство. Запрет на убийство, табу на причинение вреда детям — всё оказывается всего лишь «общественным договором», подкрепленным почти что религиозной верой в то, что «нельзя совершать грех». И когда приходит плевавший на Бога грешник, на него не оказывается управы, и гром не поражает его, и кусты безмолвствуют и не возгораются. Это тяжелое испытание веры в какой-либо закон.
А ещё прилетели аисты. Они вьют гнезда.
#киев
51
День пятьдесят первый. Гуляла в футболке. Шмель жопой врезался мне в нос. Заебала война.
Заебали её организаторы, первые лица и исполнители.
И те, кому она кажется нормальной идеей — заебали бы, если бы я их знала.
Вкрай заебали русские ракеты.
Заебало целыми днями слушать о войне.
В новостях война.
Захлопнешь ноут, посмотришь по сторонам — а тут, представляете, всё равно война!
Выйдешь на улицу, думаешь, хоть рядом с людьми побуду, забуду о войне. Но нет: бабцы обсуждают, куда попали ракеты, деды — почему советская армия такая отстойная, женщины обсуждают убежавших от войны заграницу, мужчины — кто где служит, подростки смотрят в тиктоке юморески о жизни в военной Украине.
Ладно. Берешь какао, идёшь на лавочку, садишься в одиночестве. И что вы думаете? Повiтряна тревога (тоже заебала страшно). Идёшь домой.
Я дома, в тишине: Война, ну хоть тут можно оставить меня в покое?
Война:
…
…
А ПОСЛУШАЙ-КА ТЫ ВЗРЫВЫ ПВО!!!
Заебала война.
Заебало думать о том, что пока не время думать о будущем.
Заебало отвечать на все свои идеи «главное сейчас не погибнуть, а там посмотрим».
Заебало писать о своих заебавших уже даже меня саму ощущениях.
Заебали даже мысли о войне.
Даже слово это в печёнках у меня уже сидит.
Даже слово «заебало» меня уже так заебало, если бы вы только знали.
Заебала война.
День пятьдесят первый. Гуляла в футболке. Шмель жопой врезался мне в нос. Заебала война.
Заебали её организаторы, первые лица и исполнители.
И те, кому она кажется нормальной идеей — заебали бы, если бы я их знала.
Вкрай заебали русские ракеты.
Заебало целыми днями слушать о войне.
В новостях война.
Захлопнешь ноут, посмотришь по сторонам — а тут, представляете, всё равно война!
Выйдешь на улицу, думаешь, хоть рядом с людьми побуду, забуду о войне. Но нет: бабцы обсуждают, куда попали ракеты, деды — почему советская армия такая отстойная, женщины обсуждают убежавших от войны заграницу, мужчины — кто где служит, подростки смотрят в тиктоке юморески о жизни в военной Украине.
Ладно. Берешь какао, идёшь на лавочку, садишься в одиночестве. И что вы думаете? Повiтряна тревога (тоже заебала страшно). Идёшь домой.
Я дома, в тишине: Война, ну хоть тут можно оставить меня в покое?
Война:
…
…
А ПОСЛУШАЙ-КА ТЫ ВЗРЫВЫ ПВО!!!
Заебала война.
Заебало думать о том, что пока не время думать о будущем.
Заебало отвечать на все свои идеи «главное сейчас не погибнуть, а там посмотрим».
Заебало писать о своих заебавших уже даже меня саму ощущениях.
Заебали даже мысли о войне.
Даже слово это в печёнках у меня уже сидит.
Даже слово «заебало» меня уже так заебало, если бы вы только знали.
Заебала война.
P.S. Если вы чувствуете непреодолимое желание сраться у меня в комментах, откройте, пожалуйста, прежде эту статью о ненасильственном общении, сделайте над собой усилие и попытайтесь формулировать свои эмоции согласно Маршалу Розенбергу. У вас, может быть, сразу не получится, но вы пишите "попробую ННО" и я вас поправлю, если что (а может быть, нам тут помогут специалисты по ННО, они тут точно есть). Давайте-давайте, надо учиться. Кто, если не мы? Войны в комментах сами себя не остановят. Касается всех.
А то только мы все расслабились и начали делиться, что нас заебало, как началось безобразие. Куда это годится? Я для кого тут 50 дней подряд пишу, не жалея букыв?
А то только мы все расслабились и начали делиться, что нас заебало, как началось безобразие. Куда это годится? Я для кого тут 50 дней подряд пишу, не жалея букыв?
Wikipedia
Ненасильственное общение
социальная концепция