Кстати, к сегодняшним спорам о достойном поведении в лихую годину. Обнаружили интересный хадис пророка Мухаммеда.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающим, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Демонстрация в Петербурге по случаю объявления Первой мировой войны. 1914 год.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Демонстрация в Петербурге по случаю объявления Первой мировой войны. 1914 год.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
The Crow: Original Motion Picture Soundtrack
Летом выходит новая экранизация «Ворона» — готического комикс-хита Джеймса О’Барра о рок-музыканте, вернувшемся с того света, чтобы жестоко отомстить за убийство любимой девушки. Своего главного героя О’Барр срисовал с иконы готик-рока Питера Мёрфи, однако культовый статус «Ворону» сотворило не это и даже не первая экранизация 1994 года как таковая, но две связанных с фильмом Алекса Пройаса вещи. Во-первых, на съёмках трагически погиб исполнитель главной роли Брэндон Ли: револьвер, из которого в него стреляли в одной из последних сцен — а все трюки сын легендарного мастера восточных боевых искусств, разумеется, исполнял сам, — оказался заряжен не холостыми, и актёра буквально застрелили на площадке за пару дней до окончания постановки. А во-вторых, у «Ворона» Пройаса просто роскошнейший саундтрек.
The Cure и Violent Femmes, Pantera и The Jesus and Mary Chain, Stone Temple Pilots и Rage Against the Machine, Трент Резнор перепевает песню Joy Division, а Генри Роллинз — Алана Веги, прямо в фильм встроены выступления Medicine и My Life with the Thrill Kill Kult (часть действия происходит в клубе), звучат готик-рок и гранж, рэп и электроклэш, индастриал и шугейз, блюз… Да, спустя 30 лет сам «Ворон» выглядит наивной и простоватой картиной, но сборник с песнями, которые звучат в продолжение этих часа и сорока минут, великолепен от первой до последней секунды — так, что не хочется выключать титры.
#альбомы_кенотафа #сарханянц
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Летом выходит новая экранизация «Ворона» — готического комикс-хита Джеймса О’Барра о рок-музыканте, вернувшемся с того света, чтобы жестоко отомстить за убийство любимой девушки. Своего главного героя О’Барр срисовал с иконы готик-рока Питера Мёрфи, однако культовый статус «Ворону» сотворило не это и даже не первая экранизация 1994 года как таковая, но две связанных с фильмом Алекса Пройаса вещи. Во-первых, на съёмках трагически погиб исполнитель главной роли Брэндон Ли: револьвер, из которого в него стреляли в одной из последних сцен — а все трюки сын легендарного мастера восточных боевых искусств, разумеется, исполнял сам, — оказался заряжен не холостыми, и актёра буквально застрелили на площадке за пару дней до окончания постановки. А во-вторых, у «Ворона» Пройаса просто роскошнейший саундтрек.
The Cure и Violent Femmes, Pantera и The Jesus and Mary Chain, Stone Temple Pilots и Rage Against the Machine, Трент Резнор перепевает песню Joy Division, а Генри Роллинз — Алана Веги, прямо в фильм встроены выступления Medicine и My Life with the Thrill Kill Kult (часть действия происходит в клубе), звучат готик-рок и гранж, рэп и электроклэш, индастриал и шугейз, блюз… Да, спустя 30 лет сам «Ворон» выглядит наивной и простоватой картиной, но сборник с песнями, которые звучат в продолжение этих часа и сорока минут, великолепен от первой до последней секунды — так, что не хочется выключать титры.
#альбомы_кенотафа #сарханянц
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Подшивка к личному делу» — бесконечная изнуряющая сага о том, как медиа повлияли на один неокрепший ум. На этот раз Сергей Простаков вспоминает, как читал глянцевые журналы в студенчестве.
Я очень люблю рутины и рутинизированное потребление. Меня хлебом не корми, дай придумать что-то делающее мою жизнь упорядоченной — иллюзия контроля, конечно. Приключения и спонтанность я скорее не люблю и избегаю. В чём-то мне это помогает, в чём-то мешает, а иногда любовь к рутинам приобретает странные формы.
Так, став первокурсником Высшей школы экономики, я принял решение читать много журналов. Во-первых, политические еженедельники — «Коммерсантъ. Власть» и «Русский Newsweek». Во-вторых, ежемесячные — русский Rolling Stone, а ещё так называемые мужские Playboy и MAXIM и познавательный «Вокруг света». Сегодня речь о последних.
Покупка мужских журналов — да, была чем-то сродни курению в отрочестве: я теперь взрослый и могу себе это позволить. При этом раз за разом покупка что MAXIM, что Playboy ставила в тупик: несмешные шутки, очень странный набор статей, как сейчас бы выразились, с переписанной «Википедией». Ну и главное, фотографии женщин вызывали скуку — в моём поколении ими уже не заклеивали стены в общежитиях. А вот сосед по комнате Иван как-то прямо и пригвоздил: «И охота тебе деньги тратить на всякую дрянь. Неужели на обычную порнуху подрочить не можешь?». Довод был сильным, и я пару месяцев ещё их покупал, а потом забросил. Я снова стану покупать Playboy уже в десятых только для того, чтобы обложками от него заклеить несколько дыр в стене на кухне в квартире на Автозаводской, где прожил много лет.
«Вокруг света», кажется, не имел ничего общего с мужским глянцем, но в эпоху всепобеждающего интернета был их сводным братом по несчастью. Перефразирую своего общежитского соседа: зачем покупать журналы про жизнь в других странах, когда можно просто в них поехать? И так же, как личная жизнь у меня складывалась непросто, так и с путешествиями до сих пор есть вопросы — я не то чтобы их не люблю, просто не считаю базовой потребностью. Поэтому «Вокруг света» я читал, особенно на младших курсах, с упоением. Я буквально воспринимал истории о жизни в Мали или на островах Океании так же, как человек XIX столетия, когда Императорское географическое общество «Вокруг света» и запустило.
Но ни мужской глянец, ни «Вокруг света», ни «Коммерсантъ. Власть», ни Rolling Stone не могли выиграть битву у интернета. Он наступал и становился главным медиа. В январе 2007 года я зарегистрируюсь в «Живом Журнале», ещё через три месяца — во «ВКонтакте», увижу первые мемы, вступлю в первые группы, оставлю первые комментарии. Дольше всех, как я уже писал, держался Rolling Stone, но и он проиграл.
Судьба тех моих подшивок незавидна. Хранить мне их было в общежитии негде, поэтому я, как когда-то тётка с «МК-бульваром», стал их привозить в родительскую усадьбу. Матушка и батюшка меня за это ругали. Проблема была в том, что глянец очень плохо горел и журналы эти нельзя было пустить на растопку. Те, что всё-таки не сгорели, до сих пор валяются по разным чердакам.
Наступала новая эпоха. Мне предстояло выбрать любимые сайты, любимых блогеров и паблики с мемасиками.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Я очень люблю рутины и рутинизированное потребление. Меня хлебом не корми, дай придумать что-то делающее мою жизнь упорядоченной — иллюзия контроля, конечно. Приключения и спонтанность я скорее не люблю и избегаю. В чём-то мне это помогает, в чём-то мешает, а иногда любовь к рутинам приобретает странные формы.
Так, став первокурсником Высшей школы экономики, я принял решение читать много журналов. Во-первых, политические еженедельники — «Коммерсантъ. Власть» и «Русский Newsweek». Во-вторых, ежемесячные — русский Rolling Stone, а ещё так называемые мужские Playboy и MAXIM и познавательный «Вокруг света». Сегодня речь о последних.
Покупка мужских журналов — да, была чем-то сродни курению в отрочестве: я теперь взрослый и могу себе это позволить. При этом раз за разом покупка что MAXIM, что Playboy ставила в тупик: несмешные шутки, очень странный набор статей, как сейчас бы выразились, с переписанной «Википедией». Ну и главное, фотографии женщин вызывали скуку — в моём поколении ими уже не заклеивали стены в общежитиях. А вот сосед по комнате Иван как-то прямо и пригвоздил: «И охота тебе деньги тратить на всякую дрянь. Неужели на обычную порнуху подрочить не можешь?». Довод был сильным, и я пару месяцев ещё их покупал, а потом забросил. Я снова стану покупать Playboy уже в десятых только для того, чтобы обложками от него заклеить несколько дыр в стене на кухне в квартире на Автозаводской, где прожил много лет.
«Вокруг света», кажется, не имел ничего общего с мужским глянцем, но в эпоху всепобеждающего интернета был их сводным братом по несчастью. Перефразирую своего общежитского соседа: зачем покупать журналы про жизнь в других странах, когда можно просто в них поехать? И так же, как личная жизнь у меня складывалась непросто, так и с путешествиями до сих пор есть вопросы — я не то чтобы их не люблю, просто не считаю базовой потребностью. Поэтому «Вокруг света» я читал, особенно на младших курсах, с упоением. Я буквально воспринимал истории о жизни в Мали или на островах Океании так же, как человек XIX столетия, когда Императорское географическое общество «Вокруг света» и запустило.
Но ни мужской глянец, ни «Вокруг света», ни «Коммерсантъ. Власть», ни Rolling Stone не могли выиграть битву у интернета. Он наступал и становился главным медиа. В январе 2007 года я зарегистрируюсь в «Живом Журнале», ещё через три месяца — во «ВКонтакте», увижу первые мемы, вступлю в первые группы, оставлю первые комментарии. Дольше всех, как я уже писал, держался Rolling Stone, но и он проиграл.
Судьба тех моих подшивок незавидна. Хранить мне их было в общежитии негде, поэтому я, как когда-то тётка с «МК-бульваром», стал их привозить в родительскую усадьбу. Матушка и батюшка меня за это ругали. Проблема была в том, что глянец очень плохо горел и журналы эти нельзя было пустить на растопку. Те, что всё-таки не сгорели, до сих пор валяются по разным чердакам.
Наступала новая эпоха. Мне предстояло выбрать любимые сайты, любимых блогеров и паблики с мемасиками.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В прошлый раз в нашем блоге на Boosty мы выложили большой разговор об «Идеальных дня» Вима Вендерса. И вам, и нам понравилось. Теперь такие разговоры станут регулярными.
И уже в эту пятницу Сергей Простаков беседует с секретным гостем о фантастической эпопее «Воспоминания о прошлом земли» китайца Лю Цысиня и об экранизации её от Netflix.
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
И уже в эту пятницу Сергей Простаков беседует с секретным гостем о фантастической эпопее «Воспоминания о прошлом земли» китайца Лю Цысиня и об экранизации её от Netflix.
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
«Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Колбасёр по пояс голый!»
Над Сенной площадью гремит один из самых популярных дэнс-треков момента. «Бочка, басс, бочка, басс». Люди идут мимо ларька, к которому прикручен динамик, из него разносится трек XS Project. Темнеет. «Голый, голый, колбасёр». У ларька пританцовывает бездомный — слегка притапывает ногами, как будто топчет невидимую шапку, брошенную оземь. «А мне мама говорила, колбасёры — это сила». У метро стоит пара ментов — курят, смотрят на проходящих мимо людей. Бездомный привлекает их внимание, и они медленно выдвигаются в его сторону.
«В эфире радио Р-р-р-рекорд». Позывные детства, которые можно было услышать в любой точке Петербурга: из проносящейся мимо машины, в маршрутке, в ларьке с шавермой. Быстрый ритм EDM, танцевальное техно, и все это зачастую под брендом «Колбасный цех». А его лицо — пожилой мужчина под псевдонимом МС Вспышкин.
На короткое время он был одним из живых символов Петербурга — безбашенный дед, растворяющийся в танце, записывающий треки для «Колбасного цеха» с диджейским осколком группы «Никифоровна», выходящий на сцену в костюме Супермена и вообще дающий жару.
«Шишки падают в лесу,
Я иду на колбасу,
Валидол лежит в лукошке,
Поколбасимся немножко».
МС Вспышкина на самом деле зовут Владимир Турков — его настоящее имя вообще является частью общего имиджа МС. Он блокадник, проживший в Ленинграде почти всю свою жизнь, работавший инженером в институте метрологии и бывший администратором рок-группы «Кочевники» (а клавишником в ней был другой постсоветский символ Петербурга — Михаил Боярский). Турков — культурист-бодибилдер, основатель культуристского клуба еще в Ленинграде. А с 1990-х — растворяющийся в рейве человек, ведущий дискотеки.
МС Вспышкин — народная звезда. Встретить его легче простого — хоть в метро, хоть проходя по Сенной или по Загородному. При этом он кажется немного нелепым — дед с огромной бородой, блокадник, а все время норовит пуститься в пляс под крики о «колбасе» и «голых бабах». Но это важная часть его очарования. Как и его внесценические действия — вроде пропаганды здорового образа жизни (что, конечно, кажется неожиданным от человека, ставшим лицом петербургских рейвов конца 90-х — начала 00-х). На встречу с губернатором Валентиной Матвиенко, где ему, в ряду прочих блокадников, вручали ключи от квартиры, он идет в своем неизменном прикиде: казаки, кожаные штаны с бахромой, черная футболка с капюшоном и изображением серпа и молота на рукаве, металлический обвес. Его ничего не смущает.
И правильно, на самом деле. Меня он раздражал в те годы своей какой-то противоречивостью: что он забыл в этом дурацком выморочном мире, где «бочка, басс»; какой-то ярмарочный дед. Какое-то постоянное «меня прет, меня прет, потому что снег идет». Ноль мысли («мерри клизмас»), зато много движений. Зачем, для чего?
Ретроспективно кажется, что этому отношению к жизни стоило бы поучиться. Отсутствию комплексов, отказу от стеснения и движению туда, куда хочется, — а не туда, куда гнут возраст и среда. Можно много говорить про пошлость и бессмысленность любого дэнс-движения, но в нем было много внутренней свободы. Люди, отправляющиеся танцевать тектоник на Дворцовую площадь или на Sensation во всем белом, отдающиеся стихии всем телом — все это был разговор про внутреннюю свободу, ведущийся в странной форме. Кто сказал «наркотики»? Ну конечно, они там были, о чем вообще речь, — но не в этом дело. А первый свободный танец, — без мысли и назидательно поднятого пальца, — это гораздо важнее.
Летом 2011 года разбился в автокатастрофе Дмитрий Чеков (он же «Никифоровна» из их дуэта). В конце осени в метро умер и сам Владимир Турков — ехал на хор блокадников, стало плохо с сердцем, не откачали.
Так все и закончилось. Дальше — декабрь 2011 года, и со всеми остановками.
«Давай, давай!»
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Колбасёр по пояс голый!»
Над Сенной площадью гремит один из самых популярных дэнс-треков момента. «Бочка, басс, бочка, басс». Люди идут мимо ларька, к которому прикручен динамик, из него разносится трек XS Project. Темнеет. «Голый, голый, колбасёр». У ларька пританцовывает бездомный — слегка притапывает ногами, как будто топчет невидимую шапку, брошенную оземь. «А мне мама говорила, колбасёры — это сила». У метро стоит пара ментов — курят, смотрят на проходящих мимо людей. Бездомный привлекает их внимание, и они медленно выдвигаются в его сторону.
«В эфире радио Р-р-р-рекорд». Позывные детства, которые можно было услышать в любой точке Петербурга: из проносящейся мимо машины, в маршрутке, в ларьке с шавермой. Быстрый ритм EDM, танцевальное техно, и все это зачастую под брендом «Колбасный цех». А его лицо — пожилой мужчина под псевдонимом МС Вспышкин.
На короткое время он был одним из живых символов Петербурга — безбашенный дед, растворяющийся в танце, записывающий треки для «Колбасного цеха» с диджейским осколком группы «Никифоровна», выходящий на сцену в костюме Супермена и вообще дающий жару.
«Шишки падают в лесу,
Я иду на колбасу,
Валидол лежит в лукошке,
Поколбасимся немножко».
МС Вспышкина на самом деле зовут Владимир Турков — его настоящее имя вообще является частью общего имиджа МС. Он блокадник, проживший в Ленинграде почти всю свою жизнь, работавший инженером в институте метрологии и бывший администратором рок-группы «Кочевники» (а клавишником в ней был другой постсоветский символ Петербурга — Михаил Боярский). Турков — культурист-бодибилдер, основатель культуристского клуба еще в Ленинграде. А с 1990-х — растворяющийся в рейве человек, ведущий дискотеки.
МС Вспышкин — народная звезда. Встретить его легче простого — хоть в метро, хоть проходя по Сенной или по Загородному. При этом он кажется немного нелепым — дед с огромной бородой, блокадник, а все время норовит пуститься в пляс под крики о «колбасе» и «голых бабах». Но это важная часть его очарования. Как и его внесценические действия — вроде пропаганды здорового образа жизни (что, конечно, кажется неожиданным от человека, ставшим лицом петербургских рейвов конца 90-х — начала 00-х). На встречу с губернатором Валентиной Матвиенко, где ему, в ряду прочих блокадников, вручали ключи от квартиры, он идет в своем неизменном прикиде: казаки, кожаные штаны с бахромой, черная футболка с капюшоном и изображением серпа и молота на рукаве, металлический обвес. Его ничего не смущает.
И правильно, на самом деле. Меня он раздражал в те годы своей какой-то противоречивостью: что он забыл в этом дурацком выморочном мире, где «бочка, басс»; какой-то ярмарочный дед. Какое-то постоянное «меня прет, меня прет, потому что снег идет». Ноль мысли («мерри клизмас»), зато много движений. Зачем, для чего?
Ретроспективно кажется, что этому отношению к жизни стоило бы поучиться. Отсутствию комплексов, отказу от стеснения и движению туда, куда хочется, — а не туда, куда гнут возраст и среда. Можно много говорить про пошлость и бессмысленность любого дэнс-движения, но в нем было много внутренней свободы. Люди, отправляющиеся танцевать тектоник на Дворцовую площадь или на Sensation во всем белом, отдающиеся стихии всем телом — все это был разговор про внутреннюю свободу, ведущийся в странной форме. Кто сказал «наркотики»? Ну конечно, они там были, о чем вообще речь, — но не в этом дело. А первый свободный танец, — без мысли и назидательно поднятого пальца, — это гораздо важнее.
Летом 2011 года разбился в автокатастрофе Дмитрий Чеков (он же «Никифоровна» из их дуэта). В конце осени в метро умер и сам Владимир Турков — ехал на хор блокадников, стало плохо с сердцем, не откачали.
Так все и закончилось. Дальше — декабрь 2011 года, и со всеми остановками.
«Давай, давай!»
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Легендарная четверговая рубрика «Кенотафа» возвращается! Книжный опросник «Кенотафа» в этот раз заполнил кинокритик, журналист, историк кино Михаил Ратгауз.
https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-ratgauz
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-ratgauz
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Teletype
Опросник «Кенотафа». Михаил Ратгауз
Идеальная в вашем представлении обстановка для чтения?
Участник «Кенотафа» Сергей Простаков очень хочет, чтобы в ближайшую пятницу как можно больше людей посмотрели его разговор с секретным гостем о китайском фантасте Лю Цысине в нашем Boosty. Для этого он написал небольшой очерк о замеченных им параллелях в творчестве китайца и великого русского историка и мыслителя Льва Гумилёва.
Все участники «Кенотафа» и Сергей Простаков будут благодарны, если вы распространите этот текст и подпишитесь на наш телеграм-канал. Возможно, это изменит Вселенную. Да, именно так, и об этом вы можете прочитать в сегодняшнем тексте.
https://teletype.in/@thecenotaph/gumilev-liu
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Все участники «Кенотафа» и Сергей Простаков будут благодарны, если вы распространите этот текст и подпишитесь на наш телеграм-канал. Возможно, это изменит Вселенную. Да, именно так, и об этом вы можете прочитать в сегодняшнем тексте.
https://teletype.in/@thecenotaph/gumilev-liu
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Teletype
Лев Гумилёв и Лю Цысинь как учителя жизни. Об одной маргинальной идее, с которой мы обязаны считаться
В этом тексте Сергей Простаков объясняет, почему, смотря на звёздное небо, мы обязаны проникаться верой в себя и в человечество.
Новая пятница — новый разговор в нашем Boosty.
Сергей Простаков и социолог Варвара Зотова решили обсудить своего любимого фантаста Лю Цысиня. Да, у нас неделя Лю Цысиня в «Кенотафе», и что?
Можно ли изучать социологию по фантастическим романам? Оптимист или пессимист Лю Цысинь? И стоит ли бояться смотреть экранизацию «Задачи трёх тел» от Netflix, если вам понравилась книга?
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
Иллюстрация: Robert Beatty
Сергей Простаков и социолог Варвара Зотова решили обсудить своего любимого фантаста Лю Цысиня. Да, у нас неделя Лю Цысиня в «Кенотафе», и что?
Можно ли изучать социологию по фантастическим романам? Оптимист или пессимист Лю Цысинь? И стоит ли бояться смотреть экранизацию «Задачи трёх тел» от Netflix, если вам понравилась книга?
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
Иллюстрация: Robert Beatty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова, сказанные первым космонавтом Юрием Гагариным перед последней в его жизни авиакатастрофой.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — последние слова, сказанные первым космонавтом Юрием Гагариным перед последней в его жизни авиакатастрофой.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
18 июня 1850 года умер Оноре де Бальзак. И кому какое теперь до этого дело? Бальзак — XIX век в его самом смехотворном проявлении. Человек мог на трех авторских листах описывать комод и каблуки ночных туфель, и ничего ему за это не было. Литература.
Все знают, что Бальзаку, как и Александру Дюма, платили построчно, отсюда и тягучие, невыносимые описания; и что он выпивал до 50 чашек эспрессо в день, чтобы ввергнуть себя в состояние творческого экстаза. Мало кто прочитал все девяносто частей его «Человеческой комедии». В лучшем случае, кто-то слышал эти названия, включенные для порядка в курс зарубежной литературы: «Отец Горио», «Евгения Гранде», «Шагреневая кожа»...
Его дух все же проник в нашу пору контрабандой — через криптобальзаковца Уэльбека. В последней книге «Уничтожить» он любовно вспоминал «Человеческую комедию». Прародителя литературы реализма Уэльбек ценит больше, чем ныне почти столь же модного, как и рэпер Оксиморон, Селина. «В жизни всегда есть место мелодраме. Главным образом, в чужой жизни», — объясняет Уэльбек. Бальзака он цитировал в эпиграфе к своей «Платформе» — и это едва ли не лучшая часть всего романа: «Чем гнуснее жизнь человека, тем сильнее он к ней привязывается; он делает ее формой протеста, ежеминутной местью».
Для Уэльбека железобетонность XIX века была лучшим орудием против растекающейся, зыбкой современности, которую, например, олицетворял ненавистный ему «леворадикал» Филипп Соллерс, восклицавший в «Элементарных частицах»: «Вы реакционер, вот и отлично. Все великие писатели реакционеры. Бальзак, Флобер, Достоевский: вон сколько реакционеров. Но и трахаться тоже надо, а? Групповушка нужна. Это важно». Так что, дорогой пытливый читатель, еще не поздно ухватиться за край прочного дубового стола, над которым возвышается, надувая щеки, творец «Человеческой комедии» — чтобы спастись в тени его величия, как в животворной прохладе грота.
#цитаты_на_кенотафе #сперанский
Все знают, что Бальзаку, как и Александру Дюма, платили построчно, отсюда и тягучие, невыносимые описания; и что он выпивал до 50 чашек эспрессо в день, чтобы ввергнуть себя в состояние творческого экстаза. Мало кто прочитал все девяносто частей его «Человеческой комедии». В лучшем случае, кто-то слышал эти названия, включенные для порядка в курс зарубежной литературы: «Отец Горио», «Евгения Гранде», «Шагреневая кожа»...
Его дух все же проник в нашу пору контрабандой — через криптобальзаковца Уэльбека. В последней книге «Уничтожить» он любовно вспоминал «Человеческую комедию». Прародителя литературы реализма Уэльбек ценит больше, чем ныне почти столь же модного, как и рэпер Оксиморон, Селина. «В жизни всегда есть место мелодраме. Главным образом, в чужой жизни», — объясняет Уэльбек. Бальзака он цитировал в эпиграфе к своей «Платформе» — и это едва ли не лучшая часть всего романа: «Чем гнуснее жизнь человека, тем сильнее он к ней привязывается; он делает ее формой протеста, ежеминутной местью».
Для Уэльбека железобетонность XIX века была лучшим орудием против растекающейся, зыбкой современности, которую, например, олицетворял ненавистный ему «леворадикал» Филипп Соллерс, восклицавший в «Элементарных частицах»: «Вы реакционер, вот и отлично. Все великие писатели реакционеры. Бальзак, Флобер, Достоевский: вон сколько реакционеров. Но и трахаться тоже надо, а? Групповушка нужна. Это важно». Так что, дорогой пытливый читатель, еще не поздно ухватиться за край прочного дубового стола, над которым возвышается, надувая щеки, творец «Человеческой комедии» — чтобы спастись в тени его величия, как в животворной прохладе грота.
#цитаты_на_кенотафе #сперанский
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Улица Тверская, Москва, 1 января 2014 года.
Фото: tabibito.ru
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Улица Тверская, Москва, 1 января 2014 года.
Фото: tabibito.ru
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
АукцЫон — Птица, 1993, 5/5
А война, ну, что война?
Так заведено.
7 и 14 июня 1956 года с полигона Капустин Яр на ракете Р-1Е в космос отправлялись собаки Козявка и Альбина. Полеты были благополучны, животные выжили и вернулись. Врачи оба раза отмечали, что у собак была индивидуальная реакция на стресс. У одной в каждом из полетов был учащенный пульс, а у другой — более редкий. В остальном все было хорошо.
Седьмой, седьмой, отвечай, седьмой, я тебя не слышу,
Почему молчишь?
На стресс и исторические времена все реагируют по-разному. Многие замирают, пораженные трагическими событиями. Или думают лишь о том, как выжить в годину перемен. Или погибают. А на кого-то в этот момент снисходит Божья благодать, и они создают свои самые важные работы. В грозовой первый год Первой мировой и обрушения старого мира Франц Кафка написал «Процесс». Сент-Экзюпери, перебравшись в 1940 году из оккупированной Франции в Нью-Йорк, пишет «Маленького принца». Группа «АукцЫон» в первый день августовского путча в 1991 году начинает создавать то, что позднее составит альбом «Птица», а закончит это делать за несколько дней до путча в октябре 1993 года.
О, зона!
Ожидает напряжённо
Родниковая.
Мир горит. Ну горит и ладно, а жизнь идёт. Такое ощущение от «Птицы» было всегда у меня — и это тот случай, когда оно ничего не стоит. Альбомы «АукцЫона» таковы, что у каждого в голове складывается свой образ и текст. Иногда пристаешь к одному берегу, порой — к другому. Подчас здесь становится страшно, как в конце песни «Глаза». А потом весело.
Прятаться поздно, не прятаться поздно.
С днем рождения!
Но чаще здесь неизъяснимо грустно и больно; печаль светлая. Как будто тебя в детстве поцеловали перед сном в макушку — а ты в этот же момент остро ощутил, что этот момент больше никогда в жизни не повторится. И стало больно.
Что ещё слушать у «АукцЫона»:
Как я стал предателем (1989) — 5/5
Девушки поют (2007) — 3/5
Жопа (1990) — 4/5
#альбомы_кенотафа #сенников
А война, ну, что война?
Так заведено.
7 и 14 июня 1956 года с полигона Капустин Яр на ракете Р-1Е в космос отправлялись собаки Козявка и Альбина. Полеты были благополучны, животные выжили и вернулись. Врачи оба раза отмечали, что у собак была индивидуальная реакция на стресс. У одной в каждом из полетов был учащенный пульс, а у другой — более редкий. В остальном все было хорошо.
Седьмой, седьмой, отвечай, седьмой, я тебя не слышу,
Почему молчишь?
На стресс и исторические времена все реагируют по-разному. Многие замирают, пораженные трагическими событиями. Или думают лишь о том, как выжить в годину перемен. Или погибают. А на кого-то в этот момент снисходит Божья благодать, и они создают свои самые важные работы. В грозовой первый год Первой мировой и обрушения старого мира Франц Кафка написал «Процесс». Сент-Экзюпери, перебравшись в 1940 году из оккупированной Франции в Нью-Йорк, пишет «Маленького принца». Группа «АукцЫон» в первый день августовского путча в 1991 году начинает создавать то, что позднее составит альбом «Птица», а закончит это делать за несколько дней до путча в октябре 1993 года.
О, зона!
Ожидает напряжённо
Родниковая.
Мир горит. Ну горит и ладно, а жизнь идёт. Такое ощущение от «Птицы» было всегда у меня — и это тот случай, когда оно ничего не стоит. Альбомы «АукцЫона» таковы, что у каждого в голове складывается свой образ и текст. Иногда пристаешь к одному берегу, порой — к другому. Подчас здесь становится страшно, как в конце песни «Глаза». А потом весело.
Прятаться поздно, не прятаться поздно.
С днем рождения!
Но чаще здесь неизъяснимо грустно и больно; печаль светлая. Как будто тебя в детстве поцеловали перед сном в макушку — а ты в этот же момент остро ощутил, что этот момент больше никогда в жизни не повторится. И стало больно.
Что ещё слушать у «АукцЫона»:
Как я стал предателем (1989) — 5/5
Девушки поют (2007) — 3/5
Жопа (1990) — 4/5
#альбомы_кенотафа #сенников
Сегодня у нас необычный контент.
Мы задумали исследование аудитории «Кенотафа». Если у вас есть время, возможность и интерес, то пройдите, пожалуйста, эту небольшую анкету. В ней вы найдёте главным образом вопросы о ваших литературных пристрастиях, а ещё мы спрашиваем о кино и истории. Всё это вряд ли займёт больше десяти минут. На всякий случай, анкета анонимная.
Фрагмент картины Владимира Маковского «Ночлежный дом», 1889 год.
Мы задумали исследование аудитории «Кенотафа». Если у вас есть время, возможность и интерес, то пройдите, пожалуйста, эту небольшую анкету. В ней вы найдёте главным образом вопросы о ваших литературных пристрастиях, а ещё мы спрашиваем о кино и истории. Всё это вряд ли займёт больше десяти минут. На всякий случай, анкета анонимная.
Фрагмент картины Владимира Маковского «Ночлежный дом», 1889 год.
Возгорается пламя
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Рождение — дело грязное. Святое и чудесное, но грязное. И мучительное. В кровавом облачении приходит в этот мир новая жизнь, в крови, боли и поту. Цикл этот бесконечен.
К концу 1920-х годов даже к тем из эмигрантов, кто больше всего был готов обманываться, приходит осознание — возвращения не будет. Эмиграция создает разрыв не только в пространстве, но и во времени. Конечно, в самом буквальном смысле — разных часовых поясов, — но еще и в том, в каком времени они живут. Различия накапливаются, и в какой-то момент обитателям параллельных миров становится не о чем поговорить. И беседа почти сворачивается: путешествия в прошлое пока не изобрели, а поговорить сегодня как будто и не о чем. Язык тот же, а слова в нем значат разное. Не понять друг друга.
Если следить за событиями 1929 года по передовицам «Правды», то страна идет от победы к победе. Если заглянуть в дневниковые записи старого москвича Ивана Шитца, то ужаснешься: идут массовые аресты, авральные кампании в прессе, допекают идиотизм большевистского начальства и кабальные заемные кампании. Но по совести говоря, 1929 год — революционный и страшный для России; в этот год началось большое наступление на деревню, которое уже не остановится.
В Париже выходит дебютная книга Гайто Газданова. Молодой писатель для первого романа основой берет автобиографический материал — и блестяще с ним справляется. Герой, разрывающийся между прошлым, настоящим и фантазиями, вспоминает весь свой путь, который привел его в эмиграцию. Петербург, кадетский корпус, мировая война, гражданская, Стамбул, Париж… Надписи на станциях сменяют друг друга, пока на бронепоезде судьбы герой несется к конечной остановке.
Герой Газданова тоже долго идет к мысли о том, что старое не вернуть и что новое родится уже не на родной земле. А вот его дядя понимает все раньше: еще во время Гражданской:
«Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные — это те, что растут».
Выход романа Газданова — рождение нового писателя, полностью сформировавшегося в эмиграции; да причем какого! Одного из лучших в XX веке, умного, точного в своих наблюдениях. Газданов — поэтический прозаик, который постоянно рефлексирует о себе и мире, но следить за его полетом мысли интересно. И мир этот совсем другой, чем тот, из которого он уезжал когда-то в неизвестность.
Транзитная переменчивость заканчивается и в СССР: от станции «олигархия» доехали до «персоналистской диктатуры». А этот политический режим обладает большим спросом на оды.
Демьян Бедный страдает в Кремле. И немудрено — ему, поэту ничтожного таланта, в одиночку приходиться придумывать целый жанр. В декабре 1929 года в Советском Союзе впервые готовятся широко отметить день рождения вождя. Сталину исполняется 50 лет. Ленинский юбилей практически не отмечался, в 1924 году было не до того. Но теперь битвы в верхах окончены. Забег вокруг стульев прекратился. Музыка смолкла. Стул остался один.
Бедному заказали в «Правду» написать стихи о Сталине. Для человека, который в частной переписке с вождем любит рассказывать, как «гонит фельетон в 300 строк», нет ничего сложного в этой задаче. Но образцов нет, все надо придумывать самому. И вообще Бедному (он же Придворов) интереснее не писать, а отдыхать. Или жаловаться приятелю Михаилу Презенту на то, что его не позвали на пьянку с очередным наркомом.
Но все же он пишет стихотворение «Я уверен». Все оно посвящено тому, как Бедный не может написать стихи про Сталина:
«Скорей!.. Скорей!» — Виноват,
Я вам что? Автомат?
Нажми только кнопку
И бери со стихами бумажную стопку?!»
Но нужно-то быть автоматом. Бедный выдавливает из себя:
«Ближайшие годы
Над сталинским подвигом произнесут
Исторический суд».
Новый мир рождается.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Рождение — дело грязное. Святое и чудесное, но грязное. И мучительное. В кровавом облачении приходит в этот мир новая жизнь, в крови, боли и поту. Цикл этот бесконечен.
К концу 1920-х годов даже к тем из эмигрантов, кто больше всего был готов обманываться, приходит осознание — возвращения не будет. Эмиграция создает разрыв не только в пространстве, но и во времени. Конечно, в самом буквальном смысле — разных часовых поясов, — но еще и в том, в каком времени они живут. Различия накапливаются, и в какой-то момент обитателям параллельных миров становится не о чем поговорить. И беседа почти сворачивается: путешествия в прошлое пока не изобрели, а поговорить сегодня как будто и не о чем. Язык тот же, а слова в нем значат разное. Не понять друг друга.
Если следить за событиями 1929 года по передовицам «Правды», то страна идет от победы к победе. Если заглянуть в дневниковые записи старого москвича Ивана Шитца, то ужаснешься: идут массовые аресты, авральные кампании в прессе, допекают идиотизм большевистского начальства и кабальные заемные кампании. Но по совести говоря, 1929 год — революционный и страшный для России; в этот год началось большое наступление на деревню, которое уже не остановится.
В Париже выходит дебютная книга Гайто Газданова. Молодой писатель для первого романа основой берет автобиографический материал — и блестяще с ним справляется. Герой, разрывающийся между прошлым, настоящим и фантазиями, вспоминает весь свой путь, который привел его в эмиграцию. Петербург, кадетский корпус, мировая война, гражданская, Стамбул, Париж… Надписи на станциях сменяют друг друга, пока на бронепоезде судьбы герой несется к конечной остановке.
Герой Газданова тоже долго идет к мысли о том, что старое не вернуть и что новое родится уже не на родной земле. А вот его дядя понимает все раньше: еще во время Гражданской:
«Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные — это те, что растут».
Выход романа Газданова — рождение нового писателя, полностью сформировавшегося в эмиграции; да причем какого! Одного из лучших в XX веке, умного, точного в своих наблюдениях. Газданов — поэтический прозаик, который постоянно рефлексирует о себе и мире, но следить за его полетом мысли интересно. И мир этот совсем другой, чем тот, из которого он уезжал когда-то в неизвестность.
Транзитная переменчивость заканчивается и в СССР: от станции «олигархия» доехали до «персоналистской диктатуры». А этот политический режим обладает большим спросом на оды.
Демьян Бедный страдает в Кремле. И немудрено — ему, поэту ничтожного таланта, в одиночку приходиться придумывать целый жанр. В декабре 1929 года в Советском Союзе впервые готовятся широко отметить день рождения вождя. Сталину исполняется 50 лет. Ленинский юбилей практически не отмечался, в 1924 году было не до того. Но теперь битвы в верхах окончены. Забег вокруг стульев прекратился. Музыка смолкла. Стул остался один.
Бедному заказали в «Правду» написать стихи о Сталине. Для человека, который в частной переписке с вождем любит рассказывать, как «гонит фельетон в 300 строк», нет ничего сложного в этой задаче. Но образцов нет, все надо придумывать самому. И вообще Бедному (он же Придворов) интереснее не писать, а отдыхать. Или жаловаться приятелю Михаилу Презенту на то, что его не позвали на пьянку с очередным наркомом.
Но все же он пишет стихотворение «Я уверен». Все оно посвящено тому, как Бедный не может написать стихи про Сталина:
«Скорей!.. Скорей!» — Виноват,
Я вам что? Автомат?
Нажми только кнопку
И бери со стихами бумажную стопку?!»
Но нужно-то быть автоматом. Бедный выдавливает из себя:
«Ближайшие годы
Над сталинским подвигом произнесут
Исторический суд».
Новый мир рождается.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В этот день то ли по новому, то ли по старому стилю вышел первый сборник прозы Максима Горького, после которого ницшеанец с мутным прошлым стал главным русским писателем по обе стороны границы почти на 40 лет. За это время Горький успел воспеть человека как такового, вдоволь порусофобствовать, возвысить голос в защиту слабых и прославить использование рабского труда. И всё это стало для нас поводом сегодняшний выпуск рубрики «Судим по обложке» посвятить книгам писателя.
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Если вы не согласны с нашим мнением по этому и другим вопросам, пишите в @thecenotaphbot.
#обложки_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — блоги в «Живом Журнале», очередной эпизод нескончаемой саги «Подшивка к личному делу» Сергея Простакова о медиа, сформировавших его личность.
Первый раз я о нём услышал в начале мая 2006 года. Мой брат, тот же самый, который подсунул мне «Коммерсантъ. Власть», издеваясь, спросил: читаю ли я ЖЖ? Он знал, что нет, — в интернет я впервые вышел за три месяца до того, чтобы посмотреть на сайте Высшей школы экономики дату дня открытых дверей. Брат посмотрел на меня, недоумённо моргающего, с усмешкой, и добил: «И что, даже Мистера Паркера не читаешь?».
Аббревиатуру я запомнил, в Высшую школу экономики благополучно поступил, но вот в «Живом Журнале» не спешил регистрироваться. Для меня тогда и простая электронная почта на сайте «Мейл ру» была чем-то неизведанным. Я удивлялся принятой тогда форме приветствия в письмах: «Доброго времени суток!» — сейчас так, кажется, никто не говорит. Потом был форум курса, где я ошалел уже от возможности публикации собственноручно написанного текста в сети. И вот в январе 2007 года я наконец-то решился зарегистрироваться в ЖЖ — кажется, это случилось после пары вопросов о наличии оного у меня.
Нет, конечно, я не скажу свой первый юзернейм. И хотя мой первый блог давно отправлен в адскую область, наверняка умельцы что-то смогут найти в чистилище веб-архива. Но именно в том ЖЖ я учился интернету, а потому и хочу его вспомнить.
В мир ЖЖ я входил поздновато. Золотой его век с инвайтами уже заканчивался. Он стал уже массовым, фрагментированным, до его покупки компанией SUP оставалось несколько месяцев. Читал я главным образом однокурсников. Именно у них в комментариях я узнал, что меня можно публично обсуждать «за спиной». Тогда же и сложилась моя тактика — не отвечать. В ней ничего не было хорошего, но я сразу понял, что жанр срача не для меня: не умею держать дистанцию, сатанею, хочу доказать свою правоту, а если не получается, то настроение портится надолго.
Кстати, о моём первом сраче. Постепенно я стал открывать сообщества по интересам, через них — интересных блогеров. И так я выбрел на историка-сталиниста Александра Дюкова, который опубликовал что-то критическое об Александре Исаевиче Солженицыне. Я без задней мысли, ничего такого не ожидая, зашёл в комментарии и написал: «Солженицын — честный и мужественный человек» (в чём я был не прав?). И тут такое началось. Нужно отдать должное Дюкову, он мне написал: «Молодой человек, вы привели бы хотя бы какие-нибудь аргументы в пользу вашей позиции. Здесь с вами никто не согласен».
Вам, наверное, интересно, о чём я писал. Да всё о том же. Про книги, про музыку, про политику — в своих интересах я был последовательным. Хорошо помню свою рецензию на «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», которую прочитал в «оранжевой серии»: «Читаю про наркоманов, чтобы знать врага в лицо». Это для примера тех смыслов, которые я генерировал в 18 лет. А вот пример моего поста про политику: «Ого! "Марш несогласных" рядом с моей общагой. Так же начиналась Февральская революция в Петрограде». Как вам такая аналитика?
Первый ЖЖ я удалил в 2009 году. Тогда же заведу второй, но его тоже удалю уже в канун Болотной. А вот события зимы 2011-2012 годов меня перепашут, и я заведу уже третий ЖЖ. На это один мой товарищ заметит: «Зачем? Все сидят в твиттере». Тот третий блог в «Живом Журнале» вы найдёте без труда — там мне стыдиться нечего, я к тому времени более-менее научился писать.
Но ЖЖ я любил не за это. Иногда я отправлялся в путешествие по чужим профилям, заходил к незнакомым юзерам и читал их блоги. Знаете, я до сих пор с огромной теплотой вспоминаю посты незнакомых людей, которые рассказывали в своих «уютных», как встречают осень в Москве, как растут их дети, и как в квартиру доносится звук праздничного салюта, как они кутаются в плед в ненастный майский вечер. Все эти посты и ЖЖ затерялись во времени как слёзы под дождём, но никакие твиты и сторис никогда во мне не пробудят ничего подобного.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Первый раз я о нём услышал в начале мая 2006 года. Мой брат, тот же самый, который подсунул мне «Коммерсантъ. Власть», издеваясь, спросил: читаю ли я ЖЖ? Он знал, что нет, — в интернет я впервые вышел за три месяца до того, чтобы посмотреть на сайте Высшей школы экономики дату дня открытых дверей. Брат посмотрел на меня, недоумённо моргающего, с усмешкой, и добил: «И что, даже Мистера Паркера не читаешь?».
Аббревиатуру я запомнил, в Высшую школу экономики благополучно поступил, но вот в «Живом Журнале» не спешил регистрироваться. Для меня тогда и простая электронная почта на сайте «Мейл ру» была чем-то неизведанным. Я удивлялся принятой тогда форме приветствия в письмах: «Доброго времени суток!» — сейчас так, кажется, никто не говорит. Потом был форум курса, где я ошалел уже от возможности публикации собственноручно написанного текста в сети. И вот в январе 2007 года я наконец-то решился зарегистрироваться в ЖЖ — кажется, это случилось после пары вопросов о наличии оного у меня.
Нет, конечно, я не скажу свой первый юзернейм. И хотя мой первый блог давно отправлен в адскую область, наверняка умельцы что-то смогут найти в чистилище веб-архива. Но именно в том ЖЖ я учился интернету, а потому и хочу его вспомнить.
В мир ЖЖ я входил поздновато. Золотой его век с инвайтами уже заканчивался. Он стал уже массовым, фрагментированным, до его покупки компанией SUP оставалось несколько месяцев. Читал я главным образом однокурсников. Именно у них в комментариях я узнал, что меня можно публично обсуждать «за спиной». Тогда же и сложилась моя тактика — не отвечать. В ней ничего не было хорошего, но я сразу понял, что жанр срача не для меня: не умею держать дистанцию, сатанею, хочу доказать свою правоту, а если не получается, то настроение портится надолго.
Кстати, о моём первом сраче. Постепенно я стал открывать сообщества по интересам, через них — интересных блогеров. И так я выбрел на историка-сталиниста Александра Дюкова, который опубликовал что-то критическое об Александре Исаевиче Солженицыне. Я без задней мысли, ничего такого не ожидая, зашёл в комментарии и написал: «Солженицын — честный и мужественный человек» (в чём я был не прав?). И тут такое началось. Нужно отдать должное Дюкову, он мне написал: «Молодой человек, вы привели бы хотя бы какие-нибудь аргументы в пользу вашей позиции. Здесь с вами никто не согласен».
Вам, наверное, интересно, о чём я писал. Да всё о том же. Про книги, про музыку, про политику — в своих интересах я был последовательным. Хорошо помню свою рецензию на «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», которую прочитал в «оранжевой серии»: «Читаю про наркоманов, чтобы знать врага в лицо». Это для примера тех смыслов, которые я генерировал в 18 лет. А вот пример моего поста про политику: «Ого! "Марш несогласных" рядом с моей общагой. Так же начиналась Февральская революция в Петрограде». Как вам такая аналитика?
Первый ЖЖ я удалил в 2009 году. Тогда же заведу второй, но его тоже удалю уже в канун Болотной. А вот события зимы 2011-2012 годов меня перепашут, и я заведу уже третий ЖЖ. На это один мой товарищ заметит: «Зачем? Все сидят в твиттере». Тот третий блог в «Живом Журнале» вы найдёте без труда — там мне стыдиться нечего, я к тому времени более-менее научился писать.
Но ЖЖ я любил не за это. Иногда я отправлялся в путешествие по чужим профилям, заходил к незнакомым юзерам и читал их блоги. Знаете, я до сих пор с огромной теплотой вспоминаю посты незнакомых людей, которые рассказывали в своих «уютных», как встречают осень в Москве, как растут их дети, и как в квартиру доносится звук праздничного салюта, как они кутаются в плед в ненастный майский вечер. Все эти посты и ЖЖ затерялись во времени как слёзы под дождём, но никакие твиты и сторис никогда во мне не пробудят ничего подобного.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
