Сергей Простаков продолжает свою автофикшн-эпопею «Подшивка к личному делу», в которой вспоминает СМИ, медиа, шоу, которые сформировали его как личность. Сегодня — журнал Rolling Stone.
О нём я впервые узнал в каком-то американском фильме о золотом веке рок-н-ролла. Герой ехал с хиппи на какой-нибудь Вудсток и читал Rolling Stone. Название запомнилось — было очень похоже на название группы. Подумалось: странно, что в одно и то же время два проекта назвали настолько похоже.
И вот уже 11 класс. Я учусь в Лицее-интернате №1 города Курска и живу в общежитии. Там же учился, но в 10 классе, парень по имени Максим. Он был прошаренным в истории рок-музыки, у него в комнате висел огромный плакат с Кобейном. И вот однажды он принёс журнал Rolling Stone — оказывается, он с недавних пор издаётся в России. Сам я тогда журнал не покупал, но прочитал все выпуски, имевшиеся у Максима. Из того периода чтения запомнились, прежде всего, колонка с той самой интерпретацией Дугиным песни «Зеленоглазое такси» и колонка Сергея Шнурова о том, что он не понимает, зачем заниматься экстремальным спортом россиянам, когда достаточно на улице просто порамсить с любым милиционером.
А потом я поступил в Москву в Высшую школу экономики и стал покупать Rolling Stone выпуск за выпуском вплоть до 2013 года, до самого закрытия. Из бумажных изданий так долго и так регулярно я читал только Rolling Stone.
Но сказать, что это была любовь, я не могу. Возможно, я был очарован первым периодом существования журнала, когда он писал преимущественно про рок-музыку. А потом главным редактором стал Александр Кондуков (со всем уважением), и чтение журнала стало пыткой. В нём было где-то две трети переводных материалов про подзабытых патриархов Голливуда, недовольных состоянием современной культуры, и интервью каких-то американских певичек типа Кеши, которых сейчас никто не помнит и не знает, а тогда их выносили на обложку. Я открывал журнал и не понимал, про кого всё это и для кого.
Но всё равно продолжал его покупать, месяц за месяцем. Потому что надеялся, что наконец-то там появится материал про кого-то мне интересного. Может быть, даже и переводной, но хотя бы про группу Interpol. Но, конечно, нет.
Главной же причиной продолжать покупать журнал стала рубрика с рецензиями на альбомы в конце. Далеко не все из них я тут же бросался слушать, но для меня это был на протяжении лет восьми главный источник новостей о релизах. Ну и, конечно, рубрика «Зал славы. Лучшие альбомы всех времён и народов», в которой авторы журнала писали рецензии на уже ставшие классикой пластинки, а Виктор Меламед делал к ним иллюстрации. Вот те небольшие статейки стали для меня настоящей школой музыкального вкуса. Но музыка — это музыка. Ещё я по тем рецензиями учился писать. До сих пор формулировки оттуда встречаются в моих текстах — ничего не могу с собой поделать. Отдельно из авторов рубрики я выделял Андрея Валерьевича Бухарина — вот им отобранные альбомы моментально становились моими любимыми.
Пройдя девять кругов ада российской медийки, я решил участвовать в «Кенотафе» ради рубрики #альбомы_кенотафа, ведь в «нормальных медиа» мне так и не довелось поделиться с вами своим мнением о любимых альбомах.
В позднем Rolling Stone я отдельно выделял Евгения Левковича, который на каком-то этапе стал писать статьи об оппозиционной российской политике. От него я, например, впервые узнал о деятельности будущих живых и мёртвых фигурантов реестра террористов и экстремистов, изучал подробности дела БОРН и тактической задумки «Стратегии-31». И меня это так увлекало, я начал этим деятельно интересоваться. Вот теперь понятно, кто мне поломал жизнь…
…Но не будем о грустном. Год назад я увидел, что Кондуков опубликовал огромный лонгрид про «Король и Шут». И подумалось мне: стоило ли годами ставить на обложки Леди Гагу, Рианну, Кейти Перри и прочих Бейонсе, чтобы в итоге всё равно писать про народного кумира Горшка?
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
О нём я впервые узнал в каком-то американском фильме о золотом веке рок-н-ролла. Герой ехал с хиппи на какой-нибудь Вудсток и читал Rolling Stone. Название запомнилось — было очень похоже на название группы. Подумалось: странно, что в одно и то же время два проекта назвали настолько похоже.
И вот уже 11 класс. Я учусь в Лицее-интернате №1 города Курска и живу в общежитии. Там же учился, но в 10 классе, парень по имени Максим. Он был прошаренным в истории рок-музыки, у него в комнате висел огромный плакат с Кобейном. И вот однажды он принёс журнал Rolling Stone — оказывается, он с недавних пор издаётся в России. Сам я тогда журнал не покупал, но прочитал все выпуски, имевшиеся у Максима. Из того периода чтения запомнились, прежде всего, колонка с той самой интерпретацией Дугиным песни «Зеленоглазое такси» и колонка Сергея Шнурова о том, что он не понимает, зачем заниматься экстремальным спортом россиянам, когда достаточно на улице просто порамсить с любым милиционером.
А потом я поступил в Москву в Высшую школу экономики и стал покупать Rolling Stone выпуск за выпуском вплоть до 2013 года, до самого закрытия. Из бумажных изданий так долго и так регулярно я читал только Rolling Stone.
Но сказать, что это была любовь, я не могу. Возможно, я был очарован первым периодом существования журнала, когда он писал преимущественно про рок-музыку. А потом главным редактором стал Александр Кондуков (со всем уважением), и чтение журнала стало пыткой. В нём было где-то две трети переводных материалов про подзабытых патриархов Голливуда, недовольных состоянием современной культуры, и интервью каких-то американских певичек типа Кеши, которых сейчас никто не помнит и не знает, а тогда их выносили на обложку. Я открывал журнал и не понимал, про кого всё это и для кого.
Но всё равно продолжал его покупать, месяц за месяцем. Потому что надеялся, что наконец-то там появится материал про кого-то мне интересного. Может быть, даже и переводной, но хотя бы про группу Interpol. Но, конечно, нет.
Главной же причиной продолжать покупать журнал стала рубрика с рецензиями на альбомы в конце. Далеко не все из них я тут же бросался слушать, но для меня это был на протяжении лет восьми главный источник новостей о релизах. Ну и, конечно, рубрика «Зал славы. Лучшие альбомы всех времён и народов», в которой авторы журнала писали рецензии на уже ставшие классикой пластинки, а Виктор Меламед делал к ним иллюстрации. Вот те небольшие статейки стали для меня настоящей школой музыкального вкуса. Но музыка — это музыка. Ещё я по тем рецензиями учился писать. До сих пор формулировки оттуда встречаются в моих текстах — ничего не могу с собой поделать. Отдельно из авторов рубрики я выделял Андрея Валерьевича Бухарина — вот им отобранные альбомы моментально становились моими любимыми.
Пройдя девять кругов ада российской медийки, я решил участвовать в «Кенотафе» ради рубрики #альбомы_кенотафа, ведь в «нормальных медиа» мне так и не довелось поделиться с вами своим мнением о любимых альбомах.
В позднем Rolling Stone я отдельно выделял Евгения Левковича, который на каком-то этапе стал писать статьи об оппозиционной российской политике. От него я, например, впервые узнал о деятельности будущих живых и мёртвых фигурантов реестра террористов и экстремистов, изучал подробности дела БОРН и тактической задумки «Стратегии-31». И меня это так увлекало, я начал этим деятельно интересоваться. Вот теперь понятно, кто мне поломал жизнь…
…Но не будем о грустном. Год назад я увидел, что Кондуков опубликовал огромный лонгрид про «Король и Шут». И подумалось мне: стоило ли годами ставить на обложки Леди Гагу, Рианну, Кейти Перри и прочих Бейонсе, чтобы в итоге всё равно писать про народного кумира Горшка?
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
На телевизионном экране мельтешат идиотские попсовые клипы. И вдруг это перетекание кислотного зеленого в ярко-розовый прекращается, голоса, приправленные скучным битом, умолкают, и на экране появляется неприглядный человек в жилетке.
«Привет-привет! Я по-прежнему Роман Трахтенберг, и каждый раз, когда я смотрюсь в зеркало, меня охватывает чувство непередаваемой жалости ко всем тем, кому повезло меньше, чем мне!»
Так начиналось шоу «Деньги не пахнут» на «Муз-ТВ». За кадром играла музыка из песни Money, money из мюзикла «Кабаре». С крашенными в огненно-рыжий цвет волосами мужчина с козлиной бородкой в жилетке на голое тело с волосатыми руками — весь его вид напоминал о чем-то таком залихватском, странном и неприличном. Персонаж из книжек о межвоенной Европе, разбитной пошляк, прячущийся за бесконечными сальными шутками.
Что в нем подкупало? Сочетание искренности с ложью. Он был органичен в своих пошлых выступлениях; почему-то в память врезался выпуск «Блеф-клуба», куда он пришел в футболке с рекламой кабаре «Хали-Гали» и надписью «Баба без ласки как гондон без смазки» — надпись прочитали без купюр (все равно она была видна на весь экран), а дальше Трахтенберг шутливо намекал, что может вывалить член. Но как-то беззлобно. У него бесконечно брали интервью и просили рассказывать анекдоты; он устраивал соревнования на ринге, где предлагал всем рассказать ему анекдот, которого он не знал бы и не мог закончить (по-моему, иногда эти соревнования в «Хали-Гали» даже показывали по телевизору). Было видно, что сама атмосфера клуба, шоу — это абсолютно его стихия. Он чувствует себя как рыба в воде, он напитывается сил от смеха, низкий и грубый жанр его не смущает, а наоборот — заводит. И в то же время…
У него всегда были очень усталые глаза. За круглыми стеклами в золотой оправе можно было не всегда это заметить — блеск позолоты мог показаться озорным огоньком в зрачках конферансье. Но было видно, что, ведя пошлые конкурсы «жадин», заставляя молодых гостей «Хали-Гали» сражаться за деньги: они то пожирали на скорость просроченную тушенку, то брились налысо, то обматывались туалетной бумагой, — в издевательском постмодернистском названии шоу «Деньги не пахнут» чувствовалась изобретательность человека, знакомого с социальными науками, но в самом Трахтенберге не было видно ни злобы, ни ярости. Только усталость, плохо скрытая за алкоголем и кокаином.
Помню, как у него соревновались две девицы, перетягивая канат, который был привязан к их лифчикам. В центре сцены стоял Трахтенберг, бесконечно шутя, но глаза… Глаза не врали.
Трахтенберг, король анекдотов категории «Б» и публичной пошлости, был, видимо, удивительно отважным человеком. Обратив все возможные свои недостатки в преимущества, он бравировал ими перед камерой. Он превратил себя в карикатурный образ — размахивая одновременно и еврейством, и смешным псевдонимом, и полнотой, и пошлостью, и нетривиальным внешним видом. И совершенно не боясь реакции публики.
Про него всегда было понятно, что все это маска. И даже когда он ее якобы снимал, когда у него брали серьезные интервью, — как у недоучившегося филолога и выпускника института культуры, как ценителя интеллектуальной литературы и хороших вин, — то было видно, что этот дополнительный Трахтенберг тоже был придуман с начала и до конца. Наверное, в те времена, когда, изучая для курсовой анекдоты, он понял, что все шутки уже были написаны.
Порно, анекдоты, кабаре, конферанс, грязь, говно, жопа, деньги, шутки, ринг, секс, теща, ебля. Роман Трахтенберг царил в атмосфере подвижного низа, существуя в полумаргинальном странном пространстве — и даже из него смог прорваться к всенародной известности. Но его время заканчивалось — и смерть во время эфира на радио кажется удивительно красивой точкой.
Невозможно себе представить Трахтенберга в 2024 году. Невозможно представить Россию, Петербург без него 20 и 30 лет назад — кто-то должен был быть на его месте.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
На телевизионном экране мельтешат идиотские попсовые клипы. И вдруг это перетекание кислотного зеленого в ярко-розовый прекращается, голоса, приправленные скучным битом, умолкают, и на экране появляется неприглядный человек в жилетке.
«Привет-привет! Я по-прежнему Роман Трахтенберг, и каждый раз, когда я смотрюсь в зеркало, меня охватывает чувство непередаваемой жалости ко всем тем, кому повезло меньше, чем мне!»
Так начиналось шоу «Деньги не пахнут» на «Муз-ТВ». За кадром играла музыка из песни Money, money из мюзикла «Кабаре». С крашенными в огненно-рыжий цвет волосами мужчина с козлиной бородкой в жилетке на голое тело с волосатыми руками — весь его вид напоминал о чем-то таком залихватском, странном и неприличном. Персонаж из книжек о межвоенной Европе, разбитной пошляк, прячущийся за бесконечными сальными шутками.
Что в нем подкупало? Сочетание искренности с ложью. Он был органичен в своих пошлых выступлениях; почему-то в память врезался выпуск «Блеф-клуба», куда он пришел в футболке с рекламой кабаре «Хали-Гали» и надписью «Баба без ласки как гондон без смазки» — надпись прочитали без купюр (все равно она была видна на весь экран), а дальше Трахтенберг шутливо намекал, что может вывалить член. Но как-то беззлобно. У него бесконечно брали интервью и просили рассказывать анекдоты; он устраивал соревнования на ринге, где предлагал всем рассказать ему анекдот, которого он не знал бы и не мог закончить (по-моему, иногда эти соревнования в «Хали-Гали» даже показывали по телевизору). Было видно, что сама атмосфера клуба, шоу — это абсолютно его стихия. Он чувствует себя как рыба в воде, он напитывается сил от смеха, низкий и грубый жанр его не смущает, а наоборот — заводит. И в то же время…
У него всегда были очень усталые глаза. За круглыми стеклами в золотой оправе можно было не всегда это заметить — блеск позолоты мог показаться озорным огоньком в зрачках конферансье. Но было видно, что, ведя пошлые конкурсы «жадин», заставляя молодых гостей «Хали-Гали» сражаться за деньги: они то пожирали на скорость просроченную тушенку, то брились налысо, то обматывались туалетной бумагой, — в издевательском постмодернистском названии шоу «Деньги не пахнут» чувствовалась изобретательность человека, знакомого с социальными науками, но в самом Трахтенберге не было видно ни злобы, ни ярости. Только усталость, плохо скрытая за алкоголем и кокаином.
Помню, как у него соревновались две девицы, перетягивая канат, который был привязан к их лифчикам. В центре сцены стоял Трахтенберг, бесконечно шутя, но глаза… Глаза не врали.
Трахтенберг, король анекдотов категории «Б» и публичной пошлости, был, видимо, удивительно отважным человеком. Обратив все возможные свои недостатки в преимущества, он бравировал ими перед камерой. Он превратил себя в карикатурный образ — размахивая одновременно и еврейством, и смешным псевдонимом, и полнотой, и пошлостью, и нетривиальным внешним видом. И совершенно не боясь реакции публики.
Про него всегда было понятно, что все это маска. И даже когда он ее якобы снимал, когда у него брали серьезные интервью, — как у недоучившегося филолога и выпускника института культуры, как ценителя интеллектуальной литературы и хороших вин, — то было видно, что этот дополнительный Трахтенберг тоже был придуман с начала и до конца. Наверное, в те времена, когда, изучая для курсовой анекдоты, он понял, что все шутки уже были написаны.
Порно, анекдоты, кабаре, конферанс, грязь, говно, жопа, деньги, шутки, ринг, секс, теща, ебля. Роман Трахтенберг царил в атмосфере подвижного низа, существуя в полумаргинальном странном пространстве — и даже из него смог прорваться к всенародной известности. Но его время заканчивалось — и смерть во время эфира на радио кажется удивительно красивой точкой.
Невозможно себе представить Трахтенберга в 2024 году. Невозможно представить Россию, Петербург без него 20 и 30 лет назад — кто-то должен был быть на его месте.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Один влиятельный, но малопубличный политтехнолог круга издания «Кенотаф» однажды высказался в том духе, что для части людей роман «Благоволительницы» стал «Гарри Поттером» — дескать, книгу вспоминают слишком часто, комментируя актуальные новостные сюжеты.
А почему, собственно, так?
Питерская журналистка Катя Уварова решила исследовать причины популярности романа Джонатана Литтелла у россиян. Можно ли называть «Благоволительницы», роман-исповедь нациста, «великим русским романом»? Как складывался его культ в России, и почему его до сих пор оспаривают даже те, кто любит эту книгу? Почему к ней возвращаются, хотя испытывают отвращение и к герою, и к сюжету? И как Литтеллу удалось написать книгу, о которой можно сказать что угодно, но точно не то, что она оставляет людей равнодушными?
https://teletype.in/@thecenotaph/littell
Этот текст — результат коллаборации издания «Кенотаф» и альманаха moloko plus.
#друзья_кенотафа #лонгриды_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
А почему, собственно, так?
Питерская журналистка Катя Уварова решила исследовать причины популярности романа Джонатана Литтелла у россиян. Можно ли называть «Благоволительницы», роман-исповедь нациста, «великим русским романом»? Как складывался его культ в России, и почему его до сих пор оспаривают даже те, кто любит эту книгу? Почему к ней возвращаются, хотя испытывают отвращение и к герою, и к сюжету? И как Литтеллу удалось написать книгу, о которой можно сказать что угодно, но точно не то, что она оставляет людей равнодушными?
https://teletype.in/@thecenotaph/littell
Этот текст — результат коллаборации издания «Кенотаф» и альманаха moloko plus.
#друзья_кенотафа #лонгриды_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Teletype
«Благоволительницы» Джонатана Литтелла. Почему этот роман читают и перечитывают в России?
Петербургская журналистка Катя Уварова поговорила с балериной Большого театра, репером, книготорговцами и книжным издателем, чтобы...
Время расставаться с иллюзиями
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Есть дурацкая вещь, которая приходит с возрастом: теперь вы на практике понимаете, что народные поговорки, мудрости, афоризмы действительно правдивы. Нет, вы, конечно, и до этого подозревали, что они не врут, но потом происходит в вашей жизни что-то такое, после чего только и остается сказать: «Будет день, будет и ночь». Или там — «Бог шельму метит». Наконец, можете сказать: «Где тонко, там и рвется».
К концу 1920-х годов многим советским гражданам и российским эмигрантам пришлось понять, что снявши голову, по волосам не плачут. Ну или что разбитую чашку не склеить — хотя, кажется, в те годы этой поговорки еще не было.
«Когда меня арестовывали в разных странах, то не прикрывались обманом. ГПУ же нагромождает путаницу и обманы. Мне было заявлено, что я еду в среду вечером. А захватили во вторник утром без вещей и необходимых лекарств».
Это Троцкий пишет своему сыну Льву Седову о том, как его выслали из Москвы в Алма-Ату в январе 1928 года. По Москве расползаются слухи: люди пытались не дать выслать вождя, перекрывали железную дорогу, а самого Троцкого якобы на квартире арестовывало 12 чекистов. Слухи были недалеки от правды: в квартире Троцкого ГПУ ломало двери, а потом, уже на вокзале, пришлось поднять упирающегося политика и понести его на руках в поезд. Чекисты пыхтели, попердывали от натуги, но продолжали нести вождя. Сын кричал толпе людей: «Смотрите, не отворачивайтесь, несут товарища Троцкого!»
Уносили, конечно, не только Троцкого — в ссылку отправляли целое поколение; пласт людей, веривших в революцию, но проигравших в жестокой внутрипартийной борьбе, которая шла в Кремле все 1920-е годы. Режим, имевший своим сердцем средневековую крепость, чувствовал себя как в осаде — и не мог еще со своими соратниками расправляться также, как и со всеми остальными. Но скоро будет пройдена и эта остановка: и ссыльные Радеки, Раковские и Мураловы окажутся на скамье подсудимых вместе с теми, кто выбрал «линию партии» и думал, что их это спасет. Лишь Троцкий — опять — будет обслужен Кремлем по особому разряду. Но ничего, в 1929 году Сталин наберется решимости и обрушится войной на деревню — не испугается.
Пока Троцкий обживался в Алма-Ате, с иллюзиями пришлось расстаться и тем, кто, покинув Россию, грезил о скором возвращении туда — на штыках или после крушения режима. В конце апреля 1928 года в Брюсселе умирает генерал Петр Врангель, с именем которого в эмиграции многие связывали надежду на возможность вооруженной победы над большевиками. Конечно, к 1928 году уже и так было понятно, что шансов на это мало, но все же Врангель стоял во главе Русского общевоинского союза, самой массовой эмигрантской организации.
Но смерть все представляет в ином свете. Врангель, то ли действительно заболевший туберкулезом, то ли отравленный советским агентом, скоропостижно умирает. «Правда» реагирует на следующий день маленькой заметкой на последней полосе, в которой подводит итоги так: «Врангель до последнего времени играл роль организатора жалких остатков белогвардейской военной силы за границей». В майском выпуске эмигрантской «Иллюстрированной России» — большой отчет о смерти и похоронах Врангеля, множество фотографий с прощания…
Хоронили, конечно, не только генерала, но и надежду.
А в толще жизни — и в Советской России, и за границей, — давно уже идет институционализация в новых условиях жизни. В октябре 1928 года в Праге проходит совещание российских общественных организаций по денационализации. Обсуждают насущный вопрос: что делать с тем, что русские дети забывают русский язык и культуру? В России же принят первый пятилетний план — и в него явно вписаны не только стройки коммунизма, но и образы будущего политического режима.
Скоро с новой реальностью познакомятся все. А пока что готовятся.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Есть дурацкая вещь, которая приходит с возрастом: теперь вы на практике понимаете, что народные поговорки, мудрости, афоризмы действительно правдивы. Нет, вы, конечно, и до этого подозревали, что они не врут, но потом происходит в вашей жизни что-то такое, после чего только и остается сказать: «Будет день, будет и ночь». Или там — «Бог шельму метит». Наконец, можете сказать: «Где тонко, там и рвется».
К концу 1920-х годов многим советским гражданам и российским эмигрантам пришлось понять, что снявши голову, по волосам не плачут. Ну или что разбитую чашку не склеить — хотя, кажется, в те годы этой поговорки еще не было.
«Когда меня арестовывали в разных странах, то не прикрывались обманом. ГПУ же нагромождает путаницу и обманы. Мне было заявлено, что я еду в среду вечером. А захватили во вторник утром без вещей и необходимых лекарств».
Это Троцкий пишет своему сыну Льву Седову о том, как его выслали из Москвы в Алма-Ату в январе 1928 года. По Москве расползаются слухи: люди пытались не дать выслать вождя, перекрывали железную дорогу, а самого Троцкого якобы на квартире арестовывало 12 чекистов. Слухи были недалеки от правды: в квартире Троцкого ГПУ ломало двери, а потом, уже на вокзале, пришлось поднять упирающегося политика и понести его на руках в поезд. Чекисты пыхтели, попердывали от натуги, но продолжали нести вождя. Сын кричал толпе людей: «Смотрите, не отворачивайтесь, несут товарища Троцкого!»
Уносили, конечно, не только Троцкого — в ссылку отправляли целое поколение; пласт людей, веривших в революцию, но проигравших в жестокой внутрипартийной борьбе, которая шла в Кремле все 1920-е годы. Режим, имевший своим сердцем средневековую крепость, чувствовал себя как в осаде — и не мог еще со своими соратниками расправляться также, как и со всеми остальными. Но скоро будет пройдена и эта остановка: и ссыльные Радеки, Раковские и Мураловы окажутся на скамье подсудимых вместе с теми, кто выбрал «линию партии» и думал, что их это спасет. Лишь Троцкий — опять — будет обслужен Кремлем по особому разряду. Но ничего, в 1929 году Сталин наберется решимости и обрушится войной на деревню — не испугается.
Пока Троцкий обживался в Алма-Ате, с иллюзиями пришлось расстаться и тем, кто, покинув Россию, грезил о скором возвращении туда — на штыках или после крушения режима. В конце апреля 1928 года в Брюсселе умирает генерал Петр Врангель, с именем которого в эмиграции многие связывали надежду на возможность вооруженной победы над большевиками. Конечно, к 1928 году уже и так было понятно, что шансов на это мало, но все же Врангель стоял во главе Русского общевоинского союза, самой массовой эмигрантской организации.
Но смерть все представляет в ином свете. Врангель, то ли действительно заболевший туберкулезом, то ли отравленный советским агентом, скоропостижно умирает. «Правда» реагирует на следующий день маленькой заметкой на последней полосе, в которой подводит итоги так: «Врангель до последнего времени играл роль организатора жалких остатков белогвардейской военной силы за границей». В майском выпуске эмигрантской «Иллюстрированной России» — большой отчет о смерти и похоронах Врангеля, множество фотографий с прощания…
Хоронили, конечно, не только генерала, но и надежду.
А в толще жизни — и в Советской России, и за границей, — давно уже идет институционализация в новых условиях жизни. В октябре 1928 года в Праге проходит совещание российских общественных организаций по денационализации. Обсуждают насущный вопрос: что делать с тем, что русские дети забывают русский язык и культуру? В России же принят первый пятилетний план — и в него явно вписаны не только стройки коммунизма, но и образы будущего политического режима.
Скоро с новой реальностью познакомятся все. А пока что готовятся.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова из последней статьи писательницы и эссеистки Сьюзен Зонтаг «О пытках других».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — последние слова из последней статьи писательницы и эссеистки Сьюзен Зонтаг «О пытках других».
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Кстати, к сегодняшним спорам о достойном поведении в лихую годину. Обнаружили интересный хадис пророка Мухаммеда.
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
#цитаты_на_кенотафе
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающим, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Демонстрация в Петербурге по случаю объявления Первой мировой войны. 1914 год.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Демонстрация в Петербурге по случаю объявления Первой мировой войны. 1914 год.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
The Crow: Original Motion Picture Soundtrack
Летом выходит новая экранизация «Ворона» — готического комикс-хита Джеймса О’Барра о рок-музыканте, вернувшемся с того света, чтобы жестоко отомстить за убийство любимой девушки. Своего главного героя О’Барр срисовал с иконы готик-рока Питера Мёрфи, однако культовый статус «Ворону» сотворило не это и даже не первая экранизация 1994 года как таковая, но две связанных с фильмом Алекса Пройаса вещи. Во-первых, на съёмках трагически погиб исполнитель главной роли Брэндон Ли: револьвер, из которого в него стреляли в одной из последних сцен — а все трюки сын легендарного мастера восточных боевых искусств, разумеется, исполнял сам, — оказался заряжен не холостыми, и актёра буквально застрелили на площадке за пару дней до окончания постановки. А во-вторых, у «Ворона» Пройаса просто роскошнейший саундтрек.
The Cure и Violent Femmes, Pantera и The Jesus and Mary Chain, Stone Temple Pilots и Rage Against the Machine, Трент Резнор перепевает песню Joy Division, а Генри Роллинз — Алана Веги, прямо в фильм встроены выступления Medicine и My Life with the Thrill Kill Kult (часть действия происходит в клубе), звучат готик-рок и гранж, рэп и электроклэш, индастриал и шугейз, блюз… Да, спустя 30 лет сам «Ворон» выглядит наивной и простоватой картиной, но сборник с песнями, которые звучат в продолжение этих часа и сорока минут, великолепен от первой до последней секунды — так, что не хочется выключать титры.
#альбомы_кенотафа #сарханянц
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Летом выходит новая экранизация «Ворона» — готического комикс-хита Джеймса О’Барра о рок-музыканте, вернувшемся с того света, чтобы жестоко отомстить за убийство любимой девушки. Своего главного героя О’Барр срисовал с иконы готик-рока Питера Мёрфи, однако культовый статус «Ворону» сотворило не это и даже не первая экранизация 1994 года как таковая, но две связанных с фильмом Алекса Пройаса вещи. Во-первых, на съёмках трагически погиб исполнитель главной роли Брэндон Ли: револьвер, из которого в него стреляли в одной из последних сцен — а все трюки сын легендарного мастера восточных боевых искусств, разумеется, исполнял сам, — оказался заряжен не холостыми, и актёра буквально застрелили на площадке за пару дней до окончания постановки. А во-вторых, у «Ворона» Пройаса просто роскошнейший саундтрек.
The Cure и Violent Femmes, Pantera и The Jesus and Mary Chain, Stone Temple Pilots и Rage Against the Machine, Трент Резнор перепевает песню Joy Division, а Генри Роллинз — Алана Веги, прямо в фильм встроены выступления Medicine и My Life with the Thrill Kill Kult (часть действия происходит в клубе), звучат готик-рок и гранж, рэп и электроклэш, индастриал и шугейз, блюз… Да, спустя 30 лет сам «Ворон» выглядит наивной и простоватой картиной, но сборник с песнями, которые звучат в продолжение этих часа и сорока минут, великолепен от первой до последней секунды — так, что не хочется выключать титры.
#альбомы_кенотафа #сарханянц
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Подшивка к личному делу» — бесконечная изнуряющая сага о том, как медиа повлияли на один неокрепший ум. На этот раз Сергей Простаков вспоминает, как читал глянцевые журналы в студенчестве.
Я очень люблю рутины и рутинизированное потребление. Меня хлебом не корми, дай придумать что-то делающее мою жизнь упорядоченной — иллюзия контроля, конечно. Приключения и спонтанность я скорее не люблю и избегаю. В чём-то мне это помогает, в чём-то мешает, а иногда любовь к рутинам приобретает странные формы.
Так, став первокурсником Высшей школы экономики, я принял решение читать много журналов. Во-первых, политические еженедельники — «Коммерсантъ. Власть» и «Русский Newsweek». Во-вторых, ежемесячные — русский Rolling Stone, а ещё так называемые мужские Playboy и MAXIM и познавательный «Вокруг света». Сегодня речь о последних.
Покупка мужских журналов — да, была чем-то сродни курению в отрочестве: я теперь взрослый и могу себе это позволить. При этом раз за разом покупка что MAXIM, что Playboy ставила в тупик: несмешные шутки, очень странный набор статей, как сейчас бы выразились, с переписанной «Википедией». Ну и главное, фотографии женщин вызывали скуку — в моём поколении ими уже не заклеивали стены в общежитиях. А вот сосед по комнате Иван как-то прямо и пригвоздил: «И охота тебе деньги тратить на всякую дрянь. Неужели на обычную порнуху подрочить не можешь?». Довод был сильным, и я пару месяцев ещё их покупал, а потом забросил. Я снова стану покупать Playboy уже в десятых только для того, чтобы обложками от него заклеить несколько дыр в стене на кухне в квартире на Автозаводской, где прожил много лет.
«Вокруг света», кажется, не имел ничего общего с мужским глянцем, но в эпоху всепобеждающего интернета был их сводным братом по несчастью. Перефразирую своего общежитского соседа: зачем покупать журналы про жизнь в других странах, когда можно просто в них поехать? И так же, как личная жизнь у меня складывалась непросто, так и с путешествиями до сих пор есть вопросы — я не то чтобы их не люблю, просто не считаю базовой потребностью. Поэтому «Вокруг света» я читал, особенно на младших курсах, с упоением. Я буквально воспринимал истории о жизни в Мали или на островах Океании так же, как человек XIX столетия, когда Императорское географическое общество «Вокруг света» и запустило.
Но ни мужской глянец, ни «Вокруг света», ни «Коммерсантъ. Власть», ни Rolling Stone не могли выиграть битву у интернета. Он наступал и становился главным медиа. В январе 2007 года я зарегистрируюсь в «Живом Журнале», ещё через три месяца — во «ВКонтакте», увижу первые мемы, вступлю в первые группы, оставлю первые комментарии. Дольше всех, как я уже писал, держался Rolling Stone, но и он проиграл.
Судьба тех моих подшивок незавидна. Хранить мне их было в общежитии негде, поэтому я, как когда-то тётка с «МК-бульваром», стал их привозить в родительскую усадьбу. Матушка и батюшка меня за это ругали. Проблема была в том, что глянец очень плохо горел и журналы эти нельзя было пустить на растопку. Те, что всё-таки не сгорели, до сих пор валяются по разным чердакам.
Наступала новая эпоха. Мне предстояло выбрать любимые сайты, любимых блогеров и паблики с мемасиками.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Я очень люблю рутины и рутинизированное потребление. Меня хлебом не корми, дай придумать что-то делающее мою жизнь упорядоченной — иллюзия контроля, конечно. Приключения и спонтанность я скорее не люблю и избегаю. В чём-то мне это помогает, в чём-то мешает, а иногда любовь к рутинам приобретает странные формы.
Так, став первокурсником Высшей школы экономики, я принял решение читать много журналов. Во-первых, политические еженедельники — «Коммерсантъ. Власть» и «Русский Newsweek». Во-вторых, ежемесячные — русский Rolling Stone, а ещё так называемые мужские Playboy и MAXIM и познавательный «Вокруг света». Сегодня речь о последних.
Покупка мужских журналов — да, была чем-то сродни курению в отрочестве: я теперь взрослый и могу себе это позволить. При этом раз за разом покупка что MAXIM, что Playboy ставила в тупик: несмешные шутки, очень странный набор статей, как сейчас бы выразились, с переписанной «Википедией». Ну и главное, фотографии женщин вызывали скуку — в моём поколении ими уже не заклеивали стены в общежитиях. А вот сосед по комнате Иван как-то прямо и пригвоздил: «И охота тебе деньги тратить на всякую дрянь. Неужели на обычную порнуху подрочить не можешь?». Довод был сильным, и я пару месяцев ещё их покупал, а потом забросил. Я снова стану покупать Playboy уже в десятых только для того, чтобы обложками от него заклеить несколько дыр в стене на кухне в квартире на Автозаводской, где прожил много лет.
«Вокруг света», кажется, не имел ничего общего с мужским глянцем, но в эпоху всепобеждающего интернета был их сводным братом по несчастью. Перефразирую своего общежитского соседа: зачем покупать журналы про жизнь в других странах, когда можно просто в них поехать? И так же, как личная жизнь у меня складывалась непросто, так и с путешествиями до сих пор есть вопросы — я не то чтобы их не люблю, просто не считаю базовой потребностью. Поэтому «Вокруг света» я читал, особенно на младших курсах, с упоением. Я буквально воспринимал истории о жизни в Мали или на островах Океании так же, как человек XIX столетия, когда Императорское географическое общество «Вокруг света» и запустило.
Но ни мужской глянец, ни «Вокруг света», ни «Коммерсантъ. Власть», ни Rolling Stone не могли выиграть битву у интернета. Он наступал и становился главным медиа. В январе 2007 года я зарегистрируюсь в «Живом Журнале», ещё через три месяца — во «ВКонтакте», увижу первые мемы, вступлю в первые группы, оставлю первые комментарии. Дольше всех, как я уже писал, держался Rolling Stone, но и он проиграл.
Судьба тех моих подшивок незавидна. Хранить мне их было в общежитии негде, поэтому я, как когда-то тётка с «МК-бульваром», стал их привозить в родительскую усадьбу. Матушка и батюшка меня за это ругали. Проблема была в том, что глянец очень плохо горел и журналы эти нельзя было пустить на растопку. Те, что всё-таки не сгорели, до сих пор валяются по разным чердакам.
Наступала новая эпоха. Мне предстояло выбрать любимые сайты, любимых блогеров и паблики с мемасиками.
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
В прошлый раз в нашем блоге на Boosty мы выложили большой разговор об «Идеальных дня» Вима Вендерса. И вам, и нам понравилось. Теперь такие разговоры станут регулярными.
И уже в эту пятницу Сергей Простаков беседует с секретным гостем о фантастической эпопее «Воспоминания о прошлом земли» китайца Лю Цысиня и об экранизации её от Netflix.
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
И уже в эту пятницу Сергей Простаков беседует с секретным гостем о фантастической эпопее «Воспоминания о прошлом земли» китайца Лю Цысиня и об экранизации её от Netflix.
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
Егор Сенников продолжает свой цикл о людях, которые оставили свой отпечаток в истории — и повлияли на него самого.
«Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Колбасёр по пояс голый!»
Над Сенной площадью гремит один из самых популярных дэнс-треков момента. «Бочка, басс, бочка, басс». Люди идут мимо ларька, к которому прикручен динамик, из него разносится трек XS Project. Темнеет. «Голый, голый, колбасёр». У ларька пританцовывает бездомный — слегка притапывает ногами, как будто топчет невидимую шапку, брошенную оземь. «А мне мама говорила, колбасёры — это сила». У метро стоит пара ментов — курят, смотрят на проходящих мимо людей. Бездомный привлекает их внимание, и они медленно выдвигаются в его сторону.
«В эфире радио Р-р-р-рекорд». Позывные детства, которые можно было услышать в любой точке Петербурга: из проносящейся мимо машины, в маршрутке, в ларьке с шавермой. Быстрый ритм EDM, танцевальное техно, и все это зачастую под брендом «Колбасный цех». А его лицо — пожилой мужчина под псевдонимом МС Вспышкин.
На короткое время он был одним из живых символов Петербурга — безбашенный дед, растворяющийся в танце, записывающий треки для «Колбасного цеха» с диджейским осколком группы «Никифоровна», выходящий на сцену в костюме Супермена и вообще дающий жару.
«Шишки падают в лесу,
Я иду на колбасу,
Валидол лежит в лукошке,
Поколбасимся немножко».
МС Вспышкина на самом деле зовут Владимир Турков — его настоящее имя вообще является частью общего имиджа МС. Он блокадник, проживший в Ленинграде почти всю свою жизнь, работавший инженером в институте метрологии и бывший администратором рок-группы «Кочевники» (а клавишником в ней был другой постсоветский символ Петербурга — Михаил Боярский). Турков — культурист-бодибилдер, основатель культуристского клуба еще в Ленинграде. А с 1990-х — растворяющийся в рейве человек, ведущий дискотеки.
МС Вспышкин — народная звезда. Встретить его легче простого — хоть в метро, хоть проходя по Сенной или по Загородному. При этом он кажется немного нелепым — дед с огромной бородой, блокадник, а все время норовит пуститься в пляс под крики о «колбасе» и «голых бабах». Но это важная часть его очарования. Как и его внесценические действия — вроде пропаганды здорового образа жизни (что, конечно, кажется неожиданным от человека, ставшим лицом петербургских рейвов конца 90-х — начала 00-х). На встречу с губернатором Валентиной Матвиенко, где ему, в ряду прочих блокадников, вручали ключи от квартиры, он идет в своем неизменном прикиде: казаки, кожаные штаны с бахромой, черная футболка с капюшоном и изображением серпа и молота на рукаве, металлический обвес. Его ничего не смущает.
И правильно, на самом деле. Меня он раздражал в те годы своей какой-то противоречивостью: что он забыл в этом дурацком выморочном мире, где «бочка, басс»; какой-то ярмарочный дед. Какое-то постоянное «меня прет, меня прет, потому что снег идет». Ноль мысли («мерри клизмас»), зато много движений. Зачем, для чего?
Ретроспективно кажется, что этому отношению к жизни стоило бы поучиться. Отсутствию комплексов, отказу от стеснения и движению туда, куда хочется, — а не туда, куда гнут возраст и среда. Можно много говорить про пошлость и бессмысленность любого дэнс-движения, но в нем было много внутренней свободы. Люди, отправляющиеся танцевать тектоник на Дворцовую площадь или на Sensation во всем белом, отдающиеся стихии всем телом — все это был разговор про внутреннюю свободу, ведущийся в странной форме. Кто сказал «наркотики»? Ну конечно, они там были, о чем вообще речь, — но не в этом дело. А первый свободный танец, — без мысли и назидательно поднятого пальца, — это гораздо важнее.
Летом 2011 года разбился в автокатастрофе Дмитрий Чеков (он же «Никифоровна» из их дуэта). В конце осени в метро умер и сам Владимир Турков — ехал на хор блокадников, стало плохо с сердцем, не откачали.
Так все и закончилось. Дальше — декабрь 2011 года, и со всеми остановками.
«Давай, давай!»
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
«Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Бочка, басс, колбасит соло,
Колбасёр по пояс голый!»
Над Сенной площадью гремит один из самых популярных дэнс-треков момента. «Бочка, басс, бочка, басс». Люди идут мимо ларька, к которому прикручен динамик, из него разносится трек XS Project. Темнеет. «Голый, голый, колбасёр». У ларька пританцовывает бездомный — слегка притапывает ногами, как будто топчет невидимую шапку, брошенную оземь. «А мне мама говорила, колбасёры — это сила». У метро стоит пара ментов — курят, смотрят на проходящих мимо людей. Бездомный привлекает их внимание, и они медленно выдвигаются в его сторону.
«В эфире радио Р-р-р-рекорд». Позывные детства, которые можно было услышать в любой точке Петербурга: из проносящейся мимо машины, в маршрутке, в ларьке с шавермой. Быстрый ритм EDM, танцевальное техно, и все это зачастую под брендом «Колбасный цех». А его лицо — пожилой мужчина под псевдонимом МС Вспышкин.
На короткое время он был одним из живых символов Петербурга — безбашенный дед, растворяющийся в танце, записывающий треки для «Колбасного цеха» с диджейским осколком группы «Никифоровна», выходящий на сцену в костюме Супермена и вообще дающий жару.
«Шишки падают в лесу,
Я иду на колбасу,
Валидол лежит в лукошке,
Поколбасимся немножко».
МС Вспышкина на самом деле зовут Владимир Турков — его настоящее имя вообще является частью общего имиджа МС. Он блокадник, проживший в Ленинграде почти всю свою жизнь, работавший инженером в институте метрологии и бывший администратором рок-группы «Кочевники» (а клавишником в ней был другой постсоветский символ Петербурга — Михаил Боярский). Турков — культурист-бодибилдер, основатель культуристского клуба еще в Ленинграде. А с 1990-х — растворяющийся в рейве человек, ведущий дискотеки.
МС Вспышкин — народная звезда. Встретить его легче простого — хоть в метро, хоть проходя по Сенной или по Загородному. При этом он кажется немного нелепым — дед с огромной бородой, блокадник, а все время норовит пуститься в пляс под крики о «колбасе» и «голых бабах». Но это важная часть его очарования. Как и его внесценические действия — вроде пропаганды здорового образа жизни (что, конечно, кажется неожиданным от человека, ставшим лицом петербургских рейвов конца 90-х — начала 00-х). На встречу с губернатором Валентиной Матвиенко, где ему, в ряду прочих блокадников, вручали ключи от квартиры, он идет в своем неизменном прикиде: казаки, кожаные штаны с бахромой, черная футболка с капюшоном и изображением серпа и молота на рукаве, металлический обвес. Его ничего не смущает.
И правильно, на самом деле. Меня он раздражал в те годы своей какой-то противоречивостью: что он забыл в этом дурацком выморочном мире, где «бочка, басс»; какой-то ярмарочный дед. Какое-то постоянное «меня прет, меня прет, потому что снег идет». Ноль мысли («мерри клизмас»), зато много движений. Зачем, для чего?
Ретроспективно кажется, что этому отношению к жизни стоило бы поучиться. Отсутствию комплексов, отказу от стеснения и движению туда, куда хочется, — а не туда, куда гнут возраст и среда. Можно много говорить про пошлость и бессмысленность любого дэнс-движения, но в нем было много внутренней свободы. Люди, отправляющиеся танцевать тектоник на Дворцовую площадь или на Sensation во всем белом, отдающиеся стихии всем телом — все это был разговор про внутреннюю свободу, ведущийся в странной форме. Кто сказал «наркотики»? Ну конечно, они там были, о чем вообще речь, — но не в этом дело. А первый свободный танец, — без мысли и назидательно поднятого пальца, — это гораздо важнее.
Летом 2011 года разбился в автокатастрофе Дмитрий Чеков (он же «Никифоровна» из их дуэта). В конце осени в метро умер и сам Владимир Турков — ехал на хор блокадников, стало плохо с сердцем, не откачали.
Так все и закончилось. Дальше — декабрь 2011 года, и со всеми остановками.
«Давай, давай!»
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Легендарная четверговая рубрика «Кенотафа» возвращается! Книжный опросник «Кенотафа» в этот раз заполнил кинокритик, журналист, историк кино Михаил Ратгауз.
https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-ratgauz
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
https://teletype.in/@thecenotaph/oprosnik-ratgauz
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Teletype
Опросник «Кенотафа». Михаил Ратгауз
Идеальная в вашем представлении обстановка для чтения?
Участник «Кенотафа» Сергей Простаков очень хочет, чтобы в ближайшую пятницу как можно больше людей посмотрели его разговор с секретным гостем о китайском фантасте Лю Цысине в нашем Boosty. Для этого он написал небольшой очерк о замеченных им параллелях в творчестве китайца и великого русского историка и мыслителя Льва Гумилёва.
Все участники «Кенотафа» и Сергей Простаков будут благодарны, если вы распространите этот текст и подпишитесь на наш телеграм-канал. Возможно, это изменит Вселенную. Да, именно так, и об этом вы можете прочитать в сегодняшнем тексте.
https://teletype.in/@thecenotaph/gumilev-liu
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Все участники «Кенотафа» и Сергей Простаков будут благодарны, если вы распространите этот текст и подпишитесь на наш телеграм-канал. Возможно, это изменит Вселенную. Да, именно так, и об этом вы можете прочитать в сегодняшнем тексте.
https://teletype.in/@thecenotaph/gumilev-liu
#простаков
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Teletype
Лев Гумилёв и Лю Цысинь как учителя жизни. Об одной маргинальной идее, с которой мы обязаны считаться
В этом тексте Сергей Простаков объясняет, почему, смотря на звёздное небо, мы обязаны проникаться верой в себя и в человечество.
Новая пятница — новый разговор в нашем Boosty.
Сергей Простаков и социолог Варвара Зотова решили обсудить своего любимого фантаста Лю Цысиня. Да, у нас неделя Лю Цысиня в «Кенотафе», и что?
Можно ли изучать социологию по фантастическим романам? Оптимист или пессимист Лю Цысинь? И стоит ли бояться смотреть экранизацию «Задачи трёх тел» от Netflix, если вам понравилась книга?
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
Иллюстрация: Robert Beatty
Сергей Простаков и социолог Варвара Зотова решили обсудить своего любимого фантаста Лю Цысиня. Да, у нас неделя Лю Цысиня в «Кенотафе», и что?
Можно ли изучать социологию по фантастическим романам? Оптимист или пессимист Лю Цысинь? И стоит ли бояться смотреть экранизацию «Задачи трёх тел» от Netflix, если вам понравилась книга?
Самое время подписаться: https://boosty.to/thecenotaph
Если у вас есть вопросы о нашей работе, то их можно задать в боте @thecenotaphbot.
И спасибо за ваши донаты!
#простаков
Иллюстрация: Robert Beatty
У всех есть возможность сказать свое последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В рубрике «Последние слова» мы очищаем последние слова от налета времени и даем вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова, сказанные первым космонавтом Юрием Гагариным перед последней в его жизни авиакатастрофой.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — последние слова, сказанные первым космонавтом Юрием Гагариным перед последней в его жизни авиакатастрофой.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
18 июня 1850 года умер Оноре де Бальзак. И кому какое теперь до этого дело? Бальзак — XIX век в его самом смехотворном проявлении. Человек мог на трех авторских листах описывать комод и каблуки ночных туфель, и ничего ему за это не было. Литература.
Все знают, что Бальзаку, как и Александру Дюма, платили построчно, отсюда и тягучие, невыносимые описания; и что он выпивал до 50 чашек эспрессо в день, чтобы ввергнуть себя в состояние творческого экстаза. Мало кто прочитал все девяносто частей его «Человеческой комедии». В лучшем случае, кто-то слышал эти названия, включенные для порядка в курс зарубежной литературы: «Отец Горио», «Евгения Гранде», «Шагреневая кожа»...
Его дух все же проник в нашу пору контрабандой — через криптобальзаковца Уэльбека. В последней книге «Уничтожить» он любовно вспоминал «Человеческую комедию». Прародителя литературы реализма Уэльбек ценит больше, чем ныне почти столь же модного, как и рэпер Оксиморон, Селина. «В жизни всегда есть место мелодраме. Главным образом, в чужой жизни», — объясняет Уэльбек. Бальзака он цитировал в эпиграфе к своей «Платформе» — и это едва ли не лучшая часть всего романа: «Чем гнуснее жизнь человека, тем сильнее он к ней привязывается; он делает ее формой протеста, ежеминутной местью».
Для Уэльбека железобетонность XIX века была лучшим орудием против растекающейся, зыбкой современности, которую, например, олицетворял ненавистный ему «леворадикал» Филипп Соллерс, восклицавший в «Элементарных частицах»: «Вы реакционер, вот и отлично. Все великие писатели реакционеры. Бальзак, Флобер, Достоевский: вон сколько реакционеров. Но и трахаться тоже надо, а? Групповушка нужна. Это важно». Так что, дорогой пытливый читатель, еще не поздно ухватиться за край прочного дубового стола, над которым возвышается, надувая щеки, творец «Человеческой комедии» — чтобы спастись в тени его величия, как в животворной прохладе грота.
#цитаты_на_кенотафе #сперанский
Все знают, что Бальзаку, как и Александру Дюма, платили построчно, отсюда и тягучие, невыносимые описания; и что он выпивал до 50 чашек эспрессо в день, чтобы ввергнуть себя в состояние творческого экстаза. Мало кто прочитал все девяносто частей его «Человеческой комедии». В лучшем случае, кто-то слышал эти названия, включенные для порядка в курс зарубежной литературы: «Отец Горио», «Евгения Гранде», «Шагреневая кожа»...
Его дух все же проник в нашу пору контрабандой — через криптобальзаковца Уэльбека. В последней книге «Уничтожить» он любовно вспоминал «Человеческую комедию». Прародителя литературы реализма Уэльбек ценит больше, чем ныне почти столь же модного, как и рэпер Оксиморон, Селина. «В жизни всегда есть место мелодраме. Главным образом, в чужой жизни», — объясняет Уэльбек. Бальзака он цитировал в эпиграфе к своей «Платформе» — и это едва ли не лучшая часть всего романа: «Чем гнуснее жизнь человека, тем сильнее он к ней привязывается; он делает ее формой протеста, ежеминутной местью».
Для Уэльбека железобетонность XIX века была лучшим орудием против растекающейся, зыбкой современности, которую, например, олицетворял ненавистный ему «леворадикал» Филипп Соллерс, восклицавший в «Элементарных частицах»: «Вы реакционер, вот и отлично. Все великие писатели реакционеры. Бальзак, Флобер, Достоевский: вон сколько реакционеров. Но и трахаться тоже надо, а? Групповушка нужна. Это важно». Так что, дорогой пытливый читатель, еще не поздно ухватиться за край прочного дубового стола, над которым возвышается, надувая щеки, творец «Человеческой комедии» — чтобы спастись в тени его величия, как в животворной прохладе грота.
#цитаты_на_кенотафе #сперанский
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Улица Тверская, Москва, 1 января 2014 года.
Фото: tabibito.ru
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Улица Тверская, Москва, 1 января 2014 года.
Фото: tabibito.ru
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
АукцЫон — Птица, 1993, 5/5
А война, ну, что война?
Так заведено.
7 и 14 июня 1956 года с полигона Капустин Яр на ракете Р-1Е в космос отправлялись собаки Козявка и Альбина. Полеты были благополучны, животные выжили и вернулись. Врачи оба раза отмечали, что у собак была индивидуальная реакция на стресс. У одной в каждом из полетов был учащенный пульс, а у другой — более редкий. В остальном все было хорошо.
Седьмой, седьмой, отвечай, седьмой, я тебя не слышу,
Почему молчишь?
На стресс и исторические времена все реагируют по-разному. Многие замирают, пораженные трагическими событиями. Или думают лишь о том, как выжить в годину перемен. Или погибают. А на кого-то в этот момент снисходит Божья благодать, и они создают свои самые важные работы. В грозовой первый год Первой мировой и обрушения старого мира Франц Кафка написал «Процесс». Сент-Экзюпери, перебравшись в 1940 году из оккупированной Франции в Нью-Йорк, пишет «Маленького принца». Группа «АукцЫон» в первый день августовского путча в 1991 году начинает создавать то, что позднее составит альбом «Птица», а закончит это делать за несколько дней до путча в октябре 1993 года.
О, зона!
Ожидает напряжённо
Родниковая.
Мир горит. Ну горит и ладно, а жизнь идёт. Такое ощущение от «Птицы» было всегда у меня — и это тот случай, когда оно ничего не стоит. Альбомы «АукцЫона» таковы, что у каждого в голове складывается свой образ и текст. Иногда пристаешь к одному берегу, порой — к другому. Подчас здесь становится страшно, как в конце песни «Глаза». А потом весело.
Прятаться поздно, не прятаться поздно.
С днем рождения!
Но чаще здесь неизъяснимо грустно и больно; печаль светлая. Как будто тебя в детстве поцеловали перед сном в макушку — а ты в этот же момент остро ощутил, что этот момент больше никогда в жизни не повторится. И стало больно.
Что ещё слушать у «АукцЫона»:
Как я стал предателем (1989) — 5/5
Девушки поют (2007) — 3/5
Жопа (1990) — 4/5
#альбомы_кенотафа #сенников
А война, ну, что война?
Так заведено.
7 и 14 июня 1956 года с полигона Капустин Яр на ракете Р-1Е в космос отправлялись собаки Козявка и Альбина. Полеты были благополучны, животные выжили и вернулись. Врачи оба раза отмечали, что у собак была индивидуальная реакция на стресс. У одной в каждом из полетов был учащенный пульс, а у другой — более редкий. В остальном все было хорошо.
Седьмой, седьмой, отвечай, седьмой, я тебя не слышу,
Почему молчишь?
На стресс и исторические времена все реагируют по-разному. Многие замирают, пораженные трагическими событиями. Или думают лишь о том, как выжить в годину перемен. Или погибают. А на кого-то в этот момент снисходит Божья благодать, и они создают свои самые важные работы. В грозовой первый год Первой мировой и обрушения старого мира Франц Кафка написал «Процесс». Сент-Экзюпери, перебравшись в 1940 году из оккупированной Франции в Нью-Йорк, пишет «Маленького принца». Группа «АукцЫон» в первый день августовского путча в 1991 году начинает создавать то, что позднее составит альбом «Птица», а закончит это делать за несколько дней до путча в октябре 1993 года.
О, зона!
Ожидает напряжённо
Родниковая.
Мир горит. Ну горит и ладно, а жизнь идёт. Такое ощущение от «Птицы» было всегда у меня — и это тот случай, когда оно ничего не стоит. Альбомы «АукцЫона» таковы, что у каждого в голове складывается свой образ и текст. Иногда пристаешь к одному берегу, порой — к другому. Подчас здесь становится страшно, как в конце песни «Глаза». А потом весело.
Прятаться поздно, не прятаться поздно.
С днем рождения!
Но чаще здесь неизъяснимо грустно и больно; печаль светлая. Как будто тебя в детстве поцеловали перед сном в макушку — а ты в этот же момент остро ощутил, что этот момент больше никогда в жизни не повторится. И стало больно.
Что ещё слушать у «АукцЫона»:
Как я стал предателем (1989) — 5/5
Девушки поют (2007) — 3/5
Жопа (1990) — 4/5
#альбомы_кенотафа #сенников
Сегодня у нас необычный контент.
Мы задумали исследование аудитории «Кенотафа». Если у вас есть время, возможность и интерес, то пройдите, пожалуйста, эту небольшую анкету. В ней вы найдёте главным образом вопросы о ваших литературных пристрастиях, а ещё мы спрашиваем о кино и истории. Всё это вряд ли займёт больше десяти минут. На всякий случай, анкета анонимная.
Фрагмент картины Владимира Маковского «Ночлежный дом», 1889 год.
Мы задумали исследование аудитории «Кенотафа». Если у вас есть время, возможность и интерес, то пройдите, пожалуйста, эту небольшую анкету. В ней вы найдёте главным образом вопросы о ваших литературных пристрастиях, а ещё мы спрашиваем о кино и истории. Всё это вряд ли займёт больше десяти минут. На всякий случай, анкета анонимная.
Фрагмент картины Владимира Маковского «Ночлежный дом», 1889 год.
Возгорается пламя
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Рождение — дело грязное. Святое и чудесное, но грязное. И мучительное. В кровавом облачении приходит в этот мир новая жизнь, в крови, боли и поту. Цикл этот бесконечен.
К концу 1920-х годов даже к тем из эмигрантов, кто больше всего был готов обманываться, приходит осознание — возвращения не будет. Эмиграция создает разрыв не только в пространстве, но и во времени. Конечно, в самом буквальном смысле — разных часовых поясов, — но еще и в том, в каком времени они живут. Различия накапливаются, и в какой-то момент обитателям параллельных миров становится не о чем поговорить. И беседа почти сворачивается: путешествия в прошлое пока не изобрели, а поговорить сегодня как будто и не о чем. Язык тот же, а слова в нем значат разное. Не понять друг друга.
Если следить за событиями 1929 года по передовицам «Правды», то страна идет от победы к победе. Если заглянуть в дневниковые записи старого москвича Ивана Шитца, то ужаснешься: идут массовые аресты, авральные кампании в прессе, допекают идиотизм большевистского начальства и кабальные заемные кампании. Но по совести говоря, 1929 год — революционный и страшный для России; в этот год началось большое наступление на деревню, которое уже не остановится.
В Париже выходит дебютная книга Гайто Газданова. Молодой писатель для первого романа основой берет автобиографический материал — и блестяще с ним справляется. Герой, разрывающийся между прошлым, настоящим и фантазиями, вспоминает весь свой путь, который привел его в эмиграцию. Петербург, кадетский корпус, мировая война, гражданская, Стамбул, Париж… Надписи на станциях сменяют друг друга, пока на бронепоезде судьбы герой несется к конечной остановке.
Герой Газданова тоже долго идет к мысли о том, что старое не вернуть и что новое родится уже не на родной земле. А вот его дядя понимает все раньше: еще во время Гражданской:
«Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные — это те, что растут».
Выход романа Газданова — рождение нового писателя, полностью сформировавшегося в эмиграции; да причем какого! Одного из лучших в XX веке, умного, точного в своих наблюдениях. Газданов — поэтический прозаик, который постоянно рефлексирует о себе и мире, но следить за его полетом мысли интересно. И мир этот совсем другой, чем тот, из которого он уезжал когда-то в неизвестность.
Транзитная переменчивость заканчивается и в СССР: от станции «олигархия» доехали до «персоналистской диктатуры». А этот политический режим обладает большим спросом на оды.
Демьян Бедный страдает в Кремле. И немудрено — ему, поэту ничтожного таланта, в одиночку приходиться придумывать целый жанр. В декабре 1929 года в Советском Союзе впервые готовятся широко отметить день рождения вождя. Сталину исполняется 50 лет. Ленинский юбилей практически не отмечался, в 1924 году было не до того. Но теперь битвы в верхах окончены. Забег вокруг стульев прекратился. Музыка смолкла. Стул остался один.
Бедному заказали в «Правду» написать стихи о Сталине. Для человека, который в частной переписке с вождем любит рассказывать, как «гонит фельетон в 300 строк», нет ничего сложного в этой задаче. Но образцов нет, все надо придумывать самому. И вообще Бедному (он же Придворов) интереснее не писать, а отдыхать. Или жаловаться приятелю Михаилу Презенту на то, что его не позвали на пьянку с очередным наркомом.
Но все же он пишет стихотворение «Я уверен». Все оно посвящено тому, как Бедный не может написать стихи про Сталина:
«Скорей!.. Скорей!» — Виноват,
Я вам что? Автомат?
Нажми только кнопку
И бери со стихами бумажную стопку?!»
Но нужно-то быть автоматом. Бедный выдавливает из себя:
«Ближайшие годы
Над сталинским подвигом произнесут
Исторический суд».
Новый мир рождается.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Егор Сенников продолжает цикл «Расходящиеся тропы», в котором пробует проследить за тем, как оказавшиеся по разные стороны границы русскоязычные люди в послереволюционные времена находили свой путь.
Рождение — дело грязное. Святое и чудесное, но грязное. И мучительное. В кровавом облачении приходит в этот мир новая жизнь, в крови, боли и поту. Цикл этот бесконечен.
К концу 1920-х годов даже к тем из эмигрантов, кто больше всего был готов обманываться, приходит осознание — возвращения не будет. Эмиграция создает разрыв не только в пространстве, но и во времени. Конечно, в самом буквальном смысле — разных часовых поясов, — но еще и в том, в каком времени они живут. Различия накапливаются, и в какой-то момент обитателям параллельных миров становится не о чем поговорить. И беседа почти сворачивается: путешествия в прошлое пока не изобрели, а поговорить сегодня как будто и не о чем. Язык тот же, а слова в нем значат разное. Не понять друг друга.
Если следить за событиями 1929 года по передовицам «Правды», то страна идет от победы к победе. Если заглянуть в дневниковые записи старого москвича Ивана Шитца, то ужаснешься: идут массовые аресты, авральные кампании в прессе, допекают идиотизм большевистского начальства и кабальные заемные кампании. Но по совести говоря, 1929 год — революционный и страшный для России; в этот год началось большое наступление на деревню, которое уже не остановится.
В Париже выходит дебютная книга Гайто Газданова. Молодой писатель для первого романа основой берет автобиографический материал — и блестяще с ним справляется. Герой, разрывающийся между прошлым, настоящим и фантазиями, вспоминает весь свой путь, который привел его в эмиграцию. Петербург, кадетский корпус, мировая война, гражданская, Стамбул, Париж… Надписи на станциях сменяют друг друга, пока на бронепоезде судьбы герой несется к конечной остановке.
Герой Газданова тоже долго идет к мысли о том, что старое не вернуть и что новое родится уже не на родной земле. А вот его дядя понимает все раньше: еще во время Гражданской:
«Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют из себя нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные — это те, что растут».
Выход романа Газданова — рождение нового писателя, полностью сформировавшегося в эмиграции; да причем какого! Одного из лучших в XX веке, умного, точного в своих наблюдениях. Газданов — поэтический прозаик, который постоянно рефлексирует о себе и мире, но следить за его полетом мысли интересно. И мир этот совсем другой, чем тот, из которого он уезжал когда-то в неизвестность.
Транзитная переменчивость заканчивается и в СССР: от станции «олигархия» доехали до «персоналистской диктатуры». А этот политический режим обладает большим спросом на оды.
Демьян Бедный страдает в Кремле. И немудрено — ему, поэту ничтожного таланта, в одиночку приходиться придумывать целый жанр. В декабре 1929 года в Советском Союзе впервые готовятся широко отметить день рождения вождя. Сталину исполняется 50 лет. Ленинский юбилей практически не отмечался, в 1924 году было не до того. Но теперь битвы в верхах окончены. Забег вокруг стульев прекратился. Музыка смолкла. Стул остался один.
Бедному заказали в «Правду» написать стихи о Сталине. Для человека, который в частной переписке с вождем любит рассказывать, как «гонит фельетон в 300 строк», нет ничего сложного в этой задаче. Но образцов нет, все надо придумывать самому. И вообще Бедному (он же Придворов) интереснее не писать, а отдыхать. Или жаловаться приятелю Михаилу Презенту на то, что его не позвали на пьянку с очередным наркомом.
Но все же он пишет стихотворение «Я уверен». Все оно посвящено тому, как Бедный не может написать стихи про Сталина:
«Скорей!.. Скорей!» — Виноват,
Я вам что? Автомат?
Нажми только кнопку
И бери со стихами бумажную стопку?!»
Но нужно-то быть автоматом. Бедный выдавливает из себя:
«Ближайшие годы
Над сталинским подвигом произнесут
Исторический суд».
Новый мир рождается.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
