В поисках хоть какого-то постоянства продолжим рубрику "нарядный финдесьекль по пятницам". Обещала подборку росписей из цикла о сэре Галахаде и Святом Граале, который Эдвин Остин Эбби начал в 1893 году в зале выдаче книг Бостонской публичной библиотеки — исполняю, это первая часть.
Кросивое, просто показываем.
Кросивое, просто показываем.
И заметки на полях, как всегда.
На первом панно серии Эдвина Остина Эбби мать поднимает младенца Галахада к ангелу на фоне голубого гобелена с золотыми львами и то ли попугаями, то ли фениксами.
А теперь посмотрите: это настоящие средневековые львы из Рочестерского бестиария и Псалтыри королевы Марии. Обе книги хранятся в Британской библиотеке, Эбби долго жил в Англии и, судя по всему, хорошо делал домашнее задание.
Мелочь, а приятно.
На первом панно серии Эдвина Остина Эбби мать поднимает младенца Галахада к ангелу на фоне голубого гобелена с золотыми львами и то ли попугаями, то ли фениксами.
А теперь посмотрите: это настоящие средневековые львы из Рочестерского бестиария и Псалтыри королевы Марии. Обе книги хранятся в Британской библиотеке, Эбби долго жил в Англии и, судя по всему, хорошо делал домашнее задание.
Мелочь, а приятно.
Один из сквозных мотивов нынешней моей рабочей книжки — речь Гамлета о воробье. Замечу в скобках, что очень греет душу переводчика-филолога умение автора конструировать текст, организовывать его вокруг мотивов, линии дочерчивать до ясного решения... понимание, что у текста должны быть кости, а уж потом мясо, желательно, в виде мышц, чтобы двигался.
Так вот, про воробья.
Так вот, про воробья.
Telegraph
Воробей — птица
Во второй сцене пятого действия, приняв условия поединка с Лаэртом, Гамлет признаётся Горацио, что у него из-за всего этого как-то нехорошо на душе. Так откажитесь, предлагает Горацио, я скажу, что вы не расположены. Нет, отвечает принц, предчувствия мы отметаем…
Временно откладываю Шекспира и кросивое в сторонку, скажу о личном, извините.
Одно из главных моих везений в этой жизни — дорогой друг Кот, он же Сыч, мой муж, Юрка. Сегодня у него день рожденья, пожелайте ему ещё хотя бы столько же, а то я без него не справлюсь; вернее, справлюсь, но потеряю то, что позволяет не просто справляться.
И вообще, он крут.
А в качестве открытки сыч по мотивам "Щегла" от голландского художника Пола Янсона.
Одно из главных моих везений в этой жизни — дорогой друг Кот, он же Сыч, мой муж, Юрка. Сегодня у него день рожденья, пожелайте ему ещё хотя бы столько же, а то я без него не справлюсь; вернее, справлюсь, но потеряю то, что позволяет не просто справляться.
И вообще, он крут.
А в качестве открытки сыч по мотивам "Щегла" от голландского художника Пола Янсона.
Чистила память телефона, нашла Рубенса. Первый наш, эрмитажный, любимейший с детства, второй из Палаццо Дукале, с январской выставки 2020.
Есть в мире вещи незыблемые.
Есть в мире вещи незыблемые.
Стало вдруг интересно, откуда взялось в арго "фараон" про полицейского, пошла копать. Нет, не переводное, родное русское, оформляется к середине XIX века, у Максимова в очерке "Сибирь и каторга" (1861) есть отдельная главка о воровском словаре, там "фараон" в значении "солдат, будочник, околоточный" относится к "мазурницкой музыке", т.е. к жаргону столичных воров, прежде всего карманников. Явное сужение семантического поля, потому что вообще в русском языке позапрошлого столетия, не жаргонном, "фараон" — притеснитель и гонитель, с понятными библейскими коннотациями. Ср. в письме Анненкова Тургеневу: "Так спокойно и величаво изводить людей, как он беспрестанно делал на веку своем, не всякий может. Воплощенный Ассур, Сарданапал и Фараон", — или у Чехова в "Лешем": "Даже глядеть на тебя жалко. Фараон фараоном ― чистое наказание!". У Богданова в "Провокации" (1908) оба значения, и исходное, и жаргонно-суженное: "Жил вблизи, от нас по соседству, такой мучитель-гонитель, настоящий фараон, ундер четвертого околотка, Иван Петров Утриносов". В общем, всё довольно прозрачно.
Но какую же собачью чушь пишут о происхождении жаргонного "фараона" в этих наших интернетах. Будочник, дескать, на статую фараона походил, с дубинкой своей, к груди прижатой. Разумеется, уголовники середины XIX века фараоновы статуи с младенчества видели каждый день, ассоциации первого порядка. Или ещё лучше: как фараон хранил божественный порядок, так и околоточный... нет, сил моих нет это пересказывать. Поиск по национальному корпусу русского языка, между тем, занимает минуты три; но копипастой из энторнетов проще, вот оно и множится.
Эпоха троечников — и ведь всё так, всюду.
Но какую же собачью чушь пишут о происхождении жаргонного "фараона" в этих наших интернетах. Будочник, дескать, на статую фараона походил, с дубинкой своей, к груди прижатой. Разумеется, уголовники середины XIX века фараоновы статуи с младенчества видели каждый день, ассоциации первого порядка. Или ещё лучше: как фараон хранил божественный порядок, так и околоточный... нет, сил моих нет это пересказывать. Поиск по национальному корпусу русского языка, между тем, занимает минуты три; но копипастой из энторнетов проще, вот оно и множится.
Эпоха троечников — и ведь всё так, всюду.
И не могу не.
Сергей Васильевич Максимов, "Сибирь и каторга" (1861), из раздела о тюремном словаре.
В цивилизованных странах мошенники разговаривают друг с другом, намечая условные знаки мелом, углем, разноцветными карандашами на стенах, на песке и пр. В настоящее время в Европе, с развитием различных тюремных систем с одиночным заточением (оборнской) и с обязательствами молчания (пенсильванской), разнообразие тюремных языков сделалось еще богаче, и приемы в настоящее время стали даже получать систематическую организацию. Предположение, высказанное сто лет тому назад в Германии немцами, что у всех мошенников следует разорвать барабанную перепонку в ухе, в настоящее время владеет тою силою значения, что разговор, рассчитывающий на слух, получил наибольшее развитие и сосредоточил на себе преимущественное внимание заключенных в последнее время. В этом случае для обогащения звукового языка посредством постукиванья пущены в ход всевозможные тонкости; равномерность звука при скорых или продолжительных ударах или же очередь тихих и громких, удары, производимые согнутыми пальцами или мясистою частью ладони и кулака; удары сапогом, башмаками, ногою, обутою в чулок, ковшом, ложкою, щеткою, щепкою и т. д. в бесконечность. Способ этот удобен тем, что может подчиняться целой системе азбуки, во всем разнообразии (У немцев это способ известен под именем гакезена, от еврейского слова — гакке — стучать, ударять). Ключей для понимания существует довольно много, и они ведут свое происхождение от мошенников, но обыкновенно в европейских тюрьмах нападали только на остатки и следы, но никогда на целую систему. В королевской тюрьме в Берлине два поляка разговаривали между собою стуком, сидя в разных номерах и этажах, так, что играли даже в шахматы. Самые старательные исследования показали, что иных способов у них не было и даже номера не находились один над другим, а помещены были в противоположном направлении, наискось. Кроме этого примера, немцы указывают еще на некоего Шпауна, который был заключен в 1826 году в тюрьму в Куфтейве и пробыл в ней десять лет. В последние годы он получил в соседи товарища, отделенного от него толстою стеною. У Шпауна зародилась счастливая мысль разговориться с ним постукиваньем, и он создал язык, который был чрезвычайно остроумен. Всего более — само собою разумеется — затрудняло его сообщение ключа лицу, которое, может быть, не умело понимать по-немецки. Шпаун начал с того, что простучал в стену 24 раза, и продолжал маневр до тех пор, пока не заставил незнакомца понять, что в этих 24 разах подразумеваются буквы, выражающиеся стуком. В немного недель они успели в быстрой и свободной беседе рассказать друг другу свою жизнь. Соседом оказался г. М., впоследствии сделавшийся государственным статс-секретарем и герцогом Б., и был довольно известен. На свободе он не забыл соузника, выхлопотал ему свободу и назначил пожизненный пенсион. "C'est Spaun ou le diable!" — вскричал министр спустя 10 лет, когда его посетил Шпаун в Мюнхене. К сожалению, Шпаун, несмотря на все хлопоты, ключа своего не поведал.
Сергей Васильевич Максимов, "Сибирь и каторга" (1861), из раздела о тюремном словаре.
В цивилизованных странах мошенники разговаривают друг с другом, намечая условные знаки мелом, углем, разноцветными карандашами на стенах, на песке и пр. В настоящее время в Европе, с развитием различных тюремных систем с одиночным заточением (оборнской) и с обязательствами молчания (пенсильванской), разнообразие тюремных языков сделалось еще богаче, и приемы в настоящее время стали даже получать систематическую организацию. Предположение, высказанное сто лет тому назад в Германии немцами, что у всех мошенников следует разорвать барабанную перепонку в ухе, в настоящее время владеет тою силою значения, что разговор, рассчитывающий на слух, получил наибольшее развитие и сосредоточил на себе преимущественное внимание заключенных в последнее время. В этом случае для обогащения звукового языка посредством постукиванья пущены в ход всевозможные тонкости; равномерность звука при скорых или продолжительных ударах или же очередь тихих и громких, удары, производимые согнутыми пальцами или мясистою частью ладони и кулака; удары сапогом, башмаками, ногою, обутою в чулок, ковшом, ложкою, щеткою, щепкою и т. д. в бесконечность. Способ этот удобен тем, что может подчиняться целой системе азбуки, во всем разнообразии (У немцев это способ известен под именем гакезена, от еврейского слова — гакке — стучать, ударять). Ключей для понимания существует довольно много, и они ведут свое происхождение от мошенников, но обыкновенно в европейских тюрьмах нападали только на остатки и следы, но никогда на целую систему. В королевской тюрьме в Берлине два поляка разговаривали между собою стуком, сидя в разных номерах и этажах, так, что играли даже в шахматы. Самые старательные исследования показали, что иных способов у них не было и даже номера не находились один над другим, а помещены были в противоположном направлении, наискось. Кроме этого примера, немцы указывают еще на некоего Шпауна, который был заключен в 1826 году в тюрьму в Куфтейве и пробыл в ней десять лет. В последние годы он получил в соседи товарища, отделенного от него толстою стеною. У Шпауна зародилась счастливая мысль разговориться с ним постукиваньем, и он создал язык, который был чрезвычайно остроумен. Всего более — само собою разумеется — затрудняло его сообщение ключа лицу, которое, может быть, не умело понимать по-немецки. Шпаун начал с того, что простучал в стену 24 раза, и продолжал маневр до тех пор, пока не заставил незнакомца понять, что в этих 24 разах подразумеваются буквы, выражающиеся стуком. В немного недель они успели в быстрой и свободной беседе рассказать друг другу свою жизнь. Соседом оказался г. М., впоследствии сделавшийся государственным статс-секретарем и герцогом Б., и был довольно известен. На свободе он не забыл соузника, выхлопотал ему свободу и назначил пожизненный пенсион. "C'est Spaun ou le diable!" — вскричал министр спустя 10 лет, когда его посетил Шпаун в Мюнхене. К сожалению, Шпаун, несмотря на все хлопоты, ключа своего не поведал.
Тоже Гамлет.
Иллюстрация Бориса Дехтерева к изданию перевода Лозинского 1965 года. Восходящий к Ирвингу канон — он и у Козинцева в фильме 1964, узнаётся сразу. Обратите внимание на жёлтое платье Офелии, это почти предвестие её судьбы. Тhe ordering of the mind too, 'mongst all colours
no yellow in't, как скажет Паулина в "Зимней сказке"; жёлтый у Шекспира — цвет безумия, желчи, замутняющей мозг дурными страстями.
Иллюстрация Бориса Дехтерева к изданию перевода Лозинского 1965 года. Восходящий к Ирвингу канон — он и у Козинцева в фильме 1964, узнаётся сразу. Обратите внимание на жёлтое платье Офелии, это почти предвестие её судьбы. Тhe ordering of the mind too, 'mongst all colours
no yellow in't, как скажет Паулина в "Зимней сказке"; жёлтый у Шекспира — цвет безумия, желчи, замутняющей мозг дурными страстями.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
В порядке дыхательного упражнения.
Кристин Вест (флейта), Стина Петерсон (виолончель), Маркус Мёлин (клавесин).
Кристин Вест (флейта), Стина Петерсон (виолончель), Маркус Мёлин (клавесин).
В "юбилейный", чёрный в полосатой суперобложке восьмитомник Шекспира, в шестой его том, вкралась "досадная очепатка".
Самый финал "Гамлета", вторая сцена короткого пятого действия, все, кому судьба умереть в трагедии, кроме самого принца, уже мертвы, Гамлету, раненному отравленным клинком, тоже нехорошо, и он велит Горацио рассказать о себе, чтобы, словами Геродота, меж людей не истребиться.
Never believe it, — отвечает Горацио. — I am more an antique Roman than a Dane. Here’s yet some liquor left.
Сложного тут ничего: "И не думайте, я больше античный римлянин, чем датчанин.Бухло Питьё ещё осталось". Он про кубок, из которого пила отравленная Гертруда; из которого потом Гамлет силой поил Клавдия.
Ещё в первом переводе "Гамлета" у Михаила Вронченко в 1837 году всё верно: "Я датчанин, но римлянин душою". Стоик, достойная смерть, выбор героики против обыденности... Гамлет ему выпить не даст, ему важно, чтобы Горацио рассказал, и Горацио покорится.
Лозинский, любовь моя, чей перевод как абсолютный канон вошёл в "юбилейное" собрание, переводит именно так: "Я римлянин, не датчанин душою", — но у корректора или у наборщика сидит в голове старый перевод, и в шестом томе напечатано: "Я римлянин, НО датчанин душою". Горацио вдруг делается итальянцем, из самурайского долга желающим уйти за господином. Эта опечатка кочует по разным изданиям, по публикациям в сети и пр., отчего Горацио так и ходит в итальянцах.
Андрей Чернов, по какой-то причине Горацио сильно невзлюбивший, уточняет: итальянский швейцарец, наёмник, политикан и политтехнолог, приспособленец, человек-функция — и едва ли не убийца Офелии. Оставим это на совести автора, но Горацио-швейцарец — имеющая право на существование гипотеза.
Мой любимый образ, вечный бесправный рассказчик, учёный, университетский студент, то ли датчанин, то ли итальянец, то ли швейцарец, глазами которого мы в итоге и видим всё произошедшее в Эльсиноре, потому что вся пьеса — рассказ Горацио Фортинбрасу, обещанный в финале. Кто он, не так и важно: автор умер, а стать героем ему не дал его собственный персонаж, потребовавший книги.
Интересно, кто-нибудь ставил "Гамлета" об этом?
Самый финал "Гамлета", вторая сцена короткого пятого действия, все, кому судьба умереть в трагедии, кроме самого принца, уже мертвы, Гамлету, раненному отравленным клинком, тоже нехорошо, и он велит Горацио рассказать о себе, чтобы, словами Геродота, меж людей не истребиться.
Never believe it, — отвечает Горацио. — I am more an antique Roman than a Dane. Here’s yet some liquor left.
Сложного тут ничего: "И не думайте, я больше античный римлянин, чем датчанин.
Ещё в первом переводе "Гамлета" у Михаила Вронченко в 1837 году всё верно: "Я датчанин, но римлянин душою". Стоик, достойная смерть, выбор героики против обыденности... Гамлет ему выпить не даст, ему важно, чтобы Горацио рассказал, и Горацио покорится.
Лозинский, любовь моя, чей перевод как абсолютный канон вошёл в "юбилейное" собрание, переводит именно так: "Я римлянин, не датчанин душою", — но у корректора или у наборщика сидит в голове старый перевод, и в шестом томе напечатано: "Я римлянин, НО датчанин душою". Горацио вдруг делается итальянцем, из самурайского долга желающим уйти за господином. Эта опечатка кочует по разным изданиям, по публикациям в сети и пр., отчего Горацио так и ходит в итальянцах.
Андрей Чернов, по какой-то причине Горацио сильно невзлюбивший, уточняет: итальянский швейцарец, наёмник, политикан и политтехнолог, приспособленец, человек-функция — и едва ли не убийца Офелии. Оставим это на совести автора, но Горацио-швейцарец — имеющая право на существование гипотеза.
Мой любимый образ, вечный бесправный рассказчик, учёный, университетский студент, то ли датчанин, то ли итальянец, то ли швейцарец, глазами которого мы в итоге и видим всё произошедшее в Эльсиноре, потому что вся пьеса — рассказ Горацио Фортинбрасу, обещанный в финале. Кто он, не так и важно: автор умер, а стать героем ему не дал его собственный персонаж, потребовавший книги.
Интересно, кто-нибудь ставил "Гамлета" об этом?