Довольно много уже лет назад друзья из фольклорного ансамбля попросили поснимать их действо на Троицу: выехали на турбазу, к Волге, в свежий лесок, чтобы настоящее всё. Было жарко, — в Саратове обычно уже к маю под тридцать, а в июне за, нынешний год редкий — и одна из девочек спряталась в столовой турбазы, в прохладный полумрак, венки зашить, чтобы в танце не развалились.

Я увидела её в приоткрытую дверь и не могла не сфотографировать.

Воткнулась в первые "Челюсти" по телевизору — надо же под что-то мыть посуду — и зависла. Нет, дело не в том, что Рой Шайдер, который просто АААААААААААА!.. и даже не в том, что кино великолепно именно как кино: выстроено, придумано, снято, музыка; нет, не в этом.

Первый изуродованный труп — "ну, нельзя же закрывать пляжи, тут сезон, четвёртое июля, акулы сюда не заплывают, это был катер, девочка выпила, заплыла далеко и попала под винт". Второй изуродованный труп, явная акула — "все вон из воды!" и все лезут в воду, и опять "вы что, хотите закрыть пляжи?". Брось, шериф живёт на другой стороне острова.

75-ый год, мы с фильмом почти ровесники. Да ёлки. А также — где шериф Броуди, когда он так нужен?

"Челюсти" я досмотрела в ночи до конца. Да, в который раз, да, с игрушечной акулой, да, фильму скоро пятьдесят, триллеры должны бы быстро устаревать — а поди ж ты. Спилберг умел.

И подумала опять, как же мы, человечество, рассказываем сами себе одни и те же истории, только каждый раз про себя нынешних. "Челюсти" — это же "Моби Дик", даже акула белая (я в курсе, что она не альбинос, что это вид такой, но слово "белая" самодостаточно). Один из главных американских текстов, от него никуда. Квинт — Ахав, как есть, только ему акула не ногу откусила, а товарищей сожрала. Товарищи эти, напомню, были моряками "Индианаполиса", это тоже не просто так, рассуждения о том, что кит у Мелвилла может быть эмблемой бомбы, довольно часты; кем только этот злобный кашалот не был: и тебе экологическая катастрофа, и смерть, и бог, и экзистенциалистское ничто... он, как всегда, рвёт трос и уходит на глубину. Но у Бенчли и Спилберга Измаил сумел попасть из винтовки в баллон для акваланга, массовый жанр традиционно излечивает культурные травмы. Продолжения, будем честны, в подмётки оригиналу не годятся.

Историй, может, и не четыре, как у Борхеса, но не намного больше.

Тоже Гамлет.
А вот теперь Обри Бёрдсли, 1892-93. Собрание Британского музея.

О том, как устроено наше восприятие.
Эту сомнительных художественных достоинств картину из собрания, как ни странно, Центра истории рыболовства в Гримсби, обсуждают в блоге об искусстве британцы. В каталоге она называется просто "Театральная сцена", но все сходятся в том, что это, скорее всего, четвёртая сцена третьего акта "Гамлета", когда Гамлету во время разговора с Гертрудой опять является призрак отца.
А потом приходит человек и пишет: "Странно, мне кажется, это сцена из "Дон-Жуана", когда статуя Командора приходит на ужин". И хоть ты тресни: мужчина в ужасе, испуганная женщина, костюмы условно-исторические, странная призрачная фигура в латах. Гамлет, Гертруда, Призрак? — Дон, Эльвира, Командор?

As you like it, or What you will.

Между тем, тихая моя тележка подкатилась незаметно к трём тысячам пассажиров. "Микроскопический канальчик", скажут большие пацаны с того двора, но для не-форматной — буковки да картинки — и не-медийной меня о-го-го.

Спасибо вам, спасибо всем, кому этот бубнёж про всяких гамлетов оказался нужен посреди апокалипсиса. Бубнить я, если живы будем, буду и дальше, я так устроена, что мне надо рассказывать. Кончились студенты, так хоть с овощного ящика на углу почтеннейшей публике.

Stay кагрицца tuned.

К вопросу о явлении Призрака в покоях Гертруды. Это точно "Гамлет". Иоганн Генрих Рамберг, 1829.

Офелию вам на сон грядущий, от Франсес Макдоналд Макинтош — те самые Макинтоши, которые придумали великие геометрические розы арнуво. Тут тоже эпоха видна, 1908 год.

А про Офелию напишу завтра, она просит.

Вот так захочешь написать про Офелию — и уйдёшь с головой в перекрёстные ссылки.

Напишу, теперь непременно напишу. А пока Офелия от любимого моего Одилона Редона; он её писал бесконечно в 1900-х, это пятая.

Поскольку по пятницам у нас нарядный финдесьекль, вот вам ещё одна французская Офелия, 1882 года, кисти Жюля-Эли Делоне. Собрание Художественного музея Бордо.

Sometimes I fancy an immense separation, and sometimes as at present, a direct communication of Spirit with you. That will be one of the grandeurs of immortality — There will be no space, and consequently the only commerce between spirits will be by their intelligence of each other — when they will completely understand each other, while we in this world merely comprehend each other in different degrees — the higher the degree of good so higher is our Love and friendship.
Now the reason why I do not feel at the present moment so far from you is that I remember your Ways and Manners and actions; I know your manner of thinking, your manner of feeling: I know what shape your joy or your sorrow would take; I know the manner of your walking, standing, sauntering, sitting down, laughing, punning, and every action so truly that you seem near to me. You will remember me in the same manner — and the more when I tell you that I shall read a passage of Shakspeare every Sunday at ten o’Clock — you read one at the same time, and we shall be as near each other as blind bodies can be in the same room.

Джон Китс, письмо к Джорджу и Джорджиане Китс от 16 декабря 1818-4 января 1819 гг. В нашем издании оно сокращено, поэтому дам подстрочник:

"Иной раз я воображаю, что разделение безмерно, иногда, как сейчас, прямо общаюсь с вами в Духе. В этом будет одно из величий бессмертия — не будет пространства, и, следовательно, единственной связью духов станет взаимное знание — когда они полностью постигнут друг друга, а мы в этом мире едва понимаем друг друга в различной степени — чем больше степень блага, тем выше наши любовь и дружба.
Причина, по которой я сейчас не чувствую, что так уж далёк от вас, в том, что я помню ваши повадки, манеры и поступки; знаю, как вы думаете, как чувствуете: знаю, какую форму примет ваша радость или печаль; знаю, как вы ходите, стоите, прохаживаетесь, присаживаетесь, смеётесь, острите, так подлинно знаю все ваши действия, что вы будто рядом со мной. И вы меня, верно, помните так же — тем более, если я скажу, что стану читать по отрывку из Шекспира каждым воскресным вечером, в десять — читайте его в то же время, и мы будем так близки друг к другу, как только могут быть слепые тела в одной комнате".

С 14 февраля по 3 мая 1819 года двадцатитрёхлетний Джон Китс сочиняет длинное-длинное письмо другу Джорджиане, жене брата Джорджа, которую зовёт то Little George, то G minor, в Америку. Это скорее дневник, предназначенный для чтения близкому человеку: Китс пишет и о книжках, и об общих знакомых, и о своей поэзии, и о театре, и о званых вечерах — и строит собственную эстетическую теорию, и дурака валяет от души, и стихи свои новые посылает. В частности, балладу La Belle Dame Sans Merci, в которой есть такая строфа:

She took me to her elfin grot
And there she wept and sigh’d full sore,
And there I shut her wild, wild eyes
With kisses four —

которое у Набокова переведено как

И, вздыхая, меня увлекала
в свой приют между сказочных скал,
и там ее скорбные очи
поцелуями я закрывал

— помилосердствуйте, это какой-то Северянин! — а у Левика как

Ввела меня в волшебный грот
И стала плакать и стенать.
И было дикие глаза
Так странно целовать.

Все примерно об одном, только у Сергея Сухарева поцелуи по китсовой квитанции:

Она вошла со мною в грот,
Рыдая и тоскуя:
Закрыли дикие глаза
Четыре поцелуя.

Умница, гений и шалопай Китс после текста приписывает:
Why four kisses — you will say — why four, because I wish to restrain the headlong impetuosity of my Muse — she would have fain said “score” without hurting the rhyme — but we must temper the Imagination, as the Critics say, with Judgment. I was obliged to choose an even number, that both eyes might have fair play, and to speak truly I think two a piece quite sufficient. Suppose I had said seven there would have been three and a half a piece — a very awkward affair, and well got out of on my side.

"Почему четыре поцелуя, спросишь ты, почему четыре — потому что я желал умерить буйные порывы своей Музы — с неё бы сталось сказать "десятки", не повредив рифме, но нужно смирять воображение, как говорят критики, здравомыслием. Я был вынужден выбрать чётное число, чтобы обоим глазам досталось по справедливости, и, честно говоря, я думаю, что два каждому — вполне достаточно. Сказал бы я "семь", получилось бы по три с половиной, ужасно неловкое положение, из которого я удачно вывернулся".

А ведь Кэрролла ещё даже в проекте нет.

Офелия потребовала большого разговора, пришлось разбивать на части. Сегодня первая, история вопроса, так сказать.