Наводила в хозяйстве порядок, завела отдельную полочку, куда буду складывать записи лекций и комментированных чтений, которых больше нет нигде. Доступ на полочку условно-платный, больше для самомотивации, а то я ещё три года буду собираться обещанное про "Антония и Клеопатру" дочитать.

В общем, заглядывайте. Там уже есть кое-что с красивыми картинками.

Про наведение порядка в хозяйстве была не шутка, я заодно собираю ссылки на свои лекции, которые писали и выкладывали организаторы.

Этот список будет в открытом доступе там же, на Бусти, теперь можно не искать по интернету, где что лежит.

Если заходите через приложение, открывайте раздел Об авторе, всё там.

Роман Ивлина Во, в русском переводе называющийся "Мерзкая плоть", в оригинале, как известно, носит заглавие "Vile Bodies", которое возводят к латинскому Fiat experimentum in corpore vili — Да будет опыт произведён на ничтожном теле (имеется в виду труп или подопытное животное). Это традиционный медицинский девиз, расхожая фраза, в английской литературе встречается часто.

У Босуэлла в "Жизни доктора Джонсона", например:
He was much pleased with the following repartee. 'Fiat experimentum in corpore vili', said a physician to his colleague in speaking of a poor man that understood Latin and who was brought into an hospital. 'Corpus non tarn vile est', says the patient, 'pro quo Christus ipse non dedignatus est mori'.

У Де Куинси в "Признаниях":
Fiat experimentum in corpore vili is a just rule where there is any reasonable presumption of benefit to arise on a large scale. What the benefit may be will admit of a doubt, but there can be none as to the value of the body; for a more worthless body than his own the author is free to confess cannot be.

У Кэррола, наконец, в "Сильви и Бруно":
Well, it’ll be a kind of experiment,’ he said. Fiat experimentum in corpore vili!’ he added, with a graceful bow of mock politeness towards the unfortunate victim.

То есть, всё бы хорошо, "Ничтожные тела", но vile body — прямая цитата из Послания к филиппийцам апостола Павла в Библии короля Иакова: "Who shall change our vile body, that it may be fashioned like unto his glorious body" (3:21).

И вот тут мы упираемся в бессильное "прим. перев.", потому что в синодальном переводе схватиться, как водится, не за что: "Который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его". Не называть же роман "Уничиженные тела", у Во не об умалении и не о принижении речь.

Есть ещё церковнославянский текст. И там искомое звучит так: "Иже преобразит тело смирения нашего, яко быти сему сообразну телу славы его".

Существуют варианты, где тело "жалкое" или "слабое", и это ближе к смыслу заглавия у Во. Но как замечательно, пусть и неточно, звучит — "Тела смирения нашего"!

Почти шекспировское Winter of our discontent, не найдя эквивалента которому в имеющихся переводах, — у Дружинина "зима междоусобий наших", у Радловой просто "злая зима", у Донского "зима наших смут", у Лейтина "зима распрей" и т.д. — Волжина и Калашникова озаглавили роман Стейнбека по-русски уже каноническим "Зима тревоги нашей".

Ходит, впрочем, легенда, что это цитата из перевода Лозинского, но Михаил Леонидович "Ричарда III" не переводил, увы.

Вечная печаль с этими заглавиями-цитатами.

Раз уж заговорили о том, что нельзя механически подставить на место цитаты из Библии Короля Иакова в оригинале параллельный текст из церковнославянского или синодального перевода, вспомню ещё одну историю. Я её рассказывала в своё время, но давно было дело, а главное — она о той самой принципиальной непереводимости, которую иной раз приходится ограждать полосатой ленточкой "прим. перев.", потому что больше с ней ничего не сделаешь.

Одна из сюжетных линий в романе, который я делала для некоторого разорившегося издательства, строилась вокруг вымышленного художника-символиста и его музея. Художник был явно списан с Кнопфа, для красоты слегка позолоченного Климтом (на которого Кнопф отчасти повлиял, так что грех против истории искусства небольшой). То бишь, томные фемины с волосами в культурном контексте, вернее, чаще всего одна, прерафаэлитская рыжая с тяжёлым скульптурным лицом, актриса, при живом муже ставшая любовницей этого самого художника и не его одного; пряный душок скандала, что же может быть лучше. И, как многие мастера рубежа XIX-XX веков, вымышленный художник помогал себе фотографией: наряжал актрису свою то Саломеей, то ещё какой belle dame sans merci, обставлял бутафорией, запечатлевал и потом с фотографии позу и драпировки воспроизводил. Оттого на чердаке его дома, превращённого ко времени действия романа в музей, остались сундуки с костюмами и реквизитом, один из которых рассказчик и музейщик разбирают при нас.

Музейщик вынимает из сундука серьгу красного стекла, с подвеску от люстры размером, в них художник писал свою музу в виде вагнеровской фам фаталь Кундри (не путать с эшенбаховской, настоящей), всю в стрррастном крррасном, и насмешливо произносит:

— Who can find a virtuous woman? for her price is far above rubies.

То бишь, кто отыщет жену добродетельную, ведь цена ей куда выше, чем рубинам.

Понятно, что библейская цитата. Иду проверять, она и есть, Притчи 31:10 в Библии короля Иакова. Вот только по-русски в синодальном переводе — "жемчуга". Потому что מִפְּנִינִ֣ים оригинала в позднейшее время, как и в современном иврите означает именно "жемчуга". Но к чему это слово применялось во времена создания текста, сказать сложно. К какому-то драгоценному камню, "румянее" которого были тела "князей Сиона" в Плаче Иеремии, в нашем переводе "краше коралла". Цвет не тот.

Хитрые переводчики Септуагинты и Вульгаты выкрутились и написали просто "камней драгоценных". Но в Библии короля Иакова рубины, и на эти рубины завязано в романе, который я перевожу, всё: и красная стекляшка вместо драгоценного камня, и дама сомнительного поведения вместо добродетельной жены.

Писать "рубины" и делать сноску, а как ещё. "Камни драгоценные" греческой и латинской Библии по-русски разрушают библейскую цитату, а "жемчуга" библейского текста на русском разрушают смысл оригинала. Говори ты языками ангельскими и человеческими, не имея контекста в языке перевода, всегда оказываешься на костылях.

Понемножку выкладываю на Бусти записи лекций, которые читала онлайн. Сегодня — крокодил из шекспировского бестиария.

Как Европа сочинила себе крокодила и зачем она это сделала? Как изобразить крокодила по словесному портрету, и что получится в результате? Рыба он, зверь или дракон? Чем крокодил похож на прекрасную даму, о чём он плачет, есть ли у него рога, кто его друзья и враги, и чему это учит нас? Зачем крокодила временами вспоминает Шекспир, а также с чем и зачем его едят модные молодые люди?

Обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.

Ну и, закрывая на время тему разночтений в библейских текстах на разных языках, #кстатиоптичках

В седьмом-восьмом стихах (или шестом-седьмом, восточная и западная традиция считают по-разному) псалма 101(102), — по-разному считают, говорю же — взыскуя милосердия Господня и жалуясь на свою судьбу, псалмопевец сравнивает себя с различными птицами.

Я уподобился пеликану в пустыне;
я стал как филин на развалинах.
Не сплю и сижу,
как одинокая птица на кровле

— читаем в синодальном переводе.

Что делает в пустыне пеликан, вопрос не к переводчикам, там в оригинале какие-то непонятные нечистые птицы, то ли совы, то ли пеликаны, не сохранилось исконное значение.

Поэтому в церковнославянском тексте:

Уподобихся неясыти пустынней, бых яко нощный вран на нырищи.
Бдех и бых яко птица особящаяся на зде.

Пустынная неясыть — очаровательная эндемичная сова, погуглите, если не видели. Нощный вран... ну, это такой нощный вран, а птица, особящаяся на зде — птица, сидящая в одиночестве на крыше, чего вам ещё.

Библия Короля Иакова, любимая нами, более конкретна:

I am like a pelican of the wilderness: I am like an owl of the desert.
I watch, and am as a sparrow alone upon the house top.

Пеликан, пустынная сова, воробей.

Про библейских воробьёв англоязычной традиции я как-то уже писала, это отдельная огромная тема, там бездны, мы сейчас не станем в них углубляться.

Но вот, к примеру, один из самых свежих, широко разрекламированных американских переводов Библии, Псалтыри, в частности, New Living Translation. И команда у них, дескать, уникальная, и язык живой, и всё ради значения оригинала — и что же?

I am like an owl in the desert, like a little owl in a far-off wilderness.
I lie awake, lonely as a solitary bird on the roof.

Строго говоря, little owl — сыч. Но хочется сохранить лирический надрыв:

Я вроде совы в пустыне, вроде маленькой совы в глуши.
Я лежу без сна, как одинокая птица на крыше.

По-моему, это блюз.

Продолжаю выкладывать на Бусти записи лекций, которые читала онлайн. Сегодня — олень из шекспировского бестиария.

Он бродит в ближайшем лесу, на него охотятся, его видят так же часто, как домашний скот. И вместе с тем, он больше, чем лесной зверь: его окружают чудеса и тайны, о нем рассказывают удивительные истории.

Почему олень входит в храм и как наставляет заблудшие души на путь истинный? Как лечит разбитое сердце? Зачем набирает полон рот воды, и почему от него отскакивают стрелы? Почему шекспировский олень называется минимум четырьмя разными словами, и почему переводчик временами бессилен, когда речь у Шекспира идет про оленя?

Обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.

По поводу шекспировского оленя, который давеча опять вышел из бестиарного леса. Вернее, по поводу слова, одного из многих слов, означающих оленя — самого общего, deer.

Остров есть остров: у всей Европы "зверь" — хищник, у России тем более. А англичане ещё в эпоху легендарных медведей на британских берегах из древнеанглийского dēor, означающего, вообще-то, просто "животное" и восходящего к протогерманскому *deuzą, "животное" же, "живое существо", вымывают всякое значение, кроме "оленя". У немцев из того же *deuzą получается Tier, у шведов djur, у исландцев dýr, у голландцев dier — и всё это "звери", "животные". Все германцы как германцы, и только англичане как чёрт на блюде. С рогаме.

Прекрасно и то, что у нас от того же индоевропейского корня растёт "душа".

Душа моя, олень, уж ты зверь, ты зверина, ты скажи своё имя, ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня? Вопрос от ящери не праздный, как известно любому, кто уже послушал эту мою лекцию.

А оленя обожаемого моего Пизанелло из луврского кодекса Валларди просто так хочется показать, потому что невозможно же не, а в лекцию его не упихнёшь, там и так иллюстративный материал приходится резать, чтобы на полдня не разрастался. Лежит такой, всех имел в виду, организует поле листа, как хочет. Тот XV век, лучше которого ничего не может, не смеет быть.

Святую Екатерину традиционно изображают с книгой и мечом, эмблемами её учёности и мученичества; и с колесом, которое раскололось при попытке её пытать. Но часто — в том числе, на этой алтарной створке работы Йоса ван Клеве из Музея Метрополитен — канон обретает дополнительные смысловые обертона.

— Ванечка, — как бы говорит Екатерина Иоанну Крестителю, — дай хоть в раю почитать спокойно... Про агнца? Сейчас найду.

И ведь найдёт.
С Екатерининым днём нас, тёзки. По григорианскому календарю уже нынче.

Продолжаю выкладывать на Бусти записи лекций, которые читала онлайн. Сегодня — лев.

Рассказ о льве почти всегда идёт первым в бестиариях и превосходит по объёму главы, посвящённые другим животным. Человека со львом с древности связывают особые отношения: лев — царь, достойный противник и добыча царей, с ним дружат святые и воины. Почему так вышло? Каковы повадки льва в представлении средневековья? Что он ест, чем лечится и чего боится?

Больше ста раз лев упоминается в текстах Шекспира. Чем английский лев отличается от всех остальных? Львы и короли, львицы и львята, львы грозные, старые и поддельные — обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.

Ленивый не плюнул в рекламную серию известного банка, снятую по мотивам учебника литературы, но филолог — тот же патологоанатом, его профессионально не тошнит препарировать такого рода материал.

Этот сделанный былью Пелевин образца "Чапаева" и "Generation П" опять напомнил о том, что каждый следующий текст пишут персонажи предыдущего; а что касается творца этого мира, я с ним довольно коротко знаком и т.д. Бесконечная спираль Мандельброта, принудительным анабасисом по которой мы занимались с котятами-первокурсниками, обнаруживавшими изумлённо, что паприроди у человека только анатомия и обмен веществ, а всё остальное, увы, пакультури.

Образование, как говорил маркиз Галифакс, это то, что остаётся, когда забываешь всё, чему тебя выучили. Вот оно осаждается в культурной памяти, превращаясь в коллективное если не бессознательное, то мало осознаваемое, почти рефлекторное: лишние люди, тем больше — легче, но кто считал — нравимся мы ей, дай ответ, не даёт ответа, здравствуй, дерево-дуб, десять бабок — рупь, в человеке всё должно быть прекрасно, в третьем акте оно должно выстрелить.

Наш человек привычно потреблял это с водой и воздухом, поскреби русского гостовской выделки — найдёшь школьную программу. Оттого всякое обсуждение истинного возраста Татьяны и числа коров, необходимых Анне Карениной для постановки мозгов на место, вызывает у широкого потребителя непонятное ему самому оживление. Кровь его, кости и мозг в них откликаются на зов Мариванны, вопрошающей, чему учит нас это произведение.

Дай ему список чтения на лето, и он вернёт его исправленным. Выдаст тем, о ком писал сочинения, — бестолочам, бездельникам и токсичным нарциссам — по заслугам, кому по роже, кому ипотечный кредит, убедится с удовлетворением, что он, конечно, всех умней, и, глядишь, заживёт.

Русская литература усилиями собственных персонажей устраивает по себе ирландские поминки; напомню, это такие, которые до похорон, в присутствии усопшего. Вот сейчас все выпьют ещё, она поднимет лапы и закричит:

— Карету мне, карету!..

Умерла так умерла.

Можно ещё сказать, что при мигрени нельзя грейпфруты, сыр и красное вино, и вообще это всё от забитого меридиана печени, вот тёте Наташе помогло почиститься оливковым маслом с лимоном.

В ознаменование и по поводу, то бишь, в честь начала зимы и моего грядущего дня рожденья на Бусти выложена в открытый для всех доступ первая запись наших чтений — "Юлий Цезарь" Шекспира, две части, аудио. Аудио, потому что компьютер задурил и не записал часть видео, да и не на что там особенно смотреть, там слушать надо; хоть в наушниках с телефона в метро, очевидный плюс.

А доступ к прочему можно получить по подписке, или купив разовый билет, как всегда.

У меня нынче день рожденья, более того — юбилей, как ни смешно это звучит. Юбилей бывает у столпов общества, людей значимых и уважаемых, с достижениями, а я что, нелепое существо, ни места, ни чести... So dacht ich. Nächstens mehr.

Только на днях человек, которого я видела впервые в жизни, сказал, что лекция моя ему помогла в непростое время, слушал в машине и думал: всё правильно делаю, всё будет хорошо. Читают их в пальмовой роще, немедленно прокомментировал язвительный голос у меня в голове, забывают на тонущем корабле.

И тем не менее, тем не менее. Наверное, всё не зря, и ящерь иногда удачно передаёт соль. Даст бог, и дальше будет.

Для тех, кто вдруг захочет мне по этому поводу подарить тот или иной условный цветочек, есть карта Сбера 4276 5600 1579 4516.

А теперь — о подарках.

Не могу не.
Вот такой торт подарили мне вчера друзья.

Шутки про съеденную книгу от Апокалипсиса до второй части Поэтики ad lib.

О том, что тютчевское

Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами

есть парафраз монолога Просперо из первой сцены четвёртого действия "Бури", писал ещё Берковский. Параллель очевидная, we are such stuff as dreams are made on and our little life is rounded with a sleep.

Английского Тютчев не знал, "Бурю", скорее всего, читал по-немецки, наверняка в переводе Августа Вильгельма Шлегеля, который, как и все йенцы, был большим шекспировским энтузиастом. У Шлегеля разница dreams/sleep сохранена, в родственных германских языках даже слова похожи:

Wir sind solcher Zeug
Wie der zu Träumen, und dies kleine Leben
Umfaßt ein Schlaf.

А вот у Тютчева dreams, сновидения, занимают место sleep, сна как состояния, и весь образ выстраивается по-новому: не спящее ничто окружает человеческую жизнь, но сны — грёзы, иллюзии, обманчивое действие. Мысль, впрочем, тоже вполне шекспировская, XVII век вообще любил эту игру действительности и сновидения, хоть Кальдерона вспомнить.

Переводчики Тютчева на английский чаще всего эту параллель или не замечают, или не придают ей значения.

У Фрэнка Джуда:

Just as the ocean curls around earth's shores,
our earthly life's embraced by dreams.

У Джона Дьюи:

Just as the ocean’s mantling cloak surrounds
The globe, our earthly life is swathed in dreams.

Есть ещё переводы Чарльза Томлинсона, Джесса Зелдина и др., но в сети не принято указывать переводчиков, поэтому не знаю, где чей, приведу так.

As is the globe embraced by ocean, so
Embraced is earthly life by dreams and fancies.

As round this earthly globe the oceans pours
All earthly life is wrapped in dreams of wonder.

Just as the ocean cradles our earth's orb,
This earthly life's by dreams surrounded.

В последнем только и звучит шекспировское эхо, rounded/surrounded, но едва уловимо.

И мы плывем, пылающею бездной
‎Со всех сторон окружены.

К предыдущему, о той самой реплике Просперо. Там две части, подряд.

Золотые слова, дорогая Настя.

Дорогие калининиградцы, напоминаю, что уже в эту пятницу мы с вами снова будем говорить о старых сказках — как и весь прошлый год.

Целый год прошёл, надо же.

Подумала тут за завтраком, что "Золотой ключик" идеально превращается в модный дальневосточный сюжет: мальчик, сделанный бездетным стариком из сосны, упавшей в бурю, новое обиталище духа дерева, — кажется, они называются кодама — хочет стать человеком. В этом ему, как в старых фильмах об императоре, обучающемся инкогнито по монастырям и у бродяг житейской мудрости и боевым искусствам, помогают храмовый кот Бадзиру и лиса-оборотень Ариса. Сурово помогают, по-средневековому, где колотушками, где лишением обеда, где притчами. Черепаха, опять же, священная, та самая, кости которой будут храниться в святилище, завёрнутые в драгоценный покров, а она бы, конечно, предпочла волочить хвост по грязи; пока и волочит.

За нейронку прошу прощения, но уж очень смешно получилось.