Метафоры и данные
Я уже рассказывал о недавней тенденции среди социологов науки – использование терминов из наук о земле для описания структур отношений между учеными, идеями и текстами: полости, пики, течения, etc. Конечно, практически любая концепция в социальных науках вырастает из оформленной метафоры. Но что любопытно именно в случае социологов науки – это то, как изобретение метафоры тесно переплетено с визуализацией сетевых данных. Ландшафтные тропы приобретают ясность и законченность именно через воплощения в конкретной инфографике, а не через язык.
Еще один тейк в коллекцию я нашел в статье Джейкоба Фостера и его коллег в American Sociological Review. Статья вообще очень захватывающая с точки зрения теории научного знания. Авторы обсуждают взгляд на традиции и инновации у Куна и Бурдье, а потом предлагают свою типологию стратегий биомедиков, направленных как на подрыв существующих парадигм, так и на их консервацию. На основе изучения огромного массива статей более чем за 70 лет становится заметно, что нормальная наука и научная революция – штуки относительные. Внутри нормальной науки постоянно происходят небольшие перевороты, а самые мощные из революций не затрагивают все дисциплины целиком.
Однако, на мой взгляд, самое красивое в статье – это демонстрация того, как биомедицина постепенно претерпевает одновременно два обратных процесса: специализацию на все новые и новые субдисциплины и, напротив, интеграцию существующих субдисциплин в единые области. Авторы описывают всю биомедицину как реку, а ее субдисциплины как рукава. Для этого им на помощь приходит аллювиальная диаграмма – способ визуализации отношений между категориальными переменными во времени. Этот тип диаграммы довольно прост, но здесь он особенно уместно выглядит в контексте аргумента. Ой, прям не могу – хочу попробовать так же изобразить возникновение региональных кластеров у моих востоковедов.
Я уже рассказывал о недавней тенденции среди социологов науки – использование терминов из наук о земле для описания структур отношений между учеными, идеями и текстами: полости, пики, течения, etc. Конечно, практически любая концепция в социальных науках вырастает из оформленной метафоры. Но что любопытно именно в случае социологов науки – это то, как изобретение метафоры тесно переплетено с визуализацией сетевых данных. Ландшафтные тропы приобретают ясность и законченность именно через воплощения в конкретной инфографике, а не через язык.
Еще один тейк в коллекцию я нашел в статье Джейкоба Фостера и его коллег в American Sociological Review. Статья вообще очень захватывающая с точки зрения теории научного знания. Авторы обсуждают взгляд на традиции и инновации у Куна и Бурдье, а потом предлагают свою типологию стратегий биомедиков, направленных как на подрыв существующих парадигм, так и на их консервацию. На основе изучения огромного массива статей более чем за 70 лет становится заметно, что нормальная наука и научная революция – штуки относительные. Внутри нормальной науки постоянно происходят небольшие перевороты, а самые мощные из революций не затрагивают все дисциплины целиком.
Однако, на мой взгляд, самое красивое в статье – это демонстрация того, как биомедицина постепенно претерпевает одновременно два обратных процесса: специализацию на все новые и новые субдисциплины и, напротив, интеграцию существующих субдисциплин в единые области. Авторы описывают всю биомедицину как реку, а ее субдисциплины как рукава. Для этого им на помощь приходит аллювиальная диаграмма – способ визуализации отношений между категориальными переменными во времени. Этот тип диаграммы довольно прост, но здесь он особенно уместно выглядит в контексте аргумента. Ой, прям не могу – хочу попробовать так же изобразить возникновение региональных кластеров у моих востоковедов.
👍34👌2🤝1
Советская повседневность с легендарным дедом, часть 3
С удивлением узнал, что название Чербузинского кладбища, где хоронят представителей истеблишмента новосибирского Академгородка, восходит к чувашскому «белая береза». Видимо, основателями соседней деревни, которая и дала имя кладбищу, были чувашские крестьяне-переселенцы 1920-х гг. Вряд ли они предполагали тогда, что через тридцать лет вокруг их деревни начнется такая дикая движуха с ГЭС, коллайдером и всем остальным.
Как ни странно, путь моего деда в Новосибирск с этой волной чувашских переселенцев никак не связан. После окончания лесного института ему надо было выбрать лесхоз, в который он поедет работать по распределению. Дед был близок к вершине рейтинга по оценкам, так что до какой-то степени мог определить свою судьбу сам. Как и многие другие студенты родом из села, он мечтал оказаться в большом городе. Увы, европейская часть страны для выпускников уральских вузов были недоступна. Из тех опций, что были на столе, самым привлекательным для деда стал Новосибирск. Почему именно Новосибирск?
По несколько наивной причине. Дед зачитывался центральной прессой, а там социалистические стройки молодого города посреди тайги, масштаб которых первые обитатели Чербузов не могли и представить, частенько оказывались на первых полосах. В этих заметках деда особо привлекали черно-белые фотографии города его мечты. Ну и неосвоенного леса вокруг там было много. Значит надо будет не круглый год сидеть в конторке, а ездить в экспедиции, чтобы заниматься таксацией. Короче, решено! В Сибирь! В драных носках да по талому льду!
С удивлением узнал, что название Чербузинского кладбища, где хоронят представителей истеблишмента новосибирского Академгородка, восходит к чувашскому «белая береза». Видимо, основателями соседней деревни, которая и дала имя кладбищу, были чувашские крестьяне-переселенцы 1920-х гг. Вряд ли они предполагали тогда, что через тридцать лет вокруг их деревни начнется такая дикая движуха с ГЭС, коллайдером и всем остальным.
Как ни странно, путь моего деда в Новосибирск с этой волной чувашских переселенцев никак не связан. После окончания лесного института ему надо было выбрать лесхоз, в который он поедет работать по распределению. Дед был близок к вершине рейтинга по оценкам, так что до какой-то степени мог определить свою судьбу сам. Как и многие другие студенты родом из села, он мечтал оказаться в большом городе. Увы, европейская часть страны для выпускников уральских вузов были недоступна. Из тех опций, что были на столе, самым привлекательным для деда стал Новосибирск. Почему именно Новосибирск?
По несколько наивной причине. Дед зачитывался центральной прессой, а там социалистические стройки молодого города посреди тайги, масштаб которых первые обитатели Чербузов не могли и представить, частенько оказывались на первых полосах. В этих заметках деда особо привлекали черно-белые фотографии города его мечты. Ну и неосвоенного леса вокруг там было много. Значит надо будет не круглый год сидеть в конторке, а ездить в экспедиции, чтобы заниматься таксацией. Короче, решено! В Сибирь! В драных носках да по талому льду!
👍44✍4🙏2
Эпистемические фронты Холодной войны
Пытаюсь потихоньку разбираться в исторической литературе по альтернативным глобализациям, т. е. процессам экономической и технологической интеграции, происходившей в эпоху Холодной войны не под флагами Запада, а инициированной правительствами Второго и Третьего мира. Мне, понятное дело, более интересен академический и экспертный обмен СССР со своими союзниками, но про это отдельно написано не так уж и много. Так что приходится собирать сведения по крупицам. Мне наивно казалось, что я имею общие представления о международных отношениях того времени: Советско-китайском расколе, Движении неприсоединения, панарбизме и панафриканизме… Оказалось, что I know nothing.
Например, я почему-то считал, что Куба была неформально встроена в Варшавский договор, а оказалось, что Кастро был очень активен в Движении неприсоединения еще до Карибского кризиса. Объяснение позиции Фиделя логичное: он понимал, что Хрущев может кинуть его в любой момент, разменяв вывод ядерного оружие с Кубы на какие-то уступки со стороны США, так что необходимо искать союзников в других местах.
В том же 1961 году, когда Кастро поехал на переговоры в Белград, а мой дед – в свою первую экспедицию в Амурскую область, в Москве был создан Институт Латинской Америки. Важно, что экспертиза по бывшим испанским колониям была нужна ЦК для создания противовеса не только американцам, но и товарищам Кастро и Че, которые пытались раскачать партизан от Боливии до Конго. Советскому руководству в модных команданте неспроста виделось опасное влияние маоизма и потенциал ухода из-под их крыши социалистических движений не только в Латинской Америке, но и по всему постколониальному миру.
Для непосредственного же изучения и критики маоистской литературы по философии, истории и экономике уже существовал Институт китаеведения, который открыли, потом закрыли из-за протестной ноты китайского руководства (sic!), но потом снова открыли уже под другим названием. Вообще академическая литература из Китая для советской интеллигенции тогда была чуть ли не более запрещенной, а оттого и более желанной, чем литература с Запада. Читаю с улыбкой мемуары олдовых китаеведов, которые вспоминают, что на французских философов им было наплевать, но вот бы получить разрешение на какого-нибудь китайского мудреца в спецхране!
Пытаюсь потихоньку разбираться в исторической литературе по альтернативным глобализациям, т. е. процессам экономической и технологической интеграции, происходившей в эпоху Холодной войны не под флагами Запада, а инициированной правительствами Второго и Третьего мира. Мне, понятное дело, более интересен академический и экспертный обмен СССР со своими союзниками, но про это отдельно написано не так уж и много. Так что приходится собирать сведения по крупицам. Мне наивно казалось, что я имею общие представления о международных отношениях того времени: Советско-китайском расколе, Движении неприсоединения, панарбизме и панафриканизме… Оказалось, что I know nothing.
Например, я почему-то считал, что Куба была неформально встроена в Варшавский договор, а оказалось, что Кастро был очень активен в Движении неприсоединения еще до Карибского кризиса. Объяснение позиции Фиделя логичное: он понимал, что Хрущев может кинуть его в любой момент, разменяв вывод ядерного оружие с Кубы на какие-то уступки со стороны США, так что необходимо искать союзников в других местах.
В том же 1961 году, когда Кастро поехал на переговоры в Белград, а мой дед – в свою первую экспедицию в Амурскую область, в Москве был создан Институт Латинской Америки. Важно, что экспертиза по бывшим испанским колониям была нужна ЦК для создания противовеса не только американцам, но и товарищам Кастро и Че, которые пытались раскачать партизан от Боливии до Конго. Советскому руководству в модных команданте неспроста виделось опасное влияние маоизма и потенциал ухода из-под их крыши социалистических движений не только в Латинской Америке, но и по всему постколониальному миру.
Для непосредственного же изучения и критики маоистской литературы по философии, истории и экономике уже существовал Институт китаеведения, который открыли, потом закрыли из-за протестной ноты китайского руководства (sic!), но потом снова открыли уже под другим названием. Вообще академическая литература из Китая для советской интеллигенции тогда была чуть ли не более запрещенной, а оттого и более желанной, чем литература с Запада. Читаю с улыбкой мемуары олдовых китаеведов, которые вспоминают, что на французских философов им было наплевать, но вот бы получить разрешение на какого-нибудь китайского мудреца в спецхране!
👍47✍2👏2💅2
Вспомнился великий сайт «Что Дэвид Боуи делал в твоем возрасте?» Можно сделать такой же про Мосса. Ну или, например, про Фуко, который в 28 лет издал «Психическую болезнь и личность», а к 33 годам закончил «Историю безумия». Впрочем, прекратить их обсуждать я не готов, несмотря на всю внутреннюю боль.
👍48💅4✍1🙏1
Forwarded from sacred violence
уважаемые коллеги, сегодня впервые посчитал цифры и осознал, что свою знаменитую работу «Очерк о природе и функциях жертвоприношения» (1899) Марсель Мосс (племянник Дюркгейма; 1872-1950) сочинил, будучи 27-летним сопляком. в связи с чем предлагаю отказаться от ее дальнейших упоминаний и обсуждений. боже, как стыдно
p.s. его соавтору Анри Юберу (1872-1927) тоже было 27. значит, у нас не один, а целых два сопляка
p.s. его соавтору Анри Юберу (1872-1927) тоже было 27. значит, у нас не один, а целых два сопляка
👍42👏7💅2🤝1
Гипотеза Рэднора
Есть две стереотипных характеристики постсоветской гуманитарной интеллигенции, которые, однако, кажутся мне в целом верными. Первая черта – ее совершеннейшая атомизация. Даже довольно близкие с точки зрения деятельности люди воспринимают друг друга в лучшем случае без интереса и энтузиазма, а в худшем – как конкурентов, которых нужно устранить. Текущая эмиграция это только усугубила. Сами можете проиграть в голове все терки и скандалы, в которых вы были свидетелями или – не дай бог! – участвовали. А кроме терок на поверхности происходит еще банальное тихое прекращение общения с многими из тех, кто раньше был в близком кругу.
Вторая – невероятно высокий статус потребления текстов внутри этой группы. Даже сейчас с упадком популярности художественной литературы как центрального канона культуры валоризироваться стали другие тексты. Просто у каждой субкультуры свои. Я вот, например, ощущаю это общеинтеллигентское влияние в том, как строится мое восприятие классических социологических работ, которые изначально вряд ли были написаны для их перечитывания и проигрывания их кусков в голове снова и снова.
В общем, обе групповых черты довольно понятны. Но я вот задумался, не связаны ли эти характеристики через некий каузальный механизм? Типа, любовь к уединению при чтении ведет к нежеланию устанавливать доверительные связи с живыми людьми. И напротив, неумение проводить face-to-face интеракции толкает к поиску утешения в диалоге с авторами из других эпох и стран. А, может, есть какая-то третья независимая переменная, которая объясняет обе предыдущих? Просто я ее не понимаю. У вас есть варианты?
Гипотеза на самом деле не моя. Я почерпнул ее из фильма Liberal Arts, в котором один из второстепенных героев избегает общения с людьми и одновременно остро зависим от чтения все новых и новых книжек. На что главный герой – мелкий чиновник от образования – ему указывает на порочную взаимосвязь этих двух вещей. Фильм чисто американский. Исполнитель главной роли и режиссер Джош Рэднор (он, кстати, известен как Тед из HIMYM) вряд ли представлял, как там дела у условных питерских филологов. Однако их настроения у него получилось передать очень точно.
Есть две стереотипных характеристики постсоветской гуманитарной интеллигенции, которые, однако, кажутся мне в целом верными. Первая черта – ее совершеннейшая атомизация. Даже довольно близкие с точки зрения деятельности люди воспринимают друг друга в лучшем случае без интереса и энтузиазма, а в худшем – как конкурентов, которых нужно устранить. Текущая эмиграция это только усугубила. Сами можете проиграть в голове все терки и скандалы, в которых вы были свидетелями или – не дай бог! – участвовали. А кроме терок на поверхности происходит еще банальное тихое прекращение общения с многими из тех, кто раньше был в близком кругу.
Вторая – невероятно высокий статус потребления текстов внутри этой группы. Даже сейчас с упадком популярности художественной литературы как центрального канона культуры валоризироваться стали другие тексты. Просто у каждой субкультуры свои. Я вот, например, ощущаю это общеинтеллигентское влияние в том, как строится мое восприятие классических социологических работ, которые изначально вряд ли были написаны для их перечитывания и проигрывания их кусков в голове снова и снова.
В общем, обе групповых черты довольно понятны. Но я вот задумался, не связаны ли эти характеристики через некий каузальный механизм? Типа, любовь к уединению при чтении ведет к нежеланию устанавливать доверительные связи с живыми людьми. И напротив, неумение проводить face-to-face интеракции толкает к поиску утешения в диалоге с авторами из других эпох и стран. А, может, есть какая-то третья независимая переменная, которая объясняет обе предыдущих? Просто я ее не понимаю. У вас есть варианты?
Гипотеза на самом деле не моя. Я почерпнул ее из фильма Liberal Arts, в котором один из второстепенных героев избегает общения с людьми и одновременно остро зависим от чтения все новых и новых книжек. На что главный герой – мелкий чиновник от образования – ему указывает на порочную взаимосвязь этих двух вещей. Фильм чисто американский. Исполнитель главной роли и режиссер Джош Рэднор (он, кстати, известен как Тед из HIMYM) вряд ли представлял, как там дела у условных питерских филологов. Однако их настроения у него получилось передать очень точно.
👍55💅8
Спасибо друзьям из directio libera, которые прознали про мои интересы к советским экспертам по Африке и Азии и подарили книгу о ведущих антиколониальных интеллектуалах 1950-1970-х гг.! Некоторые из них, как Амилкар Кабрал, были желанными гостями в брежневском СССР, а кого-то вроде Али Шариати старательно запрещали, чтобы не мутили голову советской исламской интеллигенции. Роман Тиса делает хорошую работу по заполнению у широкого круга читателей пробелов в истории идей эпох деколонизации и холодной войны. Мне уже очень помогает дополнить контекст.
👍36
Forwarded from directio libera
Открыт предзаказ на новую книгу directio libera «Освобождение человека»
Парадоксальность была свойственна марксизму с самого его появления, и XX век не стал исключением. Пока в Советском Союзе живая теория затвердевала в форме «учения», в странах, где марксизм официальной доктриной не являлся, она бурно развивалась, охватывая все более широкие сферы общественной жизни и включая элементы других систем и областей знания. Результаты этого развития, шедшего отнюдь не только в Западной Европе, но и в странах «третьего мира», исторически у нас не известны. Написанная живым и понятным языком книга Романа Тисы восполняет эти досадные пробелы.
Роман Тиса — автор, переводчик и редактор марксистского веб-журнала «Вперед». Публиковался в журнале «Скепсис».
ОСВОБОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА | ПРЕДЗАКАЗ
Парадоксальность была свойственна марксизму с самого его появления, и XX век не стал исключением. Пока в Советском Союзе живая теория затвердевала в форме «учения», в странах, где марксизм официальной доктриной не являлся, она бурно развивалась, охватывая все более широкие сферы общественной жизни и включая элементы других систем и областей знания. Результаты этого развития, шедшего отнюдь не только в Западной Европе, но и в странах «третьего мира», исторически у нас не известны. Написанная живым и понятным языком книга Романа Тисы восполняет эти досадные пробелы.
Роман Тиса — автор, переводчик и редактор марксистского веб-журнала «Вперед». Публиковался в журнале «Скепсис».
ОСВОБОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА | ПРЕДЗАКАЗ
👍30✍3👏1🖕1
Бой с тенью
Олды канала помнят, как он стартовал с постоянных стрел в адрес Мишеля Фуко. Как-то раз я даже сравнил Фуко с Linkin Park. (Кто не слушал Linkin Park в юности, у того нет сердца. Кто продолжает слушать их во взрослом возрасте…) Конечно, за этой незрелой критикой скрывался давний поклонник Фуко из Сибири, который пытался эмансипироваться от увлечений юности. Первая часть «История сексуальности» в свое время основательно прополола мой мозг и до сих пор остается одним из самых любимых академических сочинений.
Опуская детали, у меня было две главные претензии к любимому теоретику моей молодости. Первая – это неожиданный выход Фуко в голимый мейнстрим российской гуманитаристики. Когда обложки Фуко появляются в инстаграмных сторис на пляже, сложно удержаться от переобувания во что-то более контркультурное. Так уж устроен примитивный котелок металиста. Сейчас я понимаю, что известность Фуко – это невероятный ресурс для исследователей социальных и гуманитарных наук. Пожалуй, никто из классиков не писал так много именно про знание о человеческом как основе знания вообще. Эту популярность можно использовать для обоснования легитимности области SSSH перед теми, кто плохо понимает, зачем исследовать мертвых и живых гуманитариев и обществоведов. Ну вот Фуко же писал! А он не дурак был!
Вторая проблема с Фуко – это его релятивизирующая исследовательская программа. В разные периоды он осуществлял ее по разному: в археологический – через поиск радикальных разрывов в знании, а в генеалогический – через сведение его к власти. Эта проблема в моем представлении куда более серьезна. Не уверен, что даже в таком разнообразном ящике с методологическими инструментами можно найти что-то однозначно не разоблачительное в адрес наук о человеке. А находить нужно, иначе весь этот критический пафос очень легко сливается в унисон с гулом неолиберального сокращения расходов на исследования, которые не приносят практической отдачи.
Вместе с этим, Фуко одним из немногих постоянно удерживал связь между методологией эмпирического исследования и большими эпистемологическими вопросами. Хоть и ответил он на них, возможно, слишком поспешно, сам подход исследовать знание не просто так, а ради глобального поинта о человеке, существенен. Во времена, когда эта связь забылась, а многие социологи и историки пытаются играть в нормальную науку без особой рефлексии, это дорогого стоит. У легендарного Сюткина в свое время была идея вырвать настоящего Делеза из лап утрирующих его делезианцев. Увы, не получилось, но, может, нам удастся провернуть эту операцию с товарищем Делеза. Кто знает.
Олды канала помнят, как он стартовал с постоянных стрел в адрес Мишеля Фуко. Как-то раз я даже сравнил Фуко с Linkin Park. (Кто не слушал Linkin Park в юности, у того нет сердца. Кто продолжает слушать их во взрослом возрасте…) Конечно, за этой незрелой критикой скрывался давний поклонник Фуко из Сибири, который пытался эмансипироваться от увлечений юности. Первая часть «История сексуальности» в свое время основательно прополола мой мозг и до сих пор остается одним из самых любимых академических сочинений.
Опуская детали, у меня было две главные претензии к любимому теоретику моей молодости. Первая – это неожиданный выход Фуко в голимый мейнстрим российской гуманитаристики. Когда обложки Фуко появляются в инстаграмных сторис на пляже, сложно удержаться от переобувания во что-то более контркультурное. Так уж устроен примитивный котелок металиста. Сейчас я понимаю, что известность Фуко – это невероятный ресурс для исследователей социальных и гуманитарных наук. Пожалуй, никто из классиков не писал так много именно про знание о человеческом как основе знания вообще. Эту популярность можно использовать для обоснования легитимности области SSSH перед теми, кто плохо понимает, зачем исследовать мертвых и живых гуманитариев и обществоведов. Ну вот Фуко же писал! А он не дурак был!
Вторая проблема с Фуко – это его релятивизирующая исследовательская программа. В разные периоды он осуществлял ее по разному: в археологический – через поиск радикальных разрывов в знании, а в генеалогический – через сведение его к власти. Эта проблема в моем представлении куда более серьезна. Не уверен, что даже в таком разнообразном ящике с методологическими инструментами можно найти что-то однозначно не разоблачительное в адрес наук о человеке. А находить нужно, иначе весь этот критический пафос очень легко сливается в унисон с гулом неолиберального сокращения расходов на исследования, которые не приносят практической отдачи.
Вместе с этим, Фуко одним из немногих постоянно удерживал связь между методологией эмпирического исследования и большими эпистемологическими вопросами. Хоть и ответил он на них, возможно, слишком поспешно, сам подход исследовать знание не просто так, а ради глобального поинта о человеке, существенен. Во времена, когда эта связь забылась, а многие социологи и историки пытаются играть в нормальную науку без особой рефлексии, это дорогого стоит. У легендарного Сюткина в свое время была идея вырвать настоящего Делеза из лап утрирующих его делезианцев. Увы, не получилось, но, может, нам удастся провернуть эту операцию с товарищем Делеза. Кто знает.
👍60👎1💅1
Эксперименты экономистов
Американская постмертоновская социология науки все дальше дрейфует в громоздкие данные о ссылках и соавторстве. Британские и французские школы STS, напротив, обычно презирают любой текст с циферками и фетишизируют этнографию. Довольно удивительно, что крайне мало исследователей занимается чем-то посередине: просопографией. То есть биографией мыслительных коллективов, в которой статистика дополняется более традиционной интерпретацией архивных источников и интервью.
По наводке коллеги Васькина вышел на приколдесные исследования моего тезки – Андрея Своренчика, который как раз двигает просопографию как свой основной подход. Основной пазл Своренчика – это появление экспериментальных методов в экономике начала 1970-х гг., которые изначально развивались в диалоге с психологами, а потом набрали популярность и в политологии. Такой вопрос автоматически привел исследователя из Университета Утрехта к параллельной реконструкции сразу многих сюжетов из междисциплинарной истории социальных наук. Для этого количественные данные в виде сетевого анализа или базовой описательной статистики составляют этакий скелет, а расшифровки академических семинаров и эго-документов – это мясо.
Вот, например, в статье про экономическую школу Массачусетского технологического института Своренчик показывает, как эта сеть, члены которой скептически относились к микрофундаментализму неоклассиков, потом потихоньку расползлась по престижным факультетам экономики в США и за их пределами. Оказывается, такие известные публичные комментаторы как Пол Кругман и Дарон Аджемоглу вышли как раз из этого круга.
Другая любопытная история – это контроверза 1980-х гг. между поведенческими экономистами Даниэлем Канеманом и Энн Трисман и, собственно, экспериментальными экономистами Верноном Смиттом и Чарльзом Плоттом. Хотя члены обеих групп обычно воспринимаются в медиа как единое направление и даже получили одну нобелевку на двоих, между ними было куда больше разногласий. Экспериментальные экономисты не оценили заигрывание коллег с психологией и когнитивистикой и считали валидными исключительно эксперименты на макроуровне. Типа, договорится с начальством аэропорта и подкрутить что-нибудь в процедуре продажи и распределения билетов, а потом сравнить изменения в выборе пассажиров.
Американская постмертоновская социология науки все дальше дрейфует в громоздкие данные о ссылках и соавторстве. Британские и французские школы STS, напротив, обычно презирают любой текст с циферками и фетишизируют этнографию. Довольно удивительно, что крайне мало исследователей занимается чем-то посередине: просопографией. То есть биографией мыслительных коллективов, в которой статистика дополняется более традиционной интерпретацией архивных источников и интервью.
По наводке коллеги Васькина вышел на приколдесные исследования моего тезки – Андрея Своренчика, который как раз двигает просопографию как свой основной подход. Основной пазл Своренчика – это появление экспериментальных методов в экономике начала 1970-х гг., которые изначально развивались в диалоге с психологами, а потом набрали популярность и в политологии. Такой вопрос автоматически привел исследователя из Университета Утрехта к параллельной реконструкции сразу многих сюжетов из междисциплинарной истории социальных наук. Для этого количественные данные в виде сетевого анализа или базовой описательной статистики составляют этакий скелет, а расшифровки академических семинаров и эго-документов – это мясо.
Вот, например, в статье про экономическую школу Массачусетского технологического института Своренчик показывает, как эта сеть, члены которой скептически относились к микрофундаментализму неоклассиков, потом потихоньку расползлась по престижным факультетам экономики в США и за их пределами. Оказывается, такие известные публичные комментаторы как Пол Кругман и Дарон Аджемоглу вышли как раз из этого круга.
Другая любопытная история – это контроверза 1980-х гг. между поведенческими экономистами Даниэлем Канеманом и Энн Трисман и, собственно, экспериментальными экономистами Верноном Смиттом и Чарльзом Плоттом. Хотя члены обеих групп обычно воспринимаются в медиа как единое направление и даже получили одну нобелевку на двоих, между ними было куда больше разногласий. Экспериментальные экономисты не оценили заигрывание коллег с психологией и когнитивистикой и считали валидными исключительно эксперименты на макроуровне. Типа, договорится с начальством аэропорта и подкрутить что-нибудь в процедуре продажи и распределения билетов, а потом сравнить изменения в выборе пассажиров.
👍31👏1🙏1👌1
Приятно, что коллеги-наукометры не воспринимают близко к сердцу дружеский троллинг, который появляется на канале время от времени. Даже анонсировали нашу конференцию! Кстати, напоминаю, что мы ждем заявок от количественных исследователей социальных наук. Готовится отдельная секция, где будут обсуждаться вопросы измерения и оценки научного производства. До 1 июля еще есть время податься на нее или на любую другую по вашим интересам.
👍21
Forwarded from Выше квартилей
Королевство пустых зеркал
В рамках нашей рубрики #историянаукометрии мы уже не раз показывали, что наука о науке не сразу обрела собственный предмет.
В дискуссии, получившей название «Как перестать беспокоиться и полюбить реферируемые журналы», А. Косомарский отметил, что наукометрия как способ изучения работы научных практик может быть интересна в двух перспективах. С одной стороны, интерес к изучению науки как самостоятельного предмета может быть внутренней практикой самой науки, ее саморефлексией над происходящими внутри науки процессами. С другой стороны, в ней заинтересованы внешние по отношению к науке лица, например, государство, которое может прибегать к использованию продуктов наукометрии для (не-)эффективного администрирования процессов самой науки.
Т. Франссен и П. Воутерс в своем исследовании об изменениях использования библиометрии подчеркивают, что две эти перспективы в отношении гуманитарных наук последовательно сменяют друг друга: с 1960-х по 1980-е годы библиометрия является частью социологической оптики для изучения внутринаучных процессов, в то время как с 1980-х годов библиометрия начинает в большей степени рассматриваться как эмпирический материал для формирования научных политик и оценки исследований.
Учитывая наш личный интерес к теме, мы не могли пройти мимо анонса нашего коллеги Андрея Герасимова, который приглашает принять участие в конференции «Королевство пустых зеркал: социальные исследования социальных наук». Конференция, которая пройдет в Шанинке и онлайн, будет посвящена как эмпирическим исследованиям, реконструирующим путь становления наук и изменения их формы, так и теоретическим подходам к научной самообъективации. Направления конференции затронут в первую очередь разные социологические подходы, будь то исследования социо-гуманитарного знания в СССР, интеллектуалов, подходов к социальным наукам или социология социологии. Кроме того, одним из заявленных направлений, которое может особенно заинтересовать наших постоянных читателей, выступит наукометрическая перпектива (а также ее враги!): как цифры характеризуют нынешнее положение социальной науки, а также при помощи каких практик наука изучает эти цифры?
Мы же, по обыкновению, решили посмотреть, как схожие темы представлены в OpenAlex. Выборку было решено делать по концепциям, а не по недавно появившимся тематикам, поскольку только среди концепций удалось найти соответствующие пункты. Для анализа мы выбрали следующие концепции: Scientific integrity, Scientific thinking, Scientific evidence, Sociology of knowledge, Scientific modelling, Scientific reasoning, History of science, Scientific society, Scientific revolution, Scientific method, Scientometrics, Scientific progress, Science studies, Sociology of scientific knowledge, Scientific theory, Informetrics, порог балла связи (score) 0,5, временной период — с 2014 по 2024 гг. Результаты представлены на диаграмме (есть и интерактивная версия). Больше всего как цитирований, так и публикаций насчитывает наукометрия — более 3 тысяч статей были процитированы почти 25 тысяч раз. Сразу обращают на себя внимание концепции «научное доказательство» (scientific evidence) и история науки — публикаций по каждой из концепций около 2 тысяч, но при этом цитирований у первой более 20 тысяч, а у второй — всего 5479.
#конференция #OpenAlex #аналитика
В рамках нашей рубрики #историянаукометрии мы уже не раз показывали, что наука о науке не сразу обрела собственный предмет.
В дискуссии, получившей название «Как перестать беспокоиться и полюбить реферируемые журналы», А. Косомарский отметил, что наукометрия как способ изучения работы научных практик может быть интересна в двух перспективах. С одной стороны, интерес к изучению науки как самостоятельного предмета может быть внутренней практикой самой науки, ее саморефлексией над происходящими внутри науки процессами. С другой стороны, в ней заинтересованы внешние по отношению к науке лица, например, государство, которое может прибегать к использованию продуктов наукометрии для (не-)эффективного администрирования процессов самой науки.
Т. Франссен и П. Воутерс в своем исследовании об изменениях использования библиометрии подчеркивают, что две эти перспективы в отношении гуманитарных наук последовательно сменяют друг друга: с 1960-х по 1980-е годы библиометрия является частью социологической оптики для изучения внутринаучных процессов, в то время как с 1980-х годов библиометрия начинает в большей степени рассматриваться как эмпирический материал для формирования научных политик и оценки исследований.
Учитывая наш личный интерес к теме, мы не могли пройти мимо анонса нашего коллеги Андрея Герасимова, который приглашает принять участие в конференции «Королевство пустых зеркал: социальные исследования социальных наук». Конференция, которая пройдет в Шанинке и онлайн, будет посвящена как эмпирическим исследованиям, реконструирующим путь становления наук и изменения их формы, так и теоретическим подходам к научной самообъективации. Направления конференции затронут в первую очередь разные социологические подходы, будь то исследования социо-гуманитарного знания в СССР, интеллектуалов, подходов к социальным наукам или социология социологии. Кроме того, одним из заявленных направлений, которое может особенно заинтересовать наших постоянных читателей, выступит наукометрическая перпектива (а также ее враги!): как цифры характеризуют нынешнее положение социальной науки, а также при помощи каких практик наука изучает эти цифры?
Мы же, по обыкновению, решили посмотреть, как схожие темы представлены в OpenAlex. Выборку было решено делать по концепциям, а не по недавно появившимся тематикам, поскольку только среди концепций удалось найти соответствующие пункты. Для анализа мы выбрали следующие концепции: Scientific integrity, Scientific thinking, Scientific evidence, Sociology of knowledge, Scientific modelling, Scientific reasoning, History of science, Scientific society, Scientific revolution, Scientific method, Scientometrics, Scientific progress, Science studies, Sociology of scientific knowledge, Scientific theory, Informetrics, порог балла связи (score) 0,5, временной период — с 2014 по 2024 гг. Результаты представлены на диаграмме (есть и интерактивная версия). Больше всего как цитирований, так и публикаций насчитывает наукометрия — более 3 тысяч статей были процитированы почти 25 тысяч раз. Сразу обращают на себя внимание концепции «научное доказательство» (scientific evidence) и история науки — публикаций по каждой из концепций около 2 тысяч, но при этом цитирований у первой более 20 тысяч, а у второй — всего 5479.
#конференция #OpenAlex #аналитика
👍12
Мы с легендарной Лихининой запускаем сиквел онлайн-курса прошлого года! На этот раз будем тренировать академическое письмо. Будет много практических заданий, инсайтов из социологии знания и душевного общения после занятий.
Желающие забронировать платное место могут писать @theghostagainstthemachine, представившись и рассказав пару слов о себе в качестве знакомства. Участникам конкурса на бюджетные места необходимо кидать свои письма на гугл-форму. Ждем вас!
Желающие забронировать платное место могут писать @theghostagainstthemachine, представившись и рассказав пару слов о себе в качестве знакомства. Участникам конкурса на бюджетные места необходимо кидать свои письма на гугл-форму. Ждем вас!
👍64👏16🤝2🙏1