Если обложка вашей монографии практически неотличима от обложки флоридской дэт-металической банды, значит, в своей академической жизни вы все сделали верно!

Шедевр оформления научной литературы, я считаю!

Дюркгейм, Эмиль. Самоубийство : Социол. этюд / Э. Дюркгейм, проф. социологии; Пер. с фр. А. Н. Ильинского, под ред. В. А. Базарова; С предисл. и библиогр. указ. рус. лит. о самоубийстве д-ра Г .И. Гордона. — Санкт-Петербург : Н. П. Карбасников, 1912.

Увидел у Dmitrijs Ščegoļevs

Upd: источник, где ещё и скачать можно

Double Bind

Легендарный Коретко в баталиях со мной обычно противится социологизации интеллектуальной жизни, отстаивая несводимость философского субъекта к объективным условиям его бытования. Что не помешало ему тонко проанализировать текущую стратегию правых российских интеллектуалов в духе критической социологии знания. На секунду может показаться, что праймовый Александр Бикбов вернулся в соцсети! Респект!

Мои пять копеек. Кроме указания на то, что неловкое молчание консервативного лагеря явно имеет классовый фундамент, я бы выделил и чисто интерналистские, автономные факторы в происходящем. Для кого-то радостная, а для кого-то печальная правда заключается в том, что российское академическое поле абсолютно полностью зависит от ускоренности в паттернах и институтах западной науки. Только в тамошнем каноне ищутся образцы для подражания, будь то Шмитт, Хантингтон или де Бенуа. Только оттуда заимствуются форматы распространения знания, будь то пост в Twitter или лекция в независимом книжном магазине. Долгое время российские консервативные интеллектуалы пытались наигранно критиковать эту укорененность, наивно отказываясь признавать, что они сами безнадежно зависимы от нее; что они и есть тут самые главные либералы и глобалисты.

Как только из-за войны, санкций и мобилизации поле начало раскалываться и приходить в движение, то они не нашли ничего более разумного, чем просто воспроизводить привычные практики, нормализующие мир вокруг. А что делает современный западный интеллектуал в любой непонятной ситуации, даже если он консерватор? Бежит в окоп? Нет, он с утроенной энергией строчит твит про опасности трансгендерности с ссылками на Хантингтона. Чем больше поле деформируется, тем более явно для окружающих заметен этот гистерезис. Однако ставки давно сделаны. Стратегия теперь управляет стратегом.

В этом отчасти и состоит урок рефлексивной социологии Пьера Бурдье. Если вы будете постоянно воображать себя в ситуации судьбоносного экзистенциального выбора, то с высокой вероятностью обернетесь беспомощным рабом чужеродных структур. Напротив, если вы в своих построениях будете исходить из наличия неподвластной вам объективной реальности, тогда у вас появится маленький шанс достичь малю-ю-юсенькой, но настоящей субъектности. Как научной, так и политической. Чего мы с товарищем Коретко вам и желаем.

Скованные одной сетью

Рэндалл Коллинз записал видеолекцию про мыслительные сети, но на этот раз не философов, а уже композиторов! Социолог показывает, что музыкальное творчество также может быть изучено с точки зрения коллективных связей, по которым течет культурный капитал и эмоциональная энергия. В качестве примеров он приводит музыкальные сети империй Габсбургов XVIII–XIX вв. и Романовых XIX–XX вв. (На всякий случай оставлю тут еще и ссылку на его блог, где живой классик на пенсии развлекается и другими тейками на самые разные темы культуры и политики).

Как бы я ни любил Коллинза, его теория в известной степени пытается натянуть фрак на пюпитр. Думаю, что распространение звукозаписи (а в случае философов – книгопечатания) делают личное знакомство важным, но бонусным фактором при накоплении культурного капитала. Тем не менее, в голову пришло сразу несколько кейсов из истории тяжелой музыки, которые как раз подтверждают теорию. Во-первых, возникновение классического хард-рока в Бирмингеме и Лондоне конца 1960-х гг. Во-вторых, трэш-метала в Сан-Франциско начала 1980-х гг. В-третьих, целых двух параллельных друг другу сетей дэт-метала во Флориде и Гетеборге конца 1980-х гг. В-четвертых, гранжа в Сиэтле в это же время. Во всех локациях участники культовых групп были знакомы друг с другом, играли на одних и те же площадках и зачастую имели одних и тех же продюсеров со звукорежиссерами.

Забавно, что теория Коллинза может объяснить и феномен, который я бы назвал нарциссизмом малых различий. Несмотря на то, что все перечисленные кластеры музыкантов явно объединяет единый стиль игры, во многих компонентах звучания они невероятно расходятся. Я с юности не мог понять, почему, например, Soundgarden кажутся мне непревзойденным выражением меланхолии, а Alice in Chains – в основном позерской ссаниной; Death – доводящей до слез красотой, а Cannibal Corpse – бессмысленной долбежкой и т. п. Теория сетей Коллинза как раз говорит нам о том, что группы должны обладать одним стилем для самой возможности коллективного творчества, но единым не до конца, потому что тогда пространство внимания будет слишком однородным, а поток эмоциональной энергии развалится.

Проект исследования, который мне пришел в голову, но которое я, конечно же, никогда делать не буду, – это поиск реляционных данных о том, с кем та или иная группа гастролировала с момента образования. Вот тогда можно увидеть не только ее индивидуальную траекторию, но и структуру всего пространства внимания. За последние десятилетия такие данные точно наличествуют на разных порталах-агрегаторах и свободно выкачиваются, но про бирмингемский олдскул – это дичайшая архивная работа.

Александр – не только муниципальный депутат, но и автор самой доступной апологии демократии на русском языке. Короче говоря, именно тот, у кого практика и теория политики неразрывно связаны. Рекомендую всем неравнодушным к социальным проблемам современного города.

Открываю запись на онлайн-набор моего курса по политической теории города!

Изначально я хотел делать только очные занятия, но накопилось много запросов от желающих вне Москвы, так что третий набор решил сделать дистанционным.
(Если вы в Москве, то лучше дождитесь следующего очного набора — как ни крути, в очном формате качество процесса лучше.)

Курс посвящён той части политической теории, которая исследует власть в городах. Как формируются городские органы власти, кто в них входит, чем они руководствются при принятии решений, как и зачем они иногда привлекают к этому горожан и возможна ли городская демократия — всё это интересующие нас вопросы.

На каждом занятии я даю часовую вводную лекцию, затем мы два часа разбираем тексты, которые вы заранее читаете дома. Курс посвящён именно теории, поэтому не стоит ждать от него простых практических рецептов. Однако я сам пришёл к политической теории города именно из потребностей своей практической депутатской работы, так что в основе курса лежат вполне конкретные проблемы, которые беспокоят меня в Москве.

Участие платное, но есть три бесплатных места по конкурсу и скидка для студентов и пенсионеров. Заниматься будем в зуме по субботам, предварительно с 14 до 17. Всего 6 занятий. Стартуем 15 апреля.

Подробности и запись по ссылке https://www.rusmirror.ru/urbanpoliticaltheory

Приходите!

Мели пиратской бухты

На прошлом семинаре наша слушательница Анастасия Киричек задала отличный вопрос: есть ли исследования того, как на работу ученых повлияло распространение порталов со спираченными монографиями и статьями? Навскидку я ответить на него не смог, да и краткое гугление тоже ни к чему не привело. Так что попробую дать ответ исходя из собственных художественных представлений. Если вы не согласны, то bienvenue в комменты!

Так вот, у меня есть смелая гипотеза, что главные изменения произошли не столько в самой сфере науки, сколько в организационных полях, с которыми она издавна связана. Библиотеки лишились сегмента профессиональных посетителей и окончательно забили на закупки дорогой научной литературы. Издательства, занимающиеся переводами интеллектуальных трудов, также переключились на более попсовые вещи. Ну и, конечно, культуртрегеры лишились части своей символической власти, происходящей еще со времен железного занавеса. Разумеется, я рассуждаю про Россию, но думаю, что ситуация аналогична и для других полупериферийных стран и регионов.

Идею о том, что пиратские ресурсы сделали возможным безграничное самообразование, я тоже не покупаю. Боюсь, что самостоятельное чтение всего этого океана страниц, произвело больше городских сумасшедших, чем глобальных ученых. Хорошо помню, как лет десять назад открыл для себя мир «Либгена». Начал запоем читать всяких майклов маннов. Однако мое чтение было организовано совершенно бессистемно, а понимание прочитанного было поверхностным. Многие вещи мне удалось уложить в голове гораздо позже в магистратуре и аспирантуре под руководством старших коллег. Как инструмент демократизации образовательного процесса пиратские ресурсы очень и очень полезны, но только как один специальный ножичек из всего ящичка.

Пространство против времени

Решил перечитать фрагмент из «Наброска теории практик», где Бурдье связывает развитие социального пространства с распространением массового образования. Согласно ему, рост грамотности позволяет символическим структурам все больше и больше объективироваться, что, в свою очередь, преодолевает зависимость агентов от чисто физических качеств людей и вещей. В продвинутых обществах можно классифицировать всякими разными способами, а значит и создавать на базе классификаций целые автономные поля.

Вспомнил, что у Лумана есть прям очень похожий тезис, только касается он не пространства, а времени. Полез перечитывать и соответствующую главу из «Общества общества». Письменность, а потом и книгопечатание, по Луману, – это устойчивые медиумы коммуникации, к которым можно отсылать снова и снова. Коммуникация преодолевает сиюминутность взаимодействия лицом-к-лицу. Аналогично появляется возможность создавать комплексные социальные системы, каждая из которых отвязана от физического времени.

В обоих случаях мы имеем дело с продолжением одних и тех же идей Дюркгейма по абстрагированию социального, но как по-разному они продолжаются! У одного теоретика социальное синхронно, а у другого диахронно. Как совместить представления одного с другим? Непонятно. Да и нужно ли? Как бывший центральный защитник, я, конечно, целиком и полностью на стороне божественного Бурдье. Но Луман дьявольски шепчет: «Ты же еще и бывший басист!» В общем, спор титанов в моей голове продолжается.

В качестве эпилога к самому интервью советую прочитать реплику Михаила Соколова. Он предложил обобщить находки Натальи Форрат с помощью концепции тиллеизма – господствующей в самых разных слоях российского общества идеологии, утверждающей примат государственных институтов во всех сферах жизни. Мне сразу подумалось, что еще тиллеизмом можно объяснить низкую популярность социологической теории по сравнению с политической не только в академии, но и среди широкой образованной публики. Действительно, зачем думать, что такое общество, если оно просто сводится к государству?

В "Новой газете Европа" вышел разговор с социологом Натальей Форрат, который мы подготовили вместе с Арнольдом Хачатуровым. Многие знакомы с работой Натальи по ее исследованию школьных учителей и громкой статье о политической экономии высшего образования в России, но сюжет, который мы обсуждаем в интервью, касается общей теории авторитаризма и более широких оснований взаимодействия государства и общества.

Наталья предлагает социологическое прочтение определенного типа авторитаризма, в котором истоки социальной поддержки и групповой лояльности следует искать не в страхе и репрессиях (что также важно), но в государственнической (statist) идентичности, которая доминирует над этнической, религиозной, клановой и иными идентичностями. Примеры такого рода авторитаризмов, согласно Форрат, можно обнаружить в России, Китае и Беларуси. Политическая среда в таких обществах очень неконкурента и солидарна, а государство оказывается не столько институтом управления, сколько своего рода главным социальным институтом, близким к религиозному. Поддерживать такой институт не партийный вопрос, но скорее ближе поддержке своей команды или исполнению гражданского долга. При этом государство может действовать против интересов общества, и все равно сохранять поддержку (о чем во многом получившийся разговор). Авторитаризм можно построить как государственнических, так и в антигосударственнических обществах, но механизмы построения и затраты будут принципиально разными. Не самый обнадеживающий, но напрашивающийся из этого вывод состоит в том, что исторически российский социальный и исторический контекст позволяет довольно дешево (в плане ресурсов) и очень эффективно выстраивать авторитаризм. У всего этого есть довольно запутанный и сложный генезис, но об этом как-нибудь в другой раз.

В общем, почитайте интервью. А если интересно больше про общую идею проекта изучения авторитаризма, то можно прочитать на сайте Натальи.

Неуживчивый народец антропологов

Прошла уже неделя с занятий по исследованиям антропологов не как субъектов, а как объектов наблюдения, а я до сих нахожусь под впечатлением исследования Дэвидом Миллзом своих собственных британских коллег. Мы со слушателями также пробежались по советскому, французскому и американскому вариантам истории дисциплины, но именно Difficult Folk меня захватила больше всего. Спасибо коллеге Москвиной за то, что обратила наше внимание на монографию! Попробую очертить ее сильные стороны.

Во-первых, автор признает, что антропология была связана мириадами нитей с британским колониальным порядком. Однако Миллз далек от защиты примитивного тезиса о том, что социальная наука является лишь инструментом надзора и наказания. Отношения между академической сферой и сферой имперской администрации у него полны парадоксов и неожиданностей. Скажем, финансирование антропологов колониальными стейкхолдерами активно началось только на излете империи, а наиболее активными организаторами сообщества были анархисты и лейбористы, которые не скрывали своей оппозиции империи как таковой.

Во-вторых, в отличие от стандартных нарративов про героических отцов-основателей, Миллз в основном изучает целые учреждения и институции (организационный базис дисциплины, как сказал бы Рэндалл Коллинз). В их числе не только университеты и комитеты, но и частные фонды, профессиональные ассоциации и неформальные сети. Что, кстати, не отменяет важности вклада отдельных фигур. Миллз доказывает, что любые планы Малиновского по внедрению полевой работы были бы невозможны в отрыве от готового на эксперименты руководства LSE, а инициативы Макса Глакмана по нестандартному для его коллег изучению индустриализации не выгорели бы без попыток государственного аппарата создать лояльные метрополии местные органы власти.

В-третьих, концептуальные акценты у Миллза сочетаются с высококлассным эмпиризмом. Исследователь утилизирует письма, документы общественных и государственных органов, интервью. Все это создает очень плотное и насыщенное повествование, полное кучи имен и названий. Миллз не упускает из виду даже значения второстепенных персонажей вроде сотрудников фонда Рокфеллера или чиновников от образования среднего звена. Одна из главных задач такого рода историй – это создание максимально полной дисциплинарной памяти. Думаю, что она выполнена успешно.

Обратите внимание на грядущую междисциплинарную секцию, посвященную исследованиям вампир-сообщества серых зон в функционировании хозяйства. Организаторы просят передать, что дедлайн продлен до 9 апреля включительно! Ну и если нет своих тезисов, то обязательно приходите на дискуссию!

Друзья, наша коллега Екатерина Нойкина в рамках ежегодной Шанинской конференции «Векторы-2023» организовывает секцию «Чем мы заняты в тени: исследования теневых экономических систем».

Обычно такие исследования предполагают закрытое поле, сложный рекрутинг, отсутствие точных статистических данных, практики умолчания, необходимость корректировки старых и придумывания новых методов работы с агентами рынка и множество других вызовов.

В рамках работы секции организаторы предлагают обменяться опытом по решению теоретических, этических и методологических вопросов. Коллеги ждут на площадке не только социологов: разговор с позиции различных социально-гуманитарных дисциплин поможет лучше понять проблемы, возникающие на пути.

Подать заявки на выступление с докладом можно на почту:
[email protected] 
или [email protected]
до 29 марта.
Тема письма: «Векторы-23_04».

Зарегистрироваться слушателем можно по ссылке.

В секции уже подтвердили участие Александр Чепуренко, доктор экономических наук, специалист в области экономической социологии, заслуженный профессор ВШЭ, Светлана Барсукова, доктор социологических наук, профессор кафедры экономической социологии ВШЭ, Елена Белявская (Бердышева), старший научный сотрудник лаборатории экономико-социологических исследований и другие.

Конференция молодых ученых «Векторы-2023» пройдёт с 21 по 23 апреля в Шанинке.

Месть ситхов

Бывают такие фильмы, по сюжету которых знаешь, что темные силы победят, но продолжаешь болеть за главных героев. Пока готовился к лекции по исследованиям экономического знания, прочитал целых две интереснейшие исторические статьи, которые оставляют примерно такое ощущение. Конечно, догадываешься, что все в итоге обернется триумфом рыночного фундаментализма, но читаешь до конца в напряжении и надеешься, что кто-то все-таки сможет дать отпор. Напрасно.

В History of Political Economy Филип Мировски и Уэйд Хэндс исследуют дебаты 1950–1970-х гг. в США вокруг неоклассического синтеза: теории, которая логично и непротиворечиво связала бы положения вальрасовской микроэкономики и кейсианской макроэкономики. На решение вопроса претендовали группы экономистов из трех престижных организаций: Комиссии Коулза, экономфака Чикаго и экономфака MIT. Их всех объединяло недоверие к институционалистам и марксистам, однако их интеллектуальные устремления были различными.

Группа Комиссии Коулза, самыми известными представителями которой были будущие нобелевские лауреаты Кеннет Эрроу и Жерар Дебре, интересовалась в основном решением проблемы достижения равновесия одновременно на всех рынках. Экономисты MIT под руководством Пола Самуэльсона большее значение придавали неотвратимости фиаско на отдельных их них. Обе школы держали себя в руках и представляли себе рынок имеющим границы, а право и бюрократию как экзогенные факторы. Чикагцы, сконцентрированные вокруг Мильтона Фридмана, нарушили это табу. Они стали рисовать регулятор как такой же набор эгоистичных акторов. Это решение, которое полностью нивелировало кейнсианскую сторону проблемы, привело не только к интеллектуальному поражению остальных искателей синтеза, но и обеспечило успех дальнейших интервенций Чикагской школы в право, социологию и политическую науку. Начало экономическому империализму было положено авторитаризмом внутри самой дисциплины.

В Studies in History and Philosophy of Science Part A Иван Болдырев и Олеся Кирчик интересуются примерно этим же периодом, но уже в СССР. Исследователи показывают, что советская экономическая наука обладала почти всеми чертами сложившейся автономной дисциплины. Недоставало только одной важной детали – своей теории. За пальму первенства боролись две неформальных школы. С одной стороны, плановые кибернетики из московского ЦЭМИ и новосибирского ИЭОПП. С другой стороны, латентные неоклассики, крепостью которых были в основном институты и факультеты прикладной математики по всей стране. Впрочем, обеим группам фактически запрещалось развивать концептуальный аппарат хоть сколько-нибудь полно и развернуто из-за монополии партийных структур на знания о народном хозяйстве.

Теоретическая невинность советских экономистов обернулась их самоуверенностью в достаточности математических методов. После того, как плановая экономика стала трещать по швам, а из-за занавеса стала проникать модная американская литература, концептуальная жажда привела многих из них к некритическому восприятию импортированных идей. Латентные неоклассики стали явными. Чикагскому мейнстриму удалось покорить университетскую среду соперничающей сверхдержавы. Под аплодисменты, как сказала бы сенатор Амидала.

Про когда-то поразительно мощную социологическую службу «Камаза» повествуют в своей статье Константин Галкин и Елена Рассолова, а коллеги с канала «Антрополог на районе» пересказывают. Королевство с собственными HR-отделом при заводе и факультетом в университете, скрытое от посторонних глаз в глубине Татарстана. Прямо социологическая Ваканда какая-то. Даже неловко, что раньше ничего не знал про такой объемный кейс одновременно и интеллектуальной, и социальной истории СССР. Исправляюсь.

Социологическая служба КАМАЗа. Центр обработки данных социологических исследований на ЕС ЭВМ.
Фото из фондов Музея КАМАЗа.

Безумие в методе

Науки о человеке эпохи Холодной войны подарили нам два дискурса, которые по-прежнему с нами: теоретико-игровой и кибернетический. Оба были созданы в ходе поиска ключей к контролю за процессами и обмену информацией, но имели огромное влияние за пределами прикладных исследований. Например, на популярную культуру. Для описания миров, видимых из каждого дискурса, а также их ограничений, удобно использовать различение, придуманное когда-то по другому поводу Виктором Вахштайном.

Мир игрового теоретика состоит из атомизированных индивидов, а, значит, потенциально параноидален. Каждому индивиду кажется, что другие испускают ложные сигналы о своих будущих ходах, но при этом насквозь просчитывают его собственную стратегию. Пытаясь абсолютизировать эту своеобразную рациональность, игрок может прийти к полной иррациональности. В кинематографе той эпохи эту параноидальную установку превосходно иллюстрирует генерал Риппер из кубриковского «Доктора Стрейнджлава», который нажимает на ядерную кнопку исходя из реальности всепроникающего коммунистического заговора.

Кибнетик, напротив, воспринимает все вокруг исключительно холистично, а, следовательно, может обернуться шизоидом. Каждый в его мире – элемент системы, связанный с другими такими же элементами петлями обратной связи. Кибернетику недоступна никакая другая реальность, кроме той, которую программирует система. В том же, что и фильм Кубрика, 1964 году в свет вышел роман Давида Галуйе «Симулакрон-3», чуть позже экранизированный Райнером Вернером Фассбиндером. По сюжету персонажи пребывают в огромной компьютерной симуляции, созданной для замены опросов общественного мнения. По мере повествования выясняется, что (внимание, спойлеры!) эта симуляция является лишь частью еще более масштабной симуляции.

Все сказанное, конечно, не означает, что построения гениальных умов от фон Ноймана и Винера до Саймона и Бейтсона изначально граничат с психопатологией. Скорее я имею в виду то, что отвязанные от контекста первоначальной задумки своих создателей идеи начинают жить собственной жизнью и влиять на поведение людей. В том числе облеченных властью. Условных патрушевых. Так что с идеями нужно обращаться рефлексивно.

Вот это модный коллаб! Впору делать отдельную конференцию академических телеграм-канальщиков!