Мир-системный трикстер

В связи с последними печальными событиями я вспомнил, что один раз упоминал Александра Дугина на своем канале. В контексте его комментария к визиту Хабермаса в Россию. Любопытно, что изначально опубликован комментарий был на видеопортале единоросса Константина Рыкова – прообразе многих современных экспертных и попнаучных проектов, где Дугин делил площадку с совсем молодыми тогда Кириллом Мартыновым и Виктором Вахштайном. Конечно, это не случайность, а очередной эпизод из интеллектуальной биографии Дугина, которая чуть ли не целиком построена на культуртрегерстве между европейским ядром и российской периферией.

Свое интеллектуальное реноме он заслужил в 1980–1990-е гг. на чтении и комментировании трудов западных философов, запрещенных в СССР. То есть являясь этаким фарцовщиком в экономике провинциальной науки. Дугин выделялся из нее только немного нестандартным подбором продвигаемых авторов. Когда другие ссылались на Фуко и Хайдеггера, он восхвалял де Бенуа и… Хайдеггера. Короче, довольно распространенная траектория ребенка из московской семьи двух кандидатов наук, с юности имевшего доступ к курсам иностранных языков и спецхрану.

В 2000–2010-е гг. – эпоху борьбы Кремля с культурной гегемонией либеральной интеллигенции – знание международного академического контекста, несомненно, помогло Дугину пройти кастинг в околокремлевские медийные и образовательные проекты. Надо сказать, не только знание, но и социальные связи с европейскими консервативными активистами и интеллектуалами, которые он завязал, часто бывая за границей. Ходят даже слухи, что в том числе через его посредничество могли передаваться деньги на избирательные кампании некоторым правым партиям типа «Лиги Севера».

Короче говоря, несмотря на декларируемый имидж философа Русского мира и Евразийства, Дугин неотделим от глобальных потоков культурных капиталов. Без обращения к плодам европейской академии, которые до сих пор являются недостижимой мечтой для большинства постсоветских гуманитариев, его попросту никогда бы не существовало. Возможно, он вообще самое лучшее доказательство, что будущее российских социальных и гуманитарных наук лежит через коллаборацию с иностранными коллегами. Правда, низведенной из привилегии в часть нормальной науки.

Набор на онлайн-курс по социологической теории

Как изучать общество, будучи его частью? Можно ли это делать, дистанцируясь от политики? В наступающем семестре я запускаю собственный курс по современной социологической теории «Сети, системы, поля, миры», где мы попытаемся ответить на эти и другие важные вопросы. Курс похож на те, которые я читал и читаю в ЕУСПб и МАШ, но будет немного адаптирован для онлайн-формата.

В фокусе будет роль и позиция социального исследователя в обществе. Мы начнем с разбора дебатов Парсонса, Адорно и Шюца о том, что должна представлять собой социология после трагических катастроф XX века, а потом пройдемся по всему спектру наиболее влиятельных концепций взаимосвязи познания и общества от Харрисона Уайта до Джудит Батлер. Необходимо будет не просто читать классические тексты, но и быть готовым писать небольшие письменные отзывы и активно обсуждать темы в формате семинара. Более подробно познакомиться с программой можно здесь.

Участие в курсе предполагает небольшую плату. Однако я понимаю, что не все сейчас могут позволить себе дополнительное образование, поэтому предусмотрено 3 свободных места для студентов. Их займут авторы лучших мотивационных писем, которые можно отправлять до 8 сентября мне в личные сообщения в ТГ: @theghostagainstthemachine. Там же до 14 сентября принимаются все заявки на участие.

Присоединяйтесь! Буду рад репосту! На ваши вопросы с удовольствием отвечу в комментариях.

Есть как минимум две причины послушать интервью с Карин Клеман про чувства классовой и гражданской солидарности в России. Во-первых, где вы еще услышите «otstoï» и «fignia» с таким неподражаемым произношением? Во-вторых, кажется, из всех экспертов, комментирующих возможность политической мобилизации снизу, она настроена наиболее оптимистично. Понятно, что это больше предчувствие, чем знание, но все равно дорогого стоит.

Говорим с социологом Карин Клеман об ее исследовании русского национализма. Но не как политического течения, а буквально — как национального чувства людей

ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.

Власть активно навязывает россиянам свои образы патриотизма и общей национальной идеи. Пока не очень успешно, считает социолог Карин Клеман, написавшая книгу о «низовом патриотизме» в России. В ее основу легли глубинные интервью с жителями разных регионов страны.

В этом эпизоде подкаста «Что случилось» Карин Клеман рассказывает, как россияне в действительности относятся к своей стране, друг другу и Владимиру Путину.

https://meduza.io/episodes/2022/08/26/govorim-s-sotsiologom-karin-kleman-ob-ee-issledovanii-russkogo-natsionalizma-no-ne-kak-politicheskogo-techeniya-a-bukvalno-kak-natsionalnogo-chuvstva-lyudey?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live

Мертвые хватают живых

Владимир Гуриев написал очень любопытный пост о том, что денацификация германского общества не была мгновенной и пролегала через преодоление очень многих стен непонимания между прежде сотрудничающими с режимом, вернувшимися эмигрантами и пострадавшими от чисток. Все это неудивительно, учитывая, сколько личных, профессиональных и политических репутаций было на кону. Я сам уже немного касался того, что среди профессиональных историков вопрос переосмысления нацистского прошлого встал ребром только к 1980-м гг. Теперь напишу немного о том, как это все происходило у социологов. Более подробно про это можно почитать, например, в книге Стефана Мебиуса.

Немецкая послевоенная социология состояла из трех powerhouses: Хельмута Шельски в Гамбурге, Рене Кенига в Кельне и Теодора Адорно во Франкфурте. Их интеллектуальные ориентации можно условно определить соответственно как правую философско-антропологическую, центристскую позитивистскую и левую диалектическую. Понятно, что Шельски не был особо заинтересован в критическом отношении к нацизму, учитывая его членство в НСДАП. Кениг предпочитал критиковать не прошлое, а конкретную политику кабинета Аденаэура и в основном через прикладные эмпирические исследования. Адорно и его коллеги, конечно, выделялись из этого ряда своими трудами про авторитарную личность, однако их высокотеоретичные построения не были особенно популярны даже среди тяготеющей влево интеллигенции. Вообще, в 1950-х и начале 1960-х гг. крупные социологи, скорее, были озабочены укреплением своих аппаратных позиций в университетах и ассоциациях, чем большими дебатами друг с другом.

Какая-то попытка концептуализировать нацисткую траекторию развития государства, экономики и общества начала осознанно складываться только у следующего поколения, пришедшего на преподавательские и исследовательские позиции к 1960–1970-х гг. Потребовалась не только временная дистанция, но и инфраструктурное разрастание социологических факультетов, чтобы появились теории тоталитаризма у Лумана, Дарендорфа, Хабермаса. И опять-таки, даже у последнего позиция относительно гитлеровского режима не напоминала радикального отвержения. Концепции позднего капитализма и незавершенной модернизации были направлены на раскрытие самых различных социальных дисфункций, а не только специфичных для Германии. В том числе из-за этого желания оставаться в рамках академических дебатов испортились отношения Хабермаса с протестующими студентами. Я не буду морализировать или выносить других суждений о чьей-то правоте или вине. Скажу только, что про эту часть истории социологической мысли нам стоит, несомненно, знать.

Низким блоком

Ныне забронзовевший, но вообще то великий тренер Жозе Моуринью где-то объяснял свою футбольную философию так. Команда должна быть подобна стальной пружине. Соперник владеет мячом, давит, душит. Но надо терпеть, отойти к штрафной, прижаться к своим воротам. Главное, не выбрасываться бездумно на мяч, страховать партнеров и поджидать. Одна ошибка у той стороны – неаккуратный пас, бездумная обводка, скользнувшая по газону нога – и пружина начинает разжиматься. Мяч перехвачен, фланги вылетают на свободное пространство, и кто-то замыкает прострел за спиной у растерянных защитников.

Вот и всем, кто учиться и работает сегодня в науке и образовании, приходится быть такой единой пружиной. Нас закатывают в штрафную, судья не на нашей стороне, но мы будем стоять. Проводить онлайн-курсы, тич-ины, ридинг-группы. Если потребуется, будем работать в питерской школе, новосибирском канцелярском магазине или ереванском макдаке, но держать томик Маркса, Вебера, Дюркгейма под подушкой. В какой-то момент пружина разожмется. Это даже не социальные законы, а законы физики.

Всем членам социальной и гуманитарной академии сегодня желаю коммуникативной рациональности, гражданской солидарности, ментального здоровья! Мы будем гнуться, но не сломаемся! Поднимаю за вас чашечку молочного улуна! С наступающим новым учебным годом!

Предварительные итоги

Друзья и коллеги, огромное спасибо за неподдельный интерес к курсу! Отдельно благодарю всех, кто комментировал, репостил, рекомендовал мой проект знакомым! Честно сказать, такого ажиотажа я совсем не ожидал. Увы, количество поданных заявок на данный момент столь велико, что мне будет очень сложно обеспечить комфортную модерацию слушателей на семинаре, а также качественную проверку письменных заданий. В связи с этим я вынужден закрыть набор на платные места в субботнюю группу.

Но есть и хорошие новости. Параллельная группа по четвергам в 20:00 МСК, которая многих интересовала, все-таки состоится! К сожалению, и в ней уже забронировано большинство мест, поэтому я готов рассмотреть только 5 новых платных заявок. Мой аккаунт здесь тот же: @theghostagainstthemachine. Я заранее прошу прощения у всех, кому в итоге не удастся поучаствовать. Мой приоритет – персональная работа со слушателями, а не их количество. Надеюсь на ваше понимание. Если текущий образовательный эксперимент удастся, то в следующих семестрах я вернусь с тем же курсом, а, может, и с чем-то новеньким.

Вместе с тем, дедлайн для конкурсных заявок по-прежнему в силе – четверг, 8 сентября, 23:59 МСК. Открою секрет, что пока мне пришло совсем немного мотивационных писем, так что спешите пробовать свои силы на этом направлении. Не тушуйтесь!

Напоследок хочется отдельно отметить, что на днях канал пересек рубеж в 2000 подписчиков. Спасибо всем членам нашего небольшого пара-, пост-, метаакадемического сообщества! Всегда рад общению с вами! Буду стараться обеспечивать вас обзорами и заметками по соцтеории и исследованиям соцгум наук и в новом учебном году.

No bended knee!
No mockery!
Somehow we still carry on!

Мы из джаза

Интересно, что оба главных оппонента Толкотта Парсонса того же поколения – Теодор Адорно и Альфред Шюц – были практикующими пианистами и любителями музыки. Надо сказать, что и сам Парсонс, конечно, тоже немного разбирался в вопросе. Работавший с ним Ганс Герт вспоминал, что отец американской социологической теории высоко ценил выступления работавшего в бостонской филармонии русского дирижера Сергея Кусевицкого. Однако настоящей страсти к музыке, позволившей бы ему восстать против объективирующего духа системной теории, ему не досталось. Впрочем, обладавшие этой страстью Адорно и Шюц остро не сходились между собой в любимом направлении.

Адорно ненавидел джаз, считая его проявлением культурной индустрии капитализма. По его мнению, джазовая ритмика – коварно обманчива в своем освободительном потенциале. При внимательном анализе становилось понятно, что она редуцировала все возможности искусства музыки к повторению одних и тех же паттернов, которые закабаляли слушателя в мышлении тождества. В итоге последний постепенно превращался в пассивного и тупого потребителя собственных телесных и аффективных состояний, неспособного к отрицанию существующего социального целого. Всей массовой музыке своего времени Адорно предпочитал атональные произведения Новой венской школы, которые, напротив, должны были помочь вырвать субъекта из лап объективизма инструментального разума своей почти безумной додекафонией.

Шюц, напротив, очень ценил одно из самых выдающихся творений афроамериканской культуры. Причем именно за то, за что его презирал Адорно. Музыка, как считал Шюц, и не обязана помогать вырабатывать метапозицию по отношению к обществу. Наоборот, она должна включать индивида в свою интерсубъективную реальность. Шюц считал, что именно джаз является в высшей степени удачным примером создания общих смыслов и формирования мы-отношений в ситуациях лицом-к-лицу. В джазе могли почувствовать себя как дома даже те, у кого настоящего дома и не было. Шла ли речь о черном потомке рабов или еврейском беженце.

Я, разумеется, сразу задумался: как бы отнеслись Адорно и Шюц к современным жанрам? Например, к моим любимым металическим? Уверен, Адорно бы точно поморщился и начал звонить в полицию. Хотя что-то из экспериментального постметала, возможно, и заценил бы. (Смешно, что одной из легенд этой сцены является тоже Парсонс. Только не Толкотт, а Тед, успевший поиграть на ударных и в Swans, и в Godflesh, и в Jesu.) Шюц, несомненно, был бы более лоялен к метал-коммьюнити. Так и представляю его тихо подпевающим и притопывающим под «Stranger in a Strange Land» Мейденов где-то чуть в стороне от беснующейся в разгаре моша толпы.

Легендарный историк идей и политический теоретик Коретыч, которому я доверяю даже такую интимную штуку, как страховку в жиме лежа, теперь тоже выходит в поле онлайн-образования. Если вас привлекают труды Отцов-основателей США, Лео Штрауса и Райнхарта Козеллека, то обязательно записывайтесь на его новый курс.

Этюд в четырех тонах

Ура! Во вторник учебный год стартовал и для меня! Михаил за день до начала курса слегка ошарашил меня новостью, что в этом году настала моя очередь читать вводную лекцию. Пришлось срочно доставать из чулана замаринованные там квадратики. Правда, в этот раз они обрели содержание не через различия в базовых строительных блоках социального, а через ответ на проблемы в познании человека, поставленные еще стариком Кантом.

Фиолетовый и зеленый сектора – позитивистские, но различающиеся в акценте на верховенстве опыта над теорией, или наоборот. Красный критический и синий интерпретативный – вообще отрицающие единство естественнонаучного и социального познания, поэтому тем более требующие особой мыслительной выучки. Как бы там ни было, под каким социологическим стягом вы бы ни плавали, знать теорию нужно, хотя и использовать ее придется по-разному.

В ходе знакомства оказалось, что первокурсники этого года очень прошарены в теме. Кто-то ходил на специальные теоретические курсы, а у кого-то за плечами и целый социологический бакалавриат. Так что немецкими именами и терминами их было не испугать. Не испугались они и на следующей лекции – про раннего Дюркгейма. Надеюсь, мне удалось донести идею, что это, возможно, наиболее недооцененный классик, идеи которого никому не помешает хранить в своем чулане. Узнаем уже в следующий вторник, когда будем семинарить по поводу «Первобытных форм классификации».

Ну а сегодня у меня другой важный и ответственный день – отбор конкурсных заявок на онлайн-курс. Очень достойных писем пришло так много, что мне, видимо, придется слегка расширить число бюджетных мест. Я хочу еще раз поблагодарить всех участников конкурса за проявленный интерес! Совсем скоро смогу назвать окончательный состав слушателей.

Если и можно найти какой-то положительный момент во всем безумии, в котором мы вынуждены пребывать, то это повысившийся у широкой аудитории интерес к работам профессиональных социологов. Дмитрий Рогозин a.k.a. Иван Низгораев известен как ведущий специалист по проведению интервью, но теперь дал его сам. Рассказал и про академическую кухню, и про оставшиеся в стране каналы выражения общественного мнения, и про исследования старших поколений, и про многое многое другое. Да, и обязательно подписывайтесь на его канал. Там есть отличные заметки по всем этим темам, но без навязчивой мелодраматической музыки на фоне.

Дмитрий Рогозин – один из самых авторитетных и влиятельных социологов России – герой нового выпуска #Скажи Гордеевой.
Это интервью – американские горки, только для интеллекта: следить за мыслью Рогозина – один из самых крутых опытов, случившихся с нашей командой за последнее время.

КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА ПРИЗНАНА МИНЮСТОМ РОССИИ ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ

Мы благодарим Екатерину Шульман за подсказку героя интервью и Григория Юдина (он ученик Рогозина) – за помощь в подготовке к разговору.
Этот выпуск – тот редкий случай, когда я лично очень рекомендую досмотреть всё до конца и обещаю, что не пожалеете.
С Рогозиным мы говорим о том, как устроена социология, почему крайне вредно гоняться за однозначными ответами и чрезвычайно полезно не переставать задавать (в том числе, себе) вопросы, о том, существует ли абсолютное зло и как оно определимо. Чем ценна старость и как прожить максимально долго, причём здесь секс, существует ли старость и чем русские отличаются от всех остальных. И это – процентов двадцать интервью. Остальное – внутри ✌️

Бюрократия умерла…

Еще одним заметным на неделе интервью с социологом стал разговор бывшей редакции «Кольты» с Эллой Панеях. Огромный респект команде, что они возрождаются и привлекают интересных спикеров. Их не хватало. Тем не менее, во время чтения разговора я испытал острейшее идеологическое расхождение с участниками, которое хочется немедленно артикулировать. Особенно учитывая, что через неделю у нас с магистрами пара по Веберу. Дело в том, что на протяжении интервью Панеях рукоплещет сетевым организациям, которые, по ее мнению, приходят на смену государственным бюрократиям и скоро заместят все их функции на новом уровне эффективности. «За иерархиями прошлое, за сетями будущее!» – лозунг, который отдельно объявляется.

Во-первых, весь пласт социологических исследований сетей, который накоплен за тридцать с лишним лет существования этого направления, уверенно говорит нам, что ровно одну функцию иерархий сети умеют выполнять едва ли не лучше своих предшественников – это производство неравенства. Неформальные клики зачастую строятся как раз на вытеснении по этническому или гендерному признаку. Брокеры, стригущие дивиденды за счет связей с разными кликами, легко манипулируют потоками информации, экономических капиталов и избирательно применяют санкции. Словом, полная горизонтальность – это, скорее, миф, чем реальность. (Тут еще должна быть шутка про кафе «Фрик», но я не успел ее придумать. Гоу в комменты, если у вас она есть.)

Во-вторых и в главных, а кто вообще сказал, что Россия – это страна победивших иерархий (бюрократий)? По мне как раз все ровно наоборот! Наше государство работает как сетевой картель: семейных кланов, одноклассников, однокашников, однополчан, озерных кооперативов, секций дзюдо и прочих фракталов. В нем все граждане горизонтальны, но некоторые более, чем другие. Да, я точно буду больше рад, если на месте сети бывших соратников Собчака окажется сеть объединенных редакций «Кольты», «Доксы» и «Сигмы», но, положа руку на сердце, вы уверены, что все проблемы недостойного правления будут тогда решены?

Формализм бюрократий – это то, чего, как мне кажется, в российском обществе как раз остро не хватает. Не хватает в государственных органах, которые работают, нарушая собственные же правила или применяя их как попало. Не хватает, как ни странно, и в низовых инициативах – профессиональных ассоциациях, профсоюзах, ТСЖ, НКО, где обычно нет никаких соблюдаемых уставов, прописанных прав и обязанностей членов. Словом, общественное значение бюрократии необходимо переосмыслить. И, конечно, взять лучшее от нее в Прекрасную Россию Будущего.

Потерянное поколение

У Михаила Соколова есть простое, но крайне важное наблюдение об устройстве социологического канона, которое я хочу развить. Согласно ему, наиболее почитаемые нами авторы поделены на две группы. Сначала идут праотцы рубежа XIX–XX вв. Им мы готовы простить любые концептуальные противоречия, натяжки в наблюдениях и допотопные методы. Лишь бы иметь саму возможность возвести свой тезис к той или иной их большой идее, хоть и вольно растолкованной уже на нашем языке. Это, конечно, Вебер и Дюркгейм. Для многих Маркс. Часто еще Зиммель, Теннис или Мид. Назовем труды этой группы социологической патристикой, или S-Tier Classics.

Другая часть канона – это уже не праотцы, но отцы второй половины XX века. Мы подвергаем их концепции тщательной критике, сталкиваем их друг с другом, однако все-таки используем их теории как медиум профессиональной коммуникации. Бурдье – ходовая валюта сразу для нескольких субдисциплин. Грановеттер, Гоффман или Тилли тоже почти универсально конвертируемы. Будем считать их социологической схоластикой, или A-Tier Classics.

Между временем написания патристики и схоластики – перерыв в эпоху великих войн и революций. Эту эпоху в каноне по большому счету никто не представляет. Все из-за того, что к авторам этой группы мы применяем современные стандарты критики, но при этом отказываемся употреблять их словарь, считая его нерелеватным для нашей якобы куда более свободной и стабильной социальной реальности. Самый показательный пример этого вытеснения – Парсонс, обвиняемый во всех смертных академических грехах вплоть до криптофашизма.

Возможно, в таком надменном отношении и есть какая-то латентная социальная функция, но я решил начать свой онлайн-курс именно с разбора трех теоретиков, которые сейчас барахтаются где-то на маргиналиях канона. К Парсонсу я добавил еще Шюца и Адорно в качестве его самых музыкальных критиков. На мой взгляд, именно благодаря дебатам между этими тремя недоклассиками социологическая теория вообще пережила эту кризисную эпоху, хотя неблагодарные ученики потом поспешили сдать многое из них в архив, чтобы самими стать отцами. Как признали многие слушатели курса, словари у них еще вполне и вполне актуальны, а уж на въедливую критику у нас впереди еще десять недель.

Я помню, как познакомился с Ильей в Фейсбучке, когда я еще был юным яблочником с интересами к советской истории, а он – куда более бывалым активистом РСД. Тогда наши взгляды на происходящее в стране сильно различались. С тех пор я изрядно полевел (к неудовольствию некоторых), а Илья (к такому же неудовольствию) стал более умеренным, но зато более основательным исследователем социального государства и государственных корпораций. Короче, очередная сверка часов со старшим коллегой прошла успешно. Это важно перед все сгущающимися тучами.

19 сентября в 19:00 пройдет стрим "Как разобраться в происходящем?"

У нас в гостях будет политолог и кандидат политических наук - Илья Матвеев. О политике и будем говорить

Всех ждем!

https://www.youtube.com/watch?v=-lrqYyG2fag&ab_channel=%D0%A0%D0%B0%D0%B1%D0%BA%D0%BE%D1%80

П@№*)ц н&(>й, б#$^ь!!1111

Ну что, коллеги? Ситуация, когда нет на уме никаких сложных слов из каких-нибудь классиков, а одна ненормативная лексика. Наверное, матюки – это вообще единственная теория, адекватная нашей социальной реальности. Они мощнее и точнее идей любых традиций, школ и квадратиков. Но я, тем не менее, попробую урезонить свои чувства и высказаться рационально.

Во-первых, согласен с коллегой Закотянским. Организационных, технических, инфраструктурных средств для проведения полномасштабных мобилизационных действий у нашего государства попросту нет. Вся компания приведет, скорее, к панике и хаосу в обществе, чем к дружному хождению строем. Однако это не особо хорошие новости сами по себе. На массовые уклонения и саботаж низовой бюрократии Кремль будет, скорее всего, отвечать судорожным расширением призывной франшизы и другими резкими действиями. Так что тем, у кого сейчас есть бронь по студенчеству или аспирантству, расслабляться не стоит.

Во-вторых, сейчас, конечно, многим не до этого – на повестке дела поважнее. Но все-таки скажу: видимо, не за горами новая большая волна ожесточений, регулировок и репрессий в науке и образовании. Сложно сказать, по кому конкретно будут бить, но будут. Первому игроку приготовиться, как говорил Томас Шеллинг.

Не трогай моих чертежей

Последние дни субъективно ощущаются мной как еще более плохо снятый ремейк конца февраля. К чтению новостных лент теперь добавилось изучение юридических тонкостей мобилизационных мероприятий и маршрутов выезда за границы РФ. В отличие от многих друзей, коллег, родственников и знакомых я не так остро ощущаю на себе риски, но все равно и страшно, и злобно, и тоскливо. (Ну и может, я просто непроходимо туп, если эти самые не риски не ощущаю.)

Ключевое отличие, которое и делает разницу, заключается в том, что сейчас у меня намного больше преподавательской нагрузки. Подготовка к семинарам и лекциям позволяет прямо реально отдыхать душой. Немного, но отдыхать. Не говоря уже об их проведении. Вот вчера в рамках онлайн-курса мы пробирались через тернии «Познания и интереса» Хабермаса, которым в середине 60-х гг. тогда еще совсем не старик закрыл для себя Positivismusstreit c Поппером, феноменологами и все тем же Адорно. А потом был краткий ликбез по поводу трансфера все тех же немецких концептуальных проблем через Атлантику к берегам исторической социологии мир-систем и сетей.

Хочется еще поблагодарить всех и за респонсы, и за работу на занятиях. В самом начале я воспринимал появление двух групп, скорее, как дополнительную нагрузку, а сейчас все ровно наоборот. «Не трогай моих чертежей!» – это, пожалуй, все, на что я вообще сейчас способен. Что останется после меня. Что возьму я с собой.

Когда и где заканчиваются границы

На фоне новостей о полной жести в региональных военкоматах в оппозиционных медиа начали осторожно припоминать роль Среднеазиатского восстания в качестве спускового крючка падения империи Романовых. Начал это, как я понимаю, Аббас Галлямов, а потом подхватили люди, предельно далекие от постколониального дискурса. Мне кажется, это маленький, но уверенный шаг не только в признании прогрессивной роли этнических меньшинств в нашей политической истории, но и в более позитивном прочтении эпохи больших революций как таковой.

Однако мне хочется обсудить тут более отвлеченный академический сюжет. Насколько я понимаю, самой значительной работой, которая отсчитывает начало гражданских войн в империи именно с бунтов против мобилизации и реквизиции в среднеазиатских колониях, является работа Джонатана Смила. Вот сейчас читаю ее и понимаю, что это, возможно, один из лучших примеров теоретической работы у историков, о которой мне известно. Речь идет не о построении навороченных метаконцепций, которые приняты у социологов, а именно о тончайшей нюансировке времени и пространства.

На первый взгляд, Смил повествует о всех тех же событиях, которые мы знаем со школы, а кто-то и из университета, но очень изящно меняет фокус с Петрограда, Москвы или там Крымского перешейка на огромный спектр восстаний, бунтов, сражений. С 1916 по 1926 гг. От Средней Азии до Дальнего Востока. Сам британский специалист и многие его коллеги, наверное, скажут, что нет в этом никакой особой теории. Надо просто следовать за различными документами и свидетельствами. Да, но нет. На самом деле сдвиги в понимании пространственно-временных рамок любого социального феномена – это куда более мощный и потенциально более абстрактный ход, чем кажется. Именно он ведет за собой переосмысление и понятия империи, и войны, и революции, и всего остального.

Подытоживая: в каждой социальной и гуманитарной дисциплине есть разные способы работы с языком. Социологам надо понимать, каковы эти способы, не ограничиваясь только своими собственными. Не только чтобы учиться у соседей, бла-бла-бла. Но и для того, чтобы популяризировать собственные работы среди них, переводя их на тамошний язык. Дисциплинарным холодным войнам предпочитать теплоту дипломатии и мягкой силы.