Последние несколько недель опять страдаю пограничным расстройством дисциплинарности. Что я изучаю? Зачем я это делаю? Что я вообще такое? Тростник, мыслящий о Гегеле? Чужак, который пришел в историю СССР и решил остаться? В связи с этим – новый опрос для дорогих подписчиков.

Завтра в 21 по МСК обсудим тонкости преподавания гуманитарных наук в самых разных современных форматах: от школьных спецкурсов до онлайн-площадок. На этот раз на огонек к нам заглянет философ, писатель и учитель обществознания Артем Серебряков! Подписывайтесь на канал, ставьте лайки, задавайте вопросы – ну вот это все.

https://youtube.com/live/JTs-9UpKInI

Диалектика и структурализм

На волне интереса к Гегелю решил прочитать серию статей Артемия Магуна, посвященных диалектике, которые наконец-то открыли из-за пейволла. Чисто для справки: Артемия я считаю одним из своих главных учителей. Социологической теорией я наверняка заинтересовался бы и без него, но вот до поиска ее истоков в немецком идеализме и континентальном рационализме я вряд ли бы дошел самостоятельно. Плюс, мне кажется, именно благодаря Артемию я стал серьезно относиться к советской гуманитарной мысли. Просто вместо условных Поршнева или Ильенкова я в итоге пришел к важности Симонии, Примакова, Мирского и всех остальных.

Пересказывать статьи я подробно не буду. Прочитайте их самостоятельно – они этого заслуживают. Скажу только, что цикл построен как спор с различными философскими школами, которые пытались объявить диалектику несостоятельным методом мышления. Артем одна за одной показывает, что их критика не особо работает. Забавно, что в самом конце он тизерит диалектическую критику структурализма, но статьи с таким названием на сайте «Republic» нет. Либо она удалена, либо вообще не написана.

Для меня такое упущение слона в комнате в любом случае крайне симптоматично. Из статей я, собственно, так и не понял, чем диалектика существенно превосходит разные версии структурализма. Та же логика строительства научной системы через утверждение, потом поиск отрицания, потом попытка медиации и т. п. Все-таки Бурдье был прав: иногда полезно осознавать, что философы постоянно пытаются выдать вам идеи Зиммеля за идеи Адорно, а идеи Леви-Стросса – за идеи Деррида. Почему? Потому что так шикарнее!

Итак, два вывода, которые немного подлечили мое текущее пограничное расстройство дисциплинарности. Во-первых, я не диалектик. Во-вторых, я не философ. Хотя, возможно, Артемий как каждый хороший преподаватель и добивался, чтобы его ученик отрицал магунизм, на самом деле его еще больше утверждая. Интересно, коллега Мерзенина недавно пришла к какому-то похожему выводу.

I am not your blowing wind
I am the lightning
I am not your autumn moon
I am the night
The night

Подождите-подождите, что же это получается? Георг Зиммель вдохновил и Франкфуртскую школу (Беньямин, Адорно), и Вторую Чикагскую школу (Гоффман, Беккер), и теорию социальных сетей (Берт, Уайт)? Если так, то мне даже сложно назвать какого другого деятеля культуры, чьи последователи были настолько непохожи друг на друга. Допустим, кого можно считать Зиммелем в рок-музыке? The Velvet Underground?

Гроздья раздора, часть первая

Начал читать новую монографию Джереми Фридмана «Созреть для революции». Прочитал пока малую часть книги, но уже супер впечатлен сравнительным подходом автора к разным радикальным режимам в послевоенном Третьем мире. Фридман извиняется, что сам знает только шесть языков, поэтому с источниками на фарси и сербском ему помогали ассистенты. Самый мощный флекс, который я видел от историка в последнее время.

Также мне нравится его спокойный пафос говорить от лица фактов без каких-то больших априорных концепций политического процесса. На практике это означает гуманизировать участников революций в постколониальном мире там, где их демонизирует американская историография, однако не покупать оправдания их симпатизантов, если после революции что-то явно идет не так.

Скажем, стандартная антиимпериалистическая интерпретация прихода Пиночета к власти в Чили в 1973 году состоит из пересказа вмешательства американских спецслужб, экспертов и корпораций, что, конечно, чистая правда. Однако Фридман рассказывает неудобную часть истории, при которой большое количество более радикальных по сравнению с Альенде активистов из МИР и крайнего крыла СПЧ считали его подход к экономическому планированию слишком умеренным, сознательно торпедировали его парламентскую стратегию и с азартом ждали попытки военного переворота справа как момента возможной настоящей революции. Скажем, собственный альендовский министр образования Мигель Энрикес Эспиноса публично примерял на себя роль диктатора, который разгонит всю мелкобуржуазную парламентскую говорильню с помощью вооруженных повстанцев.

Конечно, ничего из этого не получилось. После того как военные разделались с Альенде, они сразу же принялись за его критиков. Пожалуй, самое циничное в истории то, что Мао, долгое время подстрекавший своих чилийских товарищей активно бороться с ревизионизмом, чуть ли не в это же самое время принимал у себя Никсона и торговался с ним о своем месте в Совете Безопасности ООН. После самого переворота великий кормчий с покер-фейсом признал власть Пиночета, чтобы продолжать с ним стратегическую торговлю медью. Собственно, и Пиночет тоже был не против коммунистов, если те платят ему и его друзьям в валюте.

Против короля демократии

Начну с того, что я ни в коем случае не хейтер Александра Замятина, а, напротив, почти фанат. Следил за его работой муниципальным депутатом, за различными московскими политическими кампаниями с его участием еще с тех древних времен, когда был молоденьким новосибирским активистом. Хорошо, если бы таких политиков в России было больше! Однако когда Александр начинает писать не про политику, а про социальные науки, мое восхищение мгновенно пропадает. Хотя он говорил, что шарит в этой теме. Так как Александр отказался отвечать на мою критику под своим постом про «евгенику» демографии, назвав меня «троллем», я просто размещу ее тут.

Во-первых, если приглядеться, та или иная доля объективации содержится буквально в любых социальных практиках. Наука не является чем-то исключительным. Врач объективирует пациента, назначая ему химиотерапию. Юрист объективирует подзащитного, собирая свидетельства в его пользу. Даже Андрей Платонов объективирует своих персонажей, а с ними и советских граждан, описывая их в натуралистических подробностях. Возможно, мысль о том, что мы все совершаем немного «дегуманизации», чтобы выполнять элементарные профессиональные, семейные, гражданские и другие обязанности, покажется отвратительной четырнадцатилетнему подростку, впервые открывшему экзистенциалистский роман. Если это вас до сих пор шокирует, возьмите первый том «Истории сексуальности» Фуко и прочитайте, что это принудительную субъективацию гораздо сложнее заметить и разоблачить, а не объективацию.

Во-вторых, квантифицирующие процедуры в демографии, эконометрике и любых других социально-научных дискурсах как очень специальные формы объективации нужны отнюдь не только «господам», чтобы управлять «рабами». Полезно знать, сколько детей рождается, чтобы построить нужное количество детских садов; какие доходы и какие расходы у граждан государства, чтобы все они платили налоги, а не прятали их в офшорах; сколько людей погибло на войне, а сколько эмигрировало, чтобы… Да даже нет конкретной причины, чтобы это знать. Просто надо. Если Александр хочет избавиться прям ото всех форм объективных экономико-демографических знаний, он должен быть готов избавиться и от такой мелочи, как социальное государство. Имеет право на мнение! Но лично мне объективирующие государственники типа Зорана Мамдани ближе, чем хавьеры милеи и прочие мамкины либертарианцы. А вам?

В-третьих, Александр очевидно противопоставляет якобы коррумпированные и автократические социальные науки свободолюбивой политической теории. Настоящий политический теоретик-де разоблачает все рабские иллюзии, даруя подлинную субъектность демосу! Просто Сатана по Мильтону! Увы, подобная романтическая позиция имеет с демократией, как бы мы ту ни понимали, очень мало общего. Скорее, это очередной вариант резонирующего короля-философа, просто замаскированного под народного трибуна. При любой демократической делиберации – даже самой радикальной – социальным ученым ничего не будет стоить доказать обществу, что их экспертиза по сбору данных и их концептуализации имеет непреходящее значение. Но вот сможет ли король-философ, пытающийся проталкивать повестку Шмитта и Хайдеггера в публичное обсуждение, проделать то же самое? Я бы на его месте не был бы так уверен.

Эндрю Эбботт – это такой американский Фуко. Во-первых, у обоих есть как минимум две разных программы социологии знания. С фракталами и экологиями у Эбботта, с эпистемами и диспозитивами у Фуко. Во-вторых, если первая программа у обоих крайне интерналистская (изучать надо структуру идей саму по себе), то вторая – напротив, экстерналистская (изучать надо внешние влияния). Следовательно, непонятно, дополняют ли они друга или взаимно исключают? Так как оба не парились по поводу своих множественных исследовательских идентичностей, то разбираться с этим придется нам.

После стольких лет? Всегда!

Гроздья раздора, часть вторая

Если в Чили 1973 года христианские демократы, социалисты и коммунисты никак не могли выстроить сотрудничество из-за взаимного недоверия, то в Иране 1978 года удалось кратковременно помирить друг с другом даже более разношерстную коалицию. Все за счет невероятно низкой популярности шаха Мохаммеда Реза Пехлеви среди самых разных страт сложно устроенного иранского общества. Практически все считали его нефтяным олигархом и марионеткой США. Однако, когда режим шаха пал в результате целого года протестов, перехода даже к подобию демократии не случилось.

Во многом потому, что все ключевые участники недооценили популярность исламистов и волю к абсолютной власти их лидера Хомейни. Получилось как в той избитой притче. Когда Хомейни пришел за либералами из временного правительства, коммунисты и исламские социалисты не вступились за них, считая и их инструментами западного влияния. Когда начались массированные репрессии против социалистов из Моджахедин-э Халк, коммунисты пожали плечами, потому что им не нужны были серьезные конкуренты на левом фланге.

Несмотря на различия в динамике политического процесса в Чили и Иране, одна черта, по мнению Фридмана, роднит кейсы двух стран: неудачное вмешательство социалистической сверхдержавы на стороне революции. Только в этом случае не Китая, а СССР. Советские советники шептали первому секретарю коммунистической партии Туде Нуреддину Киянури, что сторонники Хомейни – всего лишь отсталые мелкобуржуазные элементы из деревни. С ними можно вступить в тактический союз, но, когда их правление неминуемо зайдет в тупик, власть сама упадет коммунистам в руки. Однако в 1982 году Хомейни не стал дожидаться такой возможности и арестовал всю верхушку коммунистов за якобы шпионаж в пользу СССР, а позже просто перехватил часть их экономической программы. Киянури хотел стать иранским Лениным, но повторил судьбу Марии Спиридоновой.

Как я написал в первом посте, Фридман – не исторический социолог, а традиционный политический историк. Он сравнивает случаи революций в Третьем мире не для того, чтобы извлечь общее, а для того, чтобы подчеркнуть частное. Тем не менее, один универсальный тезис из его исследования все же вытекает – революции всегда транснациональный феномен. Экономические и социальные тренды, толкающие людей на восстание, по меньшей мере региональны, а иногда и глобальны. Социальные движения всегда имеют международные черты. Вмешательство сильных государств может решить исход революции. Вроде банальности. Однако повторить их не будет лишним.

Похвала технократии

Я благодарен Александру Замятину, что он обстоятельно ответил мне на своем канале. Честно сказать, я по-прежнему не согласен с большинством его тезисов, но эмоциональный спор мне кажется более правильным способом общения, чем безучастное игнорирование тех, с кем не согласен. Хорошие реплики, которые пытаются примирить наши с Александром позиции, написали коллеги Красников и Матвеев. Что-то я разделяю, что-то – нет, но, опять-таки, опосредование полярных позиций никогда не бывает лишним. В данном посте я еще чуть-чуть проясню свои взгляды, которые кто-то назовет лево-технократическими, но мне такой ярлык не особо-то и обиден.

Начну издалека. В российском оппозиционном публичном дискурсе давно в мейнстриме догматический праволиберальный взгляд на государство. В нем этот институт всегда про насилие и принуждение, так что его функции необходимо максимально приватизировать. Постсоветские «Doxa»-ориентированные левые недалеко уходят от этого мейнстрима. Разве что делают образ государства еще более карикатурным, а приватизировать функции предлагают не рынку, а неким горизонтальным сообществам. Мысль о том, что государство как аппарат и управляющие этим аппаратом элиты – это разные сущности, для меня очевидна. Но почему-то именно она сегодня выглядит радикальной.

Среди моих друзей и родственников очень много бюджетников – мелких государственных служащих. В основном это женщины, которые за маленькую зарплату еженедельно решают ключевые проблемы населения и делают это довольно эффективно. Так что демонизацией аппарата я заниматься не готов. Напротив, считаю его поставщиком огромного количества публичных благ, с которыми не может справиться ни рынок, ни сообщества. Мне здесь ближе взгляд «Простые числа»-ориентированных левых за минусом их довольно смешного диетического сталинизма. Заменить последний критическим разбором глобального опыта балансирования сильного государства и демократической мобилизации – и уже будет лучше. Короче, читайте «Рабкор» – у них всегда самая нормальная позиция. Почти не шучу.

Социальные ученые в моей картине мира в целом существуют вообще отдельно от государственного аппарата. Может, даже слишком отдельно, на мой взгляд. Где-то их пути пересекаются, конечно, но это просто два разных социальных поля. Априорное смешение объективизма социальных наук с контролирующим взглядом чиновника, полицейского и т. п. – это старый трюк французской мысли ’68 года, который звучит занимательно. Одна беда – эта концепция имеет мало общего как с реальной историей становления социального знания, так и с историей государственно власти.

Вместе с тем многое из наработок социологов, демографов, институциональных экономистов вполне может сослужить хорошую службу в прояснении механизмов работы государства, а значит, и для его улучшения. Между хорошей наукой и хорошим государством нет автоматической связи, которая и была бы той пресловутой технократией. Однако я бы предложил именно ее выстраивать в разумных пределах. Как нам завещали Евгений Максимыч и Петр Альбертыч.

Надо написать что-то про Шанинку, но нелегко подобрать слова. Вы знаете, что я давно дед инсайд и фейковую патетику не приемлю. Тем не менее, хочу сказать спасибо Ирине Дуденковой и всему коллективу социологического факультета, которые давали развиваться многим важным инициативам социологии социального и гуманитарного знания. Несколько проектов со мной и моими ближайшими коллегами и сейчас в разработке. Будем продолжать эту работу по мере сил, несмотря на последние события. Карлу Маннгейму тоже иногда приходилось ползать, чтобы дэвиды блуры и мартины куши потом смогли бежать.

Только что был на докладе Шейлы Фицпатрик, где она вспоминала, как изменилась американская русистика после распада СССР. В частности, она поделилась таким анекдотом. Когда на конференциях в 1990-х гг. Ричарда Пайпса спрашивали, кто же победил в споре между его тоталитарной школой и ревизионистами Фицпатрик, он неизменно отвечал: «А вы видели тиражи моих книг на постсоветском пространстве?» Короче, Пайпс – это такой Дрейк от советологии.