Между Лениным и Леви-Строссом

Хотите узнать, как полвека назад люди представляли себе передний край социальных наук? В 1971 году один из создателей академической дисциплины международных отношений Карл Дойч со своими студентами написал обзорную статью о важнейших открытиях мирового обществознания на тот момент. И не куда-нибудь, а сразу в журнал Science. Получился список из 62 пунктов, организованный в таблицу. Некоторые позиции сегодня шокируют, другие – очень смешат.

Во-первых, я лично ожидал от натурализованного американца из Восточной Европы полного игнорирования СССР. Однако он удивил. Дойч почтительно упоминает в своем списке Канторовича, Павлова и даже организаторов советской плановой экономики – Красина и Гринько. Но самое главное – в списке есть Ленин! Два раза! Как создатель «теории однопартийной организации и революции» и «теории однопартийного государства»!

Для контраста, Дойч практически полностью игнорирует парижских интеллектуалов тех лет. Единственным значимым ученым из Франции ему представляется Клод Леви-Стросс. Так их, Карл, этих балаболов и шарлатанов! Зато Дойч называет в числе наиболее продвинутых умов самого себя за разработку «количественной модели национализма и интеграции». Действительно, если себя не похвалишь – никто не похвалит.

Ладно, если без шуток, то статья представляет собой не только курьезный археологический экспонат. В ней есть неплохие тейки о том, что значимые научные прорывы происходят только в крупных академических центрах и специально организованных институтах. Дойч даже предлагает простенькую методологию измерения этих параметров. В принципе, здесь можно усмотреть предвосхищение сетевого анализа в социологии знания. Возможно, оно даже не выглядит натянутым, потому что Харрисон Уайт позже признавался, что Дойч был его любимым преподавателем в MIT и именно он склонил его перейти с физики на социологию.

Если вам некогда или попросту лень читать все огромное «Различение» Бурдье, то рекомендую два коротких видео Кайла Гордона с пересказом основных тезисов. Доступно здесь и здесь.

Культура–3

Все-таки невероятно, насколько Бурдье в своей поздней социологии культуры глубоко погружен в советские дебаты 1920–1930 гг. о методе искусствознания и насколько часто цитирует их участников. Иногда кажется, что все это пишет вовсе не французский социолог, а советский оттепельный интеллигент, который хочет заново переиграть идейные споры Лукача, Троцкого, Эйхенбаума, Бахтина и расставить точки над «i» по-другому, чем это сделало официальное сталинское искусствознание. Работы Мане и Флобера берутся только для того, чтобы бдительные цензоры ни о чем не догадались.

Конечно, советская литературная теория и так была в повестке французских интеллектуалов, не говоря уже об эпохе сталинизма в целом. Однако я думаю, что идея третьего подхода между марксизмом и формализмом возникла по инициативе Люсьена Гольдмана, с которым Бурдье вместе участвовал в одних и тех же социологических семинарах. Бурдье не очень охотно признавал его влияние, и хотя в своих книгах он упоминает старшего коллегу достаточно часто, но практически всегда резко критически. Хотя именно Гольдман первым из французов попытался родить ребенка от Лукача с Якобсоном, которого потом назвал генетическим структурализмом. Возможно, это была не самая удовлетворительная попытка создать рабочий метод в социологии культуры, но за ней последовали другие, не только Бурдье, но и Раймонды Мулен.

Главная проблема с инспирированной Гольдманом программой заключается в том, что, несмотря на концептуальную изощренность и мастер-класс по работе с самыми разными историческими источниками, в плане выбора предмета она застряла где-то далеко в довоенной эпохе. Кому на рубеже 1980–1990-х гг. всерьез была интересна судьба классических западноевропейских романов или пейзажей? Тем более, кому они интересны сейчас? Вот если бы Бурдье написал что-то про музыку, кино или какой-то другой вид современного искусства в эпоху его технической воспроизводимости, то влияние его на социологию культуры было бы еще выше. Однако тогда он уже был слишком стар для рок-н-ролла. (Но, к счастью, слишком молод, чтобы преждевременно умереть и не оставить нам вообще ничего.)

Кассир в магазине на углу уловила, что я из России, и сказала: «Spasibo vam!» Я поинтересовался, откуда она знает русский. Она со приветливой улыбкой ответила, что ее мама была переводчицей с русского в Камбодже. Я спросил: «Как ваша мама сейчас?» Она не менее мило ответила, что мама была похищена и убита во время гражданской войны много лет назад. Я пробормотал что-то дежурное про сочувствие и мир в огне, забрал свое темное пиво и побрел домой. Был уже поздний вечер, так что она закрыла магазин и помахала мне на прощание. Во многих смол-токах я поучаствовал за эти месяцы в США, но такого еще не случалось.

Главный Вергилий современной русскоязычной философии, Андрей Денисов, продолжает свое путешествие по ключевым авторам философии эмоций и приглашает к нему присоединиться. В разговоре о депрессии мне из этой эпохи куда ближе Маркс или, скажем, Фюстель де Куланж, но и Кьеркегор вполне неплох.

Есть Большая четверка в теннисе, есть в гранже, даже в аудиторском бизнесе. А есть ли такая во французском структурализме? Давайте посмотрим. Пиаже присоединился к структурализму очень поздно. Барт влиял с самого начала, но работы его довольно поверхностны. Альтюссер и Лакан? Куда более серьезные авторы, но слишком философско-спекулятивные; пафос движения вообще-то в анализе эмпирических предметов. Короче, четыре структуралистских всадника по версии этого канала: Леви-Стросс, Бродель, Фуко и Бурдье. Живите с этим.

Искал посмотреть что-то документально-историческое про Окленд и наткнулся на серию из «Эволюции хип-хопа» о том, как такие разные исполнители, как Тупак и MC Hammer, стартовали в игре чуть ли не на соседней от нас улице Сан-Пабло. Пришлось смотреть весь эпичный сериал. Создатели очень социологичны в своем подходе. Через интервью и архивную хронику они показывают рост и развитие всего поля американского хип-хопа с 1970-х гг. Есть акцент на художественных инновациях наиболее ярких эм-си и ди-джеев; есть и на связи культуры с Черными пантерами и наркомафией. Слушателям курса про Бурдье приготовиться к массированным отсылкам к творчеству Too $hort!

Продолжаю падать в кроличью нору истории хип-хопа. Послушал и прочитал все, что смог, на тему прошлогоднего бифа Кендрика Ламара и Дрейка. Возможно, если бы Бурдье дожил, то махнул бы рукой на всю эту пошлую американскую культурную гегемонию. Но в то же время есть шанс, что ему понравилось бы распутывать этот узел жанровых, коммерческих, гендерных, расовых и прочих конфликтов! Уверен, что в конце концов он бы разглядел в Кендрике нечто по-настоящему флоберовское.

Патрон, не вошедший в канон

Раймон Арон – один из самых популярных французских интеллектуалов 1950–1970-х гг. В своем прайме он мог тягаться не только с Леви-Строссом, но и с Сартром. В отличие от первого, он излагал мысль доступнее и высказывался прямо на волнующие всех политические темы. В отличие от второго, апеллировал к более широким и умеренным слоям, а не только к творческой интеллигенции. Кроме того, он первый профессор социологии в истории Коллеж де Франс, то есть, попросту, гегемонный французский социолог на какое-то время.

Меня несколько удивляет, что в постсоветской России он практически никого не интересовал в плане культуртрегерства, хотя он как будто идеальная фигура для легитимизации целых направлений в провинциальной науке по Соколову и Титаеву: антисоветский либерал, антифашистский еврей, один из первых феноменологов во Франции и, пожалуй, первый неовеберианец в послевоенном мире вообще. Как будто прекрасный автор для публичной лекции условной Екатерины Шульман или условного Виктора Вахштайна (когда тот интересовался теорией больше, чем косплеем на Бена Шапиро).

Поймите меня правильно. Я вообще не фанат Арона. Меня он интересует исключительно как многолетний покровитель Бурдье, Пассрона, Мулен и еще большого ряда довольно интересных социологов тех лет. Просто я вижу очевидную структурную дыру и удивляюсь, что ее никто не заполнил. Может, конечно, на условном политфаке Вышки уже годами существуют Ароновские чтения, а я просто сижу в танке? Нет?

Коллега Чернолесский в личной беседе немного поправил меня, сказав, что все-таки некоторые работы Арона переведены и прокомментированы ушедшим не так давно из жизни философом из МГУ Иваном Гобозовым. Гобозов даже ездил стажироваться к Арону в годы приятельских отношений между СССР и Францией. Хорошо, возражение принимается, но для меня это все равно что-то очень нишевое. Даже, прости господи, Роже Кайуа читают у нас больше.

Семь приемов теоретического письма

Подписчики часто спрашивают меня: «Йоу, Андрей, у меня нет времени читать Бурдье, Фанона, де Бовуар, тем более Лакана в первоисточнике, но хочу писать, как современные теоретики в Интернете. Есть ли какой-то быстрый способ научиться этому?» Ни слова больше. Я здесь, чтобы помочь.

1) Употребляйте все устоявшиеся в вашей области знаний понятия исключительно во множественном числе, а также подчеркивайте это сериями прилагательных. К примеру: «Не существует одной Социологии – есть только пересекающиеся, накладывающиеся, сталкивающиеся друг с другом социологии».

2) Поупражняйтесь в морфологии русского языка, добавляя к получившимся словам наукообразные суффиксы и приставки: «Социологии – это исследования не только самих социо-лог-ик, но и образующих их социологистик, асоциологик и асоциологистик».

3) Покажите, что вы ангажированный исследователь, через оригинальное политизирующее сравнение. Заодно тут же можно употребить устоявшиеся иностранные выражения (сами языки знать не обязательно). Например: «Любое социальное – par excellence имперское, а значит, все социологии – a fortiori империологии».

4) Нужен какой-то конкретный образный ряд легких увечий. Пожалуйста, не заходите далеко, чтобы случайно не триггернуть кого-нибудь! «В отличие от социологий, империологии следуют за ссадинами, порезами, царапинами на внешне послушных и податливых органах колонизируемых».

5) Сошлитесь на авторитетного автора. Можно спросить у ChatGPT, на кого именно, как сделал я. «Вслед за Гаятри Спивак я называю свою сборку десоциологистических теоретических практик прямым этическим актом против эпистемического насилия».

6) Необходимо усилить текст метафорами нарушений из КоАП РФ минимальной тяжести и throw gender_gaps in it: «Империологи_ни – это те, кто проникает в империологистики через пожарную лестницу, оставляет граффити на их стенах, проезжает на желтый свет».

7) Закончите аллюзией на классический текст, осовремененный гипертекстом эпохи Web 3.0: «Империологи_ни лишь различным образом объясняли империологики, но дело заключается в том, чтобы взломать, хакнуть и спиратить их!»

Ta-da!

Другие семь приемов теоретического письма

Подписчики не унимаются: «Андрей, ты не понял. Я не хочу звучать как зумер, только что вышедший из абьюзивного ситуэйшеншипа. Мне ближе стиль ностальгирующего миллениала, на 95% состоящего из кофе и нормотимиков». Только теперь дошло! Не проблема!

1) Начните с короткой истории, приключившейся с вами, вашими друзьями или родственниками. «Как-то раз мы с легендарным Сюткиным зашли в армянское кафе в Девяткино, где на плазме показывали фильм Параджанова».

2) Вводные слова. Отступления в круглых скобках. Риторические вопросы. «Забавно, но недавно в Сан-Хосе я обедал в очень похожем заведении, где крутили реалити-шоу с Ким Кардашьян. (Кстати, там же крутят еще и пропутинскую пропаганду, но про это в другой раз.) Итак, что же кроется за этим глобальным феноменом?»

3) Задействуйте максимально широкий спектр тропов, дистанцирующих вас от сказанного: легкую иронию, сарказм, постиронию. «Ответ можно найти в работах ключевых мыслителей, писавших на тему социальных сетей: Бруно Латура, Виктора Вахштайна, Овсея Шкаратана».

4) Вводите любое утверждение через антитезы: «Согласно их теориям, с одной стороны, неформальные связи позволяют легче передавать информацию по диаспоре; с другой, одновременно создают все новые барьеры между диаспорой и внешним обществом».

5) Обязательно используйте абстрактный жаргон Берта, Валлерстайна и Бурдье: «Такие структурные полости между капиталистическим ядром и постсоциалистической полупериферией приводят к появлению брокеров с уникальным сочетанием культурного и символического капиталов».

6) Конкретизируйте через отсылки к рандомным персонажам из академии, спорта или политики. «В голову сразу приходят фигуры Георгия Дерлугьяна, Генриха Мхитаряна и Сергея Лаврова, настоящая фамилия которого, кстати, Калантарян».

7) Закончите пространной цитатой из творчества музыкальной группы, играющей альтернативный рок, хардкор-панк или метал: «Everybody's going to the party, / Have a real good time. / Dancin' in the desert, / Blowin' up the sunshine».

There you are!

Как сделаны тексты Бурдье, часть 1

Думаю, среди тех, кто увлекается теорией в соцгум науках, нет равнодушных по отношению к стилю письма франкофонных авторов: от ярого отторжения до желания подражать. Я долгое время был в рядах, хоть и легких, но хейтеров. I mean, мне интересны и близки идеи Бурдье, Фуко и многих других, но не лучше бы было высказать их более ясно? Подходящий к концу курс окончательно поменял мое мнение по вопросу. Восторженным поклонником стиля French Theory я не стал, но стал понимать, откуда это взялось, зачем это нужно, как с этим работать и как на это отвечать.

Начнем с того, что после войны университетская система и писательский рынок находились во Франции в основном в оппозиции друг к другу. Люди либо писали в академические журналы, либо в литературные. Мало кто делал и то, и другое. Отчасти это можно заметить в остром идейном противостоянии структуралистов и экзистенциалистов. Мастерам культуры нужно было выбирать, с одними они или с другими.

Однако со временем рынок нон-фикшна начал расти. Образованный класс и студенты создавали огромный спрос на интеллектуальный продукт. В результате даже наиболее академически ориентированные авторы стали откликаться на просьбы читателей. Например, Леви-Стросс получил популярность не благодаря своим узкоспециальным книгам о родстве или тотемизме, а из-за «Печальных тропиков», которые не назовешь строгой монографией. Ролан Барт вообще изначально ориентировался на мягкообложечный формат и писал в стиле игривого критика, а не душного филолога.

В принципе, для России хорошо знакома модель публичного интеллектуала как писателя. Она даже более легитимна по сравнению с учеными. Однако автономия литературы во Франции ушла намного дальше, чем в стране победившего соцреализма. Эксперименты в поэтике письма модернистов, сюрреалистов, потом представителей «нового романа» сделали даже подходы Камю и Сартра довольно традиционными. Передним краем стала проза с фрагментированным повествованием, вкраплениями потоков сознания, переключениями между явью, снами и галлюцинациями, добавлением в прозу поэтических рядов и т. п.

Итак, у вас есть желание соревноваться за аудиторию с вашими конкурентами по тиражам. Они, возможно, проигрывают вам в эрудиции и рассудительности, но имеют явное преимущество в умении экспериментировать в иммерсивной форме. Кроме того, за пределами университетской аудитории вы даже обожаете читать их произведения. Что вы делаете? Вы отправляетесь за ними в погоню. Сначала в погоню бросились литературоведы Tel Quel, вдохновленные уже проторенной дорожкой Батая и Бланшо по смешению философии, прозы и гуманитарных наук. Потом пример показал омолодившийся после Туниса Фуко. Затем в прорубь устремились все остальные. Отменив оппозицию между ученым, философом и писателем, молчаливое поколение вступило в большую теоретическую игру по-настоящему.

Как сделаны тексты Бурдье, часть 2

Большинство текстов Бурдье в 1960-е гг. написаны еще вполне на общедоступном языке. Например, его первая статья о теории поля в журнале Бовуар и Сартра Les Temps modernes (sic!) по стилю почти неотличима от тогдашней мейнстримной американской социологии. Однако в 1970-е гг. рождается стилистически новый Бурдье, более известный нам. Несмотря на постоянную критику радикального шика коллег-философов, он сам становится не чужд их стратегии смешения жанров. Если долго всматриваться в бездну… Но давайте все-таки попробуем рационализировать эту стратегию.

Возможно, самый известный прием в его зрелых работах – это каскады метафор. Иногда кажется, что текст состоит только из них. Обычно критики цепляются только за образный ряд из экономики («обменный курс», «инвестиции», «прибыль» и т. п.), хотя не менее типичны и low key отсылки к религии («ересь», «посвящение», «вульгата» и др.). Первые напоминают, что мы все живем в царстве чистогана. Вторые – что даже голый капиталистический интерес не существует без искренней веры в него.

Другая фирменная фишка Бурдье, в наибольшей степени затрудняющая его чтение, – это сложившийся под впечатлением от романов Пруста невероятно навороченный синтаксис. Сложное предложение может состоять из трех-четырех частей, нескольких причастных и деепричастных оборотов, уточнений через тире и отступлений в скобках. Примеры приводить не буду. Просто откройте «Практический смысл» или «Homo Academicus» на случайной странице. Идти по такому тексту невероятно изнурительно, но в процессе мы можем ощутить многослойную рутинность социальных полей через многослойную рутинность бурдьевистской грамматики.

Что делает язык Бурдье в меньшей степени похожим на Пруста, но роднит его с современными MC, – это частые хлесткие оксюмороны («интерес в незаинтересованности», «принудительная свобода» и т. п.) и ритмичные тавтологии («классификация классифицирует классификаторов», «производство производителей» и др.). (Впрочем, возможно, эти решения тоже взяты у какого-то известного французского поэта, но моей эрудиции не хватает сказать, у какого.) Оба приема должны помочь читателю соединить противостоящие взгляды на социальность, будь-то в вечном вопросе первичности отдельных практик или структуры в целом.

Я мог бы продолжать список дальше, но пост и так разросся. Вместо заключения я бы хотел предложить записным хейтерам французского стиля задуматься: а так ли уж важно следовать в академическом тексте исключительно за логикой и фактами? Может, отдельные художественные приемы все-таки позволяют воздействовать на читателя более комплексно? Одновременно у меня есть вопрос и к беспрекословным любителям стиля French Theory: вы уверены, что в постсоветской дискурсивной ситуации они считываются именно так, как это происходило во Франции? Не делает ли это подражание тем авторам совершенно нелепым и отторгающим?

Внезапно вспомнил, что в школе одним из моих кумиров был музыкальный обозреватель The Rolling Stones Антон Обозный. По сути, этот канал вышел из шинели его рецензий на «Christ Illusion» Слесарей или «Year of the Dog... Again» DMX, которые я могу процитировать и сейчас, почти двадцать лет спустя. Стал гуглить его нынешние статьи, но нашел только довоенный текст про Курта Кобейна. Кстати, отличный! Может, кто-то здесь знает, Антон еще пишет вообще или нет? И чем вообще занимается?

Честно говоря, труды Бурдье после «Homo Academicus» вызывают если не разочарование, то как минимум недоумение. Грандиозное количество, никак не перерастающее в качество. Интервенция в социологию гендера получилась совсем легковесной. Недаром получил по шапке от феминисток. В исторической социологии государства оставил отпечаток, но не глубокий. Пожалуй, только работы об искусстве написаны на классическом уровне, но и то из двух завершена только одна. Есть экспериментальная публичная социология в «Нищете мира», но она плохо вяжется с тем, что было написано до этого. Музыкальные аналогии мне надоели, поэтому сравню этот период Бурдье с Моуринью после перехода в Реал.