Воображая академическое сообщество

Занятия во всех группах стартовали! На первых встречах мы со слушателями будем заниматься в основном инструментальными fundamentals по поиску и хранению текстов. Однако ковыряние в важных технических мелочах не должно заслонять от нас общую задачу курса – постижение всего процесса академической коммуникации.

Текст – это высказывание, которое до вас стремится донести ваш коллега. Необходимо понять его значение, контекстуализировать в общем потоке таких же высказываний, а потом ответить что-то свое, аффирмативное или критическое, написав собственный текст. В известном смысле наука – это постоянно перестраивающаяся сеть, в которой вы – только один из мириад узлов.

Узлы постепенно кристаллизуются в ученых и сообщества. Одни подразумевают другие. Важно понимать, кто входит в релевантное для вас сообщество. Это могут быть как ваши ближайшие коллеги, так люди с других континентов, с которыми вам никогда не удастся встретиться лично. С некоторыми удастся, но вы, возможно, разочаруетесь в их личных качествах. А какие-то из собеседников вообще давно умерли, но это не значит, что с ними нельзя общаться особенно живо.

В общем, академическая жизнь, как я ее себе представляю – это постоянный процесс интеграции в воображаемое сообщество. Научиться легко читать и писать тексты – это значит стать частью одного из них. На этом пути необходимо поступать мудро: либо выбирать самое динамичное из существующих сообществ, либо пытаться создать такое самостоятельно. Иначе зачем вообще заниматься наукой?

Индикаторы и капиталы

Интеграция в научное сообщество – дело хорошее и важное, подразумевающее активного участника, осуществляющего практические шаги. Но иногда хочется принципиально встать на позицию дистанцированного наблюдателя и понять, как именно соцгум ученые подразделяются на различные группы. За последние полгода я прочитал, кажется, несколько десятков исследований в жанре просопографии академического поля. Некоторые из них, как вы помните, я пересказывал на канале. Подводя промежуточные итоги, подумал, что их можно разделить на три подхода, каждый из которых предполагает свой ведущий индикатор членства в академической группе.

Первый тип индикаторов – это общие места в текстах гуманитариев и обществоведов. Развитие методов TDM в последние годы привело к цветению этого подхода. Для него наиболее часто утилизируются абстракты статей и диссертаций, хотя можно встретить и более тонкие дизайны, которые пытаются работать с CV или внутрижурнальными рецензиями. Второй тип – это всевозможные связи: соавторство, социтирование, бимодальные сети между учеными и журналами, учеными и университетами и т. п. Наконец, третий тип – это различные метрики статуса. Здесь могут быть использованы и эндогенные параметры вроде ученой степени, места защиты, места работы; и экзогенные: гендер, этничность, гражданство, etc.

Надо отметить, что SSSH-исследователи, занимающиеся просопографией академии, весьма далеки от наивного позитивизма. Никто никогда не заявит, что такой-то показатель просто есть в реальности. Всегда есть связка между индикатором и концепциями, которые помогают его осмыслить. Первый тип индикаторов обычно связывается с культурным капиталом и эпистемическими сообществами. Второй – с социальным капиталом и сетями. Третий тип вряд ли так же изящно и однозначно уложится в эту линейку, но понятно, что имеются в виду институциональные капиталы, часто гетерономные для академического поля, которые при этом создают наиболее устойчивые иерархии власти и неравенства.

Какой из этих подходов наиболее верный? Что вообще такое наука: конгломерат сообществ исследователей с общими знаниями и навыками, многомерная сеть связей или иерархизированный агон? Быть может, вообще любая внешняя объективация, особенно достигнутая с помощью количественных методов, заведомо неверна, и надо вернуться к чисто практическому, немного наивному взгляду вовлеченного участника? Вопросы на миллион, на которые сходу я ответить не смогу. Только посоветую попробовать попереключаться между всеми доступными взглядами.

Жижек жил, жив и будет жить!

Вчера по соцсетям пронеслась новость о том, что Славой Жижек будто бы выпал из окна. Хз, кто придумал так злобно шутить. Надеюсь, Славой будет живым, здоровым и радовать нас как фундаментальной полемикой с делезианцами, так и тейками по актуальной новостной повестке. Воспользуюсь этим пранком, чтобы прорекламировать буквально недавно вышедшую интеллектуальную биографию Жижека, написанную Илираном Бар-Элем, кусочек из которой я когда-то обозревал.

Бар-Эль сначала был переводчиком Жижека на иврит, но потом серьезно заинтересовался социологией знания и поехал учиться на PhD к Патрику Баерту, одному из ведущих фигур в современных SSSH. Бар-Эль подходит к феномену Жижека в духе гоффманианского изучения карьер пациентов, изучая постепенную кристаллизацию роли публичного интеллектуала через его социальные взаимодействия во множестве контекстов.

Казалось бы, что такой подход должен повлечь за собой сильный микрофокус, но на деле получается как раз наоборот. Жижек представлен в книге как по-настоящему глобальный мыслитель, последовательно путешествующий по интеллектуальным мирам социалистической Югославии, постсоциалистической Словении и неолиберальной Британии. Пожалуй, именно этой компаративистикой разных академических систем, каждая из которых служила новым планом действия для Жижека, книга особенно сильна и интересна. Разумеется, про современные медиа в ней тоже очень много. Куда без этого?

P.S. В комментах пишут, что новость могла быть не злым умыслом, а сломанным телефоном. У Бориса Клюшникова, замечательного искусствоведа и философа, погиб пес, названный в честь Жижека. Всегда болит сердце, когда уходят любимые питомцы. Приношу Боре свои соболезнования!

Немного о планах

Прошедший учебный год был, по-видимому, последним (окей-окей, крайним на весьма долгое время), когда я преподавал в системе российского образования. Администрация программы в ВШЭ, где я был семинаристом, в какой-то момент просто перестала отвечать на мои письма. В свете этого я решил окончательно забрать документы из аспирантуры. Как-то не сложились у меня отношения с этим университетом. Ладно, не будем о грустном.

Коллеги с факультета социологии ЕУСПб, напротив, отнеслись к моему кейсу максимально кооперативно. Мы договорились, как я могу быть полезен факультету до конца прошедшего семестра, даже будучи в Ереване. Мне даже предложили лучший контракт на следующий год. К сожалению для меня, это означало бы возвращение в Россию и уже только очное преподавание. Я долго все взвешивал и решил отклонить предложение. Не хочется иметь никаких обязательств перед коллегами и слушателями на случай новых мятежей, прокурорских проверок и прочих черных лебедей. Думаю, так будет честнее для всех вовлеченных сторон.

И что я теперь буду делать? Откачусь в дистимию? Не дождетесь! Буду создавать себе рабочее место сам. Хочу репетиторствовать со школьниками и студентами. (Кстати, пишите в личку, если хотите готовиться со мной к любым экзаменам по социологии и около нее.) Также буду и дальше раз в полгода устраивать курсы, которые, надеюсь, будут востребованы разной аудиторией. Хочется дальше развиваться как преподаватель. Буду ставить планку только выше.

Ну и главное – это курс на поступление на PhD по социологии науки в США или Британию. Осенью буду заваливать заявками все программы, где есть любители Бурдье и специалисты по сетевому анализу. SSSH без моего участия себя не консолидируют! Если не поступлю в этот год, то не сдамся и буду подаваться и на следующий. Хорошо, что рядом есть легендарная Лихинина, которая одновременно со мной созрела для зарубежной аспирантуры по компаративной истории. Вместе веселее.

We may never never never come home
But the magic that we'll feel
Is worth a lifetime

Много точных наблюдений за тем, как российские студенты, к сожалению, зачастую воспринимают преподавателя как инстанцию контроля, а не собеседника; практику задавания дополнительных вопросов – как проявление слабости, а не как возможность углубить понимание. Странно, кстати, что все это опубликовано на сайте SAS, которая славится не самым гуманным отношением к студентам. Но это ценности материала не отменяет.

Деполитизированная политизация

Я, конечно, согласен с учеными, а также с оппозиционными политиками и активистами, которые говорят о деполитизации российского общества и считают, что необходимо менять это положение дел. Вместе с тем, в долгом и жарком разговоре с Виталием Боварем я осознал, что это понятие может нести два очень разных смысла, которые нужно аккуратно разводить. Так совпало, что почти одновременно почти на эту же тему написал важный пост Евгений Рощин. Продолжу мысль Рощина и еще поспорю с моим товарищем Боварем.

Говоря социологически, есть удельная мощность поля в составе всего социального пространства, а есть степень неравенства в поле. В России поле политики или поле власти явно узурпировано кучкой олигархических кланов. В этом смысле, конечно, мы наблюдаем деполитизацию. Массы людей не имеют никаких рычагов влияния на работу государства. Однако при этом это же самое поле невероятно влияет на все остальное, что происходит в обществе. Говорить, что российское общество деполитизировано в этом смысле, – абсурдно. Напротив, оно сверхполитизировано. Например, какие-то непонятные люди насильно запрещают трансгендерные переходы, грубо нарушая и границы личности и медицинские предписания, оправдывая это дело политической целесообразностью.

Виталий, верный анархическим традициям, говорит, что необходимо политизировать самые разные аспекты жизни, то есть показывать людям, что и в семье, и на работе, и в образовании, и в медицине есть политическое измерение, тем самым возгоняя низовое действие. В чем-то тут можно согласиться, но, увы, такая логика легко уводит к профанации любых социальных институтов. Начинает казаться, что политика везде, а значит, через борьбу за власть можно на все повлиять. Но нет, не на все. Без доверия нет семейных, дружеских, романтических отношений. Без экспертизы нет медицины. Все эти поля нельзя свести к их политическому измерению, которое существует, но только как измерение. Не меньше, но и не больше.

Логика Виталия мне представляется логикой вывернутого наизнанку Путина также, как любимый Виталием Фуко говорил, что переворачивает Гоббса. От крайне правого представления о политике как о деле абсолютного монарха мы приходит к крайне левому, заявляющему что любое низовое взаимодействие есть политический плацдарм. Однако в этом мире для нас по-прежнему важна одна лишь политика, а значит все вокруг нас определяет власть и сила. Кажется, что мы сделали радикальный шаг, но на самом деле остались в плену тех же самых упрощающих представлений. Так что, да, надо политизировать общество, но одновременно деполизировать его.

Ученый, квантифицированный и квантифицирующий

Хуан Пабло Пардо-Герра защитил свое PhD в Эдинбурге у Дональда Маккензи и является, таким образом, наследником сильной программы в социологии знания. Однако в дальнейшем он решил пойти своей собственной дорогой. Во-первых, методологически стал двигаться от исторических источников к анализу текстовых баз данных. Во-вторых, вслед за своим наставником перешел к изучению социальных ученых от изучения естественников.

В прошлом году у него вышла The Quantified Scholar, которую я слямзил с помощью Nexus и любезно залил на Libgen. В своей книге Пардо-Герра рассказывает о вторжении самых разных индексов KPI в жизнь британских социальных ученых. Прессинг показателей привел к гомогенизации практик дисциплинарных сообществ, члены которых все меньше рискуют делать оригинальные исследования, опасаясь результатов аудита. Были люди – стали дройдеки. Вообще, открытые в разные эпохи британские университеты – каменные, краснокирпичные или стеклянные – становятся практически не отличимы друг от друга в академической культуре, хотя между ними все больше разрыв в доступе к ресурсам.

В этих тезисах узнается ставший уже привычным нарратив об опасности неолиберальных экспериментов в некоммерческом секторе. Что в этом нового? Я бы сказал: акцент не на публицистической патетике, а на исследовательском ремесле. Пардо-Герра не стесняется использовать количественные данные, чтобы доказать тупиковость чисто количественной оценки деятельности ученых. Да и вообще книга – это такая демонстрация самых разных подручных методов современного социолога социального знания: библиометрии, тематического моделирования, устной истории. Многое из рефлексии Пардо-Герра над этим арсеналом вынесено в отдельное приложение. Всем, кто хочет увидеть воочию, чего могут достичь SSSH сегодня, стоит начать читать.

Свободу Кагарлицкому!

Как и многие, я надеялся, что телефон Борис Кагарлицкий не берет просто потому, что не хочется палиться при пересечении условной белорусской границы. В реальности все оказалось намного жестче. Этапирование? Сыктывкар? Ну и жесть!

Тексты Кагарлицкого, кажется, всегда были со мной. От его статей в энциклопедиях «Аванта+», по которым я готовился к докладам по общаге в школе, до «Периферийной империи», спалившей мне попу вольным описанием царствования Ивана Грозного, но вместе с тем впервые познакомившей с мир-системной теорией на третьем курсе учебы на историка. Даже тяжело назвать другого автора, который настолько давно и при этом постоянно находится в орбите моего внимания.

В 2011 и 2014 гг. Кагарлицкий был одним из тех левых, которые проявили лояльность режиму. Так что в отличие от книг я долгое время не мог воспринимать его актуальные комментарии серьезно. Однако к пенсионной реформе у него хватило ума и воли отлепиться от кургинянообразной массы и вернуть себе свою собственную критическую перспективу. Последние годы его подкасты на «Рабкоре» были максимально интересным, с кучей свежих молодых комментаторов. На мое политическое образование они повлияли невероятно. За это все его и пытаются закрыть. Писал бы только книжки – был бы здоровее.

В нынешней ситуации бессмысленно к чему-то призывать, так что просто прошу следить за ситуацией вокруг Бориса и его команды. Возможно, в какой-то момент именно наша поддержка будет решающей.

Прошел опрос команды Дмитрия Рогозина (не того из «Царских волков», а правильного из Шанинки!), посвященный определению объема социального капитала среди россиян. У меня получилось аж 7 из 10! С одной стороны, довольно много. Пока самоубийство в результате дезинтеграции мне не грозит. С другой, сегодня без связей в силовых ведомствах спокойно не уснуть.

Жизненный экзамен

Наслушался уверений знакомых историков, поступавших на PhD, о том, что GRE якобы отменили во всех нормальных американских университетах. Разумеется, когда стал делать окончательный список со всеми интересующими меня программами, то оказалось, что у социологов этот дебильный экзамен еще числится в половине мест, куда я хотел бы попробовать податься. Особенно вдребезги разбивает мне сердце обязательность этого экзамена в Дьюке, который с отрывом мой фаворит. Не верьте историкам никогда! Доверяйте, но проверяйте!

Если вы не в курсе, то самая жесткая часть GRE – это вторая часть, математическая, где задания почти буквально из нашего ЕГЭ. Математику я, разумеется, уважаю, но самостоятельно вычислял функции и все остальное очень давно. Более того, задания сформулированы иначе, чем принято в России, поэтому на расшифровку терминов требуется дополнительное время. Буду готовиться, но не уверен, что удастся наколдовать результат выше среднего.

Конечно, пока тревожиться рано. Окончательные требования на американских программах будут опубликованы только в сентябре. Есть вероятность, GRE еще где-то поотменяют по заявкам профессоров. Кроме того, заслуживающие доверия инсайдеры сообщают, что при вынесении вердикта о приеме абитуриента многие комиссии не всегда обращают на GRE внимание. Короче, какие-то жизненные шансы остаются. Try to hide your hand. Forget how to feel. Хотя когда у меня эти шансы на что-то были особо велики?

Главный душнила здесь я, поэтому отмечу, что фрейм, по Гоффману, задает определение только отдельной микроситуации. Один фрейм для демонстрации прокачанных велосипедов, другой для гонки на них, третий для катания на раме крашихи. Для описания целого мира дачи как совокупности ситуаций взаимодействия, как фрейма фреймов, нам никуда без понятия поля! Ну и, разумеется, символического капитала в довесок.

Мопед и вопросы прикладной социологии
-----

Мопед! Главный символ престижа в обществе деревенских подростков. Когда-то именно он научил меня теории социального статуса и фреймов, без всяких Веберов и Гофманов.

С началом летних каникул каждый год плацкартный поезд транспонировал меня в радикально другой фрейм: в деревню!

Все городские статусы и иерархии внезапно обнулялись. В новом фрейме никому не было дело ни до нового телефона, ни до стильных шмоток, ни до просмотренных фильмов и компьютерных игр. Твое место на социальной шкале определял ОН. Вот так дискретно: есть мопед - ты крут! Нет мопеда - извини.

Здесь были определенные лайфхаки: можно было сымитировать символ престижа, запихнув пластиковую бутылку в колесо велосипеда. Велосипед тогда издавал рычащий звук, почти как у мотора, и издалека могло показаться, что ты едешь на мопеде. Реальных носителей престижа этим было, конечно, не убедить, и я твердо решал: буду копить на мопед!

Но каникулы заканчивались, я возвращался в город, и в этом фрейме мопед как символ статуса переставал существовать. Поэтому накопленные в городе деньги я тратил на городские же символы детского престижа, например, mp3 плеер, или КПК. О том, что я хотел купить мопед, я вспоминал лишь следующим летом, уже в деревне, без денег.

Так у меня никогда и не появилось мопеда. И вроде это ничего, ведь в иерархию деревенских подростков мне тоже больше никогда не вернуться.

Но вот что меня гложет: прочитай мне кто в пятом классе Гофмана с Вебером, как бы я изменил свое поведение? Не участвовал бы вообще в этой гонке за статус, презрев иерархию? Или наоборот, включился бы в неё во всеоружии, и всё-таки заполучил бы символ престижа? Или бы вообще ничего не изменилось (кроме статуса душнилы)?

Принципиально спорный концепт

Неожиданно жарко и увлекательно оказалось в комментариях под моим репостом опроса Дмитрия Рогозина (нет, не того из Роскосмоса, а нормального). Подводить итоги споров не буду – почитайте сами. Здесь просто выскажу несколько разрозненных мыслей про социальный капитал, которые пришли в голову, пока читал комментарии у себя и на каналах коллег.

А) Социальный капитал сложно назвать строгим и консенсусным понятием. Скорее, это красивая метафора, которая будит социологическое воображение. Такие мемные, но при этом плохо определенные концепции Уолтер Гэлли называл принципиально спорными. Существует по меньшей мере три традиции понимания социального капитала: американская социологическая Джеймса Коулмана, американская политологическая Роберта Патнэма и французская социологическая Пьера Бурдье. Первая обычно задается вопросом влияния социального капитала на эффективность организации. Вторую больше интересует сила горизонтальных связей, способствующая демократии. Третью – социальная мобильность и социальное неравенство. Вот и отсылки к материалу у всех трех очень разные.

Б) Эмпирически социальный капитал тоже можно измерять множеством различных способов. Например, брать биографические интервью с вопросами о том, кто особенно поспособствовал вашему пути в профессии. А можно составлять анкеты под большие телефонные опросы, как и поступают мои коллеги. Есть еще любимый мной сетевой анализ на основании больших данных социальных медиа. Каждый метод что-то подсвечивает, но что-то и заслоняет. Это тоже нормально.

В) Маргарет Соммерс вообще предостерегает нас от злоупотребления концепцией социального капитала, называя ее троянским конем в крепости социальных наук. Согласно Соммерс, концептуализация связей как капитала заранее настраивает на восприятие их как чего-то отчуждаемого и калькулируемого. Она прослеживает популяризацию понятия до 1980-х гг., когда социальные ученые ринулись подражать неолиберальным экономистам в описании чего угодно как собственности, с которой можно стричь ренту. Я не вполне согласен с радикальными выводами Соммерс о том, что нужно вообще перестать оперировать концепцией. Тем не менее, что-то в такой критике вульгарного экономизма определенно есть.

С бумаги на цифру

Почему-то до сих пор не все знают о таком замечательном боте как Nexus, который позволяет скачивать любую литературу, даже не покидая Телегу. Отдельно отрекомендую его еще раз. В отличие от Sci-Hub в нем регулярно обновляется список новых статей. В отличие от Libgen там можно оставлять заявки на файлы, которые пока еще не попали в базу. Бывает, подождешь пару дней, и энтузиасты подгружают то, что нужно. Суперудобно.

Вообще, в рамках курса об академических навыках мы со слушателями много обсуждали распространенные режимы чтения и конспектирования. Для меня несколько удивительно было узнать, что очень многие по-прежнему работают с литературой исключительно в бумажной версии. Даже если чего-то недостать в виде физической копии, ищут это в сети, распечатывают и только потом читают с карандашом или маркерами.

В целом, я за чтение в любом формате. Главное, чтоб чтение. Да и несравнимое ни с чем эстетическое чувство, возникающее при шуршании страниц, я хорошо понимаю. Тем не менее сам я предпочитаю агитировать за перенос всей работы с текстами в Zotero. Раздав за последние годы почти всю свою физическую библиотеку, я почувствовал только облегчение, потому что настоящая книга – это не только соприкосновение с прекрасным, но еще и горы пыли, и сорванная спина при переездах. А эстетическое чувство можно поймать и миллионами других способов.

Рубрика душнилы выходного дня продолжается. Во-первых, сетевой анализ как раз свободно может работать с совершенно разными по типу связями, входящими в один и тот же граф: родственными, дружескими, рыночными и т. п. Во-вторых, отношение – это более общее понятие, чем связь. Можно попробовать закодировать отношение без связи – например, как различие. С этим успешно справляются методы, входящие в семейство GDA. В общем, с философами дружить необходимо, но часто можно обойтись и без их помощи.

давайте про связи и отношеньки.

у некоторых философов (например, Гегеля) есть понятие связи. связь бывает между людьми, явлениями, и много чем ещё.

у многих социологов (например, Тённиса) — связи уже множественные и разные. например, они могут быть тёплыми душевными (в семье и коммуне). а могут быть холодными и рациональными (в городе).

у многих антропологов и лингвистов связи — это не просто связи, а структуры (например, у Леви-Стросса). есть структуры родства, структуры языка. короче, структурализм, ну и пост-структурализм сюда же. но как будто значение этих связей — не равно их отображению. типа смотрим на график — понимаем значение, а живём внутри — не совсем.

у многих наук, укушенных кибернетикой (то есть почти всех) связи и структуры сопрягаются в мутном понятии системы. там как бы и связи и структуры, и люди, и кони, и микросхемы. отсюда приходят идеи типа интернета. они ещё и познают себя сами, так нам завещал Никлас Луман, а местами — медиа-теории.

у многих исследовательских областей (от медиа и урбанистики и далее) — оно всё ещё и движется (например, в книжке Амина и Трифта). и имеет собственные способы существования и познания. тут уже без многомерного моделирования не разберёшься.
или, в версии Латура, через движение всё подряд приобретает невероятную акторность и создаёт парламент вещей.

в конце ХХ века это теоретическое безобразие приобретает образы. например, образ социального графа (я и мои друзья в фейсбуке). или связь между произведениями — это любят в цифровой гуманитаристике. как бы есть объекты, есть связи, есть их атрибуты, и это можно положить в табличку и нарисовать тоже.

так вот, к чему я это?
на картинках социальных графов, какими бы вычурными они ни были, связь — это нечто единообразное. во многом почему? потому что там табличка/база данных мерцает. ну и ещё по разным причинам. ну и data science вслед за кибернетикой претендует на роль царицы всего, что осталось после наук.
(тут я, конечно, надеюсь, что через такие приключения понятие связи вернётся к философии, и поэтому немного копаюсь в таких сюжетах)

в заголовке заявлены отношеньки — но тут отдельный сюжет, который скорее к объектно-ориентированным онтологиям, туда пойдём в другой раз. но конфликт сего дня, если коротко — что связи все придумали, потому что отношеньки разные, а объекты есть и без них.

два вопроса в связи с этим:
1) вдруг вы знаете кого-то, кто последовательно эти сюжеты изучает?
2) вдруг вы знаете людей, умеющих работать с визуализацией, учитывая что-то из вышеописанного?

я знаю Джоанну Дракер, например. но в идеале — найти бы таких людей в РФ или на русском языке. ну или работы какой-нибудь студии, где есть рефлексия работы с данными/визуализации.

если знаете (особенно вторых, с первыми чуть попроще), напишите мне в личку @kolozaridi, пожалуйста.
мечтаю такой воркшоп/небольшой курс от вдумчиво визуализирующих людей.

Циркуляция элит

В 1930-1940-е гг. в Гарвардском университете по инициативе биолога Лоуренса Хендерсона регулярно собирался Кружок имени Вильфредо Парето. Среди его регулярных участников были Толкотт Парсонс, Питирим Сорокин, Уильям Ллойд Уорнер, Пол Самуэльсон, Йозеф Шумпетер и многие другие. По подсчетам Джоела Айзека, кружок мог похвастаться исключительным достижением – членством в нем президентов американских ассоциаций по экономике, социологии, антропологии, психологии и истории. Словом, все сливки высшего академического общества в одном стакане.

Почему такое почтение именно к Парето? Во-первых, словарь Парето служил пиджином и позволял представителям разных дисциплин понимать друг друга. Гарвардских умов особенно привлекала одержимость итальянского экономиста концепцией равновесия в сложных системах, которые можно было углядеть в самых разных феноменах окружающего мира. Напоминаю, что до восхода кибернетики оставалось всего ничего.

Во-вторых, успех большевиков в европейской политике заставлял многих консерваторов и даже умеренных new dealer’ов искать идеи, с помощью которых можно было бы дать стихийным массам отпор. Парето, популяризировавший понятие элиты в качестве главного составляющего политики, многими рассматривался именно как буржуазный аналог Маркса. Его воззрения идеально подходили почти масонскому по духу кружку в качестве мировоззренческого фундамента.

Старейшие члены Кружка Парето очевидно воспринимали себя как охранители традиций престижнейшего гарвардского образования. Иронично, но юные воспитанники клуба вроде Клиффорда Гирца и Томаса Куна, заставшие самый конец его работы, видели себя совсем по-другому. Им было суждено произвести символические перевороты в своих дисциплинах, завоевать любовь бунтующих студентов и перенести центр американских социальных и гуманитарных наук на много лет вперед подальше от Гарварда – в Калифорнию. Впрочем, все получилось точно по Парето. Лисицы перехитрили львов.