Forwarded from Захар Прилепин
Сегодня, 18 февраля родился мой умнейший и бесстрашный товарищ, писатель (отличная книга рассказов «Письма мертвого капитана») и военкор (бессчетное количество конфликтов в багаже; несколько ранений), соратник по партии «За Правду», многолетний собрат Александра Андреевича Проханова, триста лет отработавшей в легендарной газете «Завтра» - Владислав Шурыгин. Всегда точный, всегда глубоко зачерпывающий, настоящий офицер. И внешне он похож на Павла Луспекаева - верней, на его персонажа из «Белого солнца пустыни».
18 февраля родился Герман Садулаев, мой друг, коммунист, соратник, блистательный писатель («Шалинский рейд», «Иван Ауслендер» и «Я - чеченец!»), мыслитель, остроумец, удивительный и почти непостижимый для меня человек.
Денёк.
18 февраля родился Герман Садулаев, мой друг, коммунист, соратник, блистательный писатель («Шалинский рейд», «Иван Ауслендер» и «Я - чеченец!»), мыслитель, остроумец, удивительный и почти непостижимый для меня человек.
Денёк.
У рэпера Psy пару рифов поджуля,
Укора я не испытал в глубине.
«Какой же я всё же кринжовый кринжуля!» -
С глумливым довольством подумалось мне.
И я на концерте слабал их, а фуле!
Народ ликовал, как скворцы по весне.
А там, средь зимы в нашей Ультима Туле,
Сердечки и жопки горели в огне.
Утят и айфоны вверх дети тянули,
Чтоб Вождь и Гарем победили в стране,
А я ликовал: «Я кринжовый кринжуля!
А вам и утятам век плавать в говне».
...........
Драгоценные мои! Наконец-то! 26 февраля встречаемся на БахКомпоте в легендарной Рюмке! Москва, Зюзино, далее везде.
Укора я не испытал в глубине.
«Какой же я всё же кринжовый кринжуля!» -
С глумливым довольством подумалось мне.
И я на концерте слабал их, а фуле!
Народ ликовал, как скворцы по весне.
А там, средь зимы в нашей Ультима Туле,
Сердечки и жопки горели в огне.
Утят и айфоны вверх дети тянули,
Чтоб Вождь и Гарем победили в стране,
А я ликовал: «Я кринжовый кринжуля!
А вам и утятам век плавать в говне».
...........
Драгоценные мои! Наконец-то! 26 февраля встречаемся на БахКомпоте в легендарной Рюмке! Москва, Зюзино, далее везде.
#мудакяшин Пролезший в управдомы целого Красносельского МО, чтобы доказать, что не только кухарка, а профессиональный лоботряс может управлять в стране хоть чем-то, поучает Лаврова. Не все комментарии под постом от безмозглых соратников, есть и такие:
«VK, никогда не советуй мне больше эту «отрыжку оппозиции» в сером свитере. Да еще, который умолчал о встрече с мин.ин. дел Финляндии, приездом Борреля и прочих. Для неокрепших умов,VK, у нас есть тикток».
«Там есть алюминий, железо, хром, уран и золото, и много других интересностей, а
Яшин-мудак!»
Насравший на людей урод, заморозивший в Красносельском районе реновацию и перестройку целого квартала на годы! Объявивший унылые, давно выселенные казарменные руины историческим памятником - потому что один раз состарившаяся зазноба Маяковского пила там чай у актера второго плана. Выселенные ветхие дома смотрят выбитыми окнами, из оставшегося аварийного люди, голосовавшие за реновацию, смотрят на эту жуть и тоску.
«VK, никогда не советуй мне больше эту «отрыжку оппозиции» в сером свитере. Да еще, который умолчал о встрече с мин.ин. дел Финляндии, приездом Борреля и прочих. Для неокрепших умов,VK, у нас есть тикток».
«Там есть алюминий, железо, хром, уран и золото, и много других интересностей, а
Яшин-мудак!»
Насравший на людей урод, заморозивший в Красносельском районе реновацию и перестройку целого квартала на годы! Объявивший унылые, давно выселенные казарменные руины историческим памятником - потому что один раз состарившаяся зазноба Маяковского пила там чай у актера второго плана. Выселенные ветхие дома смотрят выбитыми окнами, из оставшегося аварийного люди, голосовавшие за реновацию, смотрят на эту жуть и тоску.
К предыдущему посту про Нава... ой, блять, Яшина! Хотите увидеть Прекрасную Россию будущего? Велкам на Русаковскую дом 2. Вот это замороженные безликие руины, объявленные нашим уродом исторической ценностью. Правда, заниматься их восстановлением у горе-головы нет ни времени, ни желания. А здесь могли бы уже выситься прекрасные новые дома, на радость жителям и прохожим. (Я бы даже фрагменты кирпичных стен оставил в качестве декора, как видел это в Германии и Прибалтике.) Но нет, бодание с Собяниным важнее условий жизни людей.
ЭТО БЫЛО ВОЗЛЕ МОРЯ
Это было в прошлой жизни, это было возле моря,
мы болтали, хохотали, ели раков, пили брют,
лень и нега чуть дышали в черноморской пыльной флоре,
вдруг ты шепотом сказала: “Дайте руку, троньте тут”.
Воровато оглянувшись на соседей по террасе,
я под скатерть сунул руку и нащупал твой живот,
и рука моя скользнула в грот любви и сладострастья,
и густым и нежным соком истекал волшебный грот.
“Я прошу, Элен, не надо, не шутите так жестоко! —
задышал я в ваше ушко, теребя губами прядь. —
Вы мечта, вы ангел, фея, а не гноище порока!” —
“Нет, Вадим, для вас я сука, тварь и конченная блядь!” —
“Ах, Элен, идемте к морю, охладимте наши чресла!” —
я тебе оправил юбку и прижал к бедру свой ствол.
Мы покинули веранду, с шумом отодвинув кресла,
и, швырнув друзьям одежду, дружно ринулись на мол.
Вместе мы нырнули в море, от жары изнемогая,
от желанья и томленья, пыл стараясь свой унять,
и, заплыв на мель, сказал я: “Бесполезно, дорогая!
Пусть нас море повенчает, коль попам нас не венчать!”
И на отмелях далеких мы творили то и это,
наблюдали нас в бинокли черноморские дедки —
ни себе и ни дедулькам мы не дали в это лето
от уныния увянуть и подохнуть от тоски.
Чёрное море, шаланды, огни,
Снова и снова меня обмани!
Чёрное море, дивный мой сон -
Вы были юны, я был влюблен.
Вы были юны, я был влюблен.
Это было в прошлой жизни, это было возле моря,
мы болтали, хохотали, ели раков, пили брют,
лень и нега чуть дышали в черноморской пыльной флоре,
вдруг ты шепотом сказала: “Дайте руку, троньте тут”.
Воровато оглянувшись на соседей по террасе,
я под скатерть сунул руку и нащупал твой живот,
и рука моя скользнула в грот любви и сладострастья,
и густым и нежным соком истекал волшебный грот.
“Я прошу, Элен, не надо, не шутите так жестоко! —
задышал я в ваше ушко, теребя губами прядь. —
Вы мечта, вы ангел, фея, а не гноище порока!” —
“Нет, Вадим, для вас я сука, тварь и конченная блядь!” —
“Ах, Элен, идемте к морю, охладимте наши чресла!” —
я тебе оправил юбку и прижал к бедру свой ствол.
Мы покинули веранду, с шумом отодвинув кресла,
и, швырнув друзьям одежду, дружно ринулись на мол.
Вместе мы нырнули в море, от жары изнемогая,
от желанья и томленья, пыл стараясь свой унять,
и, заплыв на мель, сказал я: “Бесполезно, дорогая!
Пусть нас море повенчает, коль попам нас не венчать!”
И на отмелях далеких мы творили то и это,
наблюдали нас в бинокли черноморские дедки —
ни себе и ни дедулькам мы не дали в это лето
от уныния увянуть и подохнуть от тоски.
Чёрное море, шаланды, огни,
Снова и снова меня обмани!
Чёрное море, дивный мой сон -
Вы были юны, я был влюблен.
Вы были юны, я был влюблен.
Любуясь морозами в штате Техас
По всем федеральным каналам,
Как хочется взять навальнёнка сейчас
И пиздить его дубиналом!
По всем федеральным каналам,
Как хочется взять навальнёнка сейчас
И пиздить его дубиналом!
СНЕГИРИ-ХРУЩЕВОЧКИ
За окошком снегири треплют куст рябиновый,
Опьянев от ягоды, долбятся в снегу.
Я, бывало, также тут с разными любимыми,
А теперь как этот дом - стар и не могу.
Дед как надо не пожил в той пятиэтажечке,
Как увидел снегиря - сразу карачун,
А недели через три, накидавшись бражечки,
Папа в маму жизнь вдохнул, загасив свечу.
Там я тоже дамам пел песенки снегириные,
Только будущую жизнь расплескал вовне.
Не мани меня, тунгус, в тундру олениною,
Я желаю умереть в собственном говне.
Знаю я, куда ведет ваша реновация,
За Подольск и за Можай, в дебри и снега,
Пусть живет там шаман и его вся нация,
Там медведь прокурор, а закон - тайга.
Я с протестами ходил раньше на Болотную,
Чтоб поменьше видеть срач, что развел в углах.
Ах снегирь, мой снегирь, зимнее животное,
За окошком месяц май кружится в снегах.
Прилетели холода лютые таежные,
Задувает из щелей и труба течет.
Ну вас в жопу, снегири, птицы вы тревожные,
Пусть Собянин в Сибирь всех вас заберет.
Пусть Путяра в Сибирь всех вас упечёт.
За окошком снегири треплют куст рябиновый,
Опьянев от ягоды, долбятся в снегу.
Я, бывало, также тут с разными любимыми,
А теперь как этот дом - стар и не могу.
Дед как надо не пожил в той пятиэтажечке,
Как увидел снегиря - сразу карачун,
А недели через три, накидавшись бражечки,
Папа в маму жизнь вдохнул, загасив свечу.
Там я тоже дамам пел песенки снегириные,
Только будущую жизнь расплескал вовне.
Не мани меня, тунгус, в тундру олениною,
Я желаю умереть в собственном говне.
Знаю я, куда ведет ваша реновация,
За Подольск и за Можай, в дебри и снега,
Пусть живет там шаман и его вся нация,
Там медведь прокурор, а закон - тайга.
Я с протестами ходил раньше на Болотную,
Чтоб поменьше видеть срач, что развел в углах.
Ах снегирь, мой снегирь, зимнее животное,
За окошком месяц май кружится в снегах.
Прилетели холода лютые таежные,
Задувает из щелей и труба течет.
Ну вас в жопу, снегири, птицы вы тревожные,
Пусть Собянин в Сибирь всех вас заберет.
Пусть Путяра в Сибирь всех вас упечёт.
Если завтра война, смерть на бойне и жопа,
Если в адской навеки запрут глубине,
Бесконечные танцы танцоров хип-хопа
Пусть по телеку будут показывать мне.
Мне балет ни к чему, мне фанданго не близко,
Животом мусульманочки пусть не трясут,
Пусть индусов и негров с танцорами диско
К православным угодникам в рай унесут.
Лишь хип-хоп, лишь рэпчелло, вся адская скверна
Пусть ликует со мною под яростный бит,
От Ву-Танга и Децыла до Моргенштерна,
Как от лютого перца пусть в жопе свербит.
Чтоб от тряски муде постоянно звенели,
Чтоб отбитые пятки пылали в огне,
Чтоб бесовским экстазом глаза пламенели
У соседей, что в танце притрусят ко мне.
Прародители Гнойного и Моргенштерна!
Подвывайте танцорам в экране и нам,
Бесконечная пляска всех ликов Инферно,
Дар бесценный - навек молодым пацанам.
Если в адской навеки запрут глубине,
Бесконечные танцы танцоров хип-хопа
Пусть по телеку будут показывать мне.
Мне балет ни к чему, мне фанданго не близко,
Животом мусульманочки пусть не трясут,
Пусть индусов и негров с танцорами диско
К православным угодникам в рай унесут.
Лишь хип-хоп, лишь рэпчелло, вся адская скверна
Пусть ликует со мною под яростный бит,
От Ву-Танга и Децыла до Моргенштерна,
Как от лютого перца пусть в жопе свербит.
Чтоб от тряски муде постоянно звенели,
Чтоб отбитые пятки пылали в огне,
Чтоб бесовским экстазом глаза пламенели
У соседей, что в танце притрусят ко мне.
Прародители Гнойного и Моргенштерна!
Подвывайте танцорам в экране и нам,
Бесконечная пляска всех ликов Инферно,
Дар бесценный - навек молодым пацанам.
Forwarded from Daily Storm
Якутский шаман Александр Габышев стал фигурантом уголовного дела. Его обвиняют в применении насилия в отношении представителя власти.
@stormdaily
@stormdaily
ДВА БРАТА И ВОЛЬНАЯ ВОЛЯ
Из дальней Якутии, мёрзлой и сладкой,
Как мясо коня на морозе,
В больших сапогах и с линялой палаткой,
Шагала глиста в коматозе.
На мятом лице мужичка-сахаляра
Блуждали лишь два выраженья:
Зачем он смешал самогон и соляру? –
И в брюхе бурленье и жженье.
Но, двигаясь твёрдо к поставленной цели,
Мужик говорил себе: – Саня,
Правители наши в Москве озверели,
Совсем не считаются с нами.
Не надо мне денег от нефти и газа,
От северных труб и от южных,
Но парочку лямов с якутских алмазов
В валюте мне выплатить нужно.
Я слышал, в Москве брат мой сильно страдает,
Актёр популярный Ефремов.
За то, что на власть он в стихах нападает,
С карьерой актёрской проблема.
Стихи не его, но, по сути, не важно
(Я сам ведь шаман самозванный!),
За то, что транслирует Миша отважно,
Его ненавидят тираны.
И главный тиран, и московский наместник,
Хоть он, говорят, и из наших –
Из лютых хакасов колдун и кудесник,
Как идол гранитный он страшен.
Ещё там ведьмак из Тувы с ними рядом,
Пожаров лесных усмиритель,
Способный тайфун останавливать взглядом,
Пустынь и песков покоритель.
Но если мы с Мишей, волшебником слова,
Возьмёмся за гуж с новой силой,
То будет Рублёвка свободною снова,
А с нею Москва и Россия.
Хотите узнать, как он стал моим братом?
Обычное дело: гастроли,
Московский артист, как всегда неженатый, -
И мама сдалась поневоле.
Поверила, дура: кино, режиссёры,
Фата, подвенечное платье...
Но писем всё нет, а рожать уже скоро.
Был добр, но забывчив, наш батя.
Отвергнута домом, семьёй и страною,
Одна меня мать воспитала,
К шаманам ходила подмышкой со мною,
На капищах с ними плясала.
Не знаю, что было там, то или это,
Пока я лежал на поляне,
Но сгустки энергий Небесного Света
Делила со мною маманя.
Мишаня, иду я, твой братец острожный,
Сожрём упырей с потрохами!
Я их буду жечь своим солнцем таёжным,
А ты распылять их стихами.
Подключим мы духов, и нижних и вышних,
Навальный пришлёт пионеров,
И вместе - актёр, и шаман, и айтишник, -
Отменим министров и мэров!
Отменим солдат, обучение в школе,
Болезни, ментов, угнетенье!
Лишь небо над нами, лишь кони и воля,
Тайга и шаманское пенье.
Из дальней Якутии, мёрзлой и сладкой,
Как мясо коня на морозе,
В больших сапогах и с линялой палаткой,
Шагала глиста в коматозе.
На мятом лице мужичка-сахаляра
Блуждали лишь два выраженья:
Зачем он смешал самогон и соляру? –
И в брюхе бурленье и жженье.
Но, двигаясь твёрдо к поставленной цели,
Мужик говорил себе: – Саня,
Правители наши в Москве озверели,
Совсем не считаются с нами.
Не надо мне денег от нефти и газа,
От северных труб и от южных,
Но парочку лямов с якутских алмазов
В валюте мне выплатить нужно.
Я слышал, в Москве брат мой сильно страдает,
Актёр популярный Ефремов.
За то, что на власть он в стихах нападает,
С карьерой актёрской проблема.
Стихи не его, но, по сути, не важно
(Я сам ведь шаман самозванный!),
За то, что транслирует Миша отважно,
Его ненавидят тираны.
И главный тиран, и московский наместник,
Хоть он, говорят, и из наших –
Из лютых хакасов колдун и кудесник,
Как идол гранитный он страшен.
Ещё там ведьмак из Тувы с ними рядом,
Пожаров лесных усмиритель,
Способный тайфун останавливать взглядом,
Пустынь и песков покоритель.
Но если мы с Мишей, волшебником слова,
Возьмёмся за гуж с новой силой,
То будет Рублёвка свободною снова,
А с нею Москва и Россия.
Хотите узнать, как он стал моим братом?
Обычное дело: гастроли,
Московский артист, как всегда неженатый, -
И мама сдалась поневоле.
Поверила, дура: кино, режиссёры,
Фата, подвенечное платье...
Но писем всё нет, а рожать уже скоро.
Был добр, но забывчив, наш батя.
Отвергнута домом, семьёй и страною,
Одна меня мать воспитала,
К шаманам ходила подмышкой со мною,
На капищах с ними плясала.
Не знаю, что было там, то или это,
Пока я лежал на поляне,
Но сгустки энергий Небесного Света
Делила со мною маманя.
Мишаня, иду я, твой братец острожный,
Сожрём упырей с потрохами!
Я их буду жечь своим солнцем таёжным,
А ты распылять их стихами.
Подключим мы духов, и нижних и вышних,
Навальный пришлёт пионеров,
И вместе - актёр, и шаман, и айтишник, -
Отменим министров и мэров!
Отменим солдат, обучение в школе,
Болезни, ментов, угнетенье!
Лишь небо над нами, лишь кони и воля,
Тайга и шаманское пенье.
Монархистов с коммунистами
Свозят в госпиталь Вишневского:
Кто-то врезался в Дзержинского,
Кто-то лоб разбил об Невского.
На немцовское на капище
Альбацня ползёт с букетами,
А у Бориньки на кладбище -
Только пачка с сигаретами.
Свозят в госпиталь Вишневского:
Кто-то врезался в Дзержинского,
Кто-то лоб разбил об Невского.
На немцовское на капище
Альбацня ползёт с букетами,
А у Бориньки на кладбище -
Только пачка с сигаретами.