Лекция. Дима рассказывает, что первой книгой в ЖЗЛ, опубликованной после победы Света, будет книга о генерале Власове. И вообще Гитлер хороший, зря он цыган не любил.
😁1
Вернуть на место памятник Дзержинскому, а вокруг него чтоб фонтан кровяными струями бил!
И все будут довольны.
Или обделаются неравнодушные граждане?
И все будут довольны.
Или обделаются неравнодушные граждане?
Салтыков-Щедрин. ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА
...Но они сами изнемогли под бременем своего счастья. Они забылись. Избалованные пятью последовательными градоначальничествами, доведенные почти до ожесточения грубою лестью квартальных, они возмечтали, что счастье принадлежит им по праву и что никто не в силах отнять его у них...
И вот последовал целый ряд прискорбных событий, которые летописец именует "бесстыжим глуповским неистовством", но которое гораздо приличнее назвать скоропреходящим глуповским баловством.
Начали с того, что стали бросать хлеб под стол и креститься неистовым обычаем. Обличения того времени полны самых горьких указаний на этот печальный факт. "Было время, — гремели обличители, — когда глуповцы древних Платонов и Сократов благочестием посрамляли; ныне же не токмо сами Платонами сделались, но даже того горчае, ибо едва ли и Платон хлеб божий не в уста, а на пол метал, как нынешняя некая модная затея то делать повелевает". Но глуповцы не внимали обличителям, и с дерзостью говорили: "Хлеб пущай свиньи едят, а мы свиней съедим — тот же хлеб будет!"
...Развращение нравов развивалось не по дням, а по часам. Появились кокотки и кокодессы; мужчины завели жилетки с неслыханными вырезками, которые совершенно обнажали грудь; женщины устраивали сзади возвышения, имевшие прообразовательный смысл и возбуждавшие в прохожих вольные мысли. Образовался новый язык, получеловечий, полуобезьяний, но во всяком случае вполне негодный для выражения каких бы то ни было отвлеченных мыслей. Знатные особы ходили по улицам и пели: "A moi l'pompon", или "La Venus aux carottes" («Ко мне, помпончик», «Венера с морковками»), смерды слонялись по кабакам и горланили камаринскую. Мнили, что во время этой гульбы хлеб вырастет сам собой, и потому перестали возделывать поля. Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в рабство. В довершение всего, очистили какой-то манеж и поставили в нем "Прекрасную Елену", пригласив, в качестве исполнительницы, девицу Бланш Гандон.
...Но они сами изнемогли под бременем своего счастья. Они забылись. Избалованные пятью последовательными градоначальничествами, доведенные почти до ожесточения грубою лестью квартальных, они возмечтали, что счастье принадлежит им по праву и что никто не в силах отнять его у них...
И вот последовал целый ряд прискорбных событий, которые летописец именует "бесстыжим глуповским неистовством", но которое гораздо приличнее назвать скоропреходящим глуповским баловством.
Начали с того, что стали бросать хлеб под стол и креститься неистовым обычаем. Обличения того времени полны самых горьких указаний на этот печальный факт. "Было время, — гремели обличители, — когда глуповцы древних Платонов и Сократов благочестием посрамляли; ныне же не токмо сами Платонами сделались, но даже того горчае, ибо едва ли и Платон хлеб божий не в уста, а на пол метал, как нынешняя некая модная затея то делать повелевает". Но глуповцы не внимали обличителям, и с дерзостью говорили: "Хлеб пущай свиньи едят, а мы свиней съедим — тот же хлеб будет!"
...Развращение нравов развивалось не по дням, а по часам. Появились кокотки и кокодессы; мужчины завели жилетки с неслыханными вырезками, которые совершенно обнажали грудь; женщины устраивали сзади возвышения, имевшие прообразовательный смысл и возбуждавшие в прохожих вольные мысли. Образовался новый язык, получеловечий, полуобезьяний, но во всяком случае вполне негодный для выражения каких бы то ни было отвлеченных мыслей. Знатные особы ходили по улицам и пели: "A moi l'pompon", или "La Venus aux carottes" («Ко мне, помпончик», «Венера с морковками»), смерды слонялись по кабакам и горланили камаринскую. Мнили, что во время этой гульбы хлеб вырастет сам собой, и потому перестали возделывать поля. Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в рабство. В довершение всего, очистили какой-то манеж и поставили в нем "Прекрасную Елену", пригласив, в качестве исполнительницы, девицу Бланш Гандон.
Forwarded from Захар Прилепин
Сегодня, 18 февраля родился мой умнейший и бесстрашный товарищ, писатель (отличная книга рассказов «Письма мертвого капитана») и военкор (бессчетное количество конфликтов в багаже; несколько ранений), соратник по партии «За Правду», многолетний собрат Александра Андреевича Проханова, триста лет отработавшей в легендарной газете «Завтра» - Владислав Шурыгин. Всегда точный, всегда глубоко зачерпывающий, настоящий офицер. И внешне он похож на Павла Луспекаева - верней, на его персонажа из «Белого солнца пустыни».
18 февраля родился Герман Садулаев, мой друг, коммунист, соратник, блистательный писатель («Шалинский рейд», «Иван Ауслендер» и «Я - чеченец!»), мыслитель, остроумец, удивительный и почти непостижимый для меня человек.
Денёк.
18 февраля родился Герман Садулаев, мой друг, коммунист, соратник, блистательный писатель («Шалинский рейд», «Иван Ауслендер» и «Я - чеченец!»), мыслитель, остроумец, удивительный и почти непостижимый для меня человек.
Денёк.
У рэпера Psy пару рифов поджуля,
Укора я не испытал в глубине.
«Какой же я всё же кринжовый кринжуля!» -
С глумливым довольством подумалось мне.
И я на концерте слабал их, а фуле!
Народ ликовал, как скворцы по весне.
А там, средь зимы в нашей Ультима Туле,
Сердечки и жопки горели в огне.
Утят и айфоны вверх дети тянули,
Чтоб Вождь и Гарем победили в стране,
А я ликовал: «Я кринжовый кринжуля!
А вам и утятам век плавать в говне».
...........
Драгоценные мои! Наконец-то! 26 февраля встречаемся на БахКомпоте в легендарной Рюмке! Москва, Зюзино, далее везде.
Укора я не испытал в глубине.
«Какой же я всё же кринжовый кринжуля!» -
С глумливым довольством подумалось мне.
И я на концерте слабал их, а фуле!
Народ ликовал, как скворцы по весне.
А там, средь зимы в нашей Ультима Туле,
Сердечки и жопки горели в огне.
Утят и айфоны вверх дети тянули,
Чтоб Вождь и Гарем победили в стране,
А я ликовал: «Я кринжовый кринжуля!
А вам и утятам век плавать в говне».
...........
Драгоценные мои! Наконец-то! 26 февраля встречаемся на БахКомпоте в легендарной Рюмке! Москва, Зюзино, далее везде.
#мудакяшин Пролезший в управдомы целого Красносельского МО, чтобы доказать, что не только кухарка, а профессиональный лоботряс может управлять в стране хоть чем-то, поучает Лаврова. Не все комментарии под постом от безмозглых соратников, есть и такие:
«VK, никогда не советуй мне больше эту «отрыжку оппозиции» в сером свитере. Да еще, который умолчал о встрече с мин.ин. дел Финляндии, приездом Борреля и прочих. Для неокрепших умов,VK, у нас есть тикток».
«Там есть алюминий, железо, хром, уран и золото, и много других интересностей, а
Яшин-мудак!»
Насравший на людей урод, заморозивший в Красносельском районе реновацию и перестройку целого квартала на годы! Объявивший унылые, давно выселенные казарменные руины историческим памятником - потому что один раз состарившаяся зазноба Маяковского пила там чай у актера второго плана. Выселенные ветхие дома смотрят выбитыми окнами, из оставшегося аварийного люди, голосовавшие за реновацию, смотрят на эту жуть и тоску.
«VK, никогда не советуй мне больше эту «отрыжку оппозиции» в сером свитере. Да еще, который умолчал о встрече с мин.ин. дел Финляндии, приездом Борреля и прочих. Для неокрепших умов,VK, у нас есть тикток».
«Там есть алюминий, железо, хром, уран и золото, и много других интересностей, а
Яшин-мудак!»
Насравший на людей урод, заморозивший в Красносельском районе реновацию и перестройку целого квартала на годы! Объявивший унылые, давно выселенные казарменные руины историческим памятником - потому что один раз состарившаяся зазноба Маяковского пила там чай у актера второго плана. Выселенные ветхие дома смотрят выбитыми окнами, из оставшегося аварийного люди, голосовавшие за реновацию, смотрят на эту жуть и тоску.
К предыдущему посту про Нава... ой, блять, Яшина! Хотите увидеть Прекрасную Россию будущего? Велкам на Русаковскую дом 2. Вот это замороженные безликие руины, объявленные нашим уродом исторической ценностью. Правда, заниматься их восстановлением у горе-головы нет ни времени, ни желания. А здесь могли бы уже выситься прекрасные новые дома, на радость жителям и прохожим. (Я бы даже фрагменты кирпичных стен оставил в качестве декора, как видел это в Германии и Прибалтике.) Но нет, бодание с Собяниным важнее условий жизни людей.
ЭТО БЫЛО ВОЗЛЕ МОРЯ
Это было в прошлой жизни, это было возле моря,
мы болтали, хохотали, ели раков, пили брют,
лень и нега чуть дышали в черноморской пыльной флоре,
вдруг ты шепотом сказала: “Дайте руку, троньте тут”.
Воровато оглянувшись на соседей по террасе,
я под скатерть сунул руку и нащупал твой живот,
и рука моя скользнула в грот любви и сладострастья,
и густым и нежным соком истекал волшебный грот.
“Я прошу, Элен, не надо, не шутите так жестоко! —
задышал я в ваше ушко, теребя губами прядь. —
Вы мечта, вы ангел, фея, а не гноище порока!” —
“Нет, Вадим, для вас я сука, тварь и конченная блядь!” —
“Ах, Элен, идемте к морю, охладимте наши чресла!” —
я тебе оправил юбку и прижал к бедру свой ствол.
Мы покинули веранду, с шумом отодвинув кресла,
и, швырнув друзьям одежду, дружно ринулись на мол.
Вместе мы нырнули в море, от жары изнемогая,
от желанья и томленья, пыл стараясь свой унять,
и, заплыв на мель, сказал я: “Бесполезно, дорогая!
Пусть нас море повенчает, коль попам нас не венчать!”
И на отмелях далеких мы творили то и это,
наблюдали нас в бинокли черноморские дедки —
ни себе и ни дедулькам мы не дали в это лето
от уныния увянуть и подохнуть от тоски.
Чёрное море, шаланды, огни,
Снова и снова меня обмани!
Чёрное море, дивный мой сон -
Вы были юны, я был влюблен.
Вы были юны, я был влюблен.
Это было в прошлой жизни, это было возле моря,
мы болтали, хохотали, ели раков, пили брют,
лень и нега чуть дышали в черноморской пыльной флоре,
вдруг ты шепотом сказала: “Дайте руку, троньте тут”.
Воровато оглянувшись на соседей по террасе,
я под скатерть сунул руку и нащупал твой живот,
и рука моя скользнула в грот любви и сладострастья,
и густым и нежным соком истекал волшебный грот.
“Я прошу, Элен, не надо, не шутите так жестоко! —
задышал я в ваше ушко, теребя губами прядь. —
Вы мечта, вы ангел, фея, а не гноище порока!” —
“Нет, Вадим, для вас я сука, тварь и конченная блядь!” —
“Ах, Элен, идемте к морю, охладимте наши чресла!” —
я тебе оправил юбку и прижал к бедру свой ствол.
Мы покинули веранду, с шумом отодвинув кресла,
и, швырнув друзьям одежду, дружно ринулись на мол.
Вместе мы нырнули в море, от жары изнемогая,
от желанья и томленья, пыл стараясь свой унять,
и, заплыв на мель, сказал я: “Бесполезно, дорогая!
Пусть нас море повенчает, коль попам нас не венчать!”
И на отмелях далеких мы творили то и это,
наблюдали нас в бинокли черноморские дедки —
ни себе и ни дедулькам мы не дали в это лето
от уныния увянуть и подохнуть от тоски.
Чёрное море, шаланды, огни,
Снова и снова меня обмани!
Чёрное море, дивный мой сон -
Вы были юны, я был влюблен.
Вы были юны, я был влюблен.
Любуясь морозами в штате Техас
По всем федеральным каналам,
Как хочется взять навальнёнка сейчас
И пиздить его дубиналом!
По всем федеральным каналам,
Как хочется взять навальнёнка сейчас
И пиздить его дубиналом!
СНЕГИРИ-ХРУЩЕВОЧКИ
За окошком снегири треплют куст рябиновый,
Опьянев от ягоды, долбятся в снегу.
Я, бывало, также тут с разными любимыми,
А теперь как этот дом - стар и не могу.
Дед как надо не пожил в той пятиэтажечке,
Как увидел снегиря - сразу карачун,
А недели через три, накидавшись бражечки,
Папа в маму жизнь вдохнул, загасив свечу.
Там я тоже дамам пел песенки снегириные,
Только будущую жизнь расплескал вовне.
Не мани меня, тунгус, в тундру олениною,
Я желаю умереть в собственном говне.
Знаю я, куда ведет ваша реновация,
За Подольск и за Можай, в дебри и снега,
Пусть живет там шаман и его вся нация,
Там медведь прокурор, а закон - тайга.
Я с протестами ходил раньше на Болотную,
Чтоб поменьше видеть срач, что развел в углах.
Ах снегирь, мой снегирь, зимнее животное,
За окошком месяц май кружится в снегах.
Прилетели холода лютые таежные,
Задувает из щелей и труба течет.
Ну вас в жопу, снегири, птицы вы тревожные,
Пусть Собянин в Сибирь всех вас заберет.
Пусть Путяра в Сибирь всех вас упечёт.
За окошком снегири треплют куст рябиновый,
Опьянев от ягоды, долбятся в снегу.
Я, бывало, также тут с разными любимыми,
А теперь как этот дом - стар и не могу.
Дед как надо не пожил в той пятиэтажечке,
Как увидел снегиря - сразу карачун,
А недели через три, накидавшись бражечки,
Папа в маму жизнь вдохнул, загасив свечу.
Там я тоже дамам пел песенки снегириные,
Только будущую жизнь расплескал вовне.
Не мани меня, тунгус, в тундру олениною,
Я желаю умереть в собственном говне.
Знаю я, куда ведет ваша реновация,
За Подольск и за Можай, в дебри и снега,
Пусть живет там шаман и его вся нация,
Там медведь прокурор, а закон - тайга.
Я с протестами ходил раньше на Болотную,
Чтоб поменьше видеть срач, что развел в углах.
Ах снегирь, мой снегирь, зимнее животное,
За окошком месяц май кружится в снегах.
Прилетели холода лютые таежные,
Задувает из щелей и труба течет.
Ну вас в жопу, снегири, птицы вы тревожные,
Пусть Собянин в Сибирь всех вас заберет.
Пусть Путяра в Сибирь всех вас упечёт.
Если завтра война, смерть на бойне и жопа,
Если в адской навеки запрут глубине,
Бесконечные танцы танцоров хип-хопа
Пусть по телеку будут показывать мне.
Мне балет ни к чему, мне фанданго не близко,
Животом мусульманочки пусть не трясут,
Пусть индусов и негров с танцорами диско
К православным угодникам в рай унесут.
Лишь хип-хоп, лишь рэпчелло, вся адская скверна
Пусть ликует со мною под яростный бит,
От Ву-Танга и Децыла до Моргенштерна,
Как от лютого перца пусть в жопе свербит.
Чтоб от тряски муде постоянно звенели,
Чтоб отбитые пятки пылали в огне,
Чтоб бесовским экстазом глаза пламенели
У соседей, что в танце притрусят ко мне.
Прародители Гнойного и Моргенштерна!
Подвывайте танцорам в экране и нам,
Бесконечная пляска всех ликов Инферно,
Дар бесценный - навек молодым пацанам.
Если в адской навеки запрут глубине,
Бесконечные танцы танцоров хип-хопа
Пусть по телеку будут показывать мне.
Мне балет ни к чему, мне фанданго не близко,
Животом мусульманочки пусть не трясут,
Пусть индусов и негров с танцорами диско
К православным угодникам в рай унесут.
Лишь хип-хоп, лишь рэпчелло, вся адская скверна
Пусть ликует со мною под яростный бит,
От Ву-Танга и Децыла до Моргенштерна,
Как от лютого перца пусть в жопе свербит.
Чтоб от тряски муде постоянно звенели,
Чтоб отбитые пятки пылали в огне,
Чтоб бесовским экстазом глаза пламенели
У соседей, что в танце притрусят ко мне.
Прародители Гнойного и Моргенштерна!
Подвывайте танцорам в экране и нам,
Бесконечная пляска всех ликов Инферно,
Дар бесценный - навек молодым пацанам.