Рокером быть в России
То же, что и в Монголии:
Вроде с гитарой, красивый,
Но потертость с годами все более,
Жиденькие кудряшки
Или седые виски,
Пивной животик над пряжкой,
В глазах три пуда тоски.
В Москве, в рок-пивной это было,
Я с оперным пил артистом,
На сцене три лысых мудилы
И чудненькая вокалистка,
С жиденькой бороденкой
За ними сидел барабанщик -
Озорные глазенки,
Совсем молоденький мальчик.
Отвлекся я от артиста
И задумался, жахнув триста:
Это девушка барабанщика
Или дочь гитариста?
Или и то, и другое?
Пела она херово.
Решил досидеть до конца я,
Хоть было уже полвторого.
Пела она на английском
Танцевалку и рок-баллады.
Мы взяли еще по триста,
Друг сказал: "Оно тебе надо?" -
"Надо мне, Герман, надо!
Я сам такой же как эти,
Потрепанный скучный дядя.
Но мне очень нравятся дети,
Верящие в поп-музыку,
Верящие в успех,
Их мне, жуку толстопузому,
Хочется трахнуть всех!
Барабанщик не нужен,
А вот вокалистка нужна,
Хочу, чтоб сегодня ужин
Мне стряпала ночью она".
После концерта галантно
Я подал руку артистке,
Спросил: "Вы дочь барабанщика
Или жена басиста?"
Она хохотуна мило,
Ответила: я ничья.
И лысым сказал я мудилам:
"Ее провожаю я!"
На дорогу мы выпили,
Я рому, она полпива.
"Вам не хватает выплеска,
Вам не хватает надрыва!
Страсти вам не хватает
И, это... страсти, конечно.
Поедем ко мне, золотая,
Я буду любить тебя вечно!"
Проснулся едва ли не в полдень,
Чирикали воробьишки,
Тут помню, а тут не помню:
Вышло с ней или не вышло?
Неслышная злая дятлица
Стучит и стучит в висок,
И под кроватью валяется
Розовый в блестках носок.
То же, что и в Монголии:
Вроде с гитарой, красивый,
Но потертость с годами все более,
Жиденькие кудряшки
Или седые виски,
Пивной животик над пряжкой,
В глазах три пуда тоски.
В Москве, в рок-пивной это было,
Я с оперным пил артистом,
На сцене три лысых мудилы
И чудненькая вокалистка,
С жиденькой бороденкой
За ними сидел барабанщик -
Озорные глазенки,
Совсем молоденький мальчик.
Отвлекся я от артиста
И задумался, жахнув триста:
Это девушка барабанщика
Или дочь гитариста?
Или и то, и другое?
Пела она херово.
Решил досидеть до конца я,
Хоть было уже полвторого.
Пела она на английском
Танцевалку и рок-баллады.
Мы взяли еще по триста,
Друг сказал: "Оно тебе надо?" -
"Надо мне, Герман, надо!
Я сам такой же как эти,
Потрепанный скучный дядя.
Но мне очень нравятся дети,
Верящие в поп-музыку,
Верящие в успех,
Их мне, жуку толстопузому,
Хочется трахнуть всех!
Барабанщик не нужен,
А вот вокалистка нужна,
Хочу, чтоб сегодня ужин
Мне стряпала ночью она".
После концерта галантно
Я подал руку артистке,
Спросил: "Вы дочь барабанщика
Или жена басиста?"
Она хохотуна мило,
Ответила: я ничья.
И лысым сказал я мудилам:
"Ее провожаю я!"
На дорогу мы выпили,
Я рому, она полпива.
"Вам не хватает выплеска,
Вам не хватает надрыва!
Страсти вам не хватает
И, это... страсти, конечно.
Поедем ко мне, золотая,
Я буду любить тебя вечно!"
Проснулся едва ли не в полдень,
Чирикали воробьишки,
Тут помню, а тут не помню:
Вышло с ней или не вышло?
Неслышная злая дятлица
Стучит и стучит в висок,
И под кроватью валяется
Розовый в блестках носок.
Поздравления от «Литературки». Знатный подарочек, спасибо! https://lgz.ru/article/-36-6751-09-09-2020/i-zakruzhit-planeta-v-tantse/
Салтыков-Щедрин бессмертен! Наша либерда хором запела осанну «белорусским женщинам», а я читаю главу «Сказание о шести градоначальницах» и умираю от смеха.
***
... И, что всего страннее, представительницами анархического элемента явились на сей раз исключительно женщины.
Первая, которая замыслила похитить бразды глуповского правления, была Ираида Лукинишна Палеологова, бездетная вдова, непреклонного характера, мужественного сложения, с лицом темно-коричневого цвета, напоминавшим старопечатные изображения. Никто не помнил, когда она поселилась в Глупове, так что некоторые из старожилов полагали, что событие это совпадало с мраком времен. Жила она уединенно, питаясь скудною пищею, отдавая в рост деньги и жестоко истязуя четырех своих крепостных девок. Дерзкое свое предприятие она, по-видимому, зрело обдумала. Во-первых, она сообразила, что городу без начальства ни на минуту оставаться невозможно; во-вторых, нося фамилию Палеологовых, она видела в этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и то обстоятельство, что покойный муж ее, бывший винный пристав, однажды, за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника. «Сообразив сие, — говорит „Летописец“, — злоехидная оная Ираидка начала действовать».
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись тем, что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и, напоив, для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство. Оттоль, взяв в плен казначея и бухгалтера, а казну бессовестно обокрав, возвратилась в дом свой. Причем бросала в народ медными деньгами, а пьяные ее подручники восклицали: «Вот наша матушка! теперь нам, братцы, вина будет вволю!»
Когда, на другой день, помощник градоначальника проснулся, все уже было кончено. Он из окна видел, как обыватели поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Затем, хотя он и попытался вновь захватить бразды правления, но так как руки у него тряслись, то сейчас же их выпустил. В унынии и тоске он поспешил в городовое управление, чтоб узнать, сколько осталось верных ему полицейских солдат, но на дороге был схвачен заседателем Толковниковым и приведен пред Ираидку. Там же застал он связанного казенных дел стряпчего, который тоже ожидал своей участи.
— Признаете ли вы меня за градоначальницу? — кричала на них Ираидка.
— Если ты имеешь мужа и можешь доказать, что он здешний градоначальник, то признаю! — твердо отвечал мужественный помощник градоначальника. Казенных дел стряпчий трясся всем телом и трясением этим как бы подтверждал мужество своего сослуживца.
— Не о том вас спрашивают, мужняя ли я жена или вдова, а о том, признаете ли вы меня градоначальницею? — пуще ярилась Ираидка.
— Если более ясных доказательств не имеешь, то не признаю! — столь твердо отвечал помощник градоначальника, что стряпчий защелкал зубами и заметался во все стороны.
— Что с ними толковать! на раскат их! — вопил Толковников и его единомышленники.
Нет сомнения, что участь этих оставшихся верными долгу чиновников была бы весьма плачевна, если б не выручило их непредвиденное обстоятельство. В то время, когда Ираида беспечно торжествовала победу, неустрашимый штаб-офицер не дремал и, руководясь пословицей: «Выбивай клин клином», научил некоторую авантюристку, Клемантинку де Бурбон, предъявить права свои. Права эти заключались в том, что отец ее, Клемантинки, кавалер де Бурбон, был некогда где-то градоначальником и за фальшивую игру в карты от должности той уволен. Сверх сего, новая претендентша имела высокий рост, любила пить водку и ездила верхом по-мужски. Без труда склонив на свою сторону четырех солдат местной инвалидной команды и будучи тайно поддерживаема польскою интригою, эта бездельная проходимица овладела умами почти мгновенно.
***
... И, что всего страннее, представительницами анархического элемента явились на сей раз исключительно женщины.
Первая, которая замыслила похитить бразды глуповского правления, была Ираида Лукинишна Палеологова, бездетная вдова, непреклонного характера, мужественного сложения, с лицом темно-коричневого цвета, напоминавшим старопечатные изображения. Никто не помнил, когда она поселилась в Глупове, так что некоторые из старожилов полагали, что событие это совпадало с мраком времен. Жила она уединенно, питаясь скудною пищею, отдавая в рост деньги и жестоко истязуя четырех своих крепостных девок. Дерзкое свое предприятие она, по-видимому, зрело обдумала. Во-первых, она сообразила, что городу без начальства ни на минуту оставаться невозможно; во-вторых, нося фамилию Палеологовых, она видела в этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и то обстоятельство, что покойный муж ее, бывший винный пристав, однажды, за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника. «Сообразив сие, — говорит „Летописец“, — злоехидная оная Ираидка начала действовать».
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись тем, что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и, напоив, для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство. Оттоль, взяв в плен казначея и бухгалтера, а казну бессовестно обокрав, возвратилась в дом свой. Причем бросала в народ медными деньгами, а пьяные ее подручники восклицали: «Вот наша матушка! теперь нам, братцы, вина будет вволю!»
Когда, на другой день, помощник градоначальника проснулся, все уже было кончено. Он из окна видел, как обыватели поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Затем, хотя он и попытался вновь захватить бразды правления, но так как руки у него тряслись, то сейчас же их выпустил. В унынии и тоске он поспешил в городовое управление, чтоб узнать, сколько осталось верных ему полицейских солдат, но на дороге был схвачен заседателем Толковниковым и приведен пред Ираидку. Там же застал он связанного казенных дел стряпчего, который тоже ожидал своей участи.
— Признаете ли вы меня за градоначальницу? — кричала на них Ираидка.
— Если ты имеешь мужа и можешь доказать, что он здешний градоначальник, то признаю! — твердо отвечал мужественный помощник градоначальника. Казенных дел стряпчий трясся всем телом и трясением этим как бы подтверждал мужество своего сослуживца.
— Не о том вас спрашивают, мужняя ли я жена или вдова, а о том, признаете ли вы меня градоначальницею? — пуще ярилась Ираидка.
— Если более ясных доказательств не имеешь, то не признаю! — столь твердо отвечал помощник градоначальника, что стряпчий защелкал зубами и заметался во все стороны.
— Что с ними толковать! на раскат их! — вопил Толковников и его единомышленники.
Нет сомнения, что участь этих оставшихся верными долгу чиновников была бы весьма плачевна, если б не выручило их непредвиденное обстоятельство. В то время, когда Ираида беспечно торжествовала победу, неустрашимый штаб-офицер не дремал и, руководясь пословицей: «Выбивай клин клином», научил некоторую авантюристку, Клемантинку де Бурбон, предъявить права свои. Права эти заключались в том, что отец ее, Клемантинки, кавалер де Бурбон, был некогда где-то градоначальником и за фальшивую игру в карты от должности той уволен. Сверх сего, новая претендентша имела высокий рост, любила пить водку и ездила верхом по-мужски. Без труда склонив на свою сторону четырех солдат местной инвалидной команды и будучи тайно поддерживаема польскою интригою, эта бездельная проходимица овладела умами почти мгновенно.
В связи с белорусскими «гуляниями» продолжаем вспоминать бессмертную «Историю города Глупова».
***
— Что, старички! признаете ли вы меня за градоначальницу? — спросила беспутная Клемантинка.
— Ежели ты имеешь мужа и можешь доказать, что он здешний градоначальник, то признаем! — мужественно отвечал помощник градоначальника.
— Ну, Христос с вами! отведите им по клочку земли под огороды! пускай сажают капусту и пасут гусей!
...Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились, что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же записал на бумажку.
Вести о «глуповском нелепом и смеха достойном смятении» достигли, наконец, и до начальства. Велено было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые есть у нее сообщники, то и тех, сыскав, представить же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще не получалось.
Между тем дела в Глупове запутывались все больше и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах.
...Штокфиш была полная, белокурая немка, с высокою грудью, с румяными щеками и с пухлыми, словно вишни, губами. Толпа заволновалась.
— Ишь, толстомясая! пупки’-то нагуляла! — раздалось в разных местах.
Но Штокфиш, очевидно, заранее взвесила опасности своего положения и поторопилась отразить их хладнокровием.
— Атаманы-молодцы! — гаркнула она, молодецки указывая на обезумевшую от водки Клемантинку, — вот беспутная оная Клемантинка, которую велено, сыскав, представить! видели?
— Видели! — шумела толпа.
— Точно видели? и признаете ее за ту самую беспутную оную Клемантинку, которую велено, сыскав, немедленно представить?
— Видели! признаем!
— Так выкатить им три бочки пенного! — воскликнула неустрашимая немка, обращаясь к солдатам, и, не торопясь, выехала из толпы.
— Вот она! вот она, матушка-то наша Амалия Карловна! теперь, братцы, вина у нас будет вдоволь! — гаркнули атаманы-молодцы вслед уезжающей.
... Легкость, с которою толстомясая немка Штокфиш одержала победу над беспутною Клемантинкой, объясняется очень просто. Клемантинка, как только уничтожила Раидку, так сейчас же заперлась с своими солдатами и предалась изнеженности нравов. Напрасно пан Кшепшицюльский и пан Пшекшицюльский, которых она была тайным орудием, усовещивали, протестовали и угрожали — Клемантинка через пять минут была до того пьяна, что ничего уж не понимала. Паны некоторое время еще подержались, но потом, увидев бесполезность дальнейшей стойкости, отступились. И действительно, в ту же ночь Клемантинка была поднята в бесчувственном виде с постели и выволочена в одной рубашке на улицу.
***
— Что, старички! признаете ли вы меня за градоначальницу? — спросила беспутная Клемантинка.
— Ежели ты имеешь мужа и можешь доказать, что он здешний градоначальник, то признаем! — мужественно отвечал помощник градоначальника.
— Ну, Христос с вами! отведите им по клочку земли под огороды! пускай сажают капусту и пасут гусей!
...Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились, что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же записал на бумажку.
Вести о «глуповском нелепом и смеха достойном смятении» достигли, наконец, и до начальства. Велено было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые есть у нее сообщники, то и тех, сыскав, представить же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще не получалось.
Между тем дела в Глупове запутывались все больше и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах.
...Штокфиш была полная, белокурая немка, с высокою грудью, с румяными щеками и с пухлыми, словно вишни, губами. Толпа заволновалась.
— Ишь, толстомясая! пупки’-то нагуляла! — раздалось в разных местах.
Но Штокфиш, очевидно, заранее взвесила опасности своего положения и поторопилась отразить их хладнокровием.
— Атаманы-молодцы! — гаркнула она, молодецки указывая на обезумевшую от водки Клемантинку, — вот беспутная оная Клемантинка, которую велено, сыскав, представить! видели?
— Видели! — шумела толпа.
— Точно видели? и признаете ее за ту самую беспутную оную Клемантинку, которую велено, сыскав, немедленно представить?
— Видели! признаем!
— Так выкатить им три бочки пенного! — воскликнула неустрашимая немка, обращаясь к солдатам, и, не торопясь, выехала из толпы.
— Вот она! вот она, матушка-то наша Амалия Карловна! теперь, братцы, вина у нас будет вдоволь! — гаркнули атаманы-молодцы вслед уезжающей.
... Легкость, с которою толстомясая немка Штокфиш одержала победу над беспутною Клемантинкой, объясняется очень просто. Клемантинка, как только уничтожила Раидку, так сейчас же заперлась с своими солдатами и предалась изнеженности нравов. Напрасно пан Кшепшицюльский и пан Пшекшицюльский, которых она была тайным орудием, усовещивали, протестовали и угрожали — Клемантинка через пять минут была до того пьяна, что ничего уж не понимала. Паны некоторое время еще подержались, но потом, увидев бесполезность дальнейшей стойкости, отступились. И действительно, в ту же ночь Клемантинка была поднята в бесчувственном виде с постели и выволочена в одной рубашке на улицу.
ТУЛА
Я сейчас некрасивый, сутулый,
Член сточился и тонок как глист,
А когда-то над городом Тулой
Не смолкал молодецкий мой свист.
Я в базарные дни на гармошке,
Проходя по рядочкам, играл,
И мамзелям колечки-сережки
Вполцены у ларечников брал.
Ветер в красной резвится рубахе,
С-под картуза кудрится кудря,
А за мной пацаны и девахи,
Оружейники и слесаря.
Ах, какие мы пряники ели,
Ах, какие точили стволы!
И всегда на пасхальной неделе
Драли девок, как зайцев орлы.
В кабаках заливались мы водкой
И сходились в кулачном бою,
Далеко за моим околотком
Знали парни про силу мою.
А потом все куда-то девалось,
Ни кола, ни двора, ни семьи,
Ни кудрей и ни сил не осталось,
Облупились мозоли мои.
Да, корявый я и некрасивый,
И пропащий, увы, человек.
Так подайте же, братцы, на пиво,
На девчонку - и рупь на ночлег.
Я сейчас некрасивый, сутулый,
Член сточился и тонок как глист,
А когда-то над городом Тулой
Не смолкал молодецкий мой свист.
Я в базарные дни на гармошке,
Проходя по рядочкам, играл,
И мамзелям колечки-сережки
Вполцены у ларечников брал.
Ветер в красной резвится рубахе,
С-под картуза кудрится кудря,
А за мной пацаны и девахи,
Оружейники и слесаря.
Ах, какие мы пряники ели,
Ах, какие точили стволы!
И всегда на пасхальной неделе
Драли девок, как зайцев орлы.
В кабаках заливались мы водкой
И сходились в кулачном бою,
Далеко за моим околотком
Знали парни про силу мою.
А потом все куда-то девалось,
Ни кола, ни двора, ни семьи,
Ни кудрей и ни сил не осталось,
Облупились мозоли мои.
Да, корявый я и некрасивый,
И пропащий, увы, человек.
Так подайте же, братцы, на пиво,
На девчонку - и рупь на ночлег.
За тучку, за облачко, в чёрный прибой
Осело дневное светило.
Когда-то мы тут обнимались с тобой,
Меня ты ждала и любила.
Но, видимо, в дело вмешался шаман,
И ты на звонки отвечала:
«Пардон, но меня не пускает маман
Коптить небеса у причала».
Какая маман? Ты давай не борзей,
Маманя твоя за границей.
Я видел: ты ночью входила в музей
За чёрных плащей вереницей.
Подкравшись к музею, я глянул в подвал,
Сквозь полуслепое окошко:
К тебе старичок телеса прижимал,
А ты верещала как кошка.
Лежала ты голой в каком-то гробу,
Горели вокруг пентаграммы.
Я проклял тогда небеса и судьбу,
А также отсутствие мамы.
Не мог я забыть этот пламенный крик,
А также соитье во гробе.
Теперь уж и сам я глубокий старик,
Шагаю я к юной особе.
Дарю я конфеты, и капельки ей
В какао и чай подливаю,
И вижу при этом, как в глазках у ней
Шаманом и богом бываю.
Иду от неё словно выжатый я,
А счастья и трепета нету.
О где же ты, молодость, песня моя?
Карету мне, люди, карету!
О где же ты, молодость, песня моя?
Не будет уж мне сорокета.
Осело дневное светило.
Когда-то мы тут обнимались с тобой,
Меня ты ждала и любила.
Но, видимо, в дело вмешался шаман,
И ты на звонки отвечала:
«Пардон, но меня не пускает маман
Коптить небеса у причала».
Какая маман? Ты давай не борзей,
Маманя твоя за границей.
Я видел: ты ночью входила в музей
За чёрных плащей вереницей.
Подкравшись к музею, я глянул в подвал,
Сквозь полуслепое окошко:
К тебе старичок телеса прижимал,
А ты верещала как кошка.
Лежала ты голой в каком-то гробу,
Горели вокруг пентаграммы.
Я проклял тогда небеса и судьбу,
А также отсутствие мамы.
Не мог я забыть этот пламенный крик,
А также соитье во гробе.
Теперь уж и сам я глубокий старик,
Шагаю я к юной особе.
Дарю я конфеты, и капельки ей
В какао и чай подливаю,
И вижу при этом, как в глазках у ней
Шаманом и богом бываю.
Иду от неё словно выжатый я,
А счастья и трепета нету.
О где же ты, молодость, песня моя?
Карету мне, люди, карету!
О где же ты, молодость, песня моя?
Не будет уж мне сорокета.
Давным-давно не самый последний поэт-комсомолец написал произведение о будущей войне с фашистами, где самые страшные раны советских солдат излечивались рифмами Маяковского и музыкой советских композиторов.
Вот оттуда - эпиграф и маленький
отрывок:
Семён Кирсанов
ГЕРАНЬ — МИНДАЛЬ — ФИАЛКА (1936)
Люизит пахнет геранью.
Синильная кислота — миндалем.
Слезоточивый газ — фиалкой.
(Свойства отравляющих веществ)
«Да, я из сказки.
Если газовая рана
и укус чумной блохи —
помогают,
как ни странно,
Маяковского стихи.
Если сильный ожог
кожу нарушил —
музыку хорошо
положить
на душу.
Чтобы бред не шумел —
нужно
согревать при чуме
дружбой.
Надо рядом побыть
мне с ним,
надо раненым петь
песни...»
И ещё один отрывок оттуда же:
Иван
Потому что, только мы
отвоюем мир —
будут делать из чумы
утренний кефир.
Мы вас быстро обезвредим,
и с весельем на лице —
будут кукол красить дети
акварелью ТБЦ.
Чтоб микробы не хирели
как обыденное —
будут делать из холеры
нежное слабительное.
Мир светлее,
день синее,
умереть не можем мы —
потому что мы сильнее
и войны и чумы.
(Не умирает.)
Мария
Люди ходят в загс на запись,
возят жен в родильный дом,
бывший яд — азота закись
мы
роженицам даем.
Женщины довольны —
роды
обезболены.
Мы поставили на вид
химикам приказом —
чтобы не был ядовит
ни один из газов.
Мы их скоро развернем,
как цветки на плитах.
Не старайтесь — не умрем.
Мы сильней иприта.
(Не умирает.)
Вот оттуда - эпиграф и маленький
отрывок:
Семён Кирсанов
ГЕРАНЬ — МИНДАЛЬ — ФИАЛКА (1936)
Люизит пахнет геранью.
Синильная кислота — миндалем.
Слезоточивый газ — фиалкой.
(Свойства отравляющих веществ)
«Да, я из сказки.
Если газовая рана
и укус чумной блохи —
помогают,
как ни странно,
Маяковского стихи.
Если сильный ожог
кожу нарушил —
музыку хорошо
положить
на душу.
Чтобы бред не шумел —
нужно
согревать при чуме
дружбой.
Надо рядом побыть
мне с ним,
надо раненым петь
песни...»
И ещё один отрывок оттуда же:
Иван
Потому что, только мы
отвоюем мир —
будут делать из чумы
утренний кефир.
Мы вас быстро обезвредим,
и с весельем на лице —
будут кукол красить дети
акварелью ТБЦ.
Чтоб микробы не хирели
как обыденное —
будут делать из холеры
нежное слабительное.
Мир светлее,
день синее,
умереть не можем мы —
потому что мы сильнее
и войны и чумы.
(Не умирает.)
Мария
Люди ходят в загс на запись,
возят жен в родильный дом,
бывший яд — азота закись
мы
роженицам даем.
Женщины довольны —
роды
обезболены.
Мы поставили на вид
химикам приказом —
чтобы не был ядовит
ни один из газов.
Мы их скоро развернем,
как цветки на плитах.
Не старайтесь — не умрем.
Мы сильней иприта.
(Не умирает.)
Приятно и трогательно, когда коллега по музыкальной банде может выдать о тебе такое:
Вадим Степанцов - помимо группы "Бахыт-Компот" - ещё и один из самых ярких представителей русской поэзии конца XX - начала XXI века. И это отражается не только в знакомых многим с детства образных и сюжетных текстах группы "Браво" - про короля оранжевое лето, синеглазого мальчика, букет роз, которые не вянут, или перо жар-птицы...
Стихи Степанцова (кто не знает, выпускника Литературного института и ученика великого Льва Ошанина, атора "Эх, Дороги" и "Издалека долго") не так известны широкой публике, однако ценителями они давно разобраны на цитаты - и "Черная нога", и "Утренний рондель", и "Чапа" и многие другие...
И насладиться этой поэтической стороной творчества культового рок-музыканта можно на поэтических концертах, где Вадим читает стихи и поёт романсы, представая при этом не в роли рок-идола, а в роли интеллектуала и умного саркастичного собеседника. Ну а атмосфера небольших клубов, в которых после концерта легко можно подойти пообщаться и даже посидеть с музыкантами за одним столом, только располагает к тому, чтобы оценить этот не самый распространенный концертный жанр.
Встретимся на поэтических концертах Вадима Степанцова и его товарищей по группе "Бахыт-Компот" Дмитрия Талашова и Андрея Ежелева в Москве (чт 17.09, Ритм-Блюз Кафе) и Питере (пт 18.09, клуб Ящик)
https://youtu.be/42MPiXtsgEs
Вадим Степанцов - помимо группы "Бахыт-Компот" - ещё и один из самых ярких представителей русской поэзии конца XX - начала XXI века. И это отражается не только в знакомых многим с детства образных и сюжетных текстах группы "Браво" - про короля оранжевое лето, синеглазого мальчика, букет роз, которые не вянут, или перо жар-птицы...
Стихи Степанцова (кто не знает, выпускника Литературного института и ученика великого Льва Ошанина, атора "Эх, Дороги" и "Издалека долго") не так известны широкой публике, однако ценителями они давно разобраны на цитаты - и "Черная нога", и "Утренний рондель", и "Чапа" и многие другие...
И насладиться этой поэтической стороной творчества культового рок-музыканта можно на поэтических концертах, где Вадим читает стихи и поёт романсы, представая при этом не в роли рок-идола, а в роли интеллектуала и умного саркастичного собеседника. Ну а атмосфера небольших клубов, в которых после концерта легко можно подойти пообщаться и даже посидеть с музыкантами за одним столом, только располагает к тому, чтобы оценить этот не самый распространенный концертный жанр.
Встретимся на поэтических концертах Вадима Степанцова и его товарищей по группе "Бахыт-Компот" Дмитрия Талашова и Андрея Ежелева в Москве (чт 17.09, Ритм-Блюз Кафе) и Питере (пт 18.09, клуб Ящик)
https://youtu.be/42MPiXtsgEs
YouTube
Бахыт-Компот | Не гаси об меня сигарету, родная
Вечер памяти Александра Башлачёва
https://www.stepantsov.ru
https://www.facebook.com/baxcompot
https://vk.com/vstepantsov
https://www.stepantsov.ru
https://www.facebook.com/baxcompot
https://vk.com/vstepantsov
Тьфу ты! Тут новые губеры всюду повылуплялись, а мы чуть мимо не прошли.
МАМЗЕЛЬ
Не ваша, не моя вина,
Что жизнь ее была несладкой.
Была у девушки спина
И грудь под левою лопаткой.
Как грудь ее туда сползла,
Вопросов мне не задавайте,
Но в мире очень много зла,
Прям вот до жопы, так и знайте.
Ах, юные мои друзья,
Мы с вами все не без изъяна.
К примеру, ссусь в постели я,
А кто-то серет прямо в ванну,
Ну, у кого-то свинский зоб
Иль заячий, допустим, хвостик,
Но сиська под лопаткой чтоб -
Ну ладно, не свистите, бросьте!
Простите вы меня, совка,
Но знаю: нынешние куры
Кладут с приборчиком х..чутка
На все уроки физкультуры.
И эта хитрая мамзель
Изъян умело свой скрывала.
В шестнадцать в девичью постель
Втащила пьяного амбала.
Амбал не понял ничего,
Лишь утром в бессловесной муке,
Дойдя до дома своего,
Смотрел у зеркала на руки.
И так сходило много раз,
Пока она не полюбила.
Вы ждёте рифму... эмм, Кавказ?
А вот пардон, не тут-то было!
В губернском городе её,
Где сплошь менты и экс-бандосы,
Случился губер, ё-моё,
Не то что прежние обсосы.
Его прислали из Москвы,
Он был прекрасен как Безруков,
Да, тоже староват, увы,
Но, девочки, кобель не сука.
Она влюбилась в тот же миг,
Когда он в телеке явился.
Водитель - крёстный - на пикник
Для крёстной пропуска добился.
Был губернаторский приём
Изыскан, но без распальцовки,
Бомонд и пресса - все на нём
Подразомлели от перцовки,
Которой местный спиртзавод
Снабдил начальство для сугреву.
Вот губернатор ссать идёт,
За ним крадётся наша дева.
От глаз охраны в лопухах
Она к овражку проскользнула.
- Привет, ты кто? - Я Маша. - Вах!
И как тебя сюда надуло?
Ты журналистка или кто?
- Не журналистка, просто Маша.
- А я Евгений. Конь в пальто.
У вас здесь губером ебашу.
Поедешь в сауну со мной?
- Да с вами я куда угодно!
К тому же завтра выходной...
- Ах ты газель! Ну вот и годно.
Когда с красоткой поднялся
Наш губернатор из оврага,
Охрана вылупилась вся,
И кто-то брякнул: «Не салага».
И губернатор произнёс:
- Кто тут гундосит? Ты, лохматый?
Теперь в охране будешь босс.
Ну что, поехали до хаты?
Перцовка, звёзды и луна,
И вот они уже в парилке.
И молвил Женя: - Оба-на,
Какие, блин, в тайге кобылки!
Ну раздевайся, что стоишь?
Снимай уже простынку эту.
- А можно это, Женя, слышь,
Ну чтобы первый раз без свету?
- Вот ты затейница, Машуль.
Ну ладно, нахер свет погасим. -
Вошёл Евгений, как июль,
В Машуню, тёпел и прекрасен.
- О да, о шит, о йе, о йа!
Скорей карету мне, карету!
А где же, Маша, грудь твоя?
Вот сердце есть, а сиськи нету.
А где тут свет? Да будет свет!
Ну здравствуй, Маша сиська-сзади.
А ну-ка сделай мне минет.
Не вытирай, люблю в помаде.
Сама не помнишь, говоришь,
Как сделалось такое чудо?
А мне вот нравится, малыш,
И я с тобой все время буду.
Ну, вне семьи и вне жены,
Они в Москве, ты ж понимаешь.
А нам в правительстве нужны
Такие девушки, смекаешь?
Чего умеешь? Ничего?
Ни в алгебре, ни в физкультуре?
Ну, сделаем тебя того,
Моим зампредом по культуре.
Я хоть чинуша, но эстэт,
Журнал «Медведь» читал когда-то.
А что теперь? Превед-медвед,
Ю-туб и рэп, и тонны мата.
Театр тут рухлядь, скукота,
В музее Шишкин да Поленов,
А у меня уже мечта,
Чтоб был Пикассо непременно.
Весь этот местный чернозём
Не знает, кто такой Пикассо.
В Париж поедем, привезём.
Пусть просветятся, пидарасы!
.........................
Вот так бывает вознесён,
Кого сама судьба возносит.
От жизни получает всё
Лишь тот, кто любит и не просит.
Смотрите: женщины кругом -
Министры, думцы, офицеры.
О мать Россия, милый дом,
Какие дивные примеры!
Вот в телевизоре они
Губами шевелят, как рыбки.
О русский бог! Вовек храни
Их вицмуниры и улыбки.
Вы не подумайте, что, вот,
Поэт из энтих, недовольных.
Пусть дама пилит и сосет,
И служит ширмой для двуствольных -
Она начальству друг и брат,
А иногда считать умеет.
Пускай чиновник будет рад,
«Когда такой продукт имеет».
Кому попроще - топ-модель,
Бесстрашным - гард с могучей писькой,
А просветленному - мамзель
С блуждающей по телу сиськой.
МАМЗЕЛЬ
Не ваша, не моя вина,
Что жизнь ее была несладкой.
Была у девушки спина
И грудь под левою лопаткой.
Как грудь ее туда сползла,
Вопросов мне не задавайте,
Но в мире очень много зла,
Прям вот до жопы, так и знайте.
Ах, юные мои друзья,
Мы с вами все не без изъяна.
К примеру, ссусь в постели я,
А кто-то серет прямо в ванну,
Ну, у кого-то свинский зоб
Иль заячий, допустим, хвостик,
Но сиська под лопаткой чтоб -
Ну ладно, не свистите, бросьте!
Простите вы меня, совка,
Но знаю: нынешние куры
Кладут с приборчиком х..чутка
На все уроки физкультуры.
И эта хитрая мамзель
Изъян умело свой скрывала.
В шестнадцать в девичью постель
Втащила пьяного амбала.
Амбал не понял ничего,
Лишь утром в бессловесной муке,
Дойдя до дома своего,
Смотрел у зеркала на руки.
И так сходило много раз,
Пока она не полюбила.
Вы ждёте рифму... эмм, Кавказ?
А вот пардон, не тут-то было!
В губернском городе её,
Где сплошь менты и экс-бандосы,
Случился губер, ё-моё,
Не то что прежние обсосы.
Его прислали из Москвы,
Он был прекрасен как Безруков,
Да, тоже староват, увы,
Но, девочки, кобель не сука.
Она влюбилась в тот же миг,
Когда он в телеке явился.
Водитель - крёстный - на пикник
Для крёстной пропуска добился.
Был губернаторский приём
Изыскан, но без распальцовки,
Бомонд и пресса - все на нём
Подразомлели от перцовки,
Которой местный спиртзавод
Снабдил начальство для сугреву.
Вот губернатор ссать идёт,
За ним крадётся наша дева.
От глаз охраны в лопухах
Она к овражку проскользнула.
- Привет, ты кто? - Я Маша. - Вах!
И как тебя сюда надуло?
Ты журналистка или кто?
- Не журналистка, просто Маша.
- А я Евгений. Конь в пальто.
У вас здесь губером ебашу.
Поедешь в сауну со мной?
- Да с вами я куда угодно!
К тому же завтра выходной...
- Ах ты газель! Ну вот и годно.
Когда с красоткой поднялся
Наш губернатор из оврага,
Охрана вылупилась вся,
И кто-то брякнул: «Не салага».
И губернатор произнёс:
- Кто тут гундосит? Ты, лохматый?
Теперь в охране будешь босс.
Ну что, поехали до хаты?
Перцовка, звёзды и луна,
И вот они уже в парилке.
И молвил Женя: - Оба-на,
Какие, блин, в тайге кобылки!
Ну раздевайся, что стоишь?
Снимай уже простынку эту.
- А можно это, Женя, слышь,
Ну чтобы первый раз без свету?
- Вот ты затейница, Машуль.
Ну ладно, нахер свет погасим. -
Вошёл Евгений, как июль,
В Машуню, тёпел и прекрасен.
- О да, о шит, о йе, о йа!
Скорей карету мне, карету!
А где же, Маша, грудь твоя?
Вот сердце есть, а сиськи нету.
А где тут свет? Да будет свет!
Ну здравствуй, Маша сиська-сзади.
А ну-ка сделай мне минет.
Не вытирай, люблю в помаде.
Сама не помнишь, говоришь,
Как сделалось такое чудо?
А мне вот нравится, малыш,
И я с тобой все время буду.
Ну, вне семьи и вне жены,
Они в Москве, ты ж понимаешь.
А нам в правительстве нужны
Такие девушки, смекаешь?
Чего умеешь? Ничего?
Ни в алгебре, ни в физкультуре?
Ну, сделаем тебя того,
Моим зампредом по культуре.
Я хоть чинуша, но эстэт,
Журнал «Медведь» читал когда-то.
А что теперь? Превед-медвед,
Ю-туб и рэп, и тонны мата.
Театр тут рухлядь, скукота,
В музее Шишкин да Поленов,
А у меня уже мечта,
Чтоб был Пикассо непременно.
Весь этот местный чернозём
Не знает, кто такой Пикассо.
В Париж поедем, привезём.
Пусть просветятся, пидарасы!
.........................
Вот так бывает вознесён,
Кого сама судьба возносит.
От жизни получает всё
Лишь тот, кто любит и не просит.
Смотрите: женщины кругом -
Министры, думцы, офицеры.
О мать Россия, милый дом,
Какие дивные примеры!
Вот в телевизоре они
Губами шевелят, как рыбки.
О русский бог! Вовек храни
Их вицмуниры и улыбки.
Вы не подумайте, что, вот,
Поэт из энтих, недовольных.
Пусть дама пилит и сосет,
И служит ширмой для двуствольных -
Она начальству друг и брат,
А иногда считать умеет.
Пускай чиновник будет рад,
«Когда такой продукт имеет».
Кому попроще - топ-модель,
Бесстрашным - гард с могучей писькой,
А просветленному - мамзель
С блуждающей по телу сиськой.
ПИКЕТ
На пляже мамаши и дети
Умильно глядят на меня,
Когда в одиночном пикете
Мой фаллос встаёт среди дня.
- А что это, мама, у дяди
Из трусиков рвётся на свет?
- Отстань от меня, бога ради!
- Ну что это, мама? - Пикет!
И дети, запомнивши слово,
Особенно девочки, да,
Когда подрастают, готовы
В пикетах пропасть навсегда.
Пикеты, в пикет, на пикете!
Все формы его хороши.
А мы, старичьё, на Пхукете,
Просрали остатки души.
На пляже мамаши и дети
Умильно глядят на меня,
Когда в одиночном пикете
Мой фаллос встаёт среди дня.
- А что это, мама, у дяди
Из трусиков рвётся на свет?
- Отстань от меня, бога ради!
- Ну что это, мама? - Пикет!
И дети, запомнивши слово,
Особенно девочки, да,
Когда подрастают, готовы
В пикетах пропасть навсегда.
Пикеты, в пикет, на пикете!
Все формы его хороши.
А мы, старичьё, на Пхукете,
Просрали остатки души.
👍1
КУКОЛЬНЫЕ ЛЮДИ
Пусть мой рассказ для вас нелепым будет,
пусть скептики смеются надо мной,
но есть на свете кукольные люди
пришедшие из сказок в мир земной.
Любой ребёнок обожает кукол,
девчонки любят их до зрелых лет.
Я с Буратино милую застукал,
когда зашел некстати в туалет,
и где был нос мерзавца Буратино,
я вам, как джентльмен, просто не скажу,
но так меня прибила та картина,
что я с тех пор на женщин не гляжу.
Но кукольные люди - не тряпицы,
не просто целлулоида куски,
они сумели здорово развиться,
забыв о предках из простой доски.
У них есть кровь, и волосы, и кожа -
всё как у нас, не отличить вблизи,
но есть одно различие, быть может:
у кукол все делишки на мази.
Что человек? Корячится, натужась,
потом вскипит: "Да в рот оно вались!"
А кукла прёт, в людей вселяя ужас,
с одежды отряхая кровь и слизь.
Любую трудность кукла перемелет,
в любую щель пролезет, словно клоп,
где надо - человеку мягко стелет,
где надо - заколачивает в гроб.
С широкой деревянною улыбкой
спешат по жизни куклы там и тут,
буравят нужных баб дубовой пипкой,
а если надо, дяденькам дадут.
Но, выйдя в люди, проявляют норов,
им денег мало, им давай любовь.
Вампиры-куклы, Галкин и Киркоров,
из нашей Аллы выпили всю кровь.
А пупс Борис, стяжав трибуна славу,
шарнирами гремел десяток лет,
сам развалился, развалил державу,
разбил всем яйца, сбацал нам омлет.
Пупс Михаил растоптан был Борисом,
Но, кажется, всех нас переживет,
И кукла-бард, осклабившись как крыса,
На юбилее с ним вдвоём поёт.
Куда ни глянешь - куклы, куклы, куклы,
резина, биомасса, провода,
в Госдуме друг на друга пялят буркалы,
возводят замки, рушат города.
Они нам постепенно заменяют
мозги на йогурт, кровь на пепси-лайт,
людей в театры кукол загоняют,
бьют шомполами с криком "Шнелль, играйт!"
Чтоб не сердились кукольные люди,
мы кукольные песенки поём,
целуем силиконовые груди,
танцуем с силиконовым бабьём,
и эти бабы нам детей приносят
из силикона, гноя и пластмасс,
и кукольные дети пищи просят,
и с сочным хрустом пожирают нас.
Пусть мой рассказ для вас нелепым будет,
пусть скептики смеются надо мной,
но есть на свете кукольные люди
пришедшие из сказок в мир земной.
Любой ребёнок обожает кукол,
девчонки любят их до зрелых лет.
Я с Буратино милую застукал,
когда зашел некстати в туалет,
и где был нос мерзавца Буратино,
я вам, как джентльмен, просто не скажу,
но так меня прибила та картина,
что я с тех пор на женщин не гляжу.
Но кукольные люди - не тряпицы,
не просто целлулоида куски,
они сумели здорово развиться,
забыв о предках из простой доски.
У них есть кровь, и волосы, и кожа -
всё как у нас, не отличить вблизи,
но есть одно различие, быть может:
у кукол все делишки на мази.
Что человек? Корячится, натужась,
потом вскипит: "Да в рот оно вались!"
А кукла прёт, в людей вселяя ужас,
с одежды отряхая кровь и слизь.
Любую трудность кукла перемелет,
в любую щель пролезет, словно клоп,
где надо - человеку мягко стелет,
где надо - заколачивает в гроб.
С широкой деревянною улыбкой
спешат по жизни куклы там и тут,
буравят нужных баб дубовой пипкой,
а если надо, дяденькам дадут.
Но, выйдя в люди, проявляют норов,
им денег мало, им давай любовь.
Вампиры-куклы, Галкин и Киркоров,
из нашей Аллы выпили всю кровь.
А пупс Борис, стяжав трибуна славу,
шарнирами гремел десяток лет,
сам развалился, развалил державу,
разбил всем яйца, сбацал нам омлет.
Пупс Михаил растоптан был Борисом,
Но, кажется, всех нас переживет,
И кукла-бард, осклабившись как крыса,
На юбилее с ним вдвоём поёт.
Куда ни глянешь - куклы, куклы, куклы,
резина, биомасса, провода,
в Госдуме друг на друга пялят буркалы,
возводят замки, рушат города.
Они нам постепенно заменяют
мозги на йогурт, кровь на пепси-лайт,
людей в театры кукол загоняют,
бьют шомполами с криком "Шнелль, играйт!"
Чтоб не сердились кукольные люди,
мы кукольные песенки поём,
целуем силиконовые груди,
танцуем с силиконовым бабьём,
и эти бабы нам детей приносят
из силикона, гноя и пластмасс,
и кукольные дети пищи просят,
и с сочным хрустом пожирают нас.
👍2
Илья Яшин задвинул историю, как проник в форме охранника на девичник своей нареченной. Часть формы была куплена, по его словам, у росгвардейца. Яшин в форме и маске, неузнанным, веселился и наводил порядок, едва не нашёл в трусах у Миши Козырева запрещённые вещества (novichok?). Вы ему, кто контактирует, перешлите мой этот опус, вдруг понравится? С пожеланием скорее отъебаться от Красносельского района, где его стараниями мои соседи никак не покинут руины квартала на Русаковке.
***
Десять лет назад я в Салехарде,
В номере гостиницы «Ямал»,
Скинувши с себя мундир Росгвардии,
Якутянку крепко обнимал,
Маленькую, ладную, раскосую,
Обнимал, вертел, и тискал я.
Не терзался я тогда вопросами,
Что была девчонка не моя,
А поэта местного какого-то,
Что, приладив голову на стул
И углом раскинув ноги в чёботах,
Водкой отуманенный уснул.
А каким он бойким был в компании,
Хохотал: «Ну чо, давай ебошь!
Ща тебя, брателла, настаканим мы,
Северян, мля, хуй-то перепьешь!»
А потом мы подышали вьюгою
(Вышли подымить мы на балкон).
Хорошо на Севере с подругою
Под луной зимою голяком!
?Нежные, задорные и пьяные,
Пьющие горстями лунный свет, –
А потом вдруг в северном сиянии
Хрусткий упоительный минет!
Спутник твой стонал под табуреткою –
Вздрагивал, оглядываясь, я,
Но в него вливала рюмку крепкого
Тут же якутяночка моя.
Не забыл ту зиму в Салехарде я,
И девчонку ту я не забыл,
Стерлось лишь одно: мундир Росгвардии
Где я в Заполярье раздобыл?
Не забуду ночи в Салехарде я,
Но один лишь мучает вопрос:
Кто мне подарил мундир Росгвардии,
Кто в нём службу доблестную нёс?
***
Десять лет назад я в Салехарде,
В номере гостиницы «Ямал»,
Скинувши с себя мундир Росгвардии,
Якутянку крепко обнимал,
Маленькую, ладную, раскосую,
Обнимал, вертел, и тискал я.
Не терзался я тогда вопросами,
Что была девчонка не моя,
А поэта местного какого-то,
Что, приладив голову на стул
И углом раскинув ноги в чёботах,
Водкой отуманенный уснул.
А каким он бойким был в компании,
Хохотал: «Ну чо, давай ебошь!
Ща тебя, брателла, настаканим мы,
Северян, мля, хуй-то перепьешь!»
А потом мы подышали вьюгою
(Вышли подымить мы на балкон).
Хорошо на Севере с подругою
Под луной зимою голяком!
?Нежные, задорные и пьяные,
Пьющие горстями лунный свет, –
А потом вдруг в северном сиянии
Хрусткий упоительный минет!
Спутник твой стонал под табуреткою –
Вздрагивал, оглядываясь, я,
Но в него вливала рюмку крепкого
Тут же якутяночка моя.
Не забыл ту зиму в Салехарде я,
И девчонку ту я не забыл,
Стерлось лишь одно: мундир Росгвардии
Где я в Заполярье раздобыл?
Не забуду ночи в Салехарде я,
Но один лишь мучает вопрос:
Кто мне подарил мундир Росгвардии,
Кто в нём службу доблестную нёс?
Знатные особы ходили по улицам и пели: "A moi l'pompon", или "La Venus aux carottes" («Ко мне, помпончик», «Венера с морковками»), смерды слонялись по кабакам и горланили камаринскую. Мнили, что во время этой гульбы хлеб вырастет сам собой, и потому перестали возделывать поля. Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в рабство. В довершение всего, очистили какой-то манеж и поставили в нем "Прекрасную Елену", пригласив, в качестве исполнительницы, девицу Бланш Гандон. в качестве исполнительницы, девицу Бланш Гандон.