Отабьюзили, отхарасили,
Обслюнявили крошку доверчивую,
Отвайнштейнили и отматрасили,
Разморозили в девочке женщину.

Как теперь ей писать о проблемушках
БэЛэМэ, о Хабаровском митинге?
Вы в фейсбуке полайкайте девушку,
В телеграм-инстаграме и твиттере.

Подневольные русские девушки -
Нынче стали все вы поднавальные,
Вы как раньше не просите денежку,
Не зовёте в глубины астральные.

Очарованы, околдованы
Фейерверками новых реальностей,
Вы ни с юными и ни с олдовыми
Не желаете флирта и сальностей.
—
И когда вдруг самец неожиданно
Ослепит вас павлиньими перьями,
И заставит без чувства и выгоды
Отдаваться ему неумеренно, -

Все равно вы очнётесь когда-нибудь,
Через день, через год иль столетие,
И суду и мерзавцу предъявите
Душ израненных сок и соцветия.

Отабьюзена, отхарасена,
Через двадцать лет всё осознавшая,
Ты очнёшься - вокруг пидарасины,
От бесполого мира уставшие.
И сама ты такая, как мумия,
Вся metoo и child-free безупречная,
Муравей из вселенной безумия,
Только раз побывавшая женщиной.

Слово имеет АЛЕКСАНДР ВУЛЫХ:

Всё-таки, посадил российский душегуб в грузинскую тюрьму свободолюбивого Мишико. Вся мировая прогрессивная общественность возмущена произволом кремлёвского диктатора! Особенно переживает арест друга гуру и философ русского рока БэГэ, который совсем ещё недавно пел ему свои мудрые песни под одесским небом вместе с Нино Катамадзе. А Мишико слушал и плакал, понимая, что Путин ему никогда не простит этих свободолюбивых слёз.

ГРЕБЕНЬ МИШИКО

В одесском небе звезды плыли.
Над Черным морем высоко
Пел Гребень для Саакашвили,
И слушал Гребня Мишико.

Тот пел про Млечный Путь и зиму,
Про разобщенные сердца,
И было сладостно грузину
Внимать куплетам мудреца.

И думал он, что есть в России
И барды и менестрелЯ,
Кому в душе невыносимы
Миазмы ватного Кремля,

Кто посвятил свободе лиру,
Идя по бритве босиком,
Хотя кремлевскому вампиру
Приходится он земляком.

Вот он поет, великий гуру,
Премудрый и немолодой,
Слегка похожий на акулу,
Но лишь в очках и с бородой.

Борис Борисович, батоно,
По сердцу разливая мед,
Своим волшебным козлетоном
Для Мишико сейчас поёт!

И в небесах, где месяц тонок
Висит над морем калачом,
Причастный тайнам всем ребенок
Уже не плачет ни о чем!

И гости медленно курили,
И важно щурили глаза,
И по щеке Саакашвили,
Как муха, ползала слеза.

И в эти сладкие минутки
Он думал с радостью о том,
Что к счастью - Гребень, а не Сюткин
Сидит напротив за столом,

Не то бы психику калеча,
И рот раскрывши широко,
Ему бы пели в этот вечер
Про стильный галстук Мишико!

В связи с литературной хохмочкой одного говнописателя, что народ де овощи, а правят им фрукты, у меня вопрос: а Михо Саакашвили после зеленного фургона надо считать овощем или фруктом?

Дамы и господа! Вторая часть моего «Онегина» ещё не закончена, но сегодня просто зудит опубликовать ее на том месте, где остановился!

ПРО КОТА-ТЕРРОРИСТА И БАРЫШНЮ-ФЛОРИСТА. ЧАСТЬ 2. ВАМПИРЫ НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ

Никто поэта не неволит
Писать онегинской строфой,
Четырехстопным ямбом, то ли
Вообще октавою какой.
Поэтому, мою беспечность
Читатель мой прощает мне.
Поэт, шельмец, стремится в вечность
Неважно на каком коне:
На Горбунке ли, на Пегасе,
Иль на газели, как Хафиз,
Лишь бы в народной толще, в массе
Пророс, расцвёл, а не прокис.

Чтоб хлопотливые старушки,
Пакуя школьника в пальто,
Ворчали: «А пальтишко Пушкин
Изгваздал краской, или кто?»,
Чтоб, если, скажем, слог манерный -
То тоже Пушкин, хрен с ним, пусть,
Про Родину красиво - Лермонтов,
Есенин - про любовь и грусть.
Чтоб коль возвышенно - так Бродский,
А если гроздья матюков -
Чтоб знали: это Маяковский,
Тот же Есенин, ну, Барков.

Вот так вот надо оставаться
В народной памяти, друзья.
А что же Виолетта, братцы?
Ее поклонники, семья?
В конце концов ее котяра -
Вот кто уж истинный герой!
Они на край земного шара
Не укатили той порой?

Однако нет, не укатили,
Их Виолетта не взяла,
Лишь зря коту разворотили
Его мужицкие дела.
Ему б, кастрату, осторожней,
Пока границу проходил,
Но при осмотре на таможне
Повёл себя он как дебил.
Когда таможенница стала
Котейку щупать за живот,
Мол, не икру ль, не газ с Ямала
Хозяйка в котике везёт? -
Кот Крюгер впился даме в зенки
И так рванул оттуда вон,
Что еле уболтал уехать
Виолу непреклонный Джон.

Итак, она жила в Сиднее, -
Хотел я было написать,
Но Джон недолго был там с нею,
Дня три-четыре, может, пять.
Он получил вдруг назначенье
В новозеландские края.
«Ну что, жара тебе в мученье?
Меняем климат, жаль моя!
Там хорошо, там как в Тарусе,
Вот разве только нет Оки.
Ты, мать, за Крюгера не дуйся,
А то ща взвою сам с тоски».

Упаковали чемоданы -
И вот он город Веллингтон...
Над гаванью парят бакланы,
Белеет весело паром
В тумане моря голубом,
То дождь, то солнышко сквозь тучи,
И ветер в душу просто сучий,
Их summer time для нас дурдом.
Кофейни, банки, пиццерии -
Всё как везде, всё как у нас,
А уж вампиры там какие!
О них мой следующий рассказ.

Вампир Эней был парень прыткий.
Когда из Трои быстро плыл
И в Лациум в расшитой свитке
С триремы с пафосом сходил,
В пути царицу Карфагена
Он очень ловко соблазнил,
Где вместе с нею офигеннно
В пирушках время проводил.
Он был рождён, чтоб правил миром
Им зарождённый город Рим.
Но как он сделался вампиром,
Мы ща чуть-чуть поговорим.

Когда, сойдя на берег Тибра,
Он первый заложил острог
И у племён окрестных «тибрил»
Девиц в свой царственный чертог,
В чём все троянцы холостые
Вождя стремились поддержать,
И чем и воины простые
Размножились, и клир, и знать;
Так вот, когда обосновалась
В Авзонии троянцев рать,
Из Карфагена вдруг примчалась
Дидона - всех в Аид собрать.

На кораблях её приплыли,
Помимо тысячи солдат,
Слоны и тигры боевые,
И некто, кожист и рогат,
С нетопыриными крылами
Клыкастый изможденный тип,
В нубийской пойманный саванне,
Что чуть от солнца не погиб.
Когда его из старой штольни
Тащили крючьями на свет,
Устроил дикую он бойню,
Пока не крикнул: «Солнце! Нет!!»

Страшились рыков незнакомца
Царица, воеводы, знать,
Не зная, чем, помимо солнца,
Возможно лярву обуздать.
Когда ж однажды бес схватился
Вдруг за серебряный кинжал
И с визгом в клетку откатился,
И после полчаса визжал,
Тогда на кожаный ошейник
Набили обод серебра
И цепь серебряную вдели,
На ней таская до утра.

Когда же с первыми лучами
Пошёл от кожи беса дым,
Вновь в клетку под навес загнали,
Рядя, что дальше делать с ним.
Давали в пищу этой твари
Баранов, козочек живых,
А после тушки те сжигали
На капищах Вааловых.
Но на людишек с вожделеньем
Крылатый монстр всегда взирал,
И обезьянок с упоеньем,
Урча, на части раздирал.

«Ужо, обидчик мой чубатый!
Теперь тебе я отомщу!
И корабли твои, и хаты
Хоть в Крайней Туле отыщу.
Твоя кончина будет страшной,
Когда тебя, Эней, найду,
У всех троянцев на виду
Мой монстр тебе откусит башню,
В твоей омоется крови…
(Далее по ссылке:
https://vk.com/wall12123559_52433

Я теперь и философ, офигеть.

«БОЖЕ, БОЖЕ, ВОЗВРАТИСЬ НА УКРАИНУ»

Моя бабушка была очень набожной. Я был маленький и не понимал, зачем она часто молится и просит защиты и вразумления от какого-то Бога.
Однажды, когда я уже мог более-менее внятно формулировать свои мысли, спросил у неё о Боге и его отношении к людям. Она ответила, что Бог в каждом из нас и что самое страшное наказание для человека – это когда Он от него уходит, оставляя один на один с миром.

В 2014 году русский поэт, философ и музыкант Вадим Юрьевич Степанцов, коротко объяснил причину потери Крыма: «Оттого что Бог покинул Украину».

Наверное, он оказался прав. Разве не это причина массового помешательства миллионов вчера ещё разумных и добрых людей, сломавших свой дом, пошедших брат на брата под воздействием морока, миража?

Украинцы восьмой год проклинают Россию и Путина, обвиняя их во всех своих бедах, пугая друг друга заклинаниями, вроде «а то Путин нападёт».
Но ведь это не так! Всё произошло как раз с точностью до наоборот. Именно Бог весной 2014-го отвёл занесённую над Украиной руку Путина, избавив от скорой расправы над немногими и принудительного спасения многих. Бог предоставил нас самим себе, дав шанс самим протрезветь, вырваться из кошмара и, взглянув на дело рук своих, раскаяться, попросить прощения у тех, кого обидели, остановиться…


То стихотворение Вадима Степанцова заканчивается словами: «Боже, Боже, возвратись на Украину». Надеюсь, Он услышит эти слова и вернётся. Когда-нибудь.

Вы как хотите, а я выдвигаюсь.

Листая старенький айпад…
ОБ ОТЛУЧЕНИИ М.СААКАШВИЛИ ОТ УКРАИНСКОГО ГРАЖДАНСТВА И ЕГО ДАЛЬНЕЙШИХ ПЛАНЕТАРНЫХ ПЕРСПЕКТИВАХ

Не грусти, Михо Саакашвили,
Бывший украинец и грузин!
Пусть тебя от Неньки отлучили -
Жив движок и в баке есть бензин.

Есть еще немало на планете
Мест таких, что надо ушатать,
В Минске вон шипят "онижедети",
Президентом там неплохо б стать.

И хотя коллега Абрамович,
То есть Абрамавичус, пардон,
Обещал в Литве его пристроить,
Но в Евросоюз не хочет он.

Если скажет в Вашингтоне дядя:
"Миш, возглавь Литву, живи в раю!" -
Ты ответишь, в дядю честно глядя:
"Дайте я Армению сгною!

За Арсена-гниду и за Юлю,
За армяно-замайданский клан
Я надену звонкую кастрюлю
На глаза доверчивых армян.

Я такую гидность им устрою,
Я такой им сделаю безвиз,
Что Лавров, Шойгу и Путин взвоют,
А ИГИЛ'у будет зашибись.

Разбегутся в ужасе армяне,
А святой народ арабия
Заселяться в эти земли станет.
Вот какой стратег великий я!"

И потреплет дядя по затылку:
"А чего, Армения? Бери!" -
И заскачут радостно и пылко
В Ереване дети-упыри.

ПОЛКОВНИК И КНОПКА

Замирова Маша по прозвищу Кнопка
Снималась по теме «мечта педофила»,
Но не на «Мосфильме», не в стылых коробках,
А в банном дворце у Хаджи-Исмаила.

В приветном тепле комбината здоровья,
С бокалом прозрачной пузырчатой влаги,
Ходила она, одаряя любовью
Все местные и заграничные флаги.

И грек из Одессы, и польский рабочий,
И чех, и газпромовец из Уренгоя,
Всем Машенька-кнопочка нравилась очень,
Казалась из детства мечтой голубою.

Казалось, что снова и школа, и лагерь,
Отрядные песни, линейки и танцы,
Да только они уже не бедолаги -
Самцы-удальцы, а не боты-засранцы.

И вот она - та, по которой вздыхали,
К которой приблизиться ссыкотно было,
Которой стихи понапрасну писали,
Которую драли большие дебилы.

Подходит она, на колени садится,
Даёт пригубить говнеца из бокала -
И время в обратную сторону мчится,
И всё возвращает, что в детстве украло.

- Малышечка, куколка, мышенька, зайчик! -
Так к ней обращались в минуты забвенья
Здоровые дядьки, засунув свой пальчик
В трусы, но казалось, то были поленья.

Когда же тараном стучали в ворота,
Восторгом и трепетом всех накрывало,
Казалось, у самого горе-задрота
Пипетка до сердца ее пробивала.

И счастью всеобщему не было края,
Подарки, цветы и цветные банкноты -
Все в скромном жилище лежало горами,
И не убывало с годами работы.

Но как-то однажды, устав от соитий
С седым и со шрамом на жопе военнным,
Она услыхала: «Пардон, извините,
Но мне надо с вами сейчас откровенно.

Я вас визитировал здесь не для ебли,
Но вы сноровисты, исполнены силы,
Поэтому я вас вербую немедля
В космические вооруженные силы.

Ты знаешь, конечно, уже из доклада,
Доклада Гаранта про суперракеты,
Что нам к обороне готовиться надо,
Чтоб нахуй не стёрли Россию с планеты.

Гарант рассказал мировой закулисе,
Что в каждой ракете есть хитрый компьютер,
Глубины ли, иль поднебесные выси -
Партнеры нигде никогда не собьют их.

Но это слова. А на самом-то деле
Компьютера два, но один проебали,
Поэтому нам и нужны не модели
А суперкомпактные бойкие ляли.

Смекаешь к чему я? Ты будешь в ракете
Заместо компьютера дергать за ручку.
Уже у нас есть лилипуты и дети,
Но я в тебе чую особую штучку,

Ты в главной ракете компьютером будешь,
Сметёшь в Судный День ты Нью-Йорк с Вашингтоном,
И если на кнопку нажать не забудешь,
Спасёшься сама, приземлясь под Бостоном.

А там тебя встретят подпольщики наши,
Доставят тебя на Урал к Президенту,
И, в нового мира дымящейся каше,
Звезду ты получишь в награду и ленту.

Ну, что ты согласна?» - «Конечно, согласна!
Вот только Ходже за анал доплатите». -
«Сдурела? Я что, два часа тут напрасно
Слюной исходил на твои тити-мити?»

Девчонка на тайную кнопку нажала,
Ходжа-Исмаил появился в проеме.
«Полковник, опять пробиваешь на жалость?
Когда потолки нам доделаешь в доме?»

- Кто? Он - потолки? - Он полковник стройбата,
Солдат подгоняет сюда на халтуру.
Чего же ты плачешь? - Стройбата?
А я-то
Всю ночь с ним ебошила за десантуру.

СЛОН-ХАЛЯВЩИК И КОКОС

Коль денег на кокос не заработал,
то нечего и нюхать, черт возьми!
Я сам не в теме и не знаю, что чего там,
а вот о том, что говорится меж людьми.

Колибри, долгоносик и комарик
купили в джунглях у барыги белый шарик
и только лишь присели на пенек
и раскатали шарик в порошок,
как вдруг из-за кустов явился слон
и слово молвил он:
«Ну, здравствуйте, друзья, позвольте к вам присесть!
Я слышал, что у вас чего-то есть.
Да убери лопух, не прикрывай пенек!
Эй, мелюзга, да это ж порошок!
Ну что ж, пожалуй, я чуть-чуть нюхну.
Оставлю всем, не бздеть, не обману!» --
Тут слон к пеньку свой хобот протянул
и так нюхнул,
что с порошком и долгоносика всосал –
колибри в страхе прочь, ну а комарик не зассал,
вмиг взвился над слоном, его ужалив в глаз:
«Ах ты, подонок, гнида, пидарас!»
А что слону с того укуса? Лишь моргнул –
и наш комар навек заснул.

Мораль сей басни будет коротка:
коль где-то перепало порошка,
то всю округу в плане шухера проверь
и от халявщиков закрой покрепче дверь.
Но слушай продолжение теперь!

Был в тех краях барыга-павиан
и был слону не то что он дружбан,
а даже большей частью и подружка,
ибо они елдосили друг дружку.
Но павиан в пассиве чаще выступал,
поскольку не любил слонячий кал:
однажды слон так бзднул во время случки,
что павиан едва не сдох под кучкой.
Так вот, в тот день, когда у маленьких козявок
наш слон мгновенно снюхал весь прилавок,
слона его приятель разыскал
(козявкам, кстати, шарик он толкал).
Окинул павиан слона влюбленным взглядом
и подошел к нему, виляя задом.
«А-ну-ка, слоник, наподдай,
отправь меня в мой обезьяний рай!» --
И красным задом о слона давай тереться.
Ну а слону не хочется переться!

Его от порошочка так вставляет,
что павиан его не вдохновляет!
Все понял павиан – не зря он был барыгой –
и угостил слона не порошком, а фигой.
Он в хобот слонику со злобой наплевал
и палкою по жопе надавал.

А вот теперь мораль у басни номер два:
чем нюхать порошок, подумай-ка сперва,
не ожидает ли тебя какая встреча?
А ты на встрече –ах! – и встретить нечем,
и стебелек привял от порошка,
и не к добру расслабилась кишка.
А главное, не обижай барыгу,
иначе он тебе покажет фигу.

Опять оно попалось на глаза. Как страдает художник!

ПОЭТЕССА

«Нет, я не поэтесса, я поэт!» -
Сказали вы мою снимая руку
С груди, и гневно щурились на свет,
Изображая опытную суку.
И вот тогда я выпил вам назло,
Скорее вмазал, а не то чтоб выпил.
«Поэт, блянахуй, это ремесло, -
Я взвыл, - а поэтесса - это титул!
Не смейте мне перечить! Дайте грудь
Поцеловать сейчас при всем народе,
Хорош уже мне тут муму тянуть
О равенстве и внутренней свободе.
Прошу на танец!» - Опрокинув стул,
Вы убежали прочь из ресторана.
А я в себя полпузыря втянул
И взглядом вперся в лабухов поганых.
Какие-то то аккорды и слова
Лились и падали, и наебнули вкупе,
И я увидел отсвет божества
На этой уебантской кавер-группе.
В моём поджопье запылал огонь,
И всех я барышень прочухал разом,
И я был ниипать красивый конь,
Охваченный безумьем и экстазом.
Когда сквозь зал прошёл какой-то мент
И крякнул типа «гражданин, пройдемте»,
Я вытащил свой мятый элемент,
Не раз сражённый на амурном фронте.
И я сказал: «Простите, офицер,
Чо дурака валять друг перед другом,
Сейчас я укушу себя за хер,
А вы в ответ на стол насрёте кругом.
Алё, давайте ставить, господа!
Менту - в фуражку, на меня - в тарелке».
…Пиздец как погуляли мы тогда,
Срубив на ставках прайс совсем не мелкий.

Праздник продолжается!

Жизнь, зачем ты мне приснилась?
Ну тебя, сестра, в болото!
Как гулялось, как любилось,
Пробуждаться неохота!
Вот весенняя девчуля
Мимо вжух на самокате -
Варежку закрой, дедуля,
Да и пробуждайся, кстати.
Вот идёт кудрявый вьюнош,
Радостный, в сосиску пьяный -
Ты уж больше так не будешь,
Вон из жизни, дед поганый!
Вот бабёнка-кракалыга,
Сорокет или полташник,
Пляшет, носится, шишига,
Умирать таким не страшно,
Будет спаивать мальчишек
И скакать на них до смерти,
В раже даже не услышит,
Как за ней примчатся черти.
Просто зависть разбирает,
На таких хабалок глядя.
По-другому умирает
Говнорокер, кислый дядя.
Взгляд потух, башка трясётся,
Зубы дрянь, пиписка стёрта,
Поминутно жидко срётся,
И всё время видит чорта.

О УЖАС, О СЕНТЯБРЬ...

О ужас, о сентябрь! Нагая Персефона,
прикрыв ладошкой грудь, на бойню гонит скот.
Над кленом золотым, как негр над саксофоном,
набухший черной мглой склонился небосвод.

Какой тревожный звук повис над куполами
оранжевых дубрав, пестреющих куртин!
На брошенном в степи железном ржавом хламе
застыл в раздумье грач, печальный, как раввин.

Запахана стерня, в лугах пожухла травка,
засыпан в закрома запас зерна и круп.
На полотне шоссе - раздавленная шавка,
и некому убрать ее холодный труп.

Взыскует наших слез все сущее в природе
и просит у богов то смерти, то зимы.
В такое время жизнь - как лишний туз в колоде,
который в свой пасьянс впихнуть не можем мы.

О ужас, о сентябрь! Дрожащей Персефоне
разнузданный Борей кусает алый рот.
Почуяв мясника, ревут скоты в загоне,
уставив мутный взгляд в дождливый небосвод.

(Конец 80-х)

МОРСКАЯ ПРИТЧА

Мой приятель, фотограф Аксён,
Баб снимает - снимает и порет.
Друг мой богом любви вознесён,
Тел имеет несметное море.

Словно некий спокойный залив,
Где медузам тепло и вольготно,
Мой Аксён, весел и говорлив,
Привлекает упругих животных.

А иной малохольный ботан,
Даже очень порой симпатичный,
Ни в Тырнетах, ни где ещё там,
Не найдёт себе бабы приличной.

С мелюзгою обидно дрищу,
А с акулами не по карману,
Лишь по праздникам чешет он щуп,
Дважды в год покупая путану.

А секрет у фотографов прост:
Булькай ртом, чтоб медуза сомлела
И, расслабив кружавчатый хвост,
На коралл нахлобучила тело.

Ну а если развратная дрянь
В свистопляске коралл поломала,
На повисшее щупальце глянь
И скажи: «Поиграем в кальмара?»