(Опросы общественного мнения в ФРГ в 1960-е показали, что немцы считают главной трагедией своей истории Тридцатилетнюю войну.
Это к вопросу о том, как работает историческая память, и как причудливо меняется ощущение значимости тех или иных событий.
Казалось бы, в 1960-е что-то и другое можно было назвать главной трагедией (ВТОРУЮ МИРОВУЮ, НАПРИМЕР) – ан нет. Тридцатилетняя.)
Это к вопросу о том, как работает историческая память, и как причудливо меняется ощущение значимости тех или иных событий.
Казалось бы, в 1960-е что-то и другое можно было назвать главной трагедией (ВТОРУЮ МИРОВУЮ, НАПРИМЕР) – ан нет. Тридцатилетняя.)
Речь зашла о "внутренней эмиграции" в Третьем Рейхе, и я сразу вспомнила кое-кого, кому удалось благополучно отсидеться – будучи не рядовым человеком, а прямо врагом для НСДАП.
Это, конечно, художник Отто Дикс.
Предыстория Дикса кажется ожившим литературным штампом. В 1914 года он добровольно и восторженно отправился на войну, а вернулся оттуда законченным пацифистом. Важное уточнение: Дикс оттарабанил все четыре года пулеметчиком, т.е. служил в самом пекле. По интенсивности своего фронтового опыта он превосходил многих знаменитых участников ПМВ.
Дикс был человек неразговорчивый, и мало рассказывал о том, что с ним просходило на войне (да и вообще был скуп и сух в смысле публичного, речевого выражения своей позиции – он и политику не комментировал особенно, и работы свои не стремился объяснять).
Для него живопись выражала все то, что он хотел донести.
Дикс начал рисовать войну, желая честно передать то, что он видел. Его работы сделались сенсацией; ироничные и безжалостные даже по тогдашним меркам, они сразу стали частью антивоенного канона.
(Чтобы вы в целом представляли: например, картина 1920 г., изображавшая искалеченных ветеранов ПМВ, носила авторское название "На 45% годны к службе".)
Разумеется, нравился такой подход далеко не всем. Изрядная часть веймарской общественности была шокирована тем, как Дикс изобразил фронтовые реалии. Националистическая пресса 1920-х полна возмущенными статьями в духе "ветеран Войны и кавалер Железного Креста пришел на выставку и ВОЗМУЩЕН лживой мазней художника Отто Дикса". Особенно много противоречивых эмоций вызвала моя любимая серия гравюр "Der Krieg", "Война" – люди требовали убрать это дело с глаз долой как оскорбляющее ветеранов.
Ну и нацисты Дикса, разумеется, терпеть не могли. Как только они пришли к власти, за него тут же взялись. Дикса уволили из Дрезденской академии искусств, его работы изъяли из музеев и галерей, его военные полотна попали на печально знаменитые выставки "дегенеративного искусства", а кое-что из известного нацисты вовсе уничтожили.
Пресса полоскала живопись Дикса на все лады: павшие германские герои достойны-де памятника за свою героическую смерть, а на картине художника Отто Дикса "Траншея" они гниют! валяются в грязи! их едят крысы!
Дикс остался без денег, без возможности выставляться и зарабатывать, а какое-то время и вовсе ходил по краю: нацисты собирались отправить его в концлагерь. В гестаповском досье на Дикса есть знаменитая приписка за 1933 год: "Как, эта свинья до сих пор жива?"
Но, несмотря на все это, Дикс не уехал из Германии. Когда его уже потом спросили, почему, он ответил коротко: "Это не в моем стиле." (Как я уже упомянула, он был скуп на слова.)
Остаться для Дикса означало забраться глубоко в раковину. Он и так считался врагом и неблагонадежным, его держали под постоянным наблюдением, арестовывали, обыскивали и т.п., и он постарался обезопасить себя, отстранившись от публичной жизни как только возможно. Он уехал в сельскую местность, в своего рода внутреннее изгнание, и полностью сосредоточился на живописи. Рисовал он, при том, в основном пейзажи и религиозные сюжеты – условно безопасные жанры. И так, в этом внутреннем изгнании, Дикс дотянул, хоть и не без проблем, до конца нацистского режима, а после 1945 прожил еще двадцать с лишним лет.
Так что этот случай "внутренней эмиграции" можно счесть успешным. Дикс так и остался одним из самых знаменитых немецких художников ХХ века. Даже если вам незнакомо его имя, вам попадались его картины.
Знаковый спор уехавших и оставшихся обошел его стороной.
Интересно, конечно, что бы он ответил апологетам повальной вины оставшихся, Томасу Манну тому же – но, как я уже сказала, Дикс был не большой любитель поговорить.
Это, конечно, художник Отто Дикс.
Предыстория Дикса кажется ожившим литературным штампом. В 1914 года он добровольно и восторженно отправился на войну, а вернулся оттуда законченным пацифистом. Важное уточнение: Дикс оттарабанил все четыре года пулеметчиком, т.е. служил в самом пекле. По интенсивности своего фронтового опыта он превосходил многих знаменитых участников ПМВ.
Дикс был человек неразговорчивый, и мало рассказывал о том, что с ним просходило на войне (да и вообще был скуп и сух в смысле публичного, речевого выражения своей позиции – он и политику не комментировал особенно, и работы свои не стремился объяснять).
Для него живопись выражала все то, что он хотел донести.
Дикс начал рисовать войну, желая честно передать то, что он видел. Его работы сделались сенсацией; ироничные и безжалостные даже по тогдашним меркам, они сразу стали частью антивоенного канона.
(Чтобы вы в целом представляли: например, картина 1920 г., изображавшая искалеченных ветеранов ПМВ, носила авторское название "На 45% годны к службе".)
Разумеется, нравился такой подход далеко не всем. Изрядная часть веймарской общественности была шокирована тем, как Дикс изобразил фронтовые реалии. Националистическая пресса 1920-х полна возмущенными статьями в духе "ветеран Войны и кавалер Железного Креста пришел на выставку и ВОЗМУЩЕН лживой мазней художника Отто Дикса". Особенно много противоречивых эмоций вызвала моя любимая серия гравюр "Der Krieg", "Война" – люди требовали убрать это дело с глаз долой как оскорбляющее ветеранов.
Ну и нацисты Дикса, разумеется, терпеть не могли. Как только они пришли к власти, за него тут же взялись. Дикса уволили из Дрезденской академии искусств, его работы изъяли из музеев и галерей, его военные полотна попали на печально знаменитые выставки "дегенеративного искусства", а кое-что из известного нацисты вовсе уничтожили.
Пресса полоскала живопись Дикса на все лады: павшие германские герои достойны-де памятника за свою героическую смерть, а на картине художника Отто Дикса "Траншея" они гниют! валяются в грязи! их едят крысы!
Дикс остался без денег, без возможности выставляться и зарабатывать, а какое-то время и вовсе ходил по краю: нацисты собирались отправить его в концлагерь. В гестаповском досье на Дикса есть знаменитая приписка за 1933 год: "Как, эта свинья до сих пор жива?"
Но, несмотря на все это, Дикс не уехал из Германии. Когда его уже потом спросили, почему, он ответил коротко: "Это не в моем стиле." (Как я уже упомянула, он был скуп на слова.)
Остаться для Дикса означало забраться глубоко в раковину. Он и так считался врагом и неблагонадежным, его держали под постоянным наблюдением, арестовывали, обыскивали и т.п., и он постарался обезопасить себя, отстранившись от публичной жизни как только возможно. Он уехал в сельскую местность, в своего рода внутреннее изгнание, и полностью сосредоточился на живописи. Рисовал он, при том, в основном пейзажи и религиозные сюжеты – условно безопасные жанры. И так, в этом внутреннем изгнании, Дикс дотянул, хоть и не без проблем, до конца нацистского режима, а после 1945 прожил еще двадцать с лишним лет.
Так что этот случай "внутренней эмиграции" можно счесть успешным. Дикс так и остался одним из самых знаменитых немецких художников ХХ века. Даже если вам незнакомо его имя, вам попадались его картины.
Знаковый спор уехавших и оставшихся обошел его стороной.
Интересно, конечно, что бы он ответил апологетам повальной вины оставшихся, Томасу Манну тому же – но, как я уже сказала, Дикс был не большой любитель поговорить.
Forwarded from Рабкор
🚩СТРИМ НА РАБКОРЕ
Сегодня у нас в гостях блогер Михаил Пожарский и историк София Широгорова, с которыми мы будем обсуждать тему философии войны.
🔴Как отвечает философия на вызов войны?
🔴Какие есть позиции философии касательно войны?
🔴Почему гости готовы развивать концепцию справедливой войны Фомы Аквинского?
Ведущая: Анна Очкина
Об этом и многом другом поговорим сегодня в 20:00 по мск. Мы ждём вас!
Сегодня у нас в гостях блогер Михаил Пожарский и историк София Широгорова, с которыми мы будем обсуждать тему философии войны.
🔴Как отвечает философия на вызов войны?
🔴Какие есть позиции философии касательно войны?
🔴Почему гости готовы развивать концепцию справедливой войны Фомы Аквинского?
Ведущая: Анна Очкина
Об этом и многом другом поговорим сегодня в 20:00 по мск. Мы ждём вас!
YouTube
Пацифизм или справедливая война? / Михаил Пожарский, София Широгорова
Прошло 110 лет с начала Первой мировой войны — первой по-настоящему массовой бойни, в которую было вовлечена большая часть человечества. Сегодня мир с отрясает череда больших войн и, кажется, словно тотальная война притаилось где-то недалеко за поворотом…
Тизер к следующему посту:
В 1918 году, еще пока шла война, Адольф Гитлер пару месяцев подрабатывал тестированием разных моделей противогазов и газовых масок.
(Устроился тестировщиком, но есть нюанс)
В 1918 году, еще пока шла война, Адольф Гитлер пару месяцев подрабатывал тестированием разных моделей противогазов и газовых масок.
Вопреки распространенному мифу, первыми химическое оружие применили не немцы.
Еще с первых месяцев войны французская армия использовала в своих атаках слезоточивый газ (изначально, кстати, разрабатанный для того, чтобы разгонять демонстрации в городах).
В чем немцы стали первыми – так это в применении смертельно ядовитых видов химического оружия.
(В Первую мировую все это дело без разбора называли "газами", мы тоже так будем).
***
Первая масштабная газовая атака была проведена 22 апреля 1915 года недалеко от бельгийского города Ипр.
Выглядело это впечатляюще: вдоль семикилометрового участка фронта немцы разместили пять тысяч цистерн, и выпустили из них 168 тонн хлора.
Желто-зеленое облако высотой с девятиэтажный дом доползло до французских позиций, убило примерно полторы тысячи солдат и обратило в бегство остальных.
Немцы успешно продвинулись вперед; участок фронта, который они смогли занять благодаря газовой атаке, был невелик – зато удерживали они его следующие два года войны.
***
Химическое оружие в ПМВ почему-то заслужило славу неэффективного. Ни один участник Первой мировой с этим бы не согласился.
Отравляющие газы не сумели стать чудо-оружием – т.е. тем средством, которое покончило бы с окопным тупиком и принесло бы победу в войне. Но таким средством не смогли стать ни танки, ни аэропланы, ни что бы то ни было еще.
Зато химическое оружие трансформировало войну и мир в целом. В этом смысле Битва на Ипре 22 апреля 1915 действительно изменила историю.
***
Не Фриц Хабер, конечно, изобрел химическое оружие, или хотя бы какой-либо из видов отравляющих газов. Но он был тем, кто предложил пошаговый план применения газов на войне.
У Фрица Хабера имелось несколько судьбоносных достоинств: он был очень способный химик, и он возглавлял ключевой исследовательский институт. Кроме того, у него был большой опыт работы в промышленности, и он хорошо понимал, как устроена бюрократия, военная и гражданская.
До Первой мировой сотрудничество военных и ученых был спонтанным и бессистемным. Но ПМВ потребовала иного: тот тип войны, который обнаружил себя в 1914 году, нуждался в массовом, быстром и высокотехнилогичном производстве. Противники соревновались друг с другом в бесконечных инновациях, каждая могла стать тем самым вожделенным чудо-оружием, которое покончит с окопным тупиком.
В этих условиях военным, ученным и промышленникам пришлось учиться сотрудничать системно и институционализированно; именно тогда стало формироваться то, что сейчас называется военно-промышленным комплексом.
Химическая военная промышленность была одним из локомотивов этого процесса, а Фриц Хабер – его сердцем.
Газовые атаки требовали всесторонней вовлеченности ученых – химическое оружие было слишком сложным и наукоемким. "Газовые специалисты" (так этих ученых называли) придумывали, какие газы можно было бы использовать, тестировали их, совершенствовали. А дальше приезжали на фронт, чтобы настроить и отладить весь процесс применения химического оружия.
Своих "газовых специалистов" Хабер тщательно отбирал. Тех, кто сомневался, или кому применение газов казалось этически сомнительным, Хабер лично уговаривал.
Уровень и научную значимость хаберовских "газовых специалистов" ярко демонстрирует тот факт, что минимум четверо из них – Отто Ган, Густав Герц, Джеймс Франк и Ханс Гейгер были будущие нобелевские лауреаты.
Еще с первых месяцев войны французская армия использовала в своих атаках слезоточивый газ (изначально, кстати, разрабатанный для того, чтобы разгонять демонстрации в городах).
В чем немцы стали первыми – так это в применении смертельно ядовитых видов химического оружия.
(В Первую мировую все это дело без разбора называли "газами", мы тоже так будем).
***
Первая масштабная газовая атака была проведена 22 апреля 1915 года недалеко от бельгийского города Ипр.
Выглядело это впечатляюще: вдоль семикилометрового участка фронта немцы разместили пять тысяч цистерн, и выпустили из них 168 тонн хлора.
Желто-зеленое облако высотой с девятиэтажный дом доползло до французских позиций, убило примерно полторы тысячи солдат и обратило в бегство остальных.
Немцы успешно продвинулись вперед; участок фронта, который они смогли занять благодаря газовой атаке, был невелик – зато удерживали они его следующие два года войны.
***
Химическое оружие в ПМВ почему-то заслужило славу неэффективного. Ни один участник Первой мировой с этим бы не согласился.
Отравляющие газы не сумели стать чудо-оружием – т.е. тем средством, которое покончило бы с окопным тупиком и принесло бы победу в войне. Но таким средством не смогли стать ни танки, ни аэропланы, ни что бы то ни было еще.
Зато химическое оружие трансформировало войну и мир в целом. В этом смысле Битва на Ипре 22 апреля 1915 действительно изменила историю.
***
Не Фриц Хабер, конечно, изобрел химическое оружие, или хотя бы какой-либо из видов отравляющих газов. Но он был тем, кто предложил пошаговый план применения газов на войне.
У Фрица Хабера имелось несколько судьбоносных достоинств: он был очень способный химик, и он возглавлял ключевой исследовательский институт. Кроме того, у него был большой опыт работы в промышленности, и он хорошо понимал, как устроена бюрократия, военная и гражданская.
До Первой мировой сотрудничество военных и ученых был спонтанным и бессистемным. Но ПМВ потребовала иного: тот тип войны, который обнаружил себя в 1914 году, нуждался в массовом, быстром и высокотехнилогичном производстве. Противники соревновались друг с другом в бесконечных инновациях, каждая могла стать тем самым вожделенным чудо-оружием, которое покончит с окопным тупиком.
В этих условиях военным, ученным и промышленникам пришлось учиться сотрудничать системно и институционализированно; именно тогда стало формироваться то, что сейчас называется военно-промышленным комплексом.
Химическая военная промышленность была одним из локомотивов этого процесса, а Фриц Хабер – его сердцем.
Газовые атаки требовали всесторонней вовлеченности ученых – химическое оружие было слишком сложным и наукоемким. "Газовые специалисты" (так этих ученых называли) придумывали, какие газы можно было бы использовать, тестировали их, совершенствовали. А дальше приезжали на фронт, чтобы настроить и отладить весь процесс применения химического оружия.
Своих "газовых специалистов" Хабер тщательно отбирал. Тех, кто сомневался, или кому применение газов казалось этически сомнительным, Хабер лично уговаривал.
Уровень и научную значимость хаберовских "газовых специалистов" ярко демонстрирует тот факт, что минимум четверо из них – Отто Ган, Густав Герц, Джеймс Франк и Ханс Гейгер были будущие нобелевские лауреаты.
(2)
Изначально план выглядел так: раз уж фронт встал, и воюющие армии закопались в землю, то требуется какое-то средство, которое прорвет оборону противника и – желательно – справится с окопами.
Для этого-то Фриц Хабер и предложил использовать газы, а конкретнее, хлор. Хлор тяжелее воздуха, значит, он сможет заполнить траншеи, изгнав либо убив вражеских солдат, которые в них укрываются.
Кроме того, хлор не нужно было производить специально: он образовывался как побочный продукт одного из популярных промышленных поцессов.
Хабер был уверен – и сумел убедить остальных – что газовая атака под Ипром станет переломной в войне, что она принесет Германии безоговорочную победу.
Этим аргументом ему удалось перебить даже Гаагские конвенции, которые вообще-то химическое оружие запрещали. Если газовая атака поможет окончить войну, то это и будет подлинно гуманным решением; пусть лучше несколько тысяч мучительно задохнутся от хлора, чем миллионы будут воевать еще несколько лет.
Здесь хорошо виден технократический подход, сформированный "культом Прогресса": в кризисной ситуации должна явиться НАУКА; лишь она сумеет изыскать самый эффективный способ преодоления кризиса. Если задача состоит в том, чтобы разово убить побольше людей, ну значит так тому и быть.
Проблема, однако, в том, что Хабер сильно ошибался и касательно военных последствий.
Вместо того, чтобы закончить войну, применение химического оружия способствовало эскалации насилия.
Во-первых, армии Антанты принялись разрабатывать и использовать свои собственные отравляющие газы. Следующие годы ПМВ превратились в газовую гонку, где каждая сторона применяла все более и более смертоносные средства.
Во-вторых, химическое оружие расширило войну, сделав трехмерной (в дополнение к земле и небу); вепонизировав сам воздух.
Отравляющие газы, не став самым смертоносным оружием ПМВ, заслужили репутацию самого пугающего и ненавистного.
***
Психику комбатанта хранила в т.ч. надежда на счастливую случайность: и пуля, и снаряд могут все-таки не попасть. Ядовитое облако не оставляло такой надежды.
Химическое оружие пугало тем, как именно оно воздействует на человека. Мучительная смерть от удушья, слепота, чудовищные поражения кожи и внутренних органов. Это был невидимый враг – ранние атаки, вроде той же Ипрской, было легко распознать, но газы эволюционировали, совершенствовались, теряли цвет, запах.
"Король газов" (горчичный) вообще действовал не сразу, а через несколько часов – зато действовал наверняка.
Газы отравляли воду, еду и одежду; типичный пейзаж Западного фронта в 1918 – это постапокалиптическая ничья земля, с воронками от снарядов, заполненными горчичным газом.
Даже металлическое оружие от взаимодействия с газами обретало странный, причудливый оттенок.
Газовых атак страшно боялись. Неподготовленные подразделения впадали в панику от одного звука газового колокола, но паника делала лишь хуже (американцы, например, несли большие потери от газов в 1918).
Средства защиты, такие, как противогазы, помогали, но в них тяжело было находиться дольше нескольких часов, а еще тяжелее было действовать.
Химическое оружие не стало чудо-оружием, но оно сыграло свою роль в войне – как средство, которое калечило одних и ужасало, деморализовывало других. Которое превратило поле боя в ядовитую пустыню, а солдат – в "людей лишь наполовину...в человекообразных овощей", как писал один мемуарист.
***
А после войны наступила эра расцвета химического оружия.
Развитие авиации и наследие концепции "тотальной войны" навело военных теоретиков на мысль: а что если бомбить города противника газовыми бомбами?
И военная литература, и фантастика Интербеллума полнится пугающими картинами – миллионы гражданских задыхаются в газовых борбардировках, целые регионы становятся необитаемыми.
Европу объял "газовый психоз" — страх перед будущим газовым холокостом (такая штука, как силы гражданской обороны, стали создаваться в разных странах именно в это время).
Изначально план выглядел так: раз уж фронт встал, и воюющие армии закопались в землю, то требуется какое-то средство, которое прорвет оборону противника и – желательно – справится с окопами.
Для этого-то Фриц Хабер и предложил использовать газы, а конкретнее, хлор. Хлор тяжелее воздуха, значит, он сможет заполнить траншеи, изгнав либо убив вражеских солдат, которые в них укрываются.
Кроме того, хлор не нужно было производить специально: он образовывался как побочный продукт одного из популярных промышленных поцессов.
Хабер был уверен – и сумел убедить остальных – что газовая атака под Ипром станет переломной в войне, что она принесет Германии безоговорочную победу.
Этим аргументом ему удалось перебить даже Гаагские конвенции, которые вообще-то химическое оружие запрещали. Если газовая атака поможет окончить войну, то это и будет подлинно гуманным решением; пусть лучше несколько тысяч мучительно задохнутся от хлора, чем миллионы будут воевать еще несколько лет.
Здесь хорошо виден технократический подход, сформированный "культом Прогресса": в кризисной ситуации должна явиться НАУКА; лишь она сумеет изыскать самый эффективный способ преодоления кризиса. Если задача состоит в том, чтобы разово убить побольше людей, ну значит так тому и быть.
Проблема, однако, в том, что Хабер сильно ошибался и касательно военных последствий.
Вместо того, чтобы закончить войну, применение химического оружия способствовало эскалации насилия.
Во-первых, армии Антанты принялись разрабатывать и использовать свои собственные отравляющие газы. Следующие годы ПМВ превратились в газовую гонку, где каждая сторона применяла все более и более смертоносные средства.
Во-вторых, химическое оружие расширило войну, сделав трехмерной (в дополнение к земле и небу); вепонизировав сам воздух.
Отравляющие газы, не став самым смертоносным оружием ПМВ, заслужили репутацию самого пугающего и ненавистного.
***
Психику комбатанта хранила в т.ч. надежда на счастливую случайность: и пуля, и снаряд могут все-таки не попасть. Ядовитое облако не оставляло такой надежды.
Химическое оружие пугало тем, как именно оно воздействует на человека. Мучительная смерть от удушья, слепота, чудовищные поражения кожи и внутренних органов. Это был невидимый враг – ранние атаки, вроде той же Ипрской, было легко распознать, но газы эволюционировали, совершенствовались, теряли цвет, запах.
"Король газов" (горчичный) вообще действовал не сразу, а через несколько часов – зато действовал наверняка.
Газы отравляли воду, еду и одежду; типичный пейзаж Западного фронта в 1918 – это постапокалиптическая ничья земля, с воронками от снарядов, заполненными горчичным газом.
Даже металлическое оружие от взаимодействия с газами обретало странный, причудливый оттенок.
Газовых атак страшно боялись. Неподготовленные подразделения впадали в панику от одного звука газового колокола, но паника делала лишь хуже (американцы, например, несли большие потери от газов в 1918).
Средства защиты, такие, как противогазы, помогали, но в них тяжело было находиться дольше нескольких часов, а еще тяжелее было действовать.
Химическое оружие не стало чудо-оружием, но оно сыграло свою роль в войне – как средство, которое калечило одних и ужасало, деморализовывало других. Которое превратило поле боя в ядовитую пустыню, а солдат – в "людей лишь наполовину...в человекообразных овощей", как писал один мемуарист.
***
А после войны наступила эра расцвета химического оружия.
Развитие авиации и наследие концепции "тотальной войны" навело военных теоретиков на мысль: а что если бомбить города противника газовыми бомбами?
И военная литература, и фантастика Интербеллума полнится пугающими картинами – миллионы гражданских задыхаются в газовых борбардировках, целые регионы становятся необитаемыми.
Европу объял "газовый психоз" — страх перед будущим газовым холокостом (такая штука, как силы гражданской обороны, стали создаваться в разных странах именно в это время).
(3)
Впоследствии "газовые специалисты" по-разному оценивали свой вклад в войну. Кто-то раскаивался, кто-то продолжал считать, что для победы Германии приемлемы любые методы.
Судьба же Фрица Хабера сложилась парадоксально.
Победители считали его военным преступником, и после поражения Германии потребовали его выдачи; сам он, ярый немецкий националист и патриот, болезненно переживал итоги войны.
Но потом все как-то наладилось, и Хабер вернулся в свой институт и к своим научным занятиям.
А в 1918 году он получил Нобелевскую премию. Процесс Хабера-Боша, за который, собственно, Хабер и был награжден, сделал возможным массовое и недорогое производство удобрений — т.е. Хабер буквально вложился в рост производительности сельского хозяйства, а значит, и в борьбу с голодом.
В этом смысле Хабер идеально воплощал в себе ту противоречивость прогресса, которая обнажилась в Первой мировой.
Хабер одновременно был военным преступником и благодетелем человечества. Одни и те же занятия, одни и те же идеи, одни и те же структуры, одни и те же промышленные мощности производили удобрения и отравляющие газы.
Как указывают многие исследователи, технологический прогресс – штука двойственная, и совершенно точно не нейтральная. Он содержит в себе и потенциал для эскалации насилия (а вредить способен не только людям, но и окружающей среде). И он же содержит в себе несомненную пользу – технологический прогресс действительно делает жизнь людей благополучнее и комфортнее.
А что самое важное, двойственность эта неразрывного характера – как две стороны у медали, или как два лица у античных божеств.
***
В качестве эпилога здесь должны появиться еще две истории.
Во-первых, у Фрица Хабера была жена, Клара Иммервар – тоже химик, и тоже очень талантливая.
1 мая 1915 успех Хабера под Ипром отмечали званым ужином, а ночью, после того, как гости разошлись, Клара покончила с собой, выстрелив из пистолета себе в грудь. Хабер спал под снотворным и ничего не услышал, а Клару нашел их тринадцатилетний сын.
До сих пор до конца непонятно, почему она покончила с собой. Клара очевидно была несчастлива в браке, и ей пришлось оставить занятия наукой, – но какую-то роль, видимо, сыграло и ее несогласие с тем, как именно использовал химию на войне ее муж.
Вторая история будет совсем короткой.
Уже после ПМВ одна из научных структур под руководством Фрица Хабера разработала эффективный пестицид.
Производить и продавать его стали под названием "Циклон-Б".
(Отравляющие газы действительно сыграли колоссальную роль в будущей войне. Только вот не на поле боя – а в программах уничтожения этнических и национальных сообществ.
Это опять история о том, что именно определенная технология делает возможным чудовищное, промышленных масштабов насилие).
* начать тут *
Впоследствии "газовые специалисты" по-разному оценивали свой вклад в войну. Кто-то раскаивался, кто-то продолжал считать, что для победы Германии приемлемы любые методы.
Судьба же Фрица Хабера сложилась парадоксально.
Победители считали его военным преступником, и после поражения Германии потребовали его выдачи; сам он, ярый немецкий националист и патриот, болезненно переживал итоги войны.
Но потом все как-то наладилось, и Хабер вернулся в свой институт и к своим научным занятиям.
А в 1918 году он получил Нобелевскую премию. Процесс Хабера-Боша, за который, собственно, Хабер и был награжден, сделал возможным массовое и недорогое производство удобрений — т.е. Хабер буквально вложился в рост производительности сельского хозяйства, а значит, и в борьбу с голодом.
В этом смысле Хабер идеально воплощал в себе ту противоречивость прогресса, которая обнажилась в Первой мировой.
Хабер одновременно был военным преступником и благодетелем человечества. Одни и те же занятия, одни и те же идеи, одни и те же структуры, одни и те же промышленные мощности производили удобрения и отравляющие газы.
Как указывают многие исследователи, технологический прогресс – штука двойственная, и совершенно точно не нейтральная. Он содержит в себе и потенциал для эскалации насилия (а вредить способен не только людям, но и окружающей среде). И он же содержит в себе несомненную пользу – технологический прогресс действительно делает жизнь людей благополучнее и комфортнее.
А что самое важное, двойственность эта неразрывного характера – как две стороны у медали, или как два лица у античных божеств.
***
В качестве эпилога здесь должны появиться еще две истории.
Во-первых, у Фрица Хабера была жена, Клара Иммервар – тоже химик, и тоже очень талантливая.
1 мая 1915 успех Хабера под Ипром отмечали званым ужином, а ночью, после того, как гости разошлись, Клара покончила с собой, выстрелив из пистолета себе в грудь. Хабер спал под снотворным и ничего не услышал, а Клару нашел их тринадцатилетний сын.
До сих пор до конца непонятно, почему она покончила с собой. Клара очевидно была несчастлива в браке, и ей пришлось оставить занятия наукой, – но какую-то роль, видимо, сыграло и ее несогласие с тем, как именно использовал химию на войне ее муж.
Вторая история будет совсем короткой.
Уже после ПМВ одна из научных структур под руководством Фрица Хабера разработала эффективный пестицид.
Производить и продавать его стали под названием "Циклон-Б".
(Отравляющие газы действительно сыграли колоссальную роль в будущей войне. Только вот не на поле боя – а в программах уничтожения этнических и национальных сообществ.
Это опять история о том, что именно определенная технология делает возможным чудовищное, промышленных масштабов насилие).
* начать тут *
Тут на русский внезапно перевели книгу Скотта Пула (он историк, но занимается скорее cultural history) о взаимосвязи ПМВ и "золотого века" хоррора.
Я эту книгу читала еще когда она вышла шесть лет назад, и она показалась мне очень любопытной. Где-то в глубине культурного слоя канала даже лежит текст "по мотивам" (доставать я его, конечно же, не буду, некропостинг какой-то).
И с одной стороны, это далеко не первостепенная книга, которую о ПМВ стоит прочитать, и в ней есть эта чрезмерная культорологическая легкость.
С другой стороны, поговорить и правда есть о чем – войны серьезно влияют на культуру, причем разные войны по-разному.
После ПМВ действительно случился расцвет жанра ужасов: и в кино, и в литературе. А еще между культовыми произведениями хоррора 1920-1930-х и Первой мировой существует не всегда очевидная, но прямая связь. Фриц Ланг воевал и заработал ПТСР; Фридрих Мурнау как-то про своего Носферату сказал, что "война – это вампир"; противогаз сделался излюбленной составляющей эстетики ужасного, а травма и вызванное ей безумие – излюбленным мотивом; визуальная составляющая золотого века хоррора много и плодотворно питалась специфическим визуалом ПМВ.
В общем, это подходящая книга, чтобы вспомнить: изучение войн не заканчивается собственно самими войнами.
(Чудовищно держусь, чтобы не начать рассказывать про обскурный кинохоррор Интербеллума и его связи с ПМВ)
Я эту книгу читала еще когда она вышла шесть лет назад, и она показалась мне очень любопытной. Где-то в глубине культурного слоя канала даже лежит текст "по мотивам" (доставать я его, конечно же, не буду, некропостинг какой-то).
И с одной стороны, это далеко не первостепенная книга, которую о ПМВ стоит прочитать, и в ней есть эта чрезмерная культорологическая легкость.
С другой стороны, поговорить и правда есть о чем – войны серьезно влияют на культуру, причем разные войны по-разному.
После ПМВ действительно случился расцвет жанра ужасов: и в кино, и в литературе. А еще между культовыми произведениями хоррора 1920-1930-х и Первой мировой существует не всегда очевидная, но прямая связь. Фриц Ланг воевал и заработал ПТСР; Фридрих Мурнау как-то про своего Носферату сказал, что "война – это вампир"; противогаз сделался излюбленной составляющей эстетики ужасного, а травма и вызванное ей безумие – излюбленным мотивом; визуальная составляющая золотого века хоррора много и плодотворно питалась специфическим визуалом ПМВ.
В общем, это подходящая книга, чтобы вспомнить: изучение войн не заканчивается собственно самими войнами.
(
Для одного дела пришлось вспомнить про документалку "The Gatekeepers" 2012 г.
Шесть бывших глав Шин-Бет (у нас чаще называют "Шабак") – израильской службы безопасности – рассказывают о том, чем занималась их организация начиная с Шестидневной войны. Сделано это все увлекательно: нечасто люди такого уровня и таких занятий дают интервью. (Представьте себе документалку с шестью бывшими главами ФБР!)
А еще, как ни странно, это хорошее введение в тему израиле-палестинского конфликта.
Шин-бетовцы с гордостью вспоминают успешные операции, оправдываются за проколы (Шин-Бет, например, прошляпили первую Интифаду, восстание палестницев на Западном берегу – буквально не заметили, куда дело идет); параллельно отмазывают то внесудебные расправы ("нехорошо получилось, журналисты увидели"), то пытки ("да разве ж это пытки!").
Но одновременно они демонстрируют глубину понимания проблемы, до которой большинству русскоязычных комментаторов как до луны.
Так, они все согласно жалуются, что действия и Шин-Бет, и Израиля в целом – это тактика, решение задач здесь и сейчас. Иногда это хорошая, успешная тактика, иногда похуже, но конца и края проблеме почему-то не видно. А не видно потому, что полностью отстутствует стратегия: глобальное видение того, как конкретно и с помощью чего закончить конфликт.
"Тактика без стратегии" означает, увы, одно: спираль насилия так и будет крутиться.
(В этом, опять же, хорошо видна ограниченность всех спецслужб – они подчинены правительствам, их задача выполнять приказы, а не формулировать стратегии. И если приказы так себе, а стратегию придумать не удосужились, то даже самая лучшая спецслужба не прыгнет выше головы, и корневую проблему не решит. Об этом ключевом подчинении "войны" "политике" и говорит Клаузевиц в своей знаменитой максиме.)
Юваль Дискин, глава Шин-Бет в 2005-2011 гг. рассказывает, как общение с палестинцами в рамках ословского процесса заставило его осознать: "One man's terrorist is another man's freedom fighter".
Мысль эта не только глубока, но и обладает дополнительными слоями исторической иронии: борясь с британским владычеством над Палестиной, евреи и сами занимались терроризмом (самый знаменитый эпизод – когда организация "Иргун" в 1946 взорвала отель "King David", где тогда располагалась штаб-квартира британской администрации.) Вот уж действительно: "Another man's freedom fighter".
Ами Аялон (1996-2000 годы), анализирует провал миротворческого процесса: "Мы хотели безопасности, а получили теракты, они [палестинцы] хотели государства, а получили поселения. Когда в 1993 мы начинали мирный процесс, на Западном берегу [территорией, отведенной под независимое палестинское государство] проживали 100 тысяч поселенцев, летом 2000 г. их число перевалило за 200 тысяч." (Сейчас уже, кстати, порядка 600к.)
Есть там и про отдельные знаменитые операции, и про борьбу с еврейским ультра-правым терроризмом, и про убийство Ицхака Рабина. От многих историй будет возникать ощущение болезненного повторения – термин "спираль насилия" существует, конечно, не случайно.
Ну и концовка – концовка совершенно удивительная. Главы службы безопасности, чьи работа буквально – борьба с терроризмом, слежка, аресты, секретные операции, manhunt, и т.п. – вот эти люди говорят, что миротворческий процесс является единственно работающей стратегией.
Кажется, это потому, что они сами-то практики грязной, малоприятной работы, и у них нет привилегии, как у политиков, жить в манямирке из лозунгов и идеологических концептов. Поэтому: "говорить надо со всеми, и даже с хамасовцами", "жестокость к чужим приведет к тому, что возрастет жестокость к своим", и т.п.
(И это самые шокирующие комментарии я даже не заспойлерила!)
Есть на ютубе с русской озвучкой, вроде бы вполне приличной.
Шесть бывших глав Шин-Бет (у нас чаще называют "Шабак") – израильской службы безопасности – рассказывают о том, чем занималась их организация начиная с Шестидневной войны. Сделано это все увлекательно: нечасто люди такого уровня и таких занятий дают интервью. (Представьте себе документалку с шестью бывшими главами ФБР!)
А еще, как ни странно, это хорошее введение в тему израиле-палестинского конфликта.
Шин-бетовцы с гордостью вспоминают успешные операции, оправдываются за проколы (Шин-Бет, например, прошляпили первую Интифаду, восстание палестницев на Западном берегу – буквально не заметили, куда дело идет); параллельно отмазывают то внесудебные расправы ("нехорошо получилось, журналисты увидели"), то пытки ("да разве ж это пытки!").
Но одновременно они демонстрируют глубину понимания проблемы, до которой большинству русскоязычных комментаторов как до луны.
Так, они все согласно жалуются, что действия и Шин-Бет, и Израиля в целом – это тактика, решение задач здесь и сейчас. Иногда это хорошая, успешная тактика, иногда похуже, но конца и края проблеме почему-то не видно. А не видно потому, что полностью отстутствует стратегия: глобальное видение того, как конкретно и с помощью чего закончить конфликт.
"Тактика без стратегии" означает, увы, одно: спираль насилия так и будет крутиться.
(В этом, опять же, хорошо видна ограниченность всех спецслужб – они подчинены правительствам, их задача выполнять приказы, а не формулировать стратегии. И если приказы так себе, а стратегию придумать не удосужились, то даже самая лучшая спецслужба не прыгнет выше головы, и корневую проблему не решит. Об этом ключевом подчинении "войны" "политике" и говорит Клаузевиц в своей знаменитой максиме.)
Юваль Дискин, глава Шин-Бет в 2005-2011 гг. рассказывает, как общение с палестинцами в рамках ословского процесса заставило его осознать: "One man's terrorist is another man's freedom fighter".
Мысль эта не только глубока, но и обладает дополнительными слоями исторической иронии: борясь с британским владычеством над Палестиной, евреи и сами занимались терроризмом (самый знаменитый эпизод – когда организация "Иргун" в 1946 взорвала отель "King David", где тогда располагалась штаб-квартира британской администрации.) Вот уж действительно: "Another man's freedom fighter".
Ами Аялон (1996-2000 годы), анализирует провал миротворческого процесса: "Мы хотели безопасности, а получили теракты, они [палестинцы] хотели государства, а получили поселения. Когда в 1993 мы начинали мирный процесс, на Западном берегу [территорией, отведенной под независимое палестинское государство] проживали 100 тысяч поселенцев, летом 2000 г. их число перевалило за 200 тысяч." (Сейчас уже, кстати, порядка 600к.)
Есть там и про отдельные знаменитые операции, и про борьбу с еврейским ультра-правым терроризмом, и про убийство Ицхака Рабина. От многих историй будет возникать ощущение болезненного повторения – термин "спираль насилия" существует, конечно, не случайно.
Ну и концовка – концовка совершенно удивительная. Главы службы безопасности, чьи работа буквально – борьба с терроризмом, слежка, аресты, секретные операции, manhunt, и т.п. – вот эти люди говорят, что миротворческий процесс является единственно работающей стратегией.
Кажется, это потому, что они сами-то практики грязной, малоприятной работы, и у них нет привилегии, как у политиков, жить в манямирке из лозунгов и идеологических концептов. Поэтому: "говорить надо со всеми, и даже с хамасовцами", "жестокость к чужим приведет к тому, что возрастет жестокость к своим", и т.п.
(И это самые шокирующие комментарии я даже не заспойлерила!)
Есть на ютубе с русской озвучкой, вроде бы вполне приличной.
YouTube
Привратники The Gatekeepers 2012 720p
Режиссёр Дрор Море 2012
Шесть бывших начальников ШАБАК (Общая служба безопасности Израиля) Авраам Шалом, Яаков Пери, Карми Гилон, Ами Аялон, Ави Дихтер, Юваль Дискин, рассказывают о деятельности своей службы, в период после победы Израиля в Шестидневной…
Шесть бывших начальников ШАБАК (Общая служба безопасности Израиля) Авраам Шалом, Яаков Пери, Карми Гилон, Ами Аялон, Ави Дихтер, Юваль Дискин, рассказывают о деятельности своей службы, в период после победы Израиля в Шестидневной…
В Первую мировую австрийцы и немцы относились к Сербии с особенной нелюбовью – что, в целом, понятно. И если в пропаганде Антанты Сербия играла роль слепой одноногой собачки маленькой героической страны, которая ОЧЕНЬ страдает, то у Центральных держав сербы изображались коварными и неисправимыми дикарями, которых нужно хорошенько проучить. ("Serbien muss sterbien", и все такое).
И осенью 1915 Центральные державы наконец-то сумели Сербию одолеть (не в последнюю очередь благодаря образцовому удару в спину со стороны Болгарии).
Белград оборонялся отчаянно, но и его в конце концов взяли.
А финал у истории будет необычный: Август фон Макензен, прославленный немецкий генерал, взявший Белград (а несколькими месяцами ранее обрушивший весь русский фронт в Галиции, вот кто УСПЕШНО провел год), – так вот, фон Макензен приказал а) погибших сербских солдат нормально похоронить; б) поставить им памятник.
Вот он: "здесь покоятся сербские герои", написано по-немецки и по-сербски.
То есть и внутри такого ожесточенного конфликта людей иногда хватало на то, чтобы отдать должное чужой стойкости и храбрости – пускай это и будет стойкость и храбрость врагов.
(Памятник чуть подзаброшен и подзабыт, но кто-то вон все же букетик прицепил)
И осенью 1915 Центральные державы наконец-то сумели Сербию одолеть (не в последнюю очередь благодаря образцовому удару в спину со стороны Болгарии).
Белград оборонялся отчаянно, но и его в конце концов взяли.
А финал у истории будет необычный: Август фон Макензен, прославленный немецкий генерал, взявший Белград (а несколькими месяцами ранее обрушивший весь русский фронт в Галиции, вот кто УСПЕШНО провел год), – так вот, фон Макензен приказал а) погибших сербских солдат нормально похоронить; б) поставить им памятник.
Вот он: "здесь покоятся сербские герои", написано по-немецки и по-сербски.
То есть и внутри такого ожесточенного конфликта людей иногда хватало на то, чтобы отдать должное чужой стойкости и храбрости – пускай это и будет стойкость и храбрость врагов.
(Памятник чуть подзаброшен и подзабыт, но кто-то вон все же букетик прицепил)
(Тут давеча в белградском баре подошла незнакомая девушка и рассказала, как путешествовала по Боснии и слушала мою лекцию про ГЕНОЦИД. В такие моменты, конечно, мощнейше ощущаю себя на своем месте в этом мире.
В общем, если и вам захотелось, то добро пожаловать на бусти / бмас от уровня maquisard. Из последних лекций там три часа о том, как и почему началась Первая мировая – ЛУЧШИЙ мой контент – а еще про Польский поход 1939 и Зимнюю войну. И вообще уже 24 часа лекций про разные войны, конфликты и штуки вокруг.)
P.S. белградцы, а вы чево не спрашиваете, где искать памятник... Неужели не хотите шариться по лесам в поисках пмвшных камней?
В общем, если и вам захотелось, то добро пожаловать на бусти / бмас от уровня maquisard. Из последних лекций там три часа о том, как и почему началась Первая мировая – ЛУЧШИЙ мой контент – а еще про Польский поход 1939 и Зимнюю войну. И вообще уже 24 часа лекций про разные войны, конфликты и штуки вокруг.)
P.S. белградцы, а вы чево не спрашиваете, где искать памятник... Неужели не хотите шариться по лесам в поисках пмвшных камней?
Кстати об иностранном вмешательстве в американские дела. Страшилка в посте выше – хороший пример такого вмешательства, да еще и крайне масштабного.
В ПМВ США казались привлекательным союзником – причем и Антанте, и Центральным державам. Задачка со звездочкой состояла в том, чтобы вытащить американцев из их нейтралитета и традиции невмешательства в европейские дрязги.
Воюющие правительства решили, что ключ к внешней политике США – это американское общественное мнение. (Ну все же знают, какие эти американцы ДЕМОКРАТЫ, там правительство правда же делает, что люди скажут – т.е. это еще и история про стереотип).
Очень кстати вышло, что ПМВ – первая война с современной пропагандой. Вдобавок к тому, все самые топорные ходы, сюжеты и приемы, к которым сейчас у людей все-таки имеется иммунитет, тогда действовали безотказно.
Веллиннтон-хаус, знаменитое британское бюро пропаганды, подошли к делу серьезно, и сформировали целый подраздел по работе с американцами. Возглавил его Чарльз Паркер – канадец и очень известный тогда писатель (известный и в США в т.ч.).
Бюро работало в нескольких направлениях. Во-первых, обрабатывало газеты – предоставляло свежие новости с фронта всем желающим, особенно тем СМИ, которые не могли позволить себе иностранных корреспондентов (новости, конечно, были подобраны специфическим образом).
Во-вторых, Паркер обрабатывал американских, как мы бы сказали сейчас, опинион-мейкеров – рассылал им регулярно подборки новостей, аналитику, раследования, сопровождая это письмами от себя лично (ну вот патриот он, радеет за британское дело).
В-третьих, популярные британские интеллектуалы типа Герберта Уэллса и Арнольда Тойнби регулярно писали для американцев и приезжали с лекциями.
В-четвертых, памфлеты – нынче почивший жанр, а тогда очень модный; ими США были буквально затоплены.
До поры до времени Велингтон-хаус работал аккуратно: считалось, что совсем уж откровенные манипуляции американцев обидят. Но с 1916 сделалось не до нежностей. Восстали ирландцы – и подавление восстания мало кому в США понравилось (в т. ч. и из-за присутствия большой ирландской диаспоры). Ну и в целом война шла все тяжелее, Восточный фронт трещал по швам, хотелось скорее заполучить США в союзники.
Веллингтон-хаус пустился во все тяжкие. С ирландской проблемой решили бороться радикально: слили в американские газеты фрагменты дневника Роджера Кейсмента – одного из самых заметных тогда борцов за ирландскую независимость. Из фрагментов выяснялось, что Кейсмент был геем, и это, по меркам 1916, был серьезный репутационный удар (надеялись, понятно, что от Кейсмента отскочит во всех борцов за независимость).
Потом, радикально была усилена тема с "германскими зверствами", самый популярный пропагандистский сюжет того времени. Веллингтон-хаус огромными тиражами публиковал в США брошюры с рисунками художников из нейтральных стран (типа, больше доверия); а так же устроил газетную сенсацию с медалями, которыми награждали немецких подводников за потопленные корабли ("Лузитания" все-таки была больной темой).
Ну и, конечно, пошли в ход памфлеты о германском милитаризме: на Европе-то дело не закончится, вы там подумайте у себя на Иллинойщине, что делать станете против "гуннов" один на один.
Последствия у этой масштабной кампании были такие. Она изменила базовое отношение американцев к Германии – но вот отношение к войне изменить не смогла.
Правительство и президент Вильсон решили вступить в ПМВ не потому, что снизу на них как-то сильно давили.
Зато, когда США уже оказались в состоянии войны, у британской пропаганды сработал кумулятивный эффект – и общественность немедленно уверовала в то, о чем ей рассказывали последние три года.
Но самое интересное – другое. После ПМВ в американском обществе много обсуждали это "иностранное вмешательство", и активно сокрушались, что повелись на британскую пропаганду. Поэтому когда британцы стали рассказывать всякое о Германии в начале ВМВ – им, правильно, никто не поверил.
В ПМВ США казались привлекательным союзником – причем и Антанте, и Центральным державам. Задачка со звездочкой состояла в том, чтобы вытащить американцев из их нейтралитета и традиции невмешательства в европейские дрязги.
Воюющие правительства решили, что ключ к внешней политике США – это американское общественное мнение. (Ну все же знают, какие эти американцы ДЕМОКРАТЫ, там правительство правда же делает, что люди скажут – т.е. это еще и история про стереотип).
Очень кстати вышло, что ПМВ – первая война с современной пропагандой. Вдобавок к тому, все самые топорные ходы, сюжеты и приемы, к которым сейчас у людей все-таки имеется иммунитет, тогда действовали безотказно.
Веллиннтон-хаус, знаменитое британское бюро пропаганды, подошли к делу серьезно, и сформировали целый подраздел по работе с американцами. Возглавил его Чарльз Паркер – канадец и очень известный тогда писатель (известный и в США в т.ч.).
Бюро работало в нескольких направлениях. Во-первых, обрабатывало газеты – предоставляло свежие новости с фронта всем желающим, особенно тем СМИ, которые не могли позволить себе иностранных корреспондентов (новости, конечно, были подобраны специфическим образом).
Во-вторых, Паркер обрабатывал американских, как мы бы сказали сейчас, опинион-мейкеров – рассылал им регулярно подборки новостей, аналитику, раследования, сопровождая это письмами от себя лично (ну вот патриот он, радеет за британское дело).
В-третьих, популярные британские интеллектуалы типа Герберта Уэллса и Арнольда Тойнби регулярно писали для американцев и приезжали с лекциями.
В-четвертых, памфлеты – нынче почивший жанр, а тогда очень модный; ими США были буквально затоплены.
До поры до времени Велингтон-хаус работал аккуратно: считалось, что совсем уж откровенные манипуляции американцев обидят. Но с 1916 сделалось не до нежностей. Восстали ирландцы – и подавление восстания мало кому в США понравилось (в т. ч. и из-за присутствия большой ирландской диаспоры). Ну и в целом война шла все тяжелее, Восточный фронт трещал по швам, хотелось скорее заполучить США в союзники.
Веллингтон-хаус пустился во все тяжкие. С ирландской проблемой решили бороться радикально: слили в американские газеты фрагменты дневника Роджера Кейсмента – одного из самых заметных тогда борцов за ирландскую независимость. Из фрагментов выяснялось, что Кейсмент был геем, и это, по меркам 1916, был серьезный репутационный удар (надеялись, понятно, что от Кейсмента отскочит во всех борцов за независимость).
Потом, радикально была усилена тема с "германскими зверствами", самый популярный пропагандистский сюжет того времени. Веллингтон-хаус огромными тиражами публиковал в США брошюры с рисунками художников из нейтральных стран (типа, больше доверия); а так же устроил газетную сенсацию с медалями, которыми награждали немецких подводников за потопленные корабли ("Лузитания" все-таки была больной темой).
Ну и, конечно, пошли в ход памфлеты о германском милитаризме: на Европе-то дело не закончится, вы там подумайте у себя на Иллинойщине, что делать станете против "гуннов" один на один.
Последствия у этой масштабной кампании были такие. Она изменила базовое отношение американцев к Германии – но вот отношение к войне изменить не смогла.
Правительство и президент Вильсон решили вступить в ПМВ не потому, что снизу на них как-то сильно давили.
Зато, когда США уже оказались в состоянии войны, у британской пропаганды сработал кумулятивный эффект – и общественность немедленно уверовала в то, о чем ей рассказывали последние три года.
Но самое интересное – другое. После ПМВ в американском обществе много обсуждали это "иностранное вмешательство", и активно сокрушались, что повелись на британскую пропаганду. Поэтому когда британцы стали рассказывать всякое о Германии в начале ВМВ – им, правильно, никто не поверил.
Посмотрела второго "Гладиатора" и кое-чего заметила.
В одной из первых сцен главный герой, готовя своих солдат обороняться от римского флота, говорит: "where they (=римляне) make a desert, they call it peace."
А это не просто красивая фраза, а цитата из "Жизнеописания Юлия Агриколы" Тацита: "<...> они единственные, кто с одинаковой страстью жаждет помыкать и богатством, и нищетой; отнимать, резать, грабить на их лживом языке зовется господством; и создав пустыню, они говорят, что принесли мир."
Не подумайте, конечно, я не настолько образованный человек, чтобы сходу узнавать цитаты из Тацита – просто эта конкретно мне очень нравится. Слишком емко она описывает агрессивные войны во все времена: "создав пустыню, они говорят, что принесли мир" – прокатит как актуальный комментарий, если датировку убрать.
И это полезно вспомнить в пику распространенным суждениям, что-де вот, в последние сто лет люди размякли и разлюбили войны, то ли дело РАНЬШЕ.
Раньше тоже по-разному думали: и способы ведения войны могли раскритиковать, и жестокость осудить, и даже т.н. империализм высмеять.
От римского автора это вообще смотрится неожиданно свежо, – вот уж казалось бы культура, помешанная на войнах.
(Конкретно про Тацита принято считать, что это его собственные мысли, вложенные в уста одного из героев "Жизнеописания".)
Удивительнее всего было увидеть такую отсылку у Ридли Скотта. Но, видимо, после яростного конфликта с историками из-за "Наполеона" дед решил показать, что тоже изучает так сказать ИСТОЧНИКИ.
В одной из первых сцен главный герой, готовя своих солдат обороняться от римского флота, говорит: "where they (=римляне) make a desert, they call it peace."
А это не просто красивая фраза, а цитата из "Жизнеописания Юлия Агриколы" Тацита: "<...> они единственные, кто с одинаковой страстью жаждет помыкать и богатством, и нищетой; отнимать, резать, грабить на их лживом языке зовется господством; и создав пустыню, они говорят, что принесли мир."
Не подумайте, конечно, я не настолько образованный человек, чтобы сходу узнавать цитаты из Тацита – просто эта конкретно мне очень нравится. Слишком емко она описывает агрессивные войны во все времена: "создав пустыню, они говорят, что принесли мир" – прокатит как актуальный комментарий, если датировку убрать.
И это полезно вспомнить в пику распространенным суждениям, что-де вот, в последние сто лет люди размякли и разлюбили войны, то ли дело РАНЬШЕ.
Раньше тоже по-разному думали: и способы ведения войны могли раскритиковать, и жестокость осудить, и даже т.н. империализм высмеять.
От римского автора это вообще смотрится неожиданно свежо, – вот уж казалось бы культура, помешанная на войнах.
(Конкретно про Тацита принято считать, что это его собственные мысли, вложенные в уста одного из героев "Жизнеописания".)
Удивительнее всего было увидеть такую отсылку у Ридли Скотта. Но, видимо, после яростного конфликта с историками из-за "Наполеона" дед решил показать, что тоже изучает так сказать ИСТОЧНИКИ.