Власть переживает упадок.

Проще говоря, она уже не приносит таких дивидендов, как раньше.

В XXI веке власть куда проще обрести (и утратить), а вот пользоваться ею стало гораздо труднее.

Бои за власть остаются столь же напряженными – и в зонах боевых действий, и за столами переговоров, и в киберпространстве, – однако отдача от них
все меньше.
Их ожесточенность маскирует изменчивую природу власти как таковой.

Это не означает, что власть исчезает как таковая, равно как и облеченные ею.

Президенты Китая и США, руководители компаний J. P Morgan и Shell Oil, главный редактор New York Times, глава Международного валютного фонда и папа римский
по-прежнему обладают огромным влиянием.

Но все же в меньшей степени, нежели их предшественники.

Те, кто ранее занимал эти посты, не только не сталкивались с таким количеством трудностей и соперников: у них было куда меньше ограничений, будь то гражданская активность, глобальные рынки или пристальное внимание СМИ.

Они были вольны пользоваться властью так, как считали нужным.

В наши дни сильным мира сего приходится расплачиваться за ошибки быстрее и серьезнее, чем их предшественникам.

Их отношение к этой новой реальности, в свою очередь, влияет на поведение тех, над кем они властвуют, запуская цепную реакцию, которая затрагивает все аспекты человеческого взаимодействия.

Упадок власти меняет мир.

На упадок власти влияют множество самых разных беспрецедентных сил.

Чтобы это понять, давайте на время забудем о Клаузевице, крупнейших компаниях, входящих в рейтинг Fortune Global 500, и том единственном проценте населения США, на который приходится непропорционально большая доля государственного дохода, и обратимся к примеру Джеймса Блэка-младшего, шахматиста из семьи
рабочих.

К двенадцати годам Блэк стал мастером спорта по шахматам: это звание имеют менее двух процентов из 77 тысяч членов Американской шахматной федерации, и только 13 мастеров спорта тогда были моложе 14 лет.

Однако успехи Джеймса Блэка и Рэя Робсона уже не диво.

Это часть общемировой тенденции, новый феномен, охвативший мир профессиональных шахмат, который долгое время оставался закрытым.

Новое поколение учится играть и достигает мастерства в куда более юном возрасте.

Гроссмейстеров сейчас больше, чем когда бы то ни было: более 1200 против 88 в 1972 году.

Новички все чаще побеждают признанных мастеров, и средний срок чемпионства стремительно сокращается.

Чем объясняются перемены в мировой шахматной иерархии?

Отчасти (но лишь отчасти) цифровой революцией.

Нынешние шахматисты пользуются компьютерными программами, которые позволяют воссоздать миллионы партий, сыгранных лучшими гроссмейстерами мира.

Разрушение иерархии власти в мире шахмат обусловлено также переменами в глобальной экономике, политике, демографической и миграционной моделях.

Многие границы открылись, путешествия стали доступнее, и большее число игроков смогло попробовать свои силы на турнирах по всему миру.

В начале XXI века впервые в истории городское население превысило сельское, что вкупе с продолжительным периодом экономического роста, начавшегося в 1990-х годах во многих бедных странах, открыло новые возможности перед миллионами семей, для которых прежде шахматы были непозволительной, а то и вовсе неизвестной роскошью.

Шахматы – классическая метафора власти. Но в шахматах разрушились, а в некоторых случаях вовсе исчезли барьеры, прежде ограничивавшие крохотный, тесный и стабильный мир чемпионства.

Препятствия, мешавшие понять тактику и в совершенстве овладеть искусством игры, равно как и прочие преграды, которые ограничивали доступ на вершину, стали менее серьезными.

То, что случилось в мире шахмат, происходит и с властью в целом.

Разрушение барьеров меняет как внутреннюю политику отдельных государств, так и геополитику, битву за клиентов и паству между религиями, соперничество между неправительственными организациями, интеллектуальными институтами, идеологиями, философскими и научными школами.

Везде, где власть важна, виден ее упадок.

Мойзес Наим. Конец власти.

#Наим #КонецВласти #Общество