#погамбургскомусчету
Российский политик – существо непуганое и от этого обидчивое. Его таким сделала история, поселившая в неконкурентную среду.
Вот, допустим, какой-нибудь думский сиделец: интервью даёт исключительно партийной прессе, ее же на досуге может и зажать в кабинете, астматически хрипя в ухо «Зайчутка моя…»
Партийная пресса вздохнет и разложится газетой: это часть работы.
Непартийная – она, во-первых, в Думу не попадает, а во-вторых, услышит уж точно не комментарий. Как-то мы пытались пообщаться с приближенным к телу Зюганова депутатом с предательски украинской фамилией Ющенко – и реакция была отработанной:
«Проще проверить ваше издание повнимательнее на предмет иностранного влияния и, как следствие, обратиться в Минюст о возможности признать вас иноагентом, например».
Бог его знает, может, и правда, к лету сработал тот февральский донос, но речь не о нем, а о принципе. О неконкурентной среде, где политик смело может хамить или угрожать журналистам, задавшим неудобные вопросы, ведь ему за такое поведение ничего не будет, а им – очень даже.
И проблема эта не только думских партий (не ждём же мы всерьез чего-то вменяемого от тамошних народных трибунов). Оппозиция заражена той же болезнью.
Власть считает себя хорошей, потому что она власть, оппозиция замечательной – потому что оппозиция. И разве можно их за это не любить? Зеркальные отражения друг друга, они ведут себя одинаково, только с поправкой на то, что лево – это право.
«Он провокатор!» – кричит на форуме деколонизаторов безвестный сепаратист, услышавший неудобный вопрос. Возмущение можно понять: в силу инфузорности сепаратист не рассчитывал на интерес прессы и оказался просто не готов к дискуссии. В органчик не загрузили валик с нужным текстом.
«Мусорская контора!» – огрызается борец с коррупцией, купивший лояльность многих СМИ и не ожидавший подвоха.
«Иди на хуй», – общается доступным ему языком бывший депутат и будущий (в мечтах) представитель оккупационной администрации.
И таких примеров тьмы и тьмы: видные фруктовые либералы, статусные и не очень эмигранты, вывезшие из России клочья мандатов, лидеры партий и мнений: мое собранье насекомых, как писал по сходному случаю Пушкин.
Они, конечно, такие, но и жизнь такая. На словах они могут воспроизвести про четвертую власть, свободную прессу и уважение к избирателям. А на деле…
Ну, какие там избиратели, откуда? 7 тысяч, как у белорусского Координационного совета? Для них можно и не стараться. А европейские и американские грантодатели – как Путин, читают папочки, а не новости.
Если же российский политик ещё не до конца порвал связи с родиной, вернее, с Кремлём и его финансированием, то такое отношение к прессе будет ему даже в плюс. Правильно себя ведёт, по понятиям.
Избирателей в этих понятиях, конечно, нет.
Им, если вдруг понадобится, все донесут копирайтеры в монологическом формате.
И СМИ соглашаются с этими правилами игры. Кому-то нужны деньги, кому-то – рекомендации для этих денег. Иным – говорящие головы для заполнения эфирной пустоты. А ещё есть тусовка, из которой могут и выписать – и положишь на стол партбилет хорошего русского.
В провластных СМИ все то же самое – с лёгкой зеркальной поправкой.
Так что шило можно менять на мыло, «Единую Россию» на раздробленную, либерал-демократов на демократ-либералов, но главное не изменится.
Очередной отчим нации готов осчастливить нас собой – и будет возмущен, узнав, что его здесь, в общем, не ждут и не готовы любить просто за желание поуправлять электоратом.
А любить его, и правда, не нужно. СМИ – это сторож, приставленный к политикам, зарящимся на посты и полномочия. В этом и заключается смысл четвертой власти. Какая уж тут взаимность.
Алексей Обухов
Российский политик – существо непуганое и от этого обидчивое. Его таким сделала история, поселившая в неконкурентную среду.
Вот, допустим, какой-нибудь думский сиделец: интервью даёт исключительно партийной прессе, ее же на досуге может и зажать в кабинете, астматически хрипя в ухо «Зайчутка моя…»
Партийная пресса вздохнет и разложится газетой: это часть работы.
Непартийная – она, во-первых, в Думу не попадает, а во-вторых, услышит уж точно не комментарий. Как-то мы пытались пообщаться с приближенным к телу Зюганова депутатом с предательски украинской фамилией Ющенко – и реакция была отработанной:
«Проще проверить ваше издание повнимательнее на предмет иностранного влияния и, как следствие, обратиться в Минюст о возможности признать вас иноагентом, например».
Бог его знает, может, и правда, к лету сработал тот февральский донос, но речь не о нем, а о принципе. О неконкурентной среде, где политик смело может хамить или угрожать журналистам, задавшим неудобные вопросы, ведь ему за такое поведение ничего не будет, а им – очень даже.
И проблема эта не только думских партий (не ждём же мы всерьез чего-то вменяемого от тамошних народных трибунов). Оппозиция заражена той же болезнью.
Власть считает себя хорошей, потому что она власть, оппозиция замечательной – потому что оппозиция. И разве можно их за это не любить? Зеркальные отражения друг друга, они ведут себя одинаково, только с поправкой на то, что лево – это право.
«Он провокатор!» – кричит на форуме деколонизаторов безвестный сепаратист, услышавший неудобный вопрос. Возмущение можно понять: в силу инфузорности сепаратист не рассчитывал на интерес прессы и оказался просто не готов к дискуссии. В органчик не загрузили валик с нужным текстом.
«Мусорская контора!» – огрызается борец с коррупцией, купивший лояльность многих СМИ и не ожидавший подвоха.
«Иди на хуй», – общается доступным ему языком бывший депутат и будущий (в мечтах) представитель оккупационной администрации.
И таких примеров тьмы и тьмы: видные фруктовые либералы, статусные и не очень эмигранты, вывезшие из России клочья мандатов, лидеры партий и мнений: мое собранье насекомых, как писал по сходному случаю Пушкин.
Они, конечно, такие, но и жизнь такая. На словах они могут воспроизвести про четвертую власть, свободную прессу и уважение к избирателям. А на деле…
Ну, какие там избиратели, откуда? 7 тысяч, как у белорусского Координационного совета? Для них можно и не стараться. А европейские и американские грантодатели – как Путин, читают папочки, а не новости.
Если же российский политик ещё не до конца порвал связи с родиной, вернее, с Кремлём и его финансированием, то такое отношение к прессе будет ему даже в плюс. Правильно себя ведёт, по понятиям.
Избирателей в этих понятиях, конечно, нет.
Им, если вдруг понадобится, все донесут копирайтеры в монологическом формате.
И СМИ соглашаются с этими правилами игры. Кому-то нужны деньги, кому-то – рекомендации для этих денег. Иным – говорящие головы для заполнения эфирной пустоты. А ещё есть тусовка, из которой могут и выписать – и положишь на стол партбилет хорошего русского.
В провластных СМИ все то же самое – с лёгкой зеркальной поправкой.
Так что шило можно менять на мыло, «Единую Россию» на раздробленную, либерал-демократов на демократ-либералов, но главное не изменится.
Очередной отчим нации готов осчастливить нас собой – и будет возмущен, узнав, что его здесь, в общем, не ждут и не готовы любить просто за желание поуправлять электоратом.
А любить его, и правда, не нужно. СМИ – это сторож, приставленный к политикам, зарящимся на посты и полномочия. В этом и заключается смысл четвертой власти. Какая уж тут взаимность.
Алексей Обухов
👍176💯59❤19🥱17👎9❤🔥7🤡6👏4🔥2🥰2🦄2
#погамбургскомусчету
💬 На уходящей неделе Мосгоризбирком фактически отменил голосование бумажными бюллетенями в столице. Теперь их надо будет заказывать заранее, а если не успеть – то придется голосовать электронно или через специальные терминалы на участках – но проверить, как посчитан конкретный голос, станет невозможно.
Такую ситуацию практически дословно описал в своем романе «Москва 2042» Владимир Войнович. Мы чуть сократили его текст – и получилась идеальная колонка, описывающая электронное голосование.
***
...Он толкнул одну из дверей, и мы оказались в бане. То есть мне сначала так показалось, что в бане. Потому что люди, которые там находились (человек сорок), были все голые до пояса. Все они сидели попарно за партами и барабанили пальцами по каким-то клавишам. А перед ними за отдельным столом сидел военный в полной форме с погонами подполковника.
Под дружный треск клавишей подполковник мне рассказал, что его отряд состоит из начинающих писателей, или, как их еще называют, подписателей, или подкомписов. <…> У них пока нет достаточного писательского стажа, поэтому излагать свои мысли непосредственно на бумаге им пока что не разрешают. Все подкомписы еще только сержанты.
– У нас, как видите, никаких экранов, никаких печатных устройств, ничего лишнего.
– Это действительно интересно, – сказал я, – но я не понимаю, как же ваши сержанты пишут, как они видят написанное?
– А они никак не видят, - сказал подполковник. - В этом нет никакой потребности. Для этого существует общий компьютер, который собирает все материалы, сопоставляет, анализирует и из всего написанного выбирает самые художественные, самые вдохновенные и самые безукоризненные в идейном отношении слова и выражения и перерабатывает их в единый высокохудожественный и идейно выдержанный текст.
Я все-таки не совсем понял, куда идет тот текст, который пишут сержанты.
– А вот сюда он идет, сказал Смерчев и показал мне на дверь с надписью: «Отдел электронной обработки предварительных текстов. Вход по пропускам серии «Д».
Два суровых автоматчика у дверей внимательно следили за всеми, кто к ним приближался. <…>
В небольшой комнате, освещенной только одной голой лампочкой свечей не больше чем в сорок, нет не то что компьютера или чего-нибудь в этом роде, но даже и табуретки. Только корявые стены из плохо побеленного кирпича да торчащий из одной стены пучок проводов с голыми концами.
– Вы хотите сказать, что здесь нет никакого компьютера? Неужели это значит, что все то, что пишут ваши сержанты, нигде никак не фиксируется?
– Очень хорошее слово вы нашли, – обрадовался Дзержин. – Именно ничто нигде не фиксируется. Прекрасное, точное, очень хорошее определение: не фиксируется.
– Но сержанты об этом ничего не знают?
– Ну, дорогуша, зачем же вы так плохо о них думаете? Наше общество интересно тем, что все все знают, но все делают вид, что никто ничего не знает.
Такую ситуацию практически дословно описал в своем романе «Москва 2042» Владимир Войнович. Мы чуть сократили его текст – и получилась идеальная колонка, описывающая электронное голосование.
***
...Он толкнул одну из дверей, и мы оказались в бане. То есть мне сначала так показалось, что в бане. Потому что люди, которые там находились (человек сорок), были все голые до пояса. Все они сидели попарно за партами и барабанили пальцами по каким-то клавишам. А перед ними за отдельным столом сидел военный в полной форме с погонами подполковника.
Под дружный треск клавишей подполковник мне рассказал, что его отряд состоит из начинающих писателей, или, как их еще называют, подписателей, или подкомписов. <…> У них пока нет достаточного писательского стажа, поэтому излагать свои мысли непосредственно на бумаге им пока что не разрешают. Все подкомписы еще только сержанты.
– У нас, как видите, никаких экранов, никаких печатных устройств, ничего лишнего.
– Это действительно интересно, – сказал я, – но я не понимаю, как же ваши сержанты пишут, как они видят написанное?
– А они никак не видят, - сказал подполковник. - В этом нет никакой потребности. Для этого существует общий компьютер, который собирает все материалы, сопоставляет, анализирует и из всего написанного выбирает самые художественные, самые вдохновенные и самые безукоризненные в идейном отношении слова и выражения и перерабатывает их в единый высокохудожественный и идейно выдержанный текст.
Я все-таки не совсем понял, куда идет тот текст, который пишут сержанты.
– А вот сюда он идет, сказал Смерчев и показал мне на дверь с надписью: «Отдел электронной обработки предварительных текстов. Вход по пропускам серии «Д».
Два суровых автоматчика у дверей внимательно следили за всеми, кто к ним приближался. <…>
В небольшой комнате, освещенной только одной голой лампочкой свечей не больше чем в сорок, нет не то что компьютера или чего-нибудь в этом роде, но даже и табуретки. Только корявые стены из плохо побеленного кирпича да торчащий из одной стены пучок проводов с голыми концами.
– Вы хотите сказать, что здесь нет никакого компьютера? Неужели это значит, что все то, что пишут ваши сержанты, нигде никак не фиксируется?
– Очень хорошее слово вы нашли, – обрадовался Дзержин. – Именно ничто нигде не фиксируется. Прекрасное, точное, очень хорошее определение: не фиксируется.
– Но сержанты об этом ничего не знают?
– Ну, дорогуша, зачем же вы так плохо о них думаете? Наше общество интересно тем, что все все знают, но все делают вид, что никто ничего не знает.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
👍173🔥38❤17🙈15🤡5🤮3🥱3🤣3🦄2🖕1
#погамбургскомусчету
Достаём двойные листочки, пишем репортаж
"Мир увечен, мир непрочен,
Всё сменяют суррогаты"
Тимур Шаов
Человек состоит из воды и формальностей. Журналист – не исключение. Неважно, интересный ли текст вы пишите, достаточно ли изучили тему. Главное – совершать по подвигу в день, и желательно, чтобы в подвиге было побольше знаков с пробелами.
У политиков и активистов мы спрашиваем: «Почему вы не боитесь?» У адвокатов: «Будете ли писать апелляцию?» У людей, переживших горе: «Что вы сейчас чувствуете?» Вырваться из этого Дня сурка некомфортно. Ведь чтобы придумать небанальные вопросы, нужно тратить время на подготовку.
Если мы ездим в командировки на оккупированные территории Украины, коллеги смотрят на нас косо. Ведь мы поддерживаем путинский режим и российскую армию перемещением своего тела в пространстве. На оккупированных территориях огромное количество историй про пытки, расстрелы, изнасилования – настоящее лицо войны. Но писать про это не нужно, потому что так решили судьи по этике. Судьи по этике сами обычно никуда не ездят, зато знают всё про нас с высоты морального превосходства.
«СВО» вступает в смертельную информационную схватку с «полномасштабным вторжением», «денацификация» с «деколонизацией», «бандеровский режим» с «незаконными непризнанными так называемыми пророссийскими вооружёнными формированиями». Если журналист просто пишет то, что видит, без уродливых канцеляризмов, он – предатель.
Любовь к бумажкам и нелюбовь к людям есть в России и по другую сторону баррикад. Судьям и прокурорам не важно, виновен ли подсудимый на самом деле. Главное, чтобы материалы его дела были правильно оформлены и подшиты. Чиновникам плевать, выживут ли беженцы, инвалиды или люди, живущие за чертой бедности. Несчастные получат помощь лишь тогда, когда на их справках о льготах будут стоять все нужные печати. Полевым командирам всё равно, сколько мобилизованных погибнет в бессмысленной лобовой атаке. Куда важнее отчитаться перед начальством, что ведутся активные боевые действия.
Я долго думал, что же мне всё это мучительно напоминает. А напоминает всё это школу. У учителей нет времени и желания преподавать – им надо писать отчёты и заполнять журналы. У школьников нет времени и желания учиться – нужно писать тесты и срезы, утверждённые Министерством образования.
«Зачем ты пришёл в школу?» – спрашивала наша завуч у опоздавшего на первый урок ученика. «За знаниями», – отвечал тот спросонья и с похмелья. Класс хихикал. Все всё понимали.
Однажды в группе по усиленному изучению английского языка мы писали диктант. Я с другом получил двойку, трое других учеников – пятёрки. Выходя на перекур на перемене, мы встретили на улице туристку из Тайланда, искавшую аптеку. По-русски она не понимала, говорила по-английски. Наши отличники молчали и разводили руками. В итоге нам с другом пришлось объяснять девушке, как пройти до аптеки и на какие экскурсии лучше сходить в Москве.
Пластмассовый мир победил, мечтатели проиграли. Хотите быть свободными – оставайтесь двоечниками.
Александр Чекнин
Достаём двойные листочки, пишем репортаж
"Мир увечен, мир непрочен,
Всё сменяют суррогаты"
Тимур Шаов
Человек состоит из воды и формальностей. Журналист – не исключение. Неважно, интересный ли текст вы пишите, достаточно ли изучили тему. Главное – совершать по подвигу в день, и желательно, чтобы в подвиге было побольше знаков с пробелами.
У политиков и активистов мы спрашиваем: «Почему вы не боитесь?» У адвокатов: «Будете ли писать апелляцию?» У людей, переживших горе: «Что вы сейчас чувствуете?» Вырваться из этого Дня сурка некомфортно. Ведь чтобы придумать небанальные вопросы, нужно тратить время на подготовку.
Если мы ездим в командировки на оккупированные территории Украины, коллеги смотрят на нас косо. Ведь мы поддерживаем путинский режим и российскую армию перемещением своего тела в пространстве. На оккупированных территориях огромное количество историй про пытки, расстрелы, изнасилования – настоящее лицо войны. Но писать про это не нужно, потому что так решили судьи по этике. Судьи по этике сами обычно никуда не ездят, зато знают всё про нас с высоты морального превосходства.
«СВО» вступает в смертельную информационную схватку с «полномасштабным вторжением», «денацификация» с «деколонизацией», «бандеровский режим» с «незаконными непризнанными так называемыми пророссийскими вооружёнными формированиями». Если журналист просто пишет то, что видит, без уродливых канцеляризмов, он – предатель.
Любовь к бумажкам и нелюбовь к людям есть в России и по другую сторону баррикад. Судьям и прокурорам не важно, виновен ли подсудимый на самом деле. Главное, чтобы материалы его дела были правильно оформлены и подшиты. Чиновникам плевать, выживут ли беженцы, инвалиды или люди, живущие за чертой бедности. Несчастные получат помощь лишь тогда, когда на их справках о льготах будут стоять все нужные печати. Полевым командирам всё равно, сколько мобилизованных погибнет в бессмысленной лобовой атаке. Куда важнее отчитаться перед начальством, что ведутся активные боевые действия.
Я долго думал, что же мне всё это мучительно напоминает. А напоминает всё это школу. У учителей нет времени и желания преподавать – им надо писать отчёты и заполнять журналы. У школьников нет времени и желания учиться – нужно писать тесты и срезы, утверждённые Министерством образования.
«Зачем ты пришёл в школу?» – спрашивала наша завуч у опоздавшего на первый урок ученика. «За знаниями», – отвечал тот спросонья и с похмелья. Класс хихикал. Все всё понимали.
Однажды в группе по усиленному изучению английского языка мы писали диктант. Я с другом получил двойку, трое других учеников – пятёрки. Выходя на перекур на перемене, мы встретили на улице туристку из Тайланда, искавшую аптеку. По-русски она не понимала, говорила по-английски. Наши отличники молчали и разводили руками. В итоге нам с другом пришлось объяснять девушке, как пройти до аптеки и на какие экскурсии лучше сходить в Москве.
Пластмассовый мир победил, мечтатели проиграли. Хотите быть свободными – оставайтесь двоечниками.
Александр Чекнин
👍182💊12😢10👏7🥱7💯5🖕4👎3🤡3🥴3🦄1